Энтони Горовиц
Дом шелка. Мориарти

Полная версия

Глава 5
На авансцену выходит Лестрейд

Недавно я снова встретился с Джорджем Лестрейдом – как оказалось, в последний раз.

Ему так и не удалось оправиться от пулевого ранения, полученного во время расследования диковинных смертей – в широкой прессе они проходили как «клеркенвельские убийства»… Впрочем, одно из них произошло в соседнем Хокстоне, а еще одно оказалось самоубийством. Лестрейд уже давно вышел в отставку и в полиции не работал, но был настолько добр, что приехал навестить меня в моем новом доме, и мы провели пару часов в обществе друг друга, предаваясь воспоминаниям. Моих читателей едва ли удивит, если я скажу, что основной темой нашей беседы был Шерлок Холмс, а я счел необходимым извиниться перед Лестрейдом по двум пунктам. Во-первых, в моих писаниях я никогда не льстил его наружности. «С лицом крысы», «похожий на хорька» – вот какие примеры приходят в голову. Достаточно сурово, но, по крайней мере, точно, ведь сам Лестрейд иногда шутил, что капризная природа-матушка наградила его внешностью скорее преступника, а не полицейского, и, возможно, выбери он первое занятие, он был бы намного богаче. Холмс тоже частенько говорил, что его собственные навыки, особенно по взлому замков и подделке документов, позволили бы ему преуспеть на ниве преступности ничуть не меньше, чем на детективной ниве… Забавно полагать, что при других обстоятельствах эти двое вполне могли бы работать вместе по другую сторону закона.

Во-вторых, я был к Лестрейду, пожалуй, действительно несправедлив, намекая на то, что ему недостает интеллекта либо навыков расследования. Холмс порой давал ему уничижительную характеристику, но не забывайте: сам Холмс был фигурой уникальной, по силе интеллекта ему, пожалуй, не было равных в Лондоне, и он с равным пренебрежением отзывался почти обо всех встреченных им полицейских… исключая разве что Стэнли Хопкинса, но вера Холмса в этого молодого детектива тоже часто подвергалась серьезным испытаниям. Скажем просто: любому детективу проявить себя на фоне Холмса было практически невозможно, и даже я, столько времени проведший в его обществе, иногда был вынужден напоминать себе, что я все-таки не полный идиот. Но Лестрейд во многих отношениях был человеком способным. Если внимательно изучить общественные архивы, окажется, что Лестрейд раскрыл много дел и газеты нередко отзывались о нем со знаком плюс. Как бы то ни было, а свою карьеру он закончил заместителем начальника управления уголовных расследований Скотленд-Ярда – пусть его репутация во многом была выстроена на делах, которые, по сути, раскрыл Холмс, а лавры достались ему. В ходе нашей долгой и приятной беседы Лестрейд дал мне понять, что в присутствии Холмса был скован страхом и, вполне возможно, именно поэтому действовал не самым лучшим образом. Увы, его больше нет, и я уверен, он не будет возражать, если я раскрою некоторые его тайны и просто воздам ему должное. Он был неплохой человек. Эти его слова о нахождении в обществе Холмса многое проясняют.

Короче говоря, в частную гостиницу миссис Олдмор на следующее утро прибыл именно Лестрейд. Да, как всегда, он был бледен лицом, с яркими, глубоко посаженными глазами, а общий его облик наводил на мысли о крысе, которой пришлось принарядиться для обеда в «Савое». Холмс известил о происшедшем уличных констеблей, те опечатали номер и держали его под наблюдением вплоть до наступления холодного утра, когда тени вокруг гостиницы рассеялись и можно было провести полноценное расследование.

– Так-так, господин Холмс, – заметил Лестрейд с нотками раздражения в голосе. – Вчера в Уимблдоне мне сказали, что вы должны вот-вот появиться, а сейчас вы прибыли даже раньше меня.

– Мы оба шли по следу несчастного, который закончил свои дни здесь, – пояснил Холмс.

Лестрейд быстро глянул на труп:

– Да, похоже, мы искали именно его.

Холмс промолчал, и Лестрейд окинул его проницательным взглядом:

– Как вы его нашли?

