Эндрю Тейлор
Лондон в огне
Уильямсон, все еще лучившийся улыбкой, пригласил меня в кабинет.
– Наконец-то, – произнес он. Благодушия как не бывало, – казалось, улыбку скрыл внезапно опустившийся занавес. – Почему вы не явились ко мне вчера вечером?
– Простите, сэр. Я задержался из-за Пожара, и…
– Однако вы обязаны были прийти. И почему, черт возьми, вы так сильно припозднились сегодня?
Камбрийский выговор Уильямсона зазвучал отчетливее. Хотя он уже двадцать лет прожил на юге, вращаясь в высшем обществе, в минуты раздражения или тревоги Уильямсон возвращался к давним привычкам и начинал тянуть гласные.
– Люди бегут из Лондона. Дорога забита, сэр.
– В таком случае вам следовало выйти из дому раньше. Вы мне нужны. – Уильямсон махнул рукой в сторону секретаря, переписывавшего репортаж «Газетт». – У этого тупицы отвратительный почерк.
– Прошу прощения, сэр.
– Вы служите у меня совсем недавно, Марвуд, – продолжил Уильямсон. – Больше не заставляйте меня ждать, иначе убедитесь, что я уж как-нибудь смогу управиться без вас.
Я молча поклонился. Лишившись покровительства Уильямсона, я потеряю все. А моего отца ждет еще более страшная судьба. Уильямсон – заместитель лорда Арлингтона, государственного секретаря Южного департамента, и его влияние распространяется не только на все правительство, но и далеко за его пределы. В то время как я всего лишь младший из секретарей Уильямсона, почти что мальчик на побегушках.
– За мной.
Мой начальник прошел в свой личный кабинет. Пока я не закрыл за собой дверь, Уильямсон молчал.
– Вчера вечером вы ходили к собору Святого Павла, как я приказал?
– Да, сэр. Я был там, когда вспыхнула крипта. Уже через час стало ясно, что собор не спасти, даже если бы удалось подвезти к нему воду. Жар стоял нестерпимый. Когда я уходил, по Ладгейт-хиллу стекал расплавленный свинец.
– Внутри кто-нибудь был?
Я вспомнил, как девушка-мальчик бежала к зданию, в самый очаг Пожара.
Я ответил:
– Насколько мне известно, нет, сэр. Крысы и те разбегались.
– А что говорили люди в толпе?
– О причинах Пожара?
– Больше всего меня интересует гибель собора. Говорят, она разгневала короля не меньше, чем проклятые датчане и все прочие недавние напасти.
Я нервно сглотнул:
– Люди объясняют Пожар одной из двух причин, иногда обеими сразу. Они…
– Не говорите загадками.
– Ходит молва, что эти причины связаны друг с другом. Некоторые утверждают, что Бога прогневила греховность двора… – Лучше не обвинять нашего расточительного, симпатизирующего папистам короля лично, ибо у стен есть уши, особенно в Уайтхолле. – В то время как другие приписывают Пожар козням наших врагов, обвиняя папу, французов или датчан.
– Так не годится, – резко произнес Уильямсон. – Вы меня поняли? Король заявляет, что произошел обычный несчастный случай, не более того. Лето жаркое и засушливое. Дома стоят тесно, сухое дерево – самая подходящая растопка. Ветер дул восточный. Хватило одной искры. – (Я ничего не ответил, хотя считал, что король, скорее всего, прав.) – Любые другие объяснения распространяться не должны.
Я подумал о том, что королевские министры очутились меж двух огней. Либо они навлекли на Лондон Божий гнев своей порочностью, либо сановники настолько нерадивы, что не сумели помешать врагам государства, и те нанесли смертоносный удар в самое сердце королевства. Как бы то ни было, народ будет винить в Пожаре их, а также короля и придворных. В любом случае паника и недовольство будут расти. Кажется, самое время сменить тему.
– Сэр, вчера вечером я видел возле собора Святого Павла господина Мэйкока, печатника, – сообщил я. – Он просто обезумел: его книги и бумаги хранились в крипте и погибли в огне вместе с ней.
Уильямсон едва заметно улыбнулся:
– Прискорбно.
В королевстве всего две лицензированные газеты: выпускать другие правительство не дозволяет. Мэйкок издает «Каррент интеллидженс», конкурента-выскочку «Лондон газетт», которой руководит господин Уильямсон.
