Энди Вейер
Проект «Аве Мария»
Глава 3
– Итак, у нас ровно минута до звонка, – произнес я. – И вы знаете, что это означает.
– Блиц-раунд! – загалдели ученики.
После объявления новости о линии Петровой жизнь, как ни странно, почти не изменилась. Ситуация складывалась опасная, катастрофическая, но такова была реальность. Когда Лондон во время Второй мировой войны подвергался авиаударам, люди жили так, словно ничего не происходит, однако понимали, что любое здание может взлететь на воздух. Но даже в таких отчаянных обстоятельствах кому-то все же приходилось развозить молоко. И если в дом миссис Криди ночью попадала бомба, что ж, вы просто вычеркивали ее из списка клиентов.
На горизонте маячил конец света – возможно, спровоцированный инопланетной формой жизни – а я, стоя перед группой ребятишек, преподавал им естественные науки. Ибо какой прок в существующем мире, если мы не сумеем передать его потомкам?
Дети сидели за ровными рядами парт, лицом к доске. Все довольно традиционно. Но остальное пространство класса напоминало лабораторию безумного ученого. Я не один год доводил ее до совершенства. В одном углу стояла установка для эксперимента под названием «лестница Иакова»[18] (конечно же, обесточенная, чтобы никто из учеников случайно не погиб). Напротив вдоль стены располагались полки, набитые склянками с органами животных в формальдегиде. В одной из банок находились всего лишь спагетти и вареное яйцо, но у детей они вызывали живейший интерес.
А в центре класса под потолком висела моя радость и гордость – огромная модель Солнечной системы. Юпитер был размером с баскетбольный мяч, а маленький Меркурий не больше мраморной крошки. Я годами выстраивал репутацию «крутого препода». Дети сообразительнее, чем полагает большинство взрослых. Они моментально чувствуют, когда учитель искренне пытается выстроить с ними диалог, а когда, напротив, общение происходит чисто формально.
Итак, настало время для блиц-раунда! Я схватил несколько матерчатых мячиков со своего стола и спросил:
– Официальное название Северной звезды?
– Полярная звезда! – выкрикнул Джефф.
– Правильно! – Я кинул ему мячик.
Не успел он поймать игрушку, как я уже выпалил следующий вопрос:
– Три основные группы горных пород?
– Изверженные, осколочные и метаморфические! – заверещал Ларри. Парень был очень эмоционален, если не сказать больше.
– Почти! – сказал я.
– Изверженные, осадочные и метаморфические, – с презрительной усмешкой ответила Эбби. Ух, и вредная девчонка. Но умница, прямо ходячая энциклопедия.
– Да! – Я кинул ей мячик. – Какая волна ощущается прежде всего при землетрясении?
– Продольная, – произнесла Эбби.
– Снова ты? – Я кинул ей еще один мячик. – Какова скорость света?
– Три умножить на десять, возведенную в…
– Постоянная «цэ»! – не утерпела Регина с задней парты. Она редко подавала голос и, наконец-то, решилась вылезти из своей раковины.
– Хитро, но верно! – я отправил ей мячик.
– Но я отвечала первой! – скривила лицо Эбби.
– Зато Регина первой завершила ответ! – парировал я. – Ближайшая к Земле звезда?
– Альфа Центавра, – быстро проговорила Эбби.
– Ошибаешься! – покачал головой я.
– Нет, я права! – начала спорить Эбби.
– А я говорю, ошибаешься. Кто-нибудь еще?
– Ой! Это же Солнце! – догадался Ларри.
– Молодец! – кивнул я. – И мяч достается Ларри! Будь внимательнее, Эбби!
Она недовольно скрестила руки на груди.
– Кто назовет мне радиус Земли? – спросил я.
Трэнг поднял руку.
– Три тысячи девятьсот[19]… – начал было он.
– Трэнг! – перебила его Эбби. – Ответ на ваш вопрос: Трэнг.
Трэнг смущенно замолк.
– Что? – непонимающе переспросил я.
Эбби взглянула на меня с победным видом.
– Вы спросили: «Кто назовет мне радиус Земли?» Его назовет Трэнг. Так что я ответила верно.
