Энн Грэнджер
Тени убийства
Глава 5
Нечего ожидать, что Уильям Оукли обрадуется возобновлению расследования смерти своей жены. Инспектор Джонатан Вуд медленно шел по подъездной дорожке к усадьбе Форуэйз, думая, что ему еще меньше понравятся возобновившиеся допросы.
Рядом с ним шел сержант Паттерсон, краснолицый здоровяк. Даже не глядя на него, понятно, что усадьба произвела на сержанта сильное впечатление. Сам Вуд не особенно восхищается готикой, которая сопровождает его всю жизнь. Предпочитает старый палладианский стиль[2] времен своих предков. Такая архитектура отвечает его представлению о гармонии, симметрии и пропорциональности. А тут только посмотрите, с отвращением поморщился он. Стрельчатые окна уместны в храме, но не в жилом доме. О чем вообще думал архитектор, возводя эту башню?..
– Рапунцель, Рапунцель, проснись, спусти свои косыньки вниз… – невольно пробормотал он вслух.
– Не понял, мистер Вуд?.. – опасливо спросил сержант Паттерсон.
– Забыл сказки братьев Гримм?
– Не могу сказать, сэр. – Паттерсон покраснел от натуги. – Гензель и Гретель… – неуверенно добавил он.
Ну ладно. Вуд сжалился, объяснил про Рапунцель и башню.
– А, вот оно что, сэр, – понял Паттерсон. – Чудной дом. Красивый.
Вуд неожиданно разозлился:
– Красивый или нет, мы тут не для того, чтобы кланяться и пресмыкаться, ясно? Даже если Оукли джентльмен, он все равно подозреваемый.
– Так точно, сэр, – сказал Паттерсон с прежним сомнением.
Возможно, подумал Вуд, не следовало его брать. Показания мог записывать констебль Бишоп, тонко понимающий субординацию и не обращающий никакого внимания на обширные усадьбы с живущими там джентльменами.
Дверь открыла девушка в накрахмаленной до ледяного сахарного хруста наколке на голове и в фартучке.
– Чего вам? – развязно спросила она, распознав с первого взгляда, что перед ней не джентльмены, и откровенно давая понять, что им надо пройти к черному ходу для обслуживающего персонала.
Чуя рядом смущенного сержанта Паттерсона, Вуд громко объявил:
– Инспектор Вуд из бамфордской полиции к хозяину. Надеюсь, он дома?
Горничная сразу сменила манеру, охваченная любопытством:
– Здесь, сэр, только на конюшне. Вроде лошадь его охромела. Коновала ждет.
– Ну, пока ждет, можно и побеседовать. Сходи за ним, будь любезна.
Девушка тряхнула крахмальной наколкой:
– Ладно. Желаете зайти?
Визитеры переступили порог. Паттерсон огляделся в поисках половика, чтобы вытереть ботинки, и совсем смутился, видя лишь дорогой турецкий ковер.
– Давайте ваши шляпы. – Горничная осторожно взяла котелки, словно боясь заразиться, положила на столик в прихожей, провела полицейских в маленькую гостиную.
Вуд догадывался, что где-то есть большая, затянутая бархатом, которой их не удостоили.
Паттерсон взмок от волнения.
– Блокнот захватил, сержант? – грубовато спросил Вуд. – Приготовься записывать. Постарайся на сей раз без ошибок.
Прошло восемь минут по золоченым часам на каминной полке, прежде чем явился Оукли. Распахнул дверь, вошел быстрым шагом, уставился на посетителей с агрессивным видом. Он был в бриджах и сапогах для верховой езды, но без пиджака, в рубашке и жилетке. Видно, снял пиджак, осматривая лошадь. Интересно, что даже не стал переодеваться, узнав, кто его ожидает в гостиной.
– Догадываюсь, зачем пришли, – язвительно сказал он. – Наслушались гнусных сплетен, которые разносит та самая Баттон.
Выглядит неплохо, заключил про себя Вуд. Темные кудри, роскошные усы. Инспектор однажды пробовал отпустить усы, но сдался под насмешливым взглядом дочки. Раскрасневшийся в данный момент Оукли был высок, отлично сложен, бриджи плотно облегали мускулистые ляжки. Да, такие мужчины нравятся дамам.