– Как жаль, что Мэйкок не последовал примеру Ньюкомба и не вывез свои материалы из Сити, – с ноткой самодовольства в голосе продолжил мой начальник.
Ньюкомб – печатник Уильямсона.
– Однако Ньюкомб лишился дома, – заметил я. – Он жил возле замка Байнардс, а там все сгорело.
– Знаю, – произнес Уильямсон своим холодным, резким тоном. – Я уже занимаюсь этим вопросом. Я присмотрел для него дом в Савое. Главное, чтобы все сложилось благополучно. Дай бог, следующий номер «Газетт» выйдет в понедельник. Один выпуск мы пропустим, но зато нам не придется публиковать отчет о смертности на этой неделе. Люди нас поймут: есть дела поважнее, чем тратить время на подсчеты умерших. Кроме того, мне сообщили, что жертв на удивление мало. Хвала небесам!
Я отлично понял, что сказал Уильямсон, вернее, то, о чем он умолчал. Бедняков никто не считает, и возле реки, неподалеку от складов с маслом и дегтем, наверняка погибли десятки или даже сотни: там царит настоящее адское пекло. Пожар вспыхнул там рано утром в воскресенье, когда половина обитателей лачуг еще не проспалась спьяну. Другие умерли или умрут от последствий Пожара: больные, старики и дети и без того слабы, бегства из собственного дома им не выдержать.
Но как королю, так и правительству невыгодно без лишней надобности раздувать масштаб катастрофы. «Лондон газетт» обычно выходит дважды в неделю. Если пропустим номер, отсутствия списка умерших за неделю, в которую произошел Пожар, никто не заметит. В таких обстоятельствах о списке никто даже не вспомнит. Почтовая служба – еще одно учреждение, возглавляемое Уильямсоном, – сгорела, и, даже если бы «Газетт» удалось напечатать, мы не смогли бы разослать новые номера по стране.
– Трагический несчастный случай, – произнес Уильямсон. – Именно так и говорите всем, кто заведет речь о Пожаре. Мы обязаны проследить, чтобы в материалах «Газетт» или в нашей корреспонденции не было даже намека на иные объяснения. – Уильямсон наклонился ко мне. – Надо отдать вам должное, Марвуд, в уме вам не откажешь. Но если еще раз заставите меня ждать, уж я позабочусь о том, чтобы и вы, и ваш отец снова оказались в навозной куче.
В этот момент будто нарочно прогремел далекий взрыв, от которого стекло задрожало в раме.
– Идите работать, – велел Уильямсон.
Глава 4
Кэт прикрыла голову серым плащом. От тонкой шерсти пахло гарью, а еще чем-то неприятным – терпким, мужским. Лицо худосочного молодого человека, у которого она украла плащ, живо всплыло в ее памяти. В свете пламени его кожа казалась почти оранжевой.
Кэт едва переводила дух: она со всех ног мчалась по улицам, прокладывая себе путь в толпе. Во время своего бегства она часто оглядывалась и порой готова была поклясться, что в толпе мелькнуло его лицо. Но, слава богу, здесь этого человека не было.
Кэт пригнулась и постучала в оконный ставень трижды, а потом, после небольшой паузы, еще три раза.
В щели между ставнями показался свет. Окно всего восемнадцати дюймов в ширину и не намного больше в высоту. Подоконник от мостовой отделяли меньше шести дюймов. За прошедшие века улица медленно поднималась все выше и выше.
Вот в освещенной щели что-то мелькнуло. В ответ в ставни стукнули трижды, а потом, чуть выждав, еще три раза.
Кэт прошла дальше по переулку. Даже здесь, за стенами Сити, еще не стемнело. Узкое пространство было заполнено зловеще сияющим грязно-оранжевым туманом, от которого в горле у Кэт першило так, что делалось тошно.
Пока в переулке никто не прятался. Ни один человек. Вход почти целиком загородила пристройка к лавке. Если не знать, что он здесь есть, пройдешь и не заметишь.
Но крысам про этот переулок прекрасно известно. Они бегут из горящего города сотнями и тысячами. Кэт чувствовала, как они шныряют у нее под ногами, и слышала их визг.