Попался в ловушку тринадцатилетней девчонки. И не в первый раз. Матерчатый мячик приземлился на ее парту одновременно с прозвеневшим звонком.
Дети вскочили со стульев, начали запихивать учебники в рюкзаки. Эбби, раскрасневшаяся от того, что затея удалась, собирала вещи не спеша.
– Не забудьте к концу недели обменять мячики на игрушки и другие призы! – крикнул я выходившим из класса ученикам вдогонку.
Вскоре класс опустел, и лишь гулкое эхо детских голосов, доносившееся из коридора, напоминало о некогда бурлившей здесь жизни. Я собрал со своего стола тетрадки с домашним заданием и сложил в сумку. Шестой урок окончен, а значит, пора наведаться в учительскую и выпить чашку кофе. Может, успею проверить несколько тетрадей до того, как отправлюсь домой. Что угодно – лишь бы не появляться на парковке. Сейчас к школе слетится целая армия чрезмерно опекающих свои чада мамаш, чтобы отвезти своих ненаглядных домой. Стоит им меня увидеть, тут же начинаются жалобы и предложения. Я не против, если человек любит своего ребенка – бог свидетель, нам нужны родители, вовлеченные в образовательный процесс детей – но всему есть предел.
– Райланд Грейс?
Я резко вскинул голову. Не слышал, как она вошла. На вид даме было лет сорок пять, одета в элегантный деловой костюм. В руках портфель.
– Да, – кивнул я. – Я могу вам помочь?
– Думаю, можете, – произнесла незнакомка.
В ее речи улавливался легкий акцент. Кажется, европейский. Точнее сказать я не мог.
– Меня зовут Ева Стратт. Я из рабочей группы по проблеме Петровой.
– Простите, откуда?
– Из рабочей группы по проблеме Петровой. Это международный орган, созданный для работы с ситуацией, возникшей из-за линии Петровой. Моя задача – найти решение. И дабы все делалось быстро, меня наделили определенными полномочиями.
– И кто же наделил вас этими полномочиями?
– Каждое государство – член ООН.
– Погодите, что? Но как…
– Единодушное решение, принятое тайным голосованием. Долго рассказывать. Я бы хотела поговорить о вашей научной публикации.
– Тайное голосование? Да не о чем особенно разговаривать, – тряхнул я головой. – С научными статьями я давно покончил. Не прижился в академическом сообществе.
– Но вы учитель. А значит, по-прежнему состоите в научном сообществе.
– По идее да, – ответил я. – Но я имел в виду настоящую науку. С учеными, экспертными рецензиями и…
– И козлами, которые выкинули вас из университета? – Она насмешливо приподняла бровь. – Перекрыли финансирование и добились, чтобы ваши работы больше никогда не публиковали?
– Точно.
Она вынула из портфеля папку и, открыв ее, прочла надпись на первой странице:
– «Анализ теорий, рассматривающих воду как основу жизни, и переоценка прогнозов эволюционных моделей». – Стратт взглянула на меня. – Это ведь написали вы?
– Прошу прощения, но откуда у вас…
– Должна сказать, заголовок скучный, но сам документ очень впечатляет.
Я поставил сумку на стол.
– Послушайте, я был не в лучшем состоянии, когда составлял это, ясно? Меня тошнило от научного мира, и документ стал эдаким прощальным приветом вроде «поцелуйте меня в задницу». Теперь я гораздо счастливее в роли учителя.
Она перевернула несколько страниц.
– Вы несколько лет посвятили опровержению теории, заявляющей, будто для жизни необходима жидкая вода. У вас есть даже целая глава под названием «Зону обитаемости[20] придумали для идиотов». Там вы упоминаете десятки именитых ученых и обрушиваетесь с резкой критикой на их точку зрения, что температурный диапазон является необходимым условием.
– Да, но…
– Ваша докторская диссертация посвящена молекулярной биологии, верно? Разве не все ученые согласны, что жидкая вода необходима для развития жизни?
– Они заблуждаются! – Я скрестил руки на груди. – В водороде и кислороде нет никакого волшебства! Конечно, на Земле жизнь без них невозможна. Но на другой планете могут быть совершенно иные условия. Для жизни нужна лишь химическая реакция, результатом которой являются копии исходного катализатора. И вода для этого не требуется!