– Если не возражаете, сэр, у меня есть несколько вопросов, – сдержанно проговорил Вуд.
– Конечно, возражаю, будь я проклят! Хотя, пожалуй, лучше сразу покончить. Садитесь. А вы, – обратился Оукли к Паттерсону, – должно быть, записывать будете?
– Так точно, сэр, – задохнулся бедняга. – Если не возражаете.
Вуд испепелил его взглядом.
Оукли не потрудился ответить, сел в кресло.
– Ну, давайте. Спрашивайте. Мне скрывать нечего.
– Пожалуй, начнем со дня смерти вашей жены. – Инспектор прикрыл рот ладонью, прокашлялся. – Тяжелая тема, и мне очень жаль, что приходится ее затронуть.
– Правда? – Оукли издал краткий смешок. – Хотите меня одурачить? Ну что? Она умерла поздно вечером, после одиннадцати.
– Да, сэр. Это мне известно. Хотелось бы услышать, что было днем. Как я понял, вы ездили в Бамфорд и были в аптеке мистера Бакстера?
– И что? Все это обсуждалось на следствии после кончины жены. Она очень сильно страдала после удаления зуба. Доктор Перкинс прописал настой опия, что подтвердил на следствии. Я приобрел лекарство у Бакстера.
Паттерсон трудолюбиво записывал, тяжело дыша ртом, как обычно в минуты предельной сосредоточенности.
– Вы с женой были в добрых отношениях, сэр?
Вуд подметил искру в глазах собеседника.
– Чертовски неделикатный вопрос. Да, спасибо, у нас были прекрасные отношения. – Оукли помолчал, передернул плечами. – Случались иногда разногласия, как у любых супругов, однако несущественные. – Он внезапно взглянул прямо в глаза инспектора. – У меня не было ни малейших причин желать смерти жены. Помимо всего прочего, у нас был – есть – маленький сын. Неужели я стал бы лишать его матери?
Вуд не ответил, вместо того вновь сдержанно спросил:
– Как я понимаю, ваша жена была состоятельной женщиной?
– Действительно, у нее имелся кое-какой капитал.
Вуд выпятил губы:
– Насколько я слышал, довольно значительный, сэр. Неплохой доход от предприятий и фабрик, в том числе на севере… прядильни и торговля шерстью… И по-моему, еще столичная компания, «Лондон кемикалс», если не ошибаюсь…
– Не валяйте дурака, инспектор, – саркастически бросил Оукли. – Вам прекрасно известно название. Мне сообщили, что вы там побывали. Расспрашивали о моем последнем визите.
– Вы нанесли его за месяц до смерти жены, – сказал Вуд. – Решали от ее имени какие-то деловые проблемы.
Хотя это был не вопрос в точном смысле, Оукли все же ответил:
– Конечно. Моя жена замужняя женщина, на ней лежали дом и хозяйство. Она не могла разъезжать по заводам и фабрикам, расспрашивать про доходы и убытки! Вдобавок, когда мы поженились, ей было всего восемнадцать. К вашему сведению, я регулярно наведывался на все предприятия, с которых она получала доход. Если не присматривать, непременно возникнут проблемы.
«Совершенно верно, – мысленно подтвердил Вуд, – поэтому я за тобой и присматриваю». А вслух сказал:
– Вы хорошо известны в кругу любителей азартных игр, мистер Оукли.
– Не знаю, кто вас об этом осведомил. – Оукли помедлил, как бы ожидая услышать имя и фамилию. Не услышал. – И что?
– У вас есть долги?
Последовало молчание. Наконец хозяин дома ровным тоном заметил:
– Какой вы дотошный. Впрочем, понимаю: свое дело делаете. У меня есть долги, инспектор, как у всякого джентльмена. Я всегда скрупулезно расплачиваюсь. Спросите кого угодно. Каждый подтвердит. – Он так резко подался вперед, что Паттерсон с перепугу чуть не выронил карандаш. – Знаю, на что намекаете, и скажу – ни черта не добьетесь. Я никогда и никоим образом не злоупотреблял капиталом жены. – Снова откинулся на спинку кресла и спокойно добавил: – Обратного вы в любом случае не докажете.