– До смешного просто. Я знал благодаря вашим блестящим действиям, что поездом он вернулся на станцию «Лондонский мост». Мои агенты тут же прочесали близлежащую местность, и двоим повезло – они наткнулись на него прямо на улице.

– Полагаю, вы ссылаетесь на шайку беспризорников, которые готовы вам услужить по первому зову. На вашем месте, господин Холмс, я бы держался от них подальше. Ничем хорошим это не кончится. Все они воришки и карманники в свободное от ваших поручений время. Какие-то признаки ожерелья имеются?

– Очевидный признак один – никаких признаков. Правда, у меня не было возможности тщательно обыскать номер.

– Что ж, давайте этим и займемся.

Слова у него не расходились с делом – он тут же принялся осматривать номер. Это была жуткая комната с ободранными занавесями и подгнившим ковром, а кровать выглядела утомленной до крайности – утомленнее любого постояльца, который вознамерился в ней поспать. На стене висело треснутое зеркало. В углу стоял умывальник – замызганная раковина и одинокий бесформенный кусок засохшего мыла. Вида из окна не было никакого – оно выходило в узкую аллею, за которой шла глухая кирпичная стена, а чуть подальше, невидимая, текла Темза и насыщала комнату влагой и тяжелыми запахами. Далее Лестрейд сосредоточился на покойнике, тот был одет именно так, как при первой встрече описал его Карстерс: длинный сюртук до колен, плотный жилет, застегнутая до самого горла рубашка. Вся одежда была пропитана кровью. Смертоносный нож вонзили по рукоятку, он поразил сонную артерию. Мое знание медицины не оставляло места для сомнений – смерть наступила мгновенно. Лестрейд обыскал карманы убитого, но ничего не нашел. У меня была возможность присмотреться к нему внимательнее, и я увидел: человеку, нашедшему Карстерса в Риджуэй-холле, было слегка за сорок – крепкое сложение, коренастый, мускулистые руки, коротко подстриженные волосы тронуты сединой. Самой яркой чертой был шрам, он начинался в углу рта и тянулся наискось через всю скулу, едва разминувшись с глазом. Однажды он вырвался из объятий смерти. Во второй раз ему повезло меньше.

– Точно ли нам известно, что именно этот человек вторгся в дом господина Эдмунда Карстерса? – спросил Лестрейд.

– Абсолютно. Его опознал сам Карстерс.

– Он был здесь?

– Совсем недолго. К сожалению, ему пришлось уехать.

Холмс едва заметно улыбнулся, и я вспомнил, как мы схватили Эдмунда Карстерса в охапку, запихнули в кеб и отправили в Уимблдон. Он лишь мельком успел взглянуть на тело, но этого оказалось достаточно, чтобы он едва не рухнул в обморок, и я понял, каково ему было на «Каталонии» после бостонских злоключений с «Бандой в кепках». Видимо, он обладал повышенной чувствительностью, как некоторые художники, чьи работы он выставлял. Было очевидно, что кровопролития вкупе с убогостью Бермондси не для него.

– Вот еще одна улика, если требуется, – добавил Холмс и указал на кровать – там лежала кепка.

Внимание Лестрейда между тем переключилось на пачку сигарет, оставленную на столе. Он взглянул на этикетку.

– «Олд Джадж»…

– Производители, как я полагаю, «Гудвин и К^о» из Нью-Йорка. В Риджуэй-холле я нашел именно такой окурок.

– Вот как? – почти беззвучно воскликнул Лестрейд. – Что ж, едва ли наш американский друг стал жертвой случайного нападения. Подобное в этом квартале происходит, и такую вероятность сбрасывать со счетов нельзя: человек возвращается в свой номер, а там в его вещах роется какой-то злодей. Тут же дело доходит до мордобоя. Кто-то хватается за нож – и вот результат.

– Я тоже считаю, что подобное маловероятно, – согласился Холмс. – Это не может быть простое совпадение: в Лондон с явно недобрыми намерениями приезжает человек – и вдруг находит такую смерть! То, что произошло в этом номере, наверняка напрямую связано с его действиями в Уимблдоне. А посмотрите на положение тела, на угол, под которым нож вошел в шею. Должно быть, нападавший ждал его за дверью в темной комнате – свечи на столе нет. Он входит – и его хватают сзади. Это ведь был крепкий мужчина, способный за себя постоять. Но его застали врасплох и убили одним ударом.