Переулок замощен неровными плитами. Сейчас все они были в золе, обрывках бумаги и обугленных кусках дерева и ткани, хрустевших под подошвами туфель Кэт, будто черный гравий.
В конце переулка в стене был проделан стрельчатый каменный проем, внутри которого скрывалась дубовая дверь, обитая гвоздями. Кэт видела ее при дневном свете: дерево почернело от времени и твердостью могло сравниться с каменной стеной.
Где-то прогремели три взрыва. Значит, опять взрывают здания на пути огня.
Из-за двери донесся слабый скрежет, после этого стало тихо, а потом – снова скрежет. Слава богу, замка нет. Только два металлических засова, каждый толщиной с мужскую руку.
Дверь открывалась внутрь. Сначала возникла тонкая полоска света, потом она стала расти. Кэт проскользнула в образовавшийся проем. Она тут же обернулась, закрыла дверь и заперла ее на щеколду.
– Госпожа… – Шепот прозвучал тихо, едва различимо.
– Задвигай засовы, Джем. – Глаза Кэт еще не привыкли к темноте. – Быстро.
Он поставил на пол закрытый фонарь, и огонек за его решеткой дрогнул. На стене заплясали изломанные тени. В воздухе стояло зловоние: содержимое выгребной ямы под домом с другой стороны переулка просочилось сквозь фундамент.
Джем поспешил к двери. Раздался скрежет металла по камню. Он смазал засовы жиром, чтобы они скользили как можно легче и тише. Кэт следила за Джемом, сжимая вокруг шеи края серого плаща.
Заперев дверь на оба засова, Джем повернулся к ней. Кэт слышала его дыхание: сегодня он хрипит больше обычного – наверное, из-за дыма. Иногда Джем дышал так тяжело, что казалось, он вот-вот задохнется. «Хорошо бы, – сказал зимой кузен Эдвард. – Мне уже осточертел этот предсмертный хрип».
– Госпожа, что случилось?
Вместо ответа Кэт задала Джему вопрос:
– Где они?
– Госпожа отошла ко сну. Господин в кабинете. Мастер Эдвард еще не вернулся. Собак выпустили.
Если собаки ходят по дому, значит слуги тоже легли спать – все, кроме сторожа и привратника.
Джем нагнулся за фонарем и поднял его, а тени слились в одну и взлетели к сводчатому потолку, скользя по каменным нервюрам[1] и замковым камням[2].
Оказавшись в безопасности – во всяком случае, настолько, насколько это сейчас было возможно, – Кэт заметила, что тоже дышит прерывисто, к тому же она взмокла от пота. Жара проникла даже сюда.
Пламя свечи дрогнуло. Джем еле слышно прошептал:
– Вы нашли его, госпожа?
Ей на глаза навернулись слезы. Кэт закусила нижнюю губу так сильно, что выступила кровь.
– Нет. Собору Святого Павла конец. У меня на глазах часть портика отвалилась и рассыпалась в прах.
– Если господин Ловетт был там, он наверняка спасся.
– Мы должны за него молиться.
Слова Кэт звучали благочестиво, но она испытывала противоречивые чувства. Возможно ли одновременно любить отца и бояться его? Кэт обязана быть ему преданной, таков ее долг. Но разве отец ей ничего не должен? Кэт задалась вопросом, почему Джем тревожится за человека, однажды избившего его так жестоко, что он остался хромым?
– Учтите, я не уверен, что утром видел именно его. – Джем поднес фонарь ближе к Кэт. – Ваша одежда, госпожа… Что случилось?
– Не важно. Я пойду наверх, посвети мне.
Дом был построен в основном из камня и кирпича, – как сказал за обедом господин Олдерли, в нынешние времена это Божье благословение, однако он напомнил домочадцам, что Господь благоволит тем, кто сам заботится о своем будущем, – к тому же дом находился возле Хаттон-Гарден, на безопасном расстоянии от стен Сити. В былые времена здесь обитали монахи, но с тех пор здание много раз перестраивали. В старом доме легко было заблудиться: лестницы вели в комнаты, которые давно исчезли, или в огромные подвалы с высокими сводами, наполовину заполненные щебнем.
Джем шел впереди, высоко держа фонарь. Они поднялись по лестнице и прошли еще через одну дверь.