Я прикрыл глаза и, сделав глубокий вдох, признался:
– В общем, я страшно разозлился и написал эту работу. А затем получил право преподавания, новую карьеру и, наконец, начал радоваться жизни. И хорошо, что мне тогда никто не поверил. Все сложилось как нельзя лучше.
– Я вам верю, – сказала она.
– Спасибо, – поблагодарил я, – но мне нужно проверять тетради. Так вы скажете, зачем приехали?
Стратт убрала папку обратно в портфель.
– Полагаю, вы осведомлены о полете «Арклайта» и линии Петровой.
– В противном случае я был бы никудышным учителем естествознания.
– Как думаете, эти точки живые? – поинтересовалась она.
– Не знаю. Может, они просто скачут под действием магнитных полей. Мы узнаем наверняка, когда «Арклайт» вернется на Землю. Ведь он вот-вот прилетит, да? Через пару-тройку недель?
– Зонд должен вернуться двадцать третьего, – уточнила Стратт. – «Роскосмос» подберет его с низкой околоземной орбиты в ходе специальной миссии «Союза».
– Значит, скоро все выяснится, – кивнул я. – Самые светлые умы взглянут на них и поймут, с чем мы имеем дело. Кто этим займется? Уже известно?
– Вы. Этим займетесь вы.
Я тупо уставился на нее.
– Ау! – Стратт помахала рукой перед моим лицом.
– Хотите, чтобы на точки взглянул я?
– Именно.
– Все человечество наделило вас полномочиями для решения этой проблемы, а вы обратились к школьному учителю естествознания?
– Да.
Я развернулся и вышел за дверь.
– Вы или лжете, или не в своем уме, или и то, и другое. Всего хорошего! – крикнул я из коридора.
– У вас нет выбора! – раздалось из учительской.
– А я думаю, есть! – Я помахал на прощание.
Но выбора не было. Я добрался до квартиры, но войти не успел – меня окружили четверо дюжих молодцов в хороших костюмах. Они показали мне значки агентов ФБР и проводили в один из трех черных внедорожников, припаркованных на стоянке возле нашего дома. Минут двадцать мы куда-то ехали, причем они не ответили ни на один из моих вопросов, затем машина остановилась возле непримечательного бизнес-центра.
Только я вышел из машины, меня повели по пустынному коридору. Слева и справа через равные промежутки виднелись двери без табличек. В самом конце коридора агенты распахнули двустворчатые двери и слегка подтолкнули меня внутрь.
В отличие от остальных помещений заброшенного здания, в этой комнате было полно мебели и сверкающего высокотехнологичного оборудования. Я очутился в самой оснащенной биологической лаборатории из всех, когда-либо мной виденных. И прямо в центре стояла Ева Стратт.
– Здравствуйте, доктор Грейс! – поприветствовала меня она. – Это ваша новая лаборатория.
Агенты ФБР притворили за мной двери, оставив нас со Стратт наедине. Я потер плечо, разминая его после железной хватки агентов. Оглянулся на дверь.
– Значит, когда вы говорили про «определенные полномочия»…
– У меня неограниченные полномочия.
– У вас акцент. Вы явно не американка.
– Я из Голландии. Работала администратором в ESA. Впрочем, неважно. Теперь руковожу этим проектом. Времени для медленных международных комитетов попросту нет. Солнце угасает. Нам нужно решение. И моя задача – найти его.
Стратт уселась на высокий лабораторный табурет.
– Возможно, «точки» – это живые организмы. Стремительное угасание Солнца соотносится с экспоненциальным ростом популяции.
– По-вашему, они… «поедают» Солнце?
– По крайней мере, они поедают излучаемую им энергию, – ответила она.
– Ого! Звучит… жутковато. А я-то вам за каким чертом понадобился?
– Зонд «Арклайт» везет на Землю образцы. Некоторые могут оказаться живыми. Вам предстоит исследовать их и постараться выяснить все, что удастся.