– Все-таки мотивом могла быть кража, – не сдавался Лестрейд. – Нам известно про пятьдесят фунтов и ожерелье. Если они не здесь, то где же?

– У меня есть все основания полагать, что ожерелье вы найдете в ломбарде на Бридж-лейн. Наш человек только что вернулся оттуда. Похоже, что в итоге вырученные деньги забрал убийца, но, думаю, главная причина преступления в другом. Задайтесь вопросом: а что еще пропало из этого номера? Ведь мы не знаем, Лестрейд, чей это труп. Казалось бы, у приезжего из Америки должен быть паспорт, рекомендательные письма, может быть, для банка. А его бумажника нет. Вы знаете, под каким именем он зарегистрировался в гостинице?

– Бенджамин Гаррисон.

– Но так зовут нынешнего американского президента.

– Американского президента? Разумеется. Это мне известно. – Лестрейд нахмурился. – Каким бы именем он ни назвался, нам ясно, кто он. Это Килан О’Донахью, прибывший из Бостона. Видите шрам на лице? Это пулевое ранение. Не будете же вы с этим спорить?

Холмс повернулся ко мне, и я кивнул.

– Конечно, это след от выстрела, – сказал я. Подобных ранений я насмотрелся в Афганистане. – Примерно годичной давности.

– Это вполне укладывается в то, что рассказал мне Карстерс, – торжествующе заключил Лестрейд. – По-моему, мы можем поставить точку в этом печальном эпизоде. О’Донахью получил ранение во время перестрелки в бостонской лачуге. Его брат-близнец был в этой перестрелке убит, и теперь Килан приехал в Англию мстить. Это ясно как божий день.

– Ясно-то ясно, между тем его убили ночью, – возразил Холмс. – Может быть, вы объясните нам, Лестрейд, кто убил Килана О’Донахью и зачем?

– Наиболее явный подозреваемый – сам Эдмунд Карстерс.

– Но во время убийства господин Карстерс был с нами. К тому же я видел его реакцию, когда мы наткнулись на тело, – не думаю, что у него достало бы смелости или силы воли нанести удар лично. Он также не знал, где остановилась его жертва. Насколько нам известно, этого не знал никто в Риджуэй-холле, потому что нам самим сказали об этом в последнюю минуту. Заодно ответьте: если это Килан О’Донахью, почему у него портсигар с инициалами «В. М.»?

– Какой портсигар?

– Он лежит на кровати, прикрыт простыней. Поэтому, видимо, его не заметил и убийца.

Лестрейд нашел упомянутый предмет и быстро его оглядел.

– О’Донахью вор, – объявил он. – Вполне вероятно, что этот портсигар он украл.

– А зачем ему его красть? Ценности никакой не представляет. Сделан из жести, инициалы просто написаны краской.

Лестрейд открыл портсигар – пусто. Он тут же его защелкнул.

– Все это чистейший бред, – сказал он. – Знаете, Холмс, в чем ваша беда? Вы все усложняете. Иногда, как мне кажется, нарочно. Вам будто нужно поднять преступление до определенного уровня, иначе его неинтересно раскрывать. Этот убитый – американец. Ранее он получил в перестрелке пулевое ранение. Один раз его видели на Стрэнде, два раза в Уимблдоне. Если он и правда был в ломбарде, это будет означать, что сейф Карстерса взломал именно он. А тогда несложно понять, что здесь произошло. Наверняка у О’Донахью в Лондоне были связи среди преступников. Возможно, он даже подрядил кого-то помочь ему с вендеттой. Вдруг они взяли и поругались? Тот вытащил нож. Перед нами результат!

– Вы в этом уверены?

– В достаточной степени.

– Что ж, поживем – увидим. Обсуждать вопрос здесь нам больше не имеет смысла. Может быть, хозяйка гостиницы прольет свет на это дело.