«Разумеется, не докажу, – мысленно согласился инспектор. – И министерство внутренних дел не желает возобновлять следствие. Тем более что на высоких постах сидят однокашники отчима Оукли».
В поисках более твердой почвы Вуд продолжил:
– Давайте вернемся к вашему визиту в «Лондон кемикалс». Вы правы, я там побывал. На меня произвел впечатление ассортимент выпускаемой продукции. Хозяйственные, садовые, сельскохозяйственные химикаты… крысиные яды…
– Большим спросом пользуются, – сухо бросил Оукли.
– Многие на основе мышьяка, – спокойно продолжал Вуд. – Лично я всегда покупаю мышьяк у Бакстера, расписываюсь в регистрационной книге, прячу банку подальше. Крыс в нашем доме сейчас нет. Порой мышка шмыгнет, но мышеловки с кусочком сыра вполне достаточно.
Казалось, Оукли готов спустить инспектора с лестницы, пальцы, вцепившиеся в резные дубовые подлокотники кресла, задергались. Пожалуй, было правильно взять с собой Паттерсона. Допрашиваемый дважды подумает, видя перед собой бычью тушу сержанта.
– Известно ли вам, сэр, что в процессе изготовления потребительских продуктов, содержащих мышьяк, выделяются в высшей степени ядовитые пары?
– Возможно. Я не химик. – Оукли взял себя в руки, но голос потрескивал от напряжения.
Вуд вздернул брови:
– Но наблюдали за процессом? Во время визитов на производство?
– Может быть. Точно не помню.
– Тогда знайте: пары мышьяка имеют сильный запах чеснока. Мне не нравится, – добавил Вуд. – Я не поклонник иностранной кухни.
– По-вашему, я во время визитов на фабрику вдыхал ядовитые испарения? – сухо спросил Оукли. – Не имею понятия, чем они пахнут. По крайней мере, пока от вас не услышал.
– Правда? – переспросил Вуд. – Давайте вернемся к смерти вашей жены. Прошу вас еще раз описать последовательность событий.
– Не понимаю зачем. Все это обсуждалось на следствии. Ну, давайте посмотрим. – Оукли нахмурился, сцепил пальцы. – Я принес в спальню жены настойку опия и воду. Хотел отмерить дозу, она отказалась, сказала, сама справится. Лампа на столике у кровати горела. Я пожелал ей спокойной ночи. Поужинал внизу в одиночестве. Выкурил в библиотеке сигару, просмотрел газеты. Потом сам отправился спать.
– Не заглянули к жене осведомиться о самочувствии? – с интересом встрепенулся Вуд.
– Нет, – очень тихо вымолвил Оукли. – Думаете, не сожалею об этом? Решил, что заснула. Не хотел беспокоить. Не заподозрил ничего дурного, пока Баттон не разбудила меня где-то между четвертью двенадцатого и полуночью. Точнее не скажу, не спрашивайте – не смотрел на часы. Баттон была в невменяемом состоянии, бормотала, что произошло нечто ужасное. Я сразу бросился в спальню жены. Она лежала на полу – видно, упала, вскочив с постели, – ночная рубашка на ней загорелась. Получила сильные ожоги. Я сразу послал грума за доктором, но он не смог помочь. К его приезду она уже скончалась.
В наступившем молчании тихо тикали позолоченные часы да сержант Паттерсон шелестел страницами блокнота.
– По-моему, – четко и медленно проговорил Оукли, – причина трагедии в том, что моя жена под воздействием опия потеряла контроль над собой. Такого же мнения придерживаются доктор Перкинс и коронер. Распространители зловредных слухов понесут ответственность.
Вуд ответил с таким же спокойствием:
– Экономка миссис Баттон действовала в тот момент весьма ответственно и храбро. Погасила пламя покрывалом с кровати. Однако через две недели вы ее уволили.
– Да, – холодно подтвердил Оукли. Видя, что инспектор ждет объяснений, неохотно продолжил: – Мне было неприятно ее видеть. Воскресали воспоминания. Стало невозможно жить под одной крышей. Я дал ей наилучшие рекомендации и выплатил жалованье за месяц вперед. Она отплатила мне гнусной ложью. – Оукли вскочил с кресла. – Теперь буду признателен, если вы уйдете. С минуты на минуту жду ветеринара. Больше не намерен отвечать на глупые вопросы.
