Эмилия Тайсина
Дневники путешествий
Протяженность границ с Монголией и Китаем – 2000 км. Огромные богатства. Прозвучал на встрече риторический вопрос: как с ними управиться? Или ждать, когда, извините, придут – и помогут? Такая деталь: читинки, даже самые образованные, не считают зазорным проехаться на три дня в Китай «кэмэлом» (здесь не говорят «челноком»). А что? – убеждала меня за обедом красивая сердитая с монгольским лицом женщина–доцент. Бизнес–вуман дает деньги и делает визу; приезжаешь в Китай; идешь в спа–салон, потом в ресторан; гуляешь, отдыхаешь, развлекаешься, на другой день – на рынок, закупаешь текстиль, помещаешь в большие цветные легкие сумки и возвращаешься. Барахло сдаешь хозяйке. Всем хорошо. Почетно же!
В целом Чита очень постаралась встретить нас: лучше, чем Владик, и лучше даже, чем хороший Хабаровск. Сейчас вспомнила: ансамбль народных инструментов был именно в Чите. Кстати, на заседании Круглого стола «Человек в условиях трансграничья» я услышала, что кто–то занимается семиотикой. Ясно, что я затребовала сих специалистов к себе. Возле меня задержалась только одна дама, хотя в блокноте у меня две фамилии: Филиппова и Соколова. Так и не знаю, которая из них сидела со мной за обедом… та, что повествовала о своей работе «кэмэлом», фамилию не идентифицировала. Мы рядом были и в автобусе на экскурсии, ездили в замечательный музей и в церковь, где венчались декабристы. В музее перед статуей Будды и макетами ламаистских храмов среди всяких колокольчиков я спросила свою Соколову–филиппову: что принято приносить в дар Будде? Она сказала: белую пищу. Сахар; молоко; водку; можно рис… (можно деньги, чистоганом). Она мне поведала еще, и на полном серьезе, что в Забайкалье процветает шаманизм; что она сама, чуть что, обращается к «сильной» шаманке. Жаль, я так и не узнала ее как семиолога. Должно быть, интересно.
Начиная с Хабаровска, пошли разговоры о декабристах. Их поминали и в Чите, и в Улан –Удэ, и в особенности в Иркутске. Выходит, все не – аборигенное население Забайкалья и Восточной Сибири – потомки либо ссыльно –каторжных, либо казаков, либо тех и других. И каждый город на Сибирском тракте начинался с острога – предмет гордости. Очень легко и привычно местные говорят «каторжный край», «кандальники» и пр.
…На экс нас сопровождал очень начитанный и влюбленный в свой край студент–историк–археолог Алексей. На груди, на тонком ремешке, имел он медвежий коготь. Погода стала прекрасная, только в сопках, конечно, шевелился ветер. Вспоминается: вид на раскинутый в отдалении цветастый Яблоновый хребет; справа и слева по кругу сопки, внизу городок; скрытое бисерной сеткой черное лицо шаманки в полной амуниции, с бубном и колотушкой в этнографическом музее; зверская мина лысого музыканта с чудовищной балалайкой и веселая улыбка его златовласой баянистки; золотой Будда – копия того, что в каком–то знаменитом дацане; большие и малые звери тайги в декарамах; озабоченный, истовый министр образования Забайкальского края; добрая, донельзя ответственная, но все равно смеющаяся Татьяна Берднюкевич, хозяйка положения; маленькая красивенькая бело–голубая часовенка, в которой хозяин Байкала, бывший семиолог Мантатов приторговывал иконку, а я заметила у него на плече огромного древоточца и указала на него. Бурят стал пытаться смахнуть цепкого злыдня иконкой, а мы с «матушкой» хором закричали: да вы что!!! да это же лик спасителя!!! После чего он с большим подозрением осведомился: а вы разве не мусульманка? Нет, говорю, я атеист… и ставлю свечу за упокой, и читаю молитву со стены, и перевожу «матушке» английские названия на крошечных флакончиках цветочных эссенций, а сама вперемешку рассказываю, как привозила эссенции из Каира, как служила в Казанской духовной семинарии… А снаружи люди все слушают Алексея, одного из лучших краеведов, делают панорамные снимки, смеются и удивляются, а мне все не становится легче.