Госпожу Олдмор мы нашли за конторкой, где раньше располагался привратник, но добавить ей было почти нечего. Эта седовласая женщина с кислым лицом сидела, обхватив себя руками, будто боялась заразиться от здания и потому держалась от стен как можно дальше. На голове был капор, на плечах – меховая накидка… Я не мог себе даже представить, какого животного этот мех и как это животное встретилось с Господом. Наверное, умерло от голода.

– Он снял комнату на неделю, – рассказала она. – Заплатил гинею. Американец, доплыл до Ливерпуля. Вот и все, что он мне сказал. В Лондоне первый раз. Прямо-то он этого не сказал, да по его вопросам я сама догадалась. Сказал, мол, ему надо с кем-то повидаться в Уимблдоне, и тут же спросил, как туда добраться. А-а, говорю, Уимблдон – это шикарное место, там полно богатых американцев, и дома у них дай бог каждому. Сам он был неприметный, багажа мало, одежонка потрепанная, а уж рана на лице такая, что прости господи! Поеду, говорит, туда завтра, мне там кое-что должны, вот и получу должок. Я уж по его разговору поняла, что добра от него ждать нечего, тут же себе и сказала: парень, поберегись! Чувствовала, чем дело кончится, а что тут сделаешь? Если буду заворачивать всех клиентов подозрительного вида, какие стучат в мою дверь, лавочку придется закрывать. Так вот, теперь этого американца, господина Гаррисона, взяли да укокошили! Говорю же, я как чувствовала. В таком уж мире живем – порядочная женщина не может спокойно гостиницей управлять: тут тебе и кровь на стенах, и трупы на полу. Зачем я только приехала в Лондон? Не город, а чистая жуть. Жуть, да и только!

Мы оставили ее сидеть и страдать, а Лестрейд собрался по своим делам.

– Наверняка снова столкнемся, господин Холмс, – сказал он. – Если понадоблюсь, где меня искать, знаете.

– Если инспектор Лестрейд мне когда-нибудь понадобится, – пробормотал Холмс после ухода последнего, – значит дела мои совсем плохи. Давайте заглянем в аллею, Ватсон. Говорят, что дело раскрыто, но одна деталь меня беспокоит.

Мы вышли через фасадную дверь гостиницы на главную улицу и свернули в узкую замусоренную аллею, которая тянулась как раз мимо комнаты, где закончил свои дни американец. Окно хорошо просматривалось, под ним стоял деревянный ящик. Было ясно, что убийца воспользовался им как ступенькой, чтобы войти в комнату. Окно не было заперто и легко открывалось снаружи. Холмс мимоходом взглянул себе под ноги, но ничто на земле не привлекло его внимания. Мы проследовали до конца аллеи – она заканчивалась высоким деревянным забором и пустым двором за ним. Оттуда мы вернулись на основную дорогу. Холмс пребывал в глубокой задумчивости, и его бледное продолговатое лицо говорило, что ему явно не по себе.

– Вы помните вчерашнего мальчишку, Росса? – спросил он.

– Вам показалось, что он что-то скрывает.

– Теперь я в этом уверен. С того места, где он стоял, хорошо видны и гостиница, и аллея, которая, как мы убедились, кончается тупиком. Значит, убийца мог появиться только с дороги и Росс должен был хорошо его видеть.

– Он явно был чем-то встревожен. Но, Холмс, если он что-то видел, почему не сказал нам?

– У него был свой план, Ватсон. По-своему Лестрейд прав. Эти мальчишки живут благодаря смекалке и пользуются ею ежечасно. Они проходят школу выживания. Если Росс решил, что тут пахнет деньгами, он мог вступить в сговор с самим дьяволом! И все-таки есть нечто, чего я понять не могу. Что такого этот паренек мог увидеть? В свете газового фонаря появилась какая-то фигура, промелькнула по коридору и скрылась из вида. Возможно, он слышал крик после удара ножом. Через минуту убийца появился вторично – и тотчас скрылся в ночи. Росс стоял на месте, а вскоре появились мы втроем.

– Он чего-то боялся, – сказал я. – Принял Карстерса за полицейского.

– Это был не просто страх. Я бы сказал, что паренек был охвачен ужасом, но я решил… – Он провел рукой по брови. – Нужно найти его и поговорить с ним. Надеюсь, что я не совершил грубого просчета.