Сегодня уже ничего не добьешься. Вуд и Паттерсон покинули дом, причем сержант с большой радостью.
Шагая по подъездной дорожке, они услышали детский смех. Из невысоких кустов им навстречу выскочил мальчик лет четырех и замер при виде незнакомых людей.
– Мастер Эдвард, сейчас же вернитесь! – Из-за живой изгороди вырвалась девушка, судя по униформе нянька, очень хорошенькая, розовощекая, с идеальными зубами между приоткрытыми пухлыми губками. Тоже резко остановилась при виде Вуда и Паттерсона, но скорее с любопытством, чем с опасением. Впрочем, инспектор не усомнился, что она сразу же догадалась, зачем они здесь. Только чуть сморгнула. Сообразительная девчонка, ничего не скажешь! – Добрый день, джентльмены, – кивнула девушка с приятной улыбкой, подошла к ребенку, подхватила на руки. – Прошу прощения, нам пора чай пить.
И понесла мальчика к дому. Выскочила из сети, прежде чем Вуд успел о чем-нибудь спросить. Он испытал раздражение и восхищение.
Остолбеневший от такого радушного приветствия, Паттерсон размяк и слегка помрачнел.
– Дейзи Джосс, – пробормотал инспектор.
– Вот эта миленькая девица? – потрясенно уточнил Паттерсон.
– Вот эта миленькая девица, – сердито подтвердил Вуд. – Со стороны мистера Уильяма Оукли было бы умнее уволить ее!
Глава 6
В следующий понедельник вечером Мередит стояла на платформе Паддингтонского вокзала, поджидая поезд домой. День выдался тяжелый, а главный фактор стресса называется Адриан.
Отведенный ей просторный кабинет приходится делить с сослуживцем. Места полно, столы стоят в разных концах. До сих пор все было хорошо. За другим столом сидел Джеральд. Теперь Джеральда перевели, вместо него вселился Адриан.
Даже не верится, что она так заскучает по Джеральду с его страстью к сенсациям, любовью к таблоидам, батончикам «марс», прочим сластям и закускам в ящиках письменного стола. Адриан совершенно другой. Со своими плюсами: молодой, высокий, с хорошим сложением, с первоклассной университетской степенью. Но и с минусами – розовый, как вареная креветка; рыжий, со скошенным подбородком; обожает яркие голубые рубахи и итальянские костюмы.
В Римской империи определенным категориям осужденных преступников ставили соответствующее клеймо на лбу в предупреждение окружающим. По мнению Мередит, на лбу Адриана написано «амбициозность». Быстро выяснилось, что он подхалим, соглядатай, служит нашим и вашим, старается завести полезные для карьеры знакомства, а на остальных плюет. Явно решил, что Мередит не возведет его на вершину успеха. В результате обращается с ней небрежно, если не грубо. Есть также вполне основательные подозрения, что в ее отсутствие он просматривает входящие и исходящие бумаги в лотках. Джеральд обладал ненасытным, но безвредным любопытством. У Адриана есть цель. Ему надо раскопать что-нибудь такое, чем при случае можно будет воспользоваться против нее. Такова натура этой твари. Инстинкт шантажиста, жаждущего кого-то опорочить. За ним надо приглядывать.
На вокзале, по обыкновению, толпятся пассажиры, возвращающиеся по домам. Стоят поодиночке и кучками, держа в руках полистироловые стаканы с горячими напитками, не сводя глаз с информационных табло. В такое время поезда быстро заполняются, и, если не хочешь провести на ногах полдороги, надо бежать, как борзая, едва только на табло высветится номер платформы.
Почему вдруг обращаешь внимание на отдельного конкретного человека в толпе? Непонятно. Он стоит близко, в нескольких шагах. Даже со спины видно, что молодой. Мускулистый, крепко сбитый. В джинсах и облегающей серой футболке с темными пятнами пота под мышками. Под ногами большой рюкзак с багажной биркой из аэропорта. Молодой человек пристально вглядывается в табло, как бы не зная, с какой платформы отправляется поезд и вообще есть ли поезд, который ему нужен. Куда едет? Уезжает или приезжает? Словно почуяв на себе ее взгляд, он оглянулся. Мередит поспешно отвела глаза, притворившись, будто интересуется чем-то другим, успев, однако, мельком увидеть необычное, но привлекательное лицо с необычайно большими темными глазами и маленьким ртом с изящно изогнутыми губами. Ее охватило неожиданное беспокойство, объяснение которому могло быть лишь одно: ее поймали на неуместном любопытстве.