…Банкет был шикарный. Концерт – тоже, особенно дьявольский скрипач. Потом наши люди даже потанцевали. Я как–то взбодрилась, и к концу вечера мы с профессором Сонгом сангом–янгом очень чувствительно исполнили Sole mio на выходе из ресторана. У корейцев замечательные голоса, я уже говорила. А мой голос, – я сейчас вспомнила, – уже начал в тот вечер садиться…
Ветер с океана, ветер в сопках, ветер на Амуре, ветер на смотровых, ветер на Ангаре! Вот этот последний ветер, низовка–сарма, и доконал меня. Но до тех пор было еще три дня.
В Чите я, наконец, вступила в контакт с известным испанским философом, Томасом Кальво, членом Президиума FISP. Он ехал в Философском поезде с женой Мейте, Марией Терезой. Там была еще семейная пара испанцев, но без английского языка, поэтому общаться я могла только с Томасом. Он сделал хороший, краткий и ясный доклад на тему: «Условия и правила рационального диалога». Потом я послала ему в президиум записку: чем отличается научная рациональность от просто рациональности? Он ответил; этот листочек и сейчас передо мной. Многое, сказал он, зависит от того, как понимать самое науку… потом мы продолжили эту беседу, уже в Новосибирске. И я рассказала, что в первый день Конгресса сподобилась вести секцию «Теория познания». Он очень удивился, сказал – опишите все подробно, дал вместо визитки рукотворную розовую бумажечку, и я заявила, что на афинском конгрессе желаю руководить этой секцией уже официально. Он сказал: я – за. Однако не все зависит от меня; свяжитесь с М. Степанянц. А этого мне как раз и не хочется.
***
…Утром 14 августа мы прибыли в Улан – Удэ. Город расположен в долине р. Селенги, притока Байкала.
Прием поразил: многоцветный и вполне монгольский ансамбль песни и танца встретил нас на вокзале очень хорошим профессиональным концертом. По окончании его плотные высокие молодые мужчины поднесли vip’ам широкие голубые ленты–шарфы, набрызгали на них молоком и сыпанули рису: «даем вам эти пояса и эту белую пищу в знак уважения и гостеприимства». (Ах, вот только в эту минуту поняла: на Конгрессе все были равны, и статусность никак не мешала, про нее просто забыли. А в России она восстановилась сразу же).
Любопытная деталь: чем беднее город и его население, тем размашистее нас встречали. В Улан–Удэ нам задавали еду за едой и концерт за концертом! Как же здорово в ДК культуры, где я нерасчетливо села в первый ряд, пели и танцевали! Шитые сафьяновые «татарские» сапожки порхали и вращались неуловимо, гибкие фигурки, не покидая места, передавали конский поскок по бескрайности степи… Бескостные руки изображали не то лебединый плеск, не то змеиный шип; яркие шелка с крупными узорами метались, как языки костра на ветру… В особенности один артист меня просто сразил: горловое пение, подлинное! Жаль, нимало не запомнилось имя, хоть я и старалась. Расшалившись, я и сама спела вечером в конце банкета первого дня татарскую «Идель бит ул». Голос не брал октавы выше малой; колорит песня получила самый причудливый. Анды вспоминались, Перуанский соловей! Я потом долго объясняла, что ее должен петь мужчина.
В тот вечер я даже танцевала часа два в своих новых, но уже пристрелянных босоножках! И не насторожилась пропажей голоса, и не побоялась ночью полезть в почти холодный душ, а потом спать до утра с непросушенной гривой под открытым окном, поскольку в комнате было жутко накурено! Марина, комбатантка, дымила еще покруче меня…
Общежитие, в которое нас поселили в количестве 30 (тридцать), было наихудшим местом из предложенных. Вальтрауд наутро восторгалась своей гостиницей «Бурятия» и рассветным видом из окна восьмого этажа на круглую степь, окаймленную хребтом Хамардабан: IT WAS BEAUTIFUL! Just like a post–card! Иностранцы, москвичи и «приближенные» жили, безусловно, во вполне сносных номерах. Даже у Натана со товарищи был, по крайней мере, душ и туалет. У нас Тридцати был один, пардон, юнисекс в конце коридора, а в душе моментально закончилась горячая вода. Титан не справился. Надо было видеть, как профессора в набедренных полотенцах томились в очереди в нужник и в душ, уже не стесняясь ни друг друга, ни присутствия дам… и ведь кто–то вымылся–таки в холодной воде! И ничего ему – ей – не было. Никаких бронхитов с пневмониями, никому ничего плохого не желаю, конечно!