– Да, вы упоминали об этом ранее, – кивнул я. – Но, сдается мне, для выполнения подобной задачи есть гораздо более квалифицированные люди.
– Образцы будут изучать специалисты со всего мира, но я хочу, чтобы сначала на них взглянули вы.
– Почему?
– Точки живут на или возле поверхности Солнца. Разве это водозависимая форма жизни?
Она была права. При таких температурах вода просто не может существовать. При нагреве свыше 3000 градусов Цельсия связи между атомами водорода и кислорода распадаются. Поверхность Солнца раскалена до 5500 градусов Цельсия.
Стратт продолжила:
– Круг теоретиков экзобиологии очень узок: во всем мире не более пятисот человек. И с кем бы я ни беседовала – начиная с оксфордских профессоров и заканчивая учеными из Токийского университета – все говорили одно и то же: исследование могли бы возглавить вы, если бы вдруг не ушли.
– Черт возьми! Вообще-то мне пришлось уйти! – воскликнул я. – Удивлен, что они так хорошо отозвались обо мне.
– Все понимают серьезность положения. Сейчас не время вспоминать старые склоки. Самое главное, вы сможете доказать, что были правы! Вода для жизни необязательна! Вам выпадает отличный шанс!
– Конечно, – неуверенно кивнул я. – По идее да… Но не такой же!
Стратт спрыгнула с табурета и направилась к двери.
– Уж какой есть. Жду вас здесь двадцать третьего, в 19:00. Я привезу образец.
– Но… Приземление произойдет в России, разве нет?
– Я распорядилась, чтобы «Роскосмос» посадил «Союз» в Саскачеване. ВВС Канады доставят образец сюда, в Сан-Франциско, на истребителе. Америка откроет воздушное пространство для канадцев.
– Саскачеван?
– Корабли «Союз» запускаются с космодрома Байконур, который расположен на высокой широте, и для приземления безопаснее всего выбирать места на той же широте. Саскачеван – ближайшая к Сан-Франциско большая плоская территория, отвечающая всем требованиям.
– Погодите! – Я сделал упреждающий жест рукой. – То есть русские, канадцы и американцы выполняют все ваши распоряжения?
– Да, беспрекословно.
– Вы меня разыгрываете?!
– Осваивайтесь в вашей новой лаборатории, доктор Грейс. Меня ждут дела.
И она молча вышла за дверь.
* * *
Да! Я победно сжимаю кулак! Вскакиваю на ноги и забираюсь по лестнице в лабораторию. Оттуда лезу по следующей лестнице и хватаюсь за рукоятку «Таинственного люка».
И вновь, как и в прошлый раз, стоило мне прикоснуться к маховику, раздается голос компьютера:
– Чтобы разблокировать люк, назовите свое имя.
– Райланд Грейс, – произношу я с довольной улыбкой. – Доктор Райланд Грейс.
В ответ слышится щелчок замка. После всех медитаций и самокопаний, через которые мне пришлось пройти, дабы выяснить собственное имя, хотелось бы чего-нибудь более впечатляющего – например, конфетти.
Поворачиваю маховик. Он вращается. Скоро мои владения пополнятся, как минимум, на одно помещение. Я пытаюсь откинуть крышку люка наверх. Но, в отличие от предыдущего, который соединял спальню и лабораторию, крышка этого скользит вбок. Новый отсек оказывается довольно маленьким. Видимо, здесь просто нет места для откидной крышки. Помещение предназначено для…
Вспыхивают светодиодные лампы. Отсек тоже круглый, как и оба предыдущих, но не цилиндрический. Ближе к потолку стены сужаются. Это усеченный конус.
Последние несколько дней я почти не получал новой информации. А теперь она обрушивается на меня со всех сторон. Каждый сантиметр поверхности покрыт компьютерными мониторами и сенсорными экранами. Огромное количество мигающих сигнальных ламп и датчиков разных цветов приводит в замешательство. На каких-то экранах виднеются ряды цифр, на других диаграммы, на остальных пусто.
Конические стены венчает еще один люк. Этот совсем не загадочный. На крышке выведена трафаретная надпись: «шлюзовая камера», а посередине – круглый иллюминатор. Сквозь иллюминатор виден крохотный отсек – лишь на одного человека – и единственный скафандр внутри. В дальней стене замечаю еще один, наружный, люк. Верно, там шлюзовая камера.