Когти застучали по камню. В коридоре их встретили мастифы. Один за другим они тыкались мокрыми носами в руку Кэт. Прижимаясь к хозяйке, они обнюхивали и облизывали ее протянутую руку, прося ласки. Днем собаки бродили в огороженной части двора, а ночью охраняли дом, двор и сад.
– Гром, – шепнула Кэт в темноту. – Лев, Жадина, Голозадый.
Псы тихонько заскулили от удовольствия. Кэт сделала глубокий вдох. Теперь, когда худшее осталось позади, ее начала бить дрожь. Вряд ли ее поймают сейчас. Ночной сторож почти все время проводит в другой части дома, подальше от кухни и поближе к кабинету и подвалу, который господин Олдерли переделал в кладовую для хранения ценностей. Собаки дадут знать Кэт и Джему, если сторож окажется неподалеку, к тому же свет фонаря и звук шагов предупредят их заранее, когда он будет еще на подходе. Ну а что касается лакея, то он спит в коридоре, и его тюфяк расстелен у порога парадной двери. Лакей не сдвинется с места, пока не вернется Эдвард.
Коридор вел в кухонное крыло. Они прошли по узкому пространству мимо маленьких, закрытых ставнями окон, спустились на несколько ступеней и повернули направо. Показалась встроенная в толстую стену винтовая лестница, свет на которую проникал только из незастекленных проемов. В них виднелось зловещее сияние над пылающим городом. В отличие от нижней части дома, на лестнице отчетливо ощущалось зловоние Пожара. Подъем стоил Джему большого труда, потому что он не только хромал, но и задыхался.
Спальня Кэт располагалась в маленькой комнатке, выходившей на север, на холмы Хайгейта. Тяжелые шторы на окне были задернуты, скрывая огненное зарево, которое было видно даже с этой стороны дома.
Джем зажег свечу от пламени фонаря.
– Зачем отец вернулся? – задала вопрос Кэт.
– Со мной он своими планами не делится, госпожа.
– Если их отыщут, его убьют. Он ведь должен это понимать.
Джем согласно кивнул. У Кэт возникло подозрение, что он знает больше, чем говорит.
– Спасибо, – произнесла она. – Спокойной ночи.
Но Джем не спешил уходить. В темноте трудно было понять, что означает выражение его лица.
– На кухне говорят, что завтра у нас будет обедать сэр Дензил.
Кэт прикусила губу. Только этого не хватало!
– Ты уверен, что он придет?
– Да, если только Пожар ему не помешает.
– Уходи, – велела Кэт. – Оставь меня.
Он повернулся и поковылял к выходу.
Как только дверь за ним закрылась и Кэт осталась одна, она наконец дала волю слезам.
Глава 5
Сэр Дензил был важным гостем, и то, что Оливия отправила свою горничную Энн помочь Кэт одеться к ужину, лишний раз это доказывало. Собственной горничной у Кэт не было, и это подчеркивало ее неопределенный статус в доме.
Энн потратила, казалось, целую вечность, преображая внешность Кэт. Прежде всего она примотала под грудь Кэт подушечку, чтобы создать впечатление, будто Господь наградил ее гораздо более пышным бюстом, чем было на самом деле. Кэт была уже взрослой женщиной – ей скоро должно было исполниться восемнадцать, – но иногда у нее возникало ощущение, будто они с тетей Оливией существа из разных миров.
Горничная работала молча, с хмурым лицом. Она так сильно дергала за шнурки и так туго затягивала перевязи, будто ее подопечная – неодушевленный предмет, неспособный чувствовать боль или неудобство. Потом Энн показала Кэт ее отражение в венецианском зеркале тети Оливии. Перед девушкой предстала богато разодетая кукла с чуть раскосыми глазами и замысловатой прической из кудрей.
Затем Энн проводила Кэт вниз, в парадную гостиную. Та чувствовала себя перевязанным бечевкой фаршированным гусем, которого вот-вот отправят в печь. Горничная оставила ее там угождать дяде Олдерли и сэру Дензилу Кроутону.
В гостиной пахло свежими травами и легкой сыростью. Пол из темной древесины и мебель натерли воском до матового блеска. Яркий турецкий ковер был постелен на стол под окнами. Несмотря на небывалую жару, в камине развели слабый огонь, ведь в комнате было холодно даже летом.
Кэт стояла возле стола, рассеянно перелистывая страницы лежавшего на нем песенника, хотя ей медведь на ухо наступил.