Ну ладно. Весь ночной вечер первого дня в общаге, уже после банкета, мы праздновали день рождения читинки Татьяны, которая организовывала нам встречу накануне. Я подарила ей одного из трех фарфоровых беленьких с голубым веселых слонят из дацана. Мустафа – красивейший турий рог в серебре, вёз из дома (Кучуради он потом подарил изящную вазочку красного дерева; это было в «баре», когда та вызвала его на беседу о кавказских событиях; я переводила). День рождения удался. Голова наутро потрескивала, да внимания–то я не обратила…
Конференция в Улан–Удэ была задумана с размахом. Все это дело происходило в Восточно – Сибирском государственном технологическом университете и каком–то большом культурном центре. Во весь рост и во всю ханскую ширь абсолютного диктаторства предстал Вячеслав Мантатов, директор института устойчивого развития. Хотя название конференции меня не слишком прельщало («Этика будущего: аксиология устойчивого развития»), по приходе в большой затемненный зал я обрадовалась. Шел слайд–фильм о Байкале. Почему–то Байкал я связывала с Иркутском; здесь же оказалось, что 80 % акватории и территории заповедника приходится на Бурятию. В зале было темно и прохладно; объявили пленарное; я прикорнула у колонны, готовясь терпеливо слушать; но тут – то ляпсус за ляпсусом с переводом (надо было видеть этих беспомощно лепечущих ахинею буряток), то ляпсусы с видеосопровождением, то просто ляпсусы… словом, задумано было хорошо, а вышло достаточно жалобно. Вновь и вновь прокручивался тот же слайд–фильм. В итоге я запомнила некоторые цифры, слова и выражения. Количество воды в озере, количество втекающих рек, количество храмов разных религий и параметры того–другого… но самая ценная информация была о Sgrol Ljang Ma, великой Зеленой Таре.
Дело в том, что мы были на экскурсии в интересном месте под названием Иволгинский дацан, это центр буддизма всей Бурят–Монголии, ламаистский монастырь. Примерно в 30 км от города, в степи, в кольце синего Хамардабана. Мне там понравилось, и весьма: жара, ветер, красочные храмы, ворота, барабаны и деревца счастья, прилавки ярких сувениров, скромные домики семинаристов, их бордовые одежды, смуглые бритые головы, многоярусные храмы, львы, драконы, значки… широкое голубое небо, зеленые туи, словом – очень понравилось. И там, в главном храме, я видела этого идола: Зеленую Тару, изящную, страшновато–красивую, в рост человека, в позе лотоса. Я поднесла ей денег, купила коврик и амулеты с ее изображением (сейчас уже все раздарила). А тут – точные, почти научные сведения о ней!
• Зеленая Тара воплощает огромную энергию (отсюда ее цвет).
• Она мгновенно исполняет желания того, кто начитывает ее мантру: Ум дари ду дари дари су ха.
• Её поза означает окончательное просветление.
• Зеленая Тара возникла из правой слезинки боддхисаттвы Арьябало.
• Зеленая Тара принадлежит к семейству Будды Амогасиддхи (трансцендентального будды).
Вообще в дацане было чуть жутковато, темновато и странновато, но все равно приятно. По периметру сидят идолы, включая самого Будду. Потолок подпирают множественные деревянные резные колонны; между ними широкие низкие лавки с плоскими цветными шелковыми подушками; курятся благовония; в углу в сувенирном киоске моргает заспанными глазками внушительная старуха; у входа – жбан священной воды. Честным образом я купила массу сувенирчиков, полила на темечко водички, на улице покрутила барабан счастья и пожелала себе чего–нибудь такого… Да видно, Будда не мой бог.
Всего в крае 14 дацанов, 12 буддийских храмов, 17 – православных, мусульманских – нет. И самих мусульман нет.