Продолжаю осматривать помещение с коническими стенами. В центре стоит кресло. Оно расположено идеально – чтобы можно было дотянуться до любого монитора и сенсорного экрана. Проделываю остаток пути сквозь люк и сажусь в кресло. Оно очень удобное, напоминает сиденье-ковш.
– Обнаружен пилот! – заявляет компьютер. – Ангулярная аномалия.
Пилот. Что ж, ладно.
– И где эта аномалия? – спрашиваю я.
– Ангулярная аномалия.
Да уж, до ЭАЛ-9000[21] этому компьютеру далеко! Оглядываю многочисленные мониторы в поисках подсказки. Кресло легко вращается, что удобно для работы с круговой приборной панелью. Наконец, замечаю один экран с мигающей красной линией по краям. Наклоняюсь ближе, пытаясь рассмотреть, в чем там дело.
Ангулярная аномалия: ошибка относительного движения[22]
Расчетная скорость: 11 423 км/с
Фактическая скорость: 11 872 км/с
Статус: автокоррекция траектории, действий не требуется
Честно говоря, я ничего не понял. Кроме «км/с». Видимо, «километры в секунду». Над текстом расположено изображение Солнца. Оно слегка покачивается. Может, это видео? Прямая трансляция? Догадываюсь тронуть экран двумя пальцами и развожу их в стороны. Да, картинка увеличивается, прямо как на смартфоне.
Слева на Солнце видны несколько пятен. Я увеличиваю изображение до тех пор, пока они не заполняют собой весь экран. Картинка остается изумительно четкой. Либо это качественная фотография, либо солнечный телескоп с очень высокой разрешающей способностью.
По моим прикидкам, скопление пятен занимает не более одного процента солнечного диска. В принципе, нормально. Значит, я сейчас смотрю на полградуса окружности Солнца (очень приблизительно). Солнце делает полный оборот вокруг своей оси за двадцать пять дней (учителя-естественники знают такие штуки). Следовательно, примерно через час пятна должны сдвинуться, и их не будет видно на экране. Позже я проверю, где они. Если исчезнут, значит, это живая трансляция. Если нет – просто фотография.
Хмм… 11 872 километра в секунду. Скорость – понятие относительное. Оно не имеет смысла, пока не сопоставишь два предмета. Например, автомобиль перемещается по шоссе со скоростью 70 миль в час относительно полотна дороги. Однако относительно едущей рядом машины, почти не двигается. Тогда скорость чего показывает эта самая «фактическая скорость»? Думаю, я знаю ответ.
Я в космическом корабле, верно? Скорее всего, да. В таком случае, эта величина отражает мою скорость. Но относительно чего? Судя по изображению Солнца над строчками с данными, подозреваю, что относительно него. Значит, я перемещаюсь со скоростью 11 872 километра в секунду относительно Солнца.
Краем глаза улавливаю какое-то однократное мигание на экране. Что-то поменялось?
Ангулярная аномалия: ошибка относительного движения
Расчетная скорость: 11 422 км/с
Фактическая скорость: 11 871 км/с
Статус: автокоррекция траектории, действий не требуется
Цифры уже другие! Обе уменьшились на единицу. Ух, ты! Постойте-ка! Выуживаю из тоги секундомер (лучшие греческие философы всегда носили в тогах секундомеры), а затем пялюсь в экран. По моим ощущениям, проходит целая вечность. Я уже хочу отвести взгляд, но тут обе цифры вновь уменьшаются на единицу. Запускаю секундомер.
Теперь я готов ждать, сколько потребуется. Снова чувствую, что эта пытка никогда не кончится, но на сей раз я настроен решительно. Наконец, обе цифры уменьшаются, и я отключаю секундомер. Шестьдесят шесть секунд.
«Фактическая скорость» снижается каждые шестьдесят шесть секунд. Путем нехитрых расчетов узнаю, что ускорение при этом составляет… 15 метров в секунду каждую секунду[23]. То самое значение ускорения свободного падения, которое я вычислил ранее.