На табло вспыхнул номер платформы, толпа вспугнутым стадом ринулась к турникету. Мередит тоже рванула со всеми, прокладывая себе дорогу крепким кейсом с острыми углами, и наконец триумфально плюхнулась на место у окна. Другие пассажиры также проталкивались и занимали сиденья; проигравшие мрачно скапливались в хвосте вагона в ожидании, когда выйдут первые доехавшие до места назначения. Не сразу она осознала, что молодой человек сел напротив нее.
Он засунул рюкзак между креслами и, когда поезд тронулся, жадно уставился в окно, явно видя картину впервые. Интересуясь попутчиком не меньше, чем он окружающим, Мередит вместо обычного кроссворда в «Ивнинг стандард» полностью сосредоточилась на нем в легонько покачивавшемся вагоне.
По ее оценке, ему под тридцать или чуть за тридцать, точнее трудно сказать. Сильно загорелый, будто проводит очень много времени на свежем воздухе; темные волнистые волосы слегка тронуты преждевременной сединой на висках. Обнаженные руки покрыты тоненькими черными волосками. Лицо овальное. Прямой длинный нос и темные огромные глаза. Средневековый лик, сошедший с храмовой фрески, но чей – святого или грешника – не угадаешь.
Он неожиданно на нее посмотрел. С улыбкой. И сказал с заметным акцентом, однако свободным, непринужденным тоном:
– Ух, сколько народу! – Все его сомнения насчет поезда и маршрута испарились. Он вольготно развалился в кресле, явно не обращая внимания на тесноту, в которой прочие пассажиры сгрудились, как сельди в бочке, толкаясь локтями и переминаясь. Мередит инстинктивно чувствовала, что этот человек, несмотря на видимую расслабленность, обладает неслыханной внутренней силой, которая в любой момент может выплеснуться в неожиданном направлении. Он напоминал крупную кошку, нежащуюся в саванне на солнышке и в то же время пристально глядящую по сторонам, всегда готовую к прыжку.
– Как обычно в час пик, – ответила она с излишней резкостью.
– Да? Я не привык к большим городам. – Молодой человек опять улыбнулся доверчивой, обезоруживающей улыбкой, показав золотую коронку на левом клыке. Видя работу какого-то старого континентального мастера, Мередит почему-то сочла спутника безобидным и отказалась от прежнего мнения. – Деревенский… так ведь у вас говорится?
– Откуда вы? – спросила она, не сдержавшись.
– Из Польши.
Пора пробормотать: «Ах вот как?» – и на этом закончить беседу, иначе от него до конца не отделаешься, в зависимости от того, далеко ли он едет. Интересно куда – и он, как будто прочитав ее мысли, сказал:
– В Бамфорд еду. Знаете?
Мередит не отрицала, он сразу встрепенулся, подался вперед и спросил:
– Ну, что за город? Вы его хорошо знаете и тамошний народ? Я там ни разу не был.
Чисто детское неудержимое любопытство. Поздно прятаться за страницей «Ивнинг стандард» с кроссвордом. Другие пассажиры уткнулись в романы в бумажных обложках, просматривают деловые бумаги из кейсов, бормочут в мобильные трубки и дремлют. Оставшись без всякой поддержки, Мередит постаралась кратко описать Бамфорд с максимальной точ ностью:
– Городок маленький, есть несколько милых старых построек, хотя он не относится к туристическим центрам. Неподалеку имеются более привлекательные и живописные места… Загляните в путеводители и буклеты. В этом смысле Бамфорд почти ничего не обещает.
Молодой человек внимательно слушал, кивая, а когда она замолчала, спросил:
– Вижу, вам все хорошо известно… может, вы там живете? – В тоне одно простое любопытство, а взгляд темных глаз испытующий. Святой или грешник?