Байкал, седьмое чудо российского света, глубоководный (1637 м), равен пяти Великим Американским озерам. Длина 636 км, поперек не помню, что–то около 30 км, содержит 20 % запасов пресной воды на земле. Pure fresh water. Древнейшее озеро мира: ему 20–30 млн. лет. Триста тридцать шесть раз нам сказали, что в него впадает 336 рек, а выпадает только одна – Ангара. Оказывается, «Спасение и сохранение Байкала – миссия бурятского народа». В Бурятии 1 млн. народонаселения, 100 национальностей, из них две главные – буряты и эвенки. Мне нравится говорить не «буряты», а «монголы».
National main Holiday – Surharban.
…Постепенно конференция укреплялась. На ней выступило много людей. После обеда случилась одна новость и одна общая неловкость. 1. Кучуради, выступая, как всегда, на тему прав человека, неожиданно для себя показала мне, как надо гносеологически эксплицировать понятия политической философии. Пригодно! 2. Выступавший сразу после Маркова Третьяков обозвал любимую чумаковскую глобализацию бессмысленным словом, устойчивое развитие – оксюмороном, наш строй – демократическим тоталитаризмом, и под конец возгласил, что критикует отечественных философов и историков: за двадцать лет не высказано ни одной идеи! В особенности меня сразило хлесткое: «Эксперты–политологи, это позорное семя околофилософской тусовки, заняли места перед телевизорами». А философов нет как не было. Ай да Тойвович!!! Тоевич! Товельевич!
…Тут же объявили кофе –брейк; после него я полезла на сцену, реагировать. Я тоже считаю, что в кои –то веки практические, политические работники решили от отчаяния спросить совета, ну хотя бы у философов: что делать –то, как быть?! Вы, последняя надежда, не подскажете ли чего? А философы – ничего. Не то чтобы безмолвие, а – бесплодие… слабосильно выглядят умозаключения наши. Не бодрят… Но Марков с Третьяковым уже ушли. Я повторила, специально для зала, свою излюбленную притчу на тему: ну, интеллигент, скажи что–нибудь искренне! Не бойся, уже можно! Теперь у нас гласность и перестройка, давай скажи чё–нибудь! Сейчас уж можно! – «Мя – я – ау…» (говорит интеллигент). (Комментарий. Это из старого фильма «Журналист»: «Вот вы говорите – искренность. Я тоже за искренность. Но ведь что это такое? Искренность, скажем, котенка – это «мяу»)… Друзьям понравилось. Тоевиевич не слыхал. Когда я это попыталась ему пересказать, – уже в поезде, перед его невнятной лекцией, – а, нет, вру, в ресторане в Красноярске, – он не понял. «Пять тысяч лет развития философии – это вам не мяу», – внушительно сказал он. Потеряв среди меня в рейтинге. (Но хорошо, что он еще надеется на философию, если не на нас).
В целом Улан–Удэ показался очень некрасивым и бедным, пыльным от близости степи, непонятной планировки. Однако самая уродливая картина – это памятник на центральной площади: огромная десятитонная черная и страшная голова Ленина – куда Руслану с Людмилой! Черты лица явно доказывают, что «Ленин – она нанайса была. Потому сто осень умная была». Или – эвенка была. Нет, все–таки бурятское лицо… Говорят, в гинессе эта голова зафиксирована.
Вообще ни в одном из городов, что мы проехали, памятники Ленину не убрали. Но этот – этот стоило бы, давно. Антиреклама чудовищная!
В Улан–Удэ я побоялась уехать на экс в монгольское село Оронгой, не стала нарушать прямой запрет Чумакова. А наши взяли да не побоявшись, поехали. А я проторчала с двумя пакетами, в которых приходилось жить, на грязненьком крылечке столовки «Лира», не будучи в силах подняться обратно на 5–й этаж общаги, два часа с лихом.
Словом, я была рада отбыть, хотя мы плодотворно общались с Володей, Вадимом и Тими.
…Только сейчас, внимательно перечитав программу, я обнаружила, что Круглый стол «Диалог века: человек и природа» был посвящен Его Святейшеству Далай–ламе Нгагванг Ловзанг Тэнизин Гьямцхо, духовному лидеру буддистов Тибета, Монголии и России. Лауреату Нобелевской премии мира.