По дороге на Бейкер-стрит мы зашли на почту, и Холмс послал еще одну телеграмму Виггинсу, командиру его маленькой нерегулярной армии. Но прошли сутки, а Виггинс не ответил. А вскоре нам стало известно, что события пошли по наихудшему сценарию.

Росс исчез.

Глава 6
Мужская школа «Чорли Гранж»

В 1890 году, когда разворачиваются описываемые мной события, на территории в шестьсот квадратных миль, известной как Муниципальный полицейский район Лондона, проживало пять с половиной миллионов человек, и два вечных соседа, богатство и бедность, как всегда, нелегко шли по жизни рука об руку. За прошедшие годы я был свидетелем грандиозных перемен и теперь порой жалею, что не живописал подробно картину разрастающегося хаоса города, в котором жил, может быть, на манер Гиссинга или Диккенса, который сделал это за пятьдесят лет до него. В свою защиту могу лишь сказать, что я больше биограф, нежели историк или журналист, а приключения мои неизбежно вели меня в довольно замкнутые сферы жизни – роскошные жилища, гостиницы, частные клубы, школы, правительственные учреждения. Клиенты Холмса принадлежали ко всем классам общества, с этим не поспоришь, но (возможно, однажды кто-то всерьез задумается над смыслом этого явления) наиболее интересные преступления, которые я сделал объектами моих записок, почти всегда совершались людьми состоятельными.

Но сейчас необходимо поговорить о нижних слоях гигантского кипящего котла под названием Лондон, слоях, которые Гиссинг обозначил как «дно», чтобы понять, сколь невероятная задача возникла перед нами. Мы должны были найти одного мальчишку, беспомощного оборвыша, среди легиона ему подобных, и, если Холмс был прав и на горизонте маячила опасность, тянуть резину было некогда. С чего же начать? Наши поиски отнюдь не будут облегчены неугомонностью и хаосом, царящими в городе, – его обитатели пребывают в вечном движении, перемещаясь от дома к дому, от улицы к улице, и зачастую даже не знают имени соседа. В большой степени тут можно винить снос трущоб и распространение железных дорог, хотя многие жители Лондона прибыли сюда, движимые этой самой неугомонностью, и просто не способны долго сидеть на одном месте. Они движутся, подобно цыганам, в поисках возможной работы. Летом это сбор фруктов и строительные работы, а когда приходят холода, люди забиваются в норы, рыщут в поисках угля и хоть какой-то пищи. Они могут недолго посидеть на месте, но, как только деньги кончаются, они снова снимаются с якоря.

А куда деваться от проклятия нашего века – от преступной беспечности, которая выбросила на улицы десятки тысяч детей? Они попрошайничают, шарят по карманам, подворовывают, а если не удается удержаться на плаву, тихо умирают, никому не известные и никем не любимые, не нужные своим родителям, если эти родители вообще живы. Кто-то из них ютился в меблированных комнатах стоимостью три пенса, но эти три пенса надо было где-то взять, чтобы заплатить за ночлег, жили в жуткой тесноте, в условиях, неприемлемых даже для скота. Дети спали на крышах домов, в лотках Смитфилдского рынка, в сточных ямах и даже, как я слышал, в воронках, образовавшихся после вывоза мусора на Хакни-Маршиз. Существовали, как я расскажу позже, благотворительные организации, чтобы этим детям помочь, одеть их, как-то их выучить. Но организаций этих было мало, а детей много… Девятнадцатый век завершал свой путь, а Лондону было чего стыдиться.

Хватит, Ватсон! Не надо увлекаться. Возвращаемся к нашему рассказу. Будь Холмс жив, он бы таких отступлений не потерпел.

С той минуты, как мы покинули частную гостиницу госпожи Олдмор, Холмс пребывал в состоянии непрерывного беспокойства. В течение дня он, словно медведь, вышагивал по комнате. Все время курил, при этом почти не притронулся к обеду и ужину, и я не без тревоги замечал, как он косится на свою марокканскую шкатулку, которую держал на каминной полке. Мне было известно, что там содержится шприц для подкожных инъекций… Обычно и речи не могло быть о том, чтобы во время расследования он позволил себе семипроцентный раствор кокаина – это была его привычка из разряда самых вопиющих. Полагаю, что ночью он почти не спал. Было уже совсем поздно, и я почти заснул, как вдруг услышал: он наигрывает что-то на своей «страдивари»… Но мелодия выходила какая-то дерганая, звучала фальшиво, и было ясно, что он не вкладывает в это занятие душу, то есть сильно нервничает и поэтому страдает. Он упомянул серьезный просчет и, видимо, оказался прав, потому что Росс исчез. В таком случае Холмс никогда себе этого не простит.