Мыслями она витала далеко, гадая, удастся ли сегодня вечером снова воспользоваться помощью Джема и ускользнуть, и если да, то как это можно устроить.
За дверью раздался стук шагов по каменным плитам, и Кэт передернуло. Она замерла, так и не перевернув страницу. Даже не успев оглянуться, Кэт поняла, кто идет: эту медленную, тяжелую поступь она узнала бы и в толпе.
– Кэтрин, дорогая моя, – произнес кузен Эдвард.
Олдерли никогда не называли ее Кэт.
Она нехотя повернулась к нему и почтительно присела, как подобает хорошо воспитанной девушке.
В ответ кузен Эдвард отвесил ей поклон, но не уважительный, а довольно-таки насмешливый.
– Ты сегодня настоящая придворная красавица. – Он сделал вид, что от восторга у него перехватило дыхание, и медленно приблизился к девушке, наблюдая за ее лицом. – Как же ты выросла! – Он руками начертил в воздухе преувеличенно пышную женскую фигуру. – Просто чудо! Готов поклясться, дорогая, что такой эффект на тебя оказывает сэр Дензил. Его обаяние столь сильно, что действует на тебя издалека.
Кэт закрыла песенник. Она не произнесла ни слова: в присутствии Эдварда разумнее всего помалкивать.
– Что читаешь? – Он потянулся к песеннику. – А-а, изучаешь музыку? Прелестно. Может, мне попросить тебя спеть для нашего гостя после обеда? Уверен, сэр Дензил будет очарован.
Эдвард прекрасно знал, что у Кэт нет слуха.
Он опустил голову, и она уловила запах вина.
– А впрочем, сам я уже очарован безо всяких песен.
Кэт отодвинулась от него, однако Эдвард последовал за ней и прижал ее к столу, преграждая девушке путь к отступлению. Она отвернулась и сделала вид, будто любуется зеленой симметрией сада и горячим, затянутым тяжелой пеленой небом. Эдвард – мужчина высокий, ростом почти шесть футов, уже начинал толстеть, хотя ему едва исполнилось двадцать пять. Он напоминал хряка и аппетитом отличался соответствующим. Чаще всего кузен не обращал на нее внимания, и это ее более чем устраивало, ведь в остальное время он всячески пытался ее поддеть. Но с недавних пор Кэт заметила, что он не сводит с нее глаз, наблюдая и оценивая.
– Это чудо. – Эдвард облизнул губы. – Я про твое внезапное преображение. В одночасье ты стала похожа на женщину! Просто удивительно.
Он положил руку на плечо Кэт. Его ладонь была теплой и слегка влажной. Он сжал пальцы крепче.
– Кожа да кости, милая кузина, – заметил он. – С одной стороны, еще ребенок. А с другой… с другой…
Кэт отпрянула.
Он приблизил лицо к ее лицу, и ей в нос снова ударил винный дух.
– Я видел тебя вчера вечером.
Застигнутая врасплох, Кэт снизу вверх глядела на его раскрасневшееся лицо.
– Ты тайком пробиралась к дому, – продолжил Эдвард. – Выходила одна, я прав? Шлялась по городу, будто дешевая уличная девка. Вы, пуританки, все одинаковые: с виду воплощенная строгость и добродетель, но в тихом омуте черти водятся. Я видел тебя из окна таверны у ворот. Шмыгнула в переулок, словно воровка. Кто тебя впустил? Этот твой прислужник-калека?
Кэт уже давно ненавидела Эдварда Олдерли. А ненавидеть она умела. Кэт копила свою злобу так же, как скряга – золото.
Стукнула щеколда. Эдвард отдернул руку и отступил на шаг. Кэт поправила платье и отвернулась к окну. Она часто дышала, на коже выступил пот.
В комнату вошла Оливия:
– Дай на тебя взглянуть, дитя мое. А теперь повернись боком. – Тетя кивнула. – Хорошо. И краски на лице появились. – Оливия взглянула на Эдварда. – Энн сотворила чудо, правда?
Тот поклонился:
– Да, мадам. Моя кузина сегодня – просто красавица. – Эдвард улыбнулся мачехе. – Не сомневаюсь, что ее преображение происходило под вашим руководством.