***
Дальше был Иркутск.
Странно: заглазно меня привлекали Иркутск и Новосибирск. В реальности они мне понравились меньше всего. А лучше всех сибирских городов был Красноярск!
В Иркутске Тими сказал, я уж вспоминала об этом: I don’t feel being welcomed. Я тоже это почувствовала, и в музее, и в ресторации… Но по порядку.
5 сентября.
Прежде всего, в Иркутск мы прибыли слишком рано: в полвосьмого, и, естественно, помчали на завтрак. Город, может быть, где–то и привлекательный: купеческий, два–три барочных здания типа наших пассажей, ненормально монументальный Александр такой–то в красивой кованой решетке, в целом же – деревянная деревня. Нам достались «задние ходы и задворки»: центр города весь взрыт и перекопан, в сентябре они ожидают приезда Путина. Поэтому нас везли по немыслимым окраинным пыльным холмам; солнце стояло еще невысоко; завтракать – по крайней мере, мне – не хотелось категорически. От экскурсии мною тоже ничего не ожидалось… но зал, где нас кормили (какой–то пустующий по случаю каникул колледж) оказался уютным, а закуска содержала внезапную деталь: соленую, как мне показалось, селедку. Большую и светлую. От удивления я даже откусила кусочек (селедка в 8 утра!) Люди, это был малосольный ОМУЛЬ. Потрясающий вкус! Нежный, и нимало не отдает рыбой в худшем смысле этого слова! А после холодной закуски принесли основное блюдо – жареного ОМУЛЯ!! А потом еще кучу шоколадных пирожных на десерт. Мы дивились, но ели, понимая: в другой раз не предложат… А позже, на берегу Байкала, на базарчике, Мустафа обрел еще двух омульков горячего копчения, и пива. Вот это было да! Вот это – рыба, и другой мне не надо!
Однако до Байкала была еще чудесная и восхитительная синяя Ангара. Мы летели по ней на сверхбыстром теплоходе на подводных крыльях со скоростью 100 км в час; я сразу удачно заняла место на самом носу, рядом с турчанкой Зухал (Зохар?), фактически внутри большого стеклянного фонаря, и, глядя на чародейную панораму стремительной синей воды в дорогом багете зеленых гор, была совершенно довольна! Даже что–то напевала про баргузин и священный Байкал, и Зухар записала это на видео… НО. Там, именно в этом треугольном фонаре двойного стекла, я сильно перегрелась на солнце, оно жгло, как сквозь линзу. И я совершила непоправимый шаг: взобралась на верхнюю палубу, на корму, и встала у древка, на котором развевался триколор; просто прижалась к нему, и сила ветра – он дул в спину – была такая, что он расплел заколотую косу, волосы встали как гало вокруг головы, надулась парусом куртка, и чуть не сломалось древко вместе со мной. Очень красивая тень бежала по воде! Думаю, именно этот северный ветер, низовка сарма, и довел меня до логического завершения. Тем паче, что вслед за первым непоправимым шагом – с перегретого стеклянного бака на открытый неистовому ветру ют – я сделала точно такой же второй. Непоправимый.
Однако я этого вовремя не поняла. Слишком все было эффектно, шумно–громко, бодро, энергично, – и вот уже открывается, открылся нашим «восхищенным взорам» САМ БАЙКАЛ!!
День встал прекрасный, теплый и колоритный, только ветреный. Улан –удинцы говорили нам, что их побережье Байкала лучше, чем иркутское. Там – песчаные длинные пляжи, вода сколько–то прогревается, и можно купаться. Здесь же – крутые обрывистые скальные берега, а вода – вечные +4°. Ну, max +7°. Купаться я, конечно, не рискнула.