– Да. С партнером. – Это означает, что на станции в Бамфорде их знакомство закончится. Но как только слово слетело с губ, Мередит с содроганием сообразила, что впервые назвала так Алана. Их взаимоотношения развиваются. Они живут вместе – он от чистого сердца, она разрывается от тайных и открытых сомнений. И ей вдруг стало стыдно своей неуверенности. Надо либо отдаться с таким же чистосердечием, либо разорвать, а разрывать не хочется. Коттедж будет выставлен на продажу. Не сдан в аренду, а продан. Если не сделать этот первый решительный шаг, то больше никуда не продвинешься. Надо позвонить Джулиет, сообщить о решении.
Попутчик погрузился в раздумья, надул губы, постукивает пальцами по узенькому вагонному подоконнику. Удивительная рука – загорелая, сильная и одновременно маленькая, изящная, как у женщины.
– Может, и в других местах побываю. – Судя по тону, его абсолютно не интересуют туристические достопримечательности. – Понимаете, мне в самом деле надо побольше узнать о Бамфорде… – Он внезапно подался вперед с заговорщицкой улыбкой, и Мередит побоялась услышать какую-то тайну. – Я еду не на экскурсию… а к родным. – И снова привольно раскинулся в кресле с широкой улыбкой, сверкнув золотым зубом.
– Ах вот как… – Мередит попыталась завершить разговор, не показавшись при этом невежливой. Впоследствии гадала, не из опасения ли услышать нечто неприятное.
«Мысленно отмахнулась, – объясняла она потом Алану. – И совершила ошибку, абсолютно не представляя дальнейшего. Думала, его родные какие-то польские эмигранты, и чуть с сиденья не упала, когда он спросил, знакома ли я с Оукли».
– С Оукли? – опешила Мередит. И осторожно пояснила: – Нет, пожалуй… семья большая…
Молодой человек затряс головой:
– Не большая. Остались только две сестры-старушки.
Поезд остановился на промежуточной станции, вагон заметно опустел. Когда снова тронулся, Мередит со своим спутником остались наедине.
– Вряд ли мы говорим об одних и тех же людях, – твердо объявила Мередит. – Это невозможно.
– Они живут в усадьбе Форуэйз.
Мередит задохнулась, не в силах поверить.
– Дамарис и Флоренс Оукли?
Сверкнул золотой зуб.
– Да. Мои кузины. Вы их знаете? Потрясающе! – Молодой человек открыто взглянул на нее, и она прочла в темных глазах какую-то триумфальную радость. – Меня зовут Ян Оукли, – представился он, как будто этим все объяснялось, произнося свое имя на польский манер.
Мередит не часто теряет дар речи, но это был как раз тот редкий случай. Сообразив, что челюсть отвисла, она закрыла рот, а потом пробормотала:
– Ах…
Так и не успела прийти в себя, когда подъехали к Бамфорду. Попутчик схватил свой рюкзак и бодро зашагал рядом с ней по платформе. Имея рост пять футов десять дюймов, Мередит с каким-то извращенным удовольствием заметила, что он до нее не дотягивает. Однако у него мускулатура гимнаста, упругий, размашистый шаг. Она с досадой отметила, что он держится рядом, как старый знакомый. Конечно, от него решительно надо отделаться, но в то же время в голове лихорадочно вертится мысль: ждут ли его в усадьбе Форуэйз? И она осторожно спросила.
– Ох да, я переписывался с кузинами. Они знают, что я сегодня приеду.
– А… вас кто-нибудь встретит?
– Нет, – нахмурился он, – но ведь можно взять такси, правда? Далеко ехать?
– Усадьба на краю города, на перекрестье дорог. Отсюда и название[3]. – Подошли к выходу с вокзала. – Не очень далеко. Такси будет недорого стоить.
– Очень рад познакомиться с вами, – искренне сказал попутчик, протягивая руку. Мередит сделала ответный жест не подумав, а он стиснул ее пальцы, галантно поднес к губам с официальным поклоном. – Надеюсь, еще встретимся.
«Нет, если это от меня зависит», – мысленно провозгласила Мередит, направляясь к своей машине на забитой стоянке. Но встрече суждено было продолжиться. Медленно отъезжая от железнодорожной станции, она заметила одинокого Яна Оукли, сгорбившегося на пустой стоянке такси с рюкзаком под ногами, и притормозила.