Тут вошел дядя Олдерли вместе с сэром Дензилом.
Дамы присели в реверансе, а сэр Дензил отвесил изысканный поклон сначала Оливии, а потом Кэт. Это был маленький человечек в высоком парике и туфлях на удивительно высоких каблуках.
– Ах! – протяжно произнес он своим тонким голосом, обращаясь к пустому пространству между двумя женщинами. – Я попал в настоящий цветник! – Он повернулся к господину Олдерли и поднес указательный палец к губам. Этот детский жест совсем не вязался с его обликом. На пальце сверкнуло бриллиантовое кольцо. – Откровенно говоря, сэр, я жаден до женских прелестей. – Он в первый раз посмотрел прямо на Кэт и без особого энтузиазма прибавил: – Скоро у меня будет возможность насытиться сполна.
Неуклюжий комплимент повис в воздухе. Некоторое время все молчали.
– Ну что ж, сэр, – обратилась тетя Оливия к мужу. – Пойдемте за стол?
Кэт заметила, что власть проявляется в мелочах.
Лучшим свидетельством высокого положения дяди Олдерли было то, что, в то время как вокруг него Сити обращался в пепел, хозяин Барнабас-плейс обедал дома как ни в чем не бывало. Еда была хороша, а слуги расторопны – так же, как и всегда, когда хозяин принимал гостя, которому желал угодить. Достали лучшие столовые приборы – вилки с двумя зубцами и ножи с удобными округлыми ручками. На их покупке настояла тетя Оливия: их доставили из Парижа за баснословные деньги.
Тем самым господин Олдерли давал понять и сэру Дензилу Кроутону, и, возможно, собственному семейству, что Пожар не нанес урона ни ему самому, ни его богатству: под защитой Бога и короля он неуязвим.
Обедали, как всегда, в полдень. За столом сидели пять человек: господин и госпожа Олдерли на противоположных концах стола, Кэт и почетный гость рядом, а Эдвард напротив них. Господам прислуживали четверо слуг. Кэт с удивлением заметила среди них Джема, одетого в плохо сидящую на нем черно-желтую ливрею Олдерли.
– А он что здесь делает? – спросил господин Олдерли, когда Джем встал у него за плечом.
– Разве я вам не говорила, сэр? – произнесла тетя Оливия. – Лейн куда-то пропал, пришлось заменить Джемом.
– Нашел время! О чем этот Лейн только думал?
– Откуда же мне знать?
– Как только вернется, прикажу его высечь.
– Воля ваша, сэр. – Будучи хорошей хозяйкой, Оливия сразу заметила, как подергиваются ноздри сэра Дензила. – Желаете отведать карпа, сэр? Соус я приготовила сама, они мне особенно хорошо удаются.
Про себя Кэт отметила, что сэр Дензил и сам смахивает на рыбу. Пожалуй, как раз на карпа.
Все яства приготовили на их кухне: тетя Оливия вела хозяйство добросовестно и считала ниже своего достоинства отправлять слуг в харчевню за едой. К тому же большинство этих заведений не работали, а те, что уцелели, едва справлялись с наплывом едоков.
Для сэра Дензила приготовили обед из трех блюд. Надо отдать ему должное – вызов он принял мужественно. Всерьез занявшись фрикасе из кролика и курицы, гость время от времени возвращался к карпу, вгрызался в вареную баранью ногу и откусывал кусок за куском от бока ягненка. Еда исчезала у него во рту столь стремительно, что казалось, сэр Дензил ее почти не жевал.
– Это у вас пирог с миногой? – спросил он тетю Оливию звонким голосом. – Какая прелесть! Сейчас попробую кусочек.
За остальными яствами последовали два голубя, блюдо с анчоусами и бо́льшая часть лобстера. К этому времени сэр Дензил несколько выдохся, зато налег на напитки, продемонстрировав необычайную способность к поглощению канарского вина: гость выпил почти полгаллона. Лицо сэра Дензила раскраснелось, а глаза остекленели, из-за чего Кэт опять вспомнился карп: точно так рыба выглядела, когда ее принесли на кухню.
Выпили за здоровье короля и за смуту в рядах его недругов. По деликатной подсказке тети Оливии сэр Дензил произнес два тоста: первый – за хозяйку (та улыбнулась и приняла похвалу как должное), а второй за Кэт. Девушка сидела, уставившись в стол, и мечтала оказаться где угодно, лишь бы не здесь.