Получается, сила, которая на меня действует, – не гравитация. И я не в центрифуге. Я в космическом корабле, который осуществляет прямолинейное равноускоренное движение. Точнее, равномерно тормозит – цифры-то уменьшаются.
И эта скорость… очень приличная. Да, она уменьшается, но черт возьми! Чтобы выйти на околоземную орбиту требуется всего лишь 8 км/сек. А я мчусь со скоростью более 11 000 км/сек! Быстрее, чем любое тело в Солнечной системе. Объект, движущийся с такой скоростью, избежит притяжения Солнца и вылетит в межзвездное пространство.
Данные не указывают, в каком направлении перемещается корабль. У меня есть лишь относительная скорость. А теперь внимание, вопрос: я лечу к Солнцу или от него? Чисто теоретически хотелось бы знать: либо я столкнусь с Солнцем, либо вылечу далеко в межзвездное пространство без надежды на возвращение. Либо мой курс лежит куда-то в сторону Солнца, и столкновения не будет. В таком случае я проскочу мимо Солнца… и лишь затем вылечу далеко в межзвездное пространство без надежды на возвращение.
Ну хорошо, если изображение Солнца передается в режиме реального времени, тогда видимое на экране скопление пятен увеличится или уменьшится из-за движения корабля. Тогда нужно лишь подождать, пока я не пойму, транслируется ли картинка в режиме реального времени. На это понадобится около часа. Запускаю секундомер.
А пока знакомлюсь с миллионом экранов на приборной панели. На большинстве виднеются строчки данных, а на одном – изображение круглой эмблемы и больше ничего. Видимо, заставка спящего режима. Стоит тронуть, и экран оживет. Кстати, он может оказаться самым информативным из всех. Круг – это эмблема миссии. Я видел много документальных фильмов NASA, чтобы сразу же узнать символ. По внешнему краю круга идет голубая полоска с белыми буквами. В верхней части надпись гласит: «Аве Мария», а снизу: «Земля». То есть название и «порт приписки» космического судна.
Я, конечно, не думал, что корабль мог стартовать откуда-то еще, кроме Земли. Зато теперь знаю название корабля, на котором нахожусь. Я на борту «Аве Марии». Что делать с полученной информацией, пока неясно. Однако, глядя на эмблему, можно узнать еще кое-что. В середине эмблемы черный круг с любопытными символами: желтый круг с точкой посередине, голубой круг с белым крестом и желтый круг поменьше с маленькой буквой t внутри. Понятия не имею, что могут означать эти знаки. По краю черного круга нанесены три надписи: «姚», «ИЛЮХИНА» и «GRACE». Экипаж.
Я Грейс, значит, два других слова – это фамилии тех, чьи иссохшие останки лежат внизу. Китаец и русская. Воспоминания о них почти прорвались на поверхность, но что-то пока мешает. Видимо, срабатывает внутренний защитный механизм. Когда я вспомню, мне будет очень больно, и поэтому мозг блокирует мою память. Наверное. Не знаю. Я ведь учитель естествознания, а не спец по психологическим травмам.
Вытираю увлажнившиеся глаза. Наверное, не стоит пока ворошить эти воспоминания. Надо как-то убить час. Я позволяю мыслям бродить, где им вздумается. Может, всплывут новые фрагменты прошлого. У меня получается все лучше и лучше.
* * *
– Мне не очень удобно во всем этом, – сообщил я.
Из-за костюма химзащиты мой голос звучал приглушенно. Пластиковый иллюминатор головного шлема запотевал от дыхания.
– Привыкнете, – ответила по внутренней связи Стратт. Она наблюдала за мной сквозь двойное очень толстое стекло.
Лабораторию немного усовершенствовали. Нет, оборудование осталось прежним, зато само помещение сделали герметичным. Стены обшили панелями из прочного пластика, скрепив особой лентой. Повсюду мелькали логотипы Центра по контролю и профилактике заболеваний США. Карантинные протоколы. Ничего приятного.