Он шагнул к машине с надеждой:
– Все такси разобрали. Придется ждать минут двадцать.
– Я вас довезу, – сдалась Мередит. – Положите рюкзак на заднее сиденье.
Ян немедленно повиновался и сел рядом с ней.
– Очень любезно с вашей стороны, – сказал он с каким-то самодовольством, по ее мнению.
Она ничего не ответила, осторожно выезжая со стоянки, лавируя среди других машин с нетерпеливыми водителями, спешившими по домам.
Когда проезжали по городу, Ян заметил:
– Довольно красиво. Почему вы решили, что я не заинтересуюсь?
– Должно быть, потому, что живу здесь. То есть город, конечно, хороший. Вы сюда надолго? – Она постаралась, чтобы в вопросе не прозвучало: «Надеюсь, что нет».
– В зависимости от обстоятельств, – туманно ответил он. – Недели на две, на три… – Сгорбился на переднем сиденье, глядя в лобовое окно, сложив на коленях руки. Из горловины футболки выскочило маленькое золотое распятие.
– Чем вы занимаетесь в Польше? – спросила Мередит, стараясь заручиться добавочной информацией. Пока это только ему удавалось. Похоже, он застал ее врасплох, что нехорошо. Например, целование ручек никогда ей не нравилось. Но если у него есть постоянная работа, то он к ней вернется со временем. Не дадут ему бесконечного отпуска.
Ян развел руками. Золотое распятие не единственное украшение. Часы на запястье с виду дорогие – возможно, фальшивые, как и владелец.
– Лошадьми.
– Лошадьми?.. – Неожиданное известие.
– Угу… Чистокровными, на племенном заводе. Мы в Польше разводим прекрасных коней. Ценный экспортный товар для нашей экономики.
Объяснился загар от пребывания на свежем воздухе и заявление, что он «деревенский». Коневодство – крупный бизнес в Польше. Вспомнилась статья о международных соревнованиях по конкуру. Ян хорошо говорит по-английски и явно немножко гордится собой. Может быть, несмотря на свой скромный вид, он занимает высокий пост на племенной ферме.
Во второй раз за время их короткого знакомства он как бы угадал ее мысли.
– Можно сказать, что я ветеринар.
– Ветеринарный врач? – переспросила Мередит. – Ах, вот и Форуэйз…
Она и не заметила, как подъехала к дому. Солнце уходит с неба, окрашивая его в розовый цикламен на бирюзовом. На фоне такой палитры красок дом представляется некой фоновой декорацией, скажем, к опере Доницетти «Лючия де Ламермур». Построен на пике викторианского неоготического стиля с высоченными узкими стрельчатыми окнами, украшенными затейливой резьбой. По прошлым визитам известно, что они пропускают совсем мало света. Под карнизами располагаются водостоки, замаскированные горгульями; в одном углу верхнего этажа торчит смешная башенка в виде перечницы, как бы в последнюю минуту придуманная архитектором.
Ян Оукли подался вперед, вцепившись в приборную доску над бардачком, глядя сквозь лобовое окно на усадьбу. Он источал невероятное напряжение, в салоне машины буквально трещало статическое электричество. На лице написан экстаз, словно он увидел перед собой какую-то священную реликвию. Мередит не могла вымолвить слово, сидела, ждала.
Через пару минут он, обратившись к ней, тихонько сказал:
– Вы даже не представляете, что это для меня означает. Я в мечтах представлял этот дом. Фактически видел его, воображал в нем не только себя, но своего отца, деда, которые здесь никогда не бывали, даже прадеда, который уехал отсюда в Польшу…
– Прадеда? – Картинка сложилась. – Значит, вы правнук Уильяма Оукли?.. – выдохнула Мередит. – Потомок Гадкого Уильяма?..
Ян взглянул на нее, и она поняла, что допустила страшную ошибку. В темных глазах вспыхнула враждебность, если не большее. Как будто он на нее набросился. Мередит на мгновение ударилась в панику, опасаясь физического насилия. Однако враждебность угасла. Ян облизнул нижнюю губу, как бы для успокоения. И действительно успокоился. В глазах только сдержанная укоризна.
– Почему вы его называете гадким? Разве он был плохим человеком?