Сэр Дензил показал ей бриллиантовое кольцо у себя на пальце, и камень заискрился.
– Видите, моя дорогая? Я ношу ваше кольцо. А свое пришлю вам, как только его подгонят по размеру.
Это кольцо, служившее знаком любви, на самом деле им не являлось и было преподнесено лишь для соблюдения приличий. Насколько поняла Кэт, господин Олдерли приобрел оба кольца сам, поскольку сэр Дензил испытывал недостаток в наличных средствах, а ювелиры не горели желанием продавать ему товар в кредит. Кольца были изготовлены как символы помолвки. Это кольцо господин Олдерли отправил сэру Дензилу только вчера.
Разумеется, говорили в основном о Пожаре, а также о короле и придворных.
– Есть основания надеяться на лучшее, – сообщил сэр Дензил, жуя лобстера, из-за чего его пронзительный голос звучал приглушенно. – Слышал, утром так сказал сам король. Если герцог Йоркский не даст огню распространиться дальше Темпл-Бар, Уайтхолл будет спасен.
Оливия поднесла руку к горлу:
– А нам здесь ничто не угрожает?
– Люди лорда Крейвена не дали огню перекинуться на Холборнский мост, – заметил господин Олдерли.
Сэр Дензил взмахнул вилкой:
– У вас нет ни малейших поводов для опасений, мадам.
– Меня известили, что худшее позади, – прибавил господин Олдерли. – Даже Бладворт наконец приказал сносить дома. Пока только у ворот Криплгейт, однако начало положено.
– К сожалению, лорд-мэр ведет себя будто выжившая из ума старуха, – вставил Эдвард.
– Истинная правда, сэр, – согласился сэр Дензил. – Только дурак мог не сообразить, что единственный способ сдержать огонь – не дать ему распространяться дальше. Нерешительность Бладворта стоила нам половины Сити.
– Он боялся, что на него подадут в суд жильцы или владельцы домов, которые он снесет, – заметил господин Олдерли. – Или и те и другие сразу. Все сводится к деньгам. Как и всегда.
– Жители Сити должны благодарить Господа за короля и его двор, – произнес сэр Дензил. – Если бы не их хладнокровие и смелость, могло быть намного хуже. Ведь в чем беда олдерменов, торговцев и прочих горожан? Когда что-то стрясется, они хуже детей. Не могут позаботиться даже о собственной безопасности и о сохранности своих приходо-расходных книг.
– К счастью, не все олдермены таковы, – сухо возразил господин Олдерли.
Эта смена тона заставила сэра Дензила вспомнить, в чьем доме он находится.
– Ну разумеется, сэр. И слава богу! Уверен, если бы лорд-мэром были вы, а не Бладворт, все бы сложилось совсем по-другому.
– Кто захочет идти в лорд-мэры? – проговорил господин Олдерли. – Вкладывать в дело столько средств при мизерных доходах и огромных рисках! Бладворт теперь пойдет по миру.
– Попробуйте анчоусы, сэр, – предложила тетя Оливия, рассудив, что сейчас самое время сменить тему. – Моя племянница приготовила соус по французскому рецепту, и ей наверняка очень важно услышать ваше мнение.
Сэр Дензил отведал анчоусов и кивнул:
– Вкусно. Между прочим, мадам, я взял к себе на кухню француза. Надеюсь, вы все в ближайшее время отобедаете у меня. Смею надеяться, вы не будете разочарованы. Мой повар готовил для герцога Орлеанского, и, когда я привез его из Парижа, несколько джентльменов пытались его переманить.
Кэт искоса глянула на сэра Дензила. Струйка соуса стекала по его подбородку на воротник. Он вытерся салфеткой.
Обед подходил к концу, но, если не считать упоминания о кольцах, сэр Дензил с господином Олдерли ни словом не обмолвились о деле, которое привело сюда уважаемого гостя. Кэт подозревала, что условия помолвки между ней и сэром Дензилом еще не окончательно согласованы, однако этот вопрос, конечно же, не станут обсуждать за столом при женщинах. Но похоже, у обоих мужчин сложилось некое молчаливое понимание того, как в общих чертах будет выглядеть договоренность. Кэт попыталась представить, как сэр Дензил сидит за столом и у нее на глазах поглощает еду и напитки, и так изо дня в день всю ее замужнюю жизнь. Но ее воображение взбунтовалось.