Теперь в лабораторию можно было попасть исключительно через большой пластиковый шлюз. И перед тем, как туда войти, меня заставили надеть защитный костюм. Воздух для дыхания подавался мне в шлем по шлангу, идущему с потолка. Ультрасовременное оборудование лаборатории позволяло делать абсолютно все, что я захочу. Я еще никогда не видел столь богатого оснащения. В середине помещения меня ждал столик на колесах, а на нем цилиндрический контейнер с трафаретной надписью по-русски: «ОБРАЗЕЦ», значения которой я не понял.
В наблюдательной комнате Стратт была не одна. Рядом столпилось около двадцати человек в военной форме. Американцы, русские, несколько китайских офицеров, а еще люди в неизвестных мне формах. Большая международная группа. Они смотрели с явным любопытством. Никто из военных не проронил ни слова, и по какому-то негласному соглашению все стояли в паре шагов позади Стратт.
Рукой в перчатке я взялся за воздухопроводный шланг и взмахнул им, глядя на Стратт.
– Это обязательно?
Нажав кнопку голосовой связи, она ответила:
– Шансы, что образец в контейнере окажется внеземной формой жизни, очень высоки. Мы не хотим рисковать.
– Минуточку… Вы-то не рискуете. А я?!
– Вы все неправильно поняли.
– Может, вы мне объясните?
– Ну хорошо, вы все правильно поняли, – после небольшой паузы произнесла Стратт.
Я приблизился к цилиндрическому контейнеру и спросил:
– Остальным тоже пришлось пройти через это?
Она обернулась к военным, но они недоуменно пожали плечами.
– Что вы имеете в виду под «остальными»?
– Не прикидывайтесь. Я говорю о людях, которые помещали образцы в контейнер.
– Контейнер прибыл сюда прямиком из спускаемого аппарата. Сверху он покрыт трехсантиметровым слоем свинца, а внутри сталь сантиметровой толщины. Сразу по взятии материала на Венере, он был запечатан. Там четырнадцать защелок, которые вам необходимо открыть, чтобы добраться до образца.
Я взглянул на цилиндр, потом на нее, потом снова на цилиндр и опять на нее.
– Бред какой-то!
– Постарайтесь мыслить позитивно, – послышался голос Стратт. – Вы останетесь в истории как человек, который первым вошел в контакт с внеземной формой жизни!
– Если это вообще форма жизни… – пробормотал я.
Я с трудом расстегнул все четырнадцать замков. Поддавались эти штуковины туго. Интересно, как «Арклайт» сумел их закрыть? Видимо, на нем установлена крутая манипуляционная система.
Внутреннее содержимое контейнера меня не впечатлило. Я ничего особенного и не ожидал. Небольшой шар из прозрачного пластика, который казался пустым. Таинственные точки были микроскопического размера и к тому же в очень малом количестве.
– Радиации не обнаружено, – послышался в динамике голос Стратт.
Я посмотрел на нее. Стратт сосредоточенно уставилась на экран планшета.
– Там вакуум? – спросил я, изучающе глядя на шар.
– Нет, – мотнула головой она. – Аргон, под давлением в одну атмосферу. Точки двигались все время, пока зонд возвращался с Венеры. А значит, аргон не оказывает на них воздействия.
Я оглянулся вокруг.
– Здесь нет перчаточного бокса[24]. Не могу же я выпустить неизвестные образцы просто в воздух.
– Все помещение заполнено аргоном, – предупредила Стратт. – Поэтому постарайтесь не перекручивать воздухопроводный шланг и не порвите костюм. Если вдохнете аргон…
– То задохнусь и даже не успею понять, что происходит. Я в курсе, – перебил я.
Я поместил шар на поднос и стал аккуратно откручивать крышку, пока он не разделился на две половинки. Первую положил в герметичный пластиковый контейнер, а вторую протер сухим зонд-тампоном и понес к микроскопу.
Я думал, что точки удастся обнаружить с огромным трудом, но нет – вот они. Десятки крошечных черных точек. И они действительно хаотично двигались.
– Вы записываете? – поинтересовался я.
– С тридцати шести ракурсов, – подтвердила Стратт.
– Образец состоит из многочисленных круглых объектов, – сообщил я. – Разброса по размеру почти нет: каждый объект примерно около десяти микрометров в диаметре…
Я настроил фокус и попробовал несколько вариантов яркости подсветки.