Даже от столь деликатно сформулированного вопроса в голове прозвучала сирена тревоги. Много ли можно сказать? Надо ли упоминать, что она как раз сейчас перечитывает записки Джеффа? Нет. Не стоит снова возбуждать злобу.
– Он покинул дом, окутанный подозрениями, – ответила она и на всякий случай пояснила: – Из-за несчастного стечения обстоятельств.
– Знаю, – кивнул Ян. – Его несправедливо обвинили в убийстве жены. Он ее не убивал. Она принимала опиум, в результате случилась трагедия. Он еще до женитьбы рассказывал моей прабабке, своей второй жене. Она рассказала их сыну – моему деду, тот – моему отцу, отец – мне. Понимаете, я все знаю. Когда был ребенком, дед говорил, что его мать была в высшей степени здравомыслящей женщиной. Никогда не вышла бы за убийцу. Хорошо знала, что ее муж – настоящий английский джентльмен. Он не стал бы ее обманывать.
Мередит как-то сумела собраться с силами, но голос все равно дрогнул:
– Суд его оправдал…
– Его обвинила прислуга, настроенная против него, но присяжные – английский суд присяжных, – не послышалась ли ей насмешка в тоне?.. – объявили его невиновным. Так и есть. – Ян как бы высказал непреложный факт, неопровержимое логикой заключение.
Алан мог бы кое-что сказать о признании невиновным и подлинной невиновности. Но Мередит на секунду замешкалась. Невольно согласилась с заключением Джеффри Пейнтера, что Уильям Оукли «удачно отделался», хотя на самом деле виновен. По крайней мере, надо до конца разобраться в записках Джеффа, прежде чем выносить окончательное заключение. Сейчас в любом случае неразумно обсуждать запретную тему.
Она тихо сказала:
– Понимаю, какой это для вас важный момент.
Про себя же подумала: для него важный. А для Дамарис и Флоренс?..
– Ну, – сказал Алан Маркби, – можно сказать, неплохой поворот для романа.
– Ничего хорошего. Я до сих пор еще не переварила.
Он долил оба бокала.
– Не удивляюсь, что объявила, будто я в жизни не угадаю, с кем познакомилась и где была. Определенно не догадался бы. Надеюсь, он настоящий?
– Вот что меня беспокоит, – сказала Мередит. – Никто никогда словом не упоминал ни про каких польских Оукли. Признаюсь, я не слишком знакома с Дамарис и Флоренс, но всегда считала их последними в роду. Господи помилуй, в субботу вечером у Пейнтеров мы о них говорили! Джефф объявил, что сестры последние Оукли из усадьбы Форуэйз, а Джулиет, которая у них недавно была, не спохватилась, не вставила: «Постойте, есть еще один польский ветеринар, специалист по лошадям, который спешит сюда со всех ног и вот-вот появится на пороге». А этот самый Ян мне сказал, что с ними переписывался и что они его ожидают. Просто не понимаю, как это возможно.
– Ну, я всю жизнь их знаю и тоже ни разу не слышал о польской ветви, – согласился Алан. – Хотя это не означает, что сестрам о ней неизвестно.
– И они никогда никому не обмолвились за столько лет? – Мередит откинулась в кресле, смахнув с глаз темную прядь.
– Посмотрим с их точки зрения, – предложил Алан. – Их отец был сыном Коры и Гадкого Уильяма. Пока они росли, имя Уильяма вообще не произносилось. Это был как бы скелет в шкафу, грязное пятно на фамильной репутации. Все, что они о нем узнавали впоследствии, хранилось под покровом тайны. История скандальная. Не стоит недооценивать страх перед скандалом, особенно у представителей их поколения.
Мередит подумала и неохотно кивнула:
– Пожалуй. Но этот самый Ян странный тип. То представляется абсолютно безобидным, а через минуту… не знаю! Страшно разволновался, увидев дом, лицо вспыхнуло, глаза загорелись… Мне это на нервы подействовало. Я все представляла изображения святых на фресках с сияющими глазами и нимбами. Потом вспомнила, что имя Люцифер означает «Несущий свет», и не знала, кто сидит со мной в машине, святой или дьявол… – Она смутилась. – Извини, если через край хватила. Он просто… другой. По-моему, все стараются распределить новых знакомых по категориям, а я никуда не могу его отнести.