Как описать впечатление от огромного чистейшего озера – моря, с вечными соснами по берегам, с туристическими местечками вроде краеведческого музея или пос. Листвянка, гнездящегося вокруг санатория «Маяк»: сплошь сувенирные магазинчики с бусами из местных камней, меховыми бельками по 500 рэ и базарчиком с рыбой – омуль и хариус всех видов приготовления? Жарко, ветрено. Музей хорош, хотя и мал для толп туристов. Когда наши утянулись наверх, смотреть барокамеру, я подобралась к темно – синим аквариумам… и тут на меня глянул большим ласковым и кротким глазом светлый, телячьей кожи без чешуи, длинный и вместе круглый, омуль! Конечно, только омуль может так выглядеть! Правда, подпись гласила «хариус»… Часть времени я убила на поиски батарейки для умершего фотоаппарата (не нашла); сидя на берегу, фактически на пыльном асфальте узкой набережной, сжевала биг мак, презентованный за завтраком, запила проливающимся соком из коробочки. Спустилась к береговой волне (купающихся было, однако, не так уж и мало). Собрала маленькую серую гальку на память… что еще делать? Нам обещали отъехать от Листвянки куда–нибудь на «дикий брег» и там «отдохнуть посвободнее» часа два. Перспектива меня радовала: Байкал на первый взгляд сильно напоминал огромный Яльчик. Однако когда мы погрузились на теплоход и отправились выбирать дикий брег, небо устрашающе быстро потемнело, в зенит поднялись облака – наковальни, вода стала серой, потом поднялся шторм, и наш Метеор–Ракета не смог пришвартоваться нигде, даже у разбитого, но действующего «порта Байкал». Поболтавшись в качелях волн, мы ушли вниз по Ангаре обратно в Иркутск.
Тот день вспоминается вроде как кубарем. Одиноко и вместе с тем невыносимо шумно. Сильно и ярко, но как – то иррационально все. Весело, приподнято, и в то же время как–то непонятно… осталось ощущение бесполезности происходящего. Нельзя на Байкал на пару часов, и все. И поскакали в большую некрасивую с очень низким потолком ресторацию – столовку–переросток – на ужин. Омуль, правда, в меню присутствовал. Но экс по городу действительно был малопонятный. Помню двухэтажный домик, как–то связанный с кем–то из декабристов, скорее всего, с Волконским; туда внутрь я не встряла, наших опять–таки было слишком много. Вспоминается иногда и тот огромный памятник императору за отличной кованой решеткой на высоком берегу реки. Да, вроде Александр был именно в Иркутске. Вот проявлю пленки, вспомню поточнее. После 2–3 щелчков на Байкале любимый Pentax отказал, и больше пленка не понадобилась.
…Зато как красиво и ГРОЗНО вдруг поднялись над озером–морем фиолетовые тучи, как заплясали барашки, и качка все усиливалась, – как магически горело не скрытое еще облаками солнце, как художественно зеленели пинии на скалах, как синел вдали Хамардабан, как менялся цвет воды, побыв любым, даже багрово–оранжевым, серо–стальным и вновь бирюзовым! Вот это все помню отлично.
Байкал и Ангара неизгладимы из памяти! Городские пейзажи и реалии путаю, а эти – нет!
…Покинув непонятый Иркутск (600 000 жителей, 5 университетов) после очень странного, – вкусно–чрезмерного, опять–таки несвоевременного ужина, – мы устремились, наконец, к Красноярску.
***
Ах, Красноярск!! Не знаю, почему он так сильно понравился мне, больше всех городов по дороге. Географический центр России. Величиной как раз с Казань. Там было, во–первых, жарко, даже знойно, и солнечно; во–вторых, нас там возили по самым главным улицам, а не по задворкам; далее, там был САЯН!! Заповедник «Столбы», вылитые Säksische Schweiz, одно из чудес нашего света; внизу Фан–парк «Бобровый лог»; речка Базаиха (что–то в этом роде); красивый фуникулер: легкие, длинные кресла на 4 человека, набрасывается страховочная цепочка – и паришь над всем лесистым Восточным Саяном! Я все боялась уронить босоножку, вот был бы номер.
В центре города там возле оперного театра есть статуя Аполлона на высоком постаменте и необычный бахчисарайский фонтан, длиной в квартал, изображающий Ангару с притоками, в виде аллегорических гречанок, одна краше другой, стремящуюся вниз, вниз, к аллегорическому же Посейдону–Енисею с парусным корабликом в руках; и внизу по направлению этого стремления там есть и сам Енисей. И именно к нему вечно стремится красавица–Ангара, съезжая по огромным ступеням фонтана между застывших по берегам в прекрасных позах эллинок – Бирюса, Мана, Ба… не то Бабаиха, не то Бобруиха… та, что под Саяном течет через Фан–парк «Бобровый лог».