– Объекты светонепроницаемы… Внутренние структуры не видны, даже при самой яркой подсветке…
– Они живые? – спросила Стратт.
– Я не ясновидящий! – Я метнул в нее возмущенный взгляд. – Чего вы от меня хотите?
– Хочу, чтобы вы установили, живые ли они. И если да, то выясните, как они работают.
– Задача чрезвычайно сложная.
– Почему? Биологи поняли, как работают бактерии. Просто сделайте то же самое.
– Над этим два столетия трудились тысячи ученых!
– Что ж… вам придется поторопиться!
– Давайте так, – заявил я, указав на микроскоп, – я сейчас буду работать. Когда что-нибудь выясню, дам знать. А до тех пор попрошу не беспокоить.
Следующие шесть часов я проводил пошаговое тестирование. Военные потихоньку разошлись, и за стеклом осталась только Стратт. Я невольно восхитился терпением этой женщины. Она сидела в дальней части наблюдательной комнаты и работала на планшете, изредка посматривая, как мои дела.
Я прошел сквозь шлюз и появился в наблюдательной комнате.
– Ну, что там у вас? – встрепенулась Стратт.
– Полный мочевой пузырь. – Я расстегнул молнию и вылез из костюма.
– Я об этом не подумала. – Она стала печатать на экране планшета. – Распоряжусь, чтобы в карантинной зоне установили туалет. Однако придется довольствоваться биотуалетом. Мы не сможем подключиться к водопроводно-канализационной сети.
– Прекрасно. Мне не принципиально, – ответил я и спешно удалился в сторону санузла.
Вернувшись, я увидел, что Стратт выставила на середину наблюдательной комнаты стол и пару стульев. Она устроилась на одном из них, а на другой указала жестом.
– Присаживайтесь.
– Но я сейчас в процессе…
– Присаживайтесь.
Я присел. Еву Стратт окружала аура властности, это точно. Может, дело в ее интонациях или в манере уверенно держать себя? В любом случае, стоило Стратт заговорить, все тут же понимали: лучше не спорить.
– Нашли что-нибудь? – спросила она.
– Но прошло только полдня… – начал было я.
– Я не спрашивала, сколько прошло времени. Я спросила, нашли ли вы что-нибудь?
Я почесал затылок. За несколько часов в костюме я весь пропотел, и пахло от меня наверняка… ну, так себе пахло.
– Странное дело, – задумчиво проговорил я. – Не могу понять, из чего состоят эти точки. Но мне ужасно хочется разобраться.
– Нужно ли вам какое-нибудь дополнительное оборудование, которого нет в лаборатории? – поинтересовалась Стратт.
– Нет-нет. Там есть все, что только можно пожелать. Просто… с точками оно не работает.
Я откинулся на спинку стула. С самого утра я почти ни разу не присел, поэтому было приятно немного расслабиться.
– Первым делом я применил рентгеновский спектрометр. Он посылает рентгеновский луч на образец, заставляя его в ответ испускать фотоны. Анализируя длину их волны, можно определить тип элементов, присутствующих в образце.
– И что удалось выяснить?
– Ничего. Насколько я могу судить, точки просто поглощают рентгеновское излучение. Лучи проникают внутрь, но обратно не выходят. Вообще ничего не выходит. Это очень странно. Не могу представить, какое вещество может вести себя подобным образом.
– Поняла. – Стратт сделала пару заметок на планшете. – Что еще можете сказать?
– Далее я попробовал газовую хроматографию. Метод, при котором вы превращаете образец в пар, а затем определяете элементы и соединения в газе на выходе. Но и это не сработало.
– Почему?
– Потому что чертовы штуки не желают обращаться в пар, – развел руками я. – Тогда я начал экспериментировать с горелками, печами, тигелями. И тоже ничего. Температура вплоть до двух тысяч градусов Цельсия не воздействует на точки. Совсем.
– И это странно?
– Это дико странно, – кивнул я. – С другой стороны, точки обитают на Солнце. По крайней мере, какое-то время. Значит, высокая жаропрочность для них естественна.