– Обязательно попросите кузину Кэтрин спеть для вас после обеда, – предложил Эдвард, наклонившись через стол к сэру Дензилу.
– Да, непременно, – согласился сэр Дензил. Взяв бокал и заглянув внутрь, гость озадаченно нахмурился, будто не мог поверить, что тот снова пуст. – Даже не сомневаюсь, она поет прелестно.
Эдвард всего на секунду устремил взгляд на Кэт и улыбнулся:
– Голос моей кузины никого не оставляет равнодушным.
Тут вмешалась Оливия:
– Увы, сэр Дензил, это удовольствие придется на некоторое время отложить. Господин Олдерли сказал мне, что после обеда ему нужно побеседовать с вами наедине.
Господин Олдерли хмыкнул.
Оливия наклонилась к сэру Дензилу, давая гостю удобную возможность полюбоваться на ее грудь.
– А вы занимаетесь музыкой, сэр?
– Да, мадам, как и все Кроутоны. – Он повертел в руке ложку с кусочком яблочного пирога. – Разве музыка не пища любви?
В этот момент он сообразил, что, рассуждая о любви, не слишком вежливо так долго и внимательно разглядывать бюст хозяйки. Отправив в рот пирог, сэр Дензил перевел взгляд на Кэт.
– Как бы я хотел послушать ваш дуэт! – не успокаивался Эдвард. – Не сомневаюсь, эффект будет сногсшибательным.
Наконец обед закончился, и господин Олдерли удалился в свой кабинет вместе с гостем. Тот тяжело опирался на его руку и напевал себе под нос: «До дна очами пей меня». Эдвард попрощался с дамами и ушел из дому.
– Итак, – произнесла Оливия, направляясь вместе с Кэт в гостиную. – Скоро ты станешь леди Кроутон.
– Неужели это обязательно, мадам?
– Да. – Оливия изящно опустилась в кресло и взяла свое вышивание. – Твой дядя принял решение. Денег у сэра Дензила нет, однако к нему прислушивается и сам король, и его окружение. Но не тревожься. Свадьба состоится не раньше зимы. Господину Олдерли нужно время, чтобы оценить финансовое положение сэра Дензила и подготовить договоренности. Полагаю, сэр Дензил не из тех мужчин, которые позволяют себе вольности до женитьбы. – Лукавая улыбка тети Оливии придала ей сходство с кошкой. – А может быть, и после. Единственное, что от тебя потребуется, когда станешь женой сэра Дензила, – как следует его кормить. Запомни мой совет, милая: хороший повар и ломящийся от яств стол избавят тебя от многих неприятностей.
– Но я не хочу выходить замуж за сэра Дензила.
– Неужели ты настолько глупа, что мечтаешь о любви? Ты ведь благоразумная девочка. Любовь и брак – совершенно разные вещи, дитя мое.
– Я не хочу выходить ни за кого.
Оливия воткнула иголку в шелк.
– Ты должна делать, что тебе велят, – ответила она. – Ты же не можешь и дальше жить у нас, бездельничать и целыми днями рисовать на обрывках бумаги какие-то каракули. У тебя из-за этого все пальцы в чернилах.
– Это вовсе не каракули, мадам. Это планы… чертежи зданий, которые…
– И слушать не желаю. – Тетя Оливия начала сердиться. – Занятия такого рода не подходят для леди. Между прочим, ты должна быть благодарна дяде за то, что он по доброте устраивает твой брак. Он хочет, чтобы ты ни в чем не нуждалась, поскольку ты единственное дитя его бедной снохи, к тому же, выйдя за сэра Дензила, ты сможешь помогать и дяде, и кузену. Не забывай, договориться об этой помолвке было непросто, ведь сэр Дензил знает, кто твой отец. Все это знают.
Глава 6
Когда Кэт была совсем маленькой, у Ловеттов была собака. У этого беспородного пса не было даже имени, зато он обладал безграничным терпением. Джем во многом его напоминал. Одно из самых ранних воспоминаний Кэт: вот она по-детски неуклюже идет по саду перед их домом на Боу-лейн, с одной стороны Джем держит ее за руку, а с другой трусит собака.