Наконец, там был превосходный музейно – развлекательный центр с интереснейшей выставкой на три этажа, посвященной Тунгусскому метеориту. И хорошая, ироничная, умная компания местных философов.
6 сент. 2008
…Закрываю глаза и вижу ту же канатную дорогу, адреналиновый, но медленный–медленный полет, а внизу змеится то, что зимой будет горнолыжной трассой. Наверху большая беседка, поворот фуникулера вспять; смотровая площадка; за хребтом, в относительной близости, сами редкие Столбы, останцы древних гор. Очень похоже на Саксонскую Швейцарию. Уже говорила? Зной… лесистая даль… воздушная высота… marvelous!
В Фан – парке увидела ни в какие ворота не полезшую картину. С высоты примерно в пол – горы мчится, заполошно подскакивая, огромный, как дом, прозрачный, довольно мягкий жюльверновский шар, явно упавший с самой вершины или с неба. Внутри беспорядочно складывается, мечется и перекатывается человек. Поближе видно, что он заключен в оболочке большого шара, как в батисфере, во вписанный шар меньшего размера, как раз по Модулору, и тоже прозрачный. Это такой аттракцион. Говорят, единственный в России (сгоряча нам сказали «единственный в Европе»). Называется как – то на «зэ», от обалдения я сразу забыла. И полно желающих!! Нет, уходит мое время! В детстве я обожала качели и карусели, бегала при любой возможности в парк культуры, как будто готовилась в космонавты; в молодости, в эпоху каратэ, я бы, конечно, не преминула, рискнула… а сейчас, увы…
Спустившись со «Столбов», мы на своих пристрелянных автобусах проехали по безотчетно понравившемуся Красноярску, пересекли по мосту Енисей и – поднялись на такой же высоты противолежащую гору. Собственно, на ней –то и видны огромные обнажения красной глины, давшие городу название. Смотровая площадка, украшенная церквушкой, знакомой любому по рисунку на десятирублевке (только теперь уже с крестом), давала замечательный обзор долины Енисея, города, гор, реки, и – далеко напротив – Столбов. Я спросила двух местных интеллигентов, видно ли отсюда то место, где мы днем были? Оба, независимо друг от друга, отвечали однотипно: Да, да, конечно! Вон, видите, далеко на той горе, немного справа – ПУПЫРЬ? Это и есть верхняя беседка канатки.
Самих Столбов не было видно с этой смотровой; они остались на противоположном склоне. Зато размах и удаль речной долины оставляли чувство гордости. Сибирь!! Вот она!
Одно мне жаль: именно в Красноярске, таком красивом, умном, гостеприимном, научная конференция фактически провалилась, и провалили ее мы. Они–то, философская общественность, ведь все собрались! Лето, отпуск, воскресенье, – нет, суббота была, ну да все равно! Помню в зале нежный женский голос: ну расскажите же что–нибудь!! А мы, сытые, пьяные, нос в табаке, обед в превосходном ресторанчике «Суриков» – (или то в Хабаровске было? – ну да ладно, это тоже совершенно все равно), с брусничным муссом, грибами и телячьей вырезкой, поездка по живописнейшим местам, куча подарков – огромный календарь, книжки, открытки, – а мы, а мы! Сначала Чумаков говорил, что Конгресс еще не осмыслен; занял пять минут. Потом Шарахшанэ рекламировал Философскую газету; семь минут, но его прервали наши же. Потом вылез невыносимый Фан со своим динамизмом. Потом все наши стали ерзать в креслах в том смысле, что пора бы и на фуршет…
Перед фуршетом был фантазийный многоэтажный не то музей, не то выставочный зал, вобщем, некий Центр с историческими декарамами, с ироничнейшей фотосессией о Сергее Ильиче Ульянове со товарищи и «дочерью Наташей», в виде пленных французов, в рванье, но улыбающихся, бродящих по сибирской тайге; все очень стильно. Ну и подборка самых разных материалов, в основном тоже юмористических, но весьма внушительных, – про тунгусский метеорит. Темный свет, яркие вспышки, странные звуки, необыкновенные картины и муляжи, музыка, вой, свист… убедительно.
Когда вышли с фуршета, стемнело, закрапал дождь, а под портиком Центра стала собираться прогрессивная студенческая молодежь. Мы постояли на прощание над набережной, да и уехали. Жаль было, очень. (Не пообщались толком, не определились на будущее… Со Славой Кудашовым только–только нормально заговорили… Хороший город для жизни, а каков он для философов?..) Потом, едучи в поезде, мы попали в такой страшный ливень, фронт какого–то циклона, что вспомнились корейские муссоны. И дальше непогода преследовала нас до самой Казани: дождь, холод, в окно дует, в Новосибирске +15°, а в Свердловске – только +12°…
В Свердловске я уже не вышла; думала отлежаться за денек. Вагоны наши отогнали в какой–то тупик, семья проводников ушла «за помидорой на базар». В тоске я провалялась в жару и ознобе все бесполезные сутки, хотя пыталась лечиться, и люди потом, жалея, приносили мне кто стрепсилс, кто каметон, кто просто аспирин… Мудрый Мустафа, например, вино принес. Но это уже были мертвому примочки. Я уже была больна.
Но двое суток в Новосибе я еще выдержала. Отель был неплохой, экс недлинный. Город большой, 2 млн., разлапистый, за некоторыми исключениями похож на второразядную некрасивую Москву. Или на разросшуюся Самару. Дождь. В центре – парк и отвратного вида бурое толстое здание, с колоннами по–гречески, но римским куполом. Я съязвила что–то по поводу ентой архитектуры и в ответ получила обиженное: знаете, это почти точная копия Венской оперы… я замолчала, но не передумала.
Зато Академгородок, конечно, понравился! В особенности сам университет. Дух академической свободы там сохранился. Шел тот же самый холодный осенний дождь; мы ехали из Новосибирска довольно долго (нас провожала милиция с мигалками, это из–за пробок), и приехали в большой лес (как говорят, с опасными по весне клещами). И в нем – коттеджики, трехэтажные здания и зданьица поменьше, хорошие дороги и магазины, выставки, впрочем, все тонет в таежной зелени. Коммуна, коммунизм братьев Стругацких! НИИЧАВО! Тили–ли, тили–ли, а дракона повезли… в институте ядерной физики 25 000 сотрудников. У них и свой полигон. Сапиентис сат. Но гуманитарные дисциплины тоже не забыты: археология, история, филология, философия, психология, социология, экономика, журналистика + восточное отделение. «За годы тяжелых десятилетий ни один факультет не был закрыт», – сказал, выступая с докладом, ректор.
Конференция была нормальная. Называлась «Переосмысливая философию науки и образования сегодня». Приехали люди из Барнаула, Горно–Алтайска, Томска, Омска и др. Выступал сначала зам. губернатора Г.А. Сапожников. Доля Сибири в России: нефть 65 %, газ – 85 %, уголь 75 %, древесина 50 % (что мне показалось мало). 45 вузов; 26 из них – государственные. 170 тыс. студентов (~150 тыс. – государственные). Экспорт: технологии и программное обеспечение, лазеры, приборы, оборудование для добычи полезных ископаемых.
Потом пошло пленарное заседание. Выступали, в частности, ректор НГУ В.А. Собянин, акад. В.В. Кулешов. Ни к селу, ни к городу запомнилось из одного пленарного доклада: существует 6 нисходящих потоков в МАГМЕ. Все материки находятся на нисходящих потоках, «задержалась» только Африка; она и вращает землю. Еще: «слияние миров» запад–восток в области авиационного транспорта… новые механизмы тиражирования успешного опыта технопарковой идеологии… Солнце, пассаты, Сахара и пр. тоже подчиняются явлению бинара… при помощи магнитных волн открыт Чича (?), город VIII века до н.э.; нам необходима венчурная философия, речь идет о взаимоотношениях богатого и умного… ГенЭтика рожать нельзя клонировать… Болонский процесс облегчает путь отъезда наших молодых талантливых креативных: 30 % учеников МГУ уехало… выпускник Гарварда получает 110 000 $…