Я думал, мы вернемся в Уимблдон. Холмс в гостинице ясно дал понять, что с человеком в кепке все почти ясно, стало быть, сыщику оставалось только пуститься в пространные объяснения, после которых я буду спрашивать себя: как можно быть таким тупым и не видеть очевидного? Но во время завтрака принесли письмо от Кэтрин Карстерс: она и муж уехали на несколько дней навестить друзей в Суффолке. Эдмунду Карстерсу, натуре хрупкой, требовалось время, чтобы прийти в себя, а Холмс без аудитории своими открытиями делиться не будет. Поэтому мне придется подождать.

Виггинс появился на Бейкер-стрит, 221-б, только через два дня, в этот раз без сопровождения. Он получил телеграмму Холмса (как именно, не представляю, я не знал, где и как жил Виггинс) и с тех пор пытался найти Росса, но безуспешно.

– В Лондон он приехал под конец лета, – объяснил Виггинс.

– Приехал откуда?

– Понятия не имею. Когда мы познакомились, он жил в кухне гостиницы «Кингс-Кросс» с какой-то семьей – девять человек в двух комнатах. Я к ним заходил, но они его с того вечера не видели. Думаю, он сидит тихо, затаился.

– Виггинс, расскажи, что случилось тем вечером, – жестко произнес Холмс. – Вдвоем вы шли за американцем от ломбарда до гостиницы. Ты оставил Росса наблюдать за домом, а сам прибежал за мной. Значит, он пробыл один около двух часов.

– Он сам вызвался. Я его не заставлял.

– У меня и в мыслях нет тебя обвинять. Потом мы вернулись – господин Карстерс, доктор Ватсон, ты и я. Росс был на месте. Я отдал вам деньги и отпустил. Вы убежали вместе.

– Вместе мы были недолго, – уточнил Виггинс. – Он пошел своей дорогой, а я своей.

– Он тебе что-нибудь сказал? Вы вообще говорили?

– Росс был не в духе, это точно. Он что-то видел.

– В гостинице? Что именно, не сказал?

– Человека. Больше ничего. Вот он и струхнул. Ему всего тринадцать, хотя, что к чему, он обычно знает. А тут все поджилки тряслись.

– Он видел убийцу! – воскликнул я.

– Чего он там видел или не видел – не скажу, а что он мне сказал – знаю. «Я его знаю, из него можно кое-что выудить. Все больше гинеи, которую нам выделил твой господин Олмс, чтоб ему пусто было!» Уж простите, сэр, но так он и сказал, точь-в-точь. Видно, решил кого-то подоить.

– Что еще?

– Ну, разве что хотел побыстрей смыться. Раз-два – только его и видели. Но в «Кингс-Кросс» не пошел. А куда – не знаю. Больше про него никто ничего и не слыхал.

Холмс выслушал этот рассказ, и лицо его стало крайне суровым. Он шагнул к мальчику и присел перед ним на корточки. Виггинс рядом с ним выглядел совсем маленьким. Недокормленный, болезненный, волосы спутаны, глаза слезятся, кожа поражена лондонской грязью – такого не выделишь в толпе. Может быть, именно поэтому так легко не обращать внимания на бедственное положение этих детей. Их слишком много, и все выглядят одинаково.

– Послушай, Виггинс, – сказал Холмс. – Мне кажется, Россу угрожает серьезная опасность.

– Но я правда искал его! Везде, где можно!

– Не сомневаюсь. Скажи, что тебе известно о его прошлом. Где он жил раньше, пока не приехал в Лондон? Кто его родители?

– Нет у него никаких родителей. Они давным-давно померли. Откуда приехал – не говорил, а мне зачем спрашивать? А мы все – откуда? Какая разница?

– Попробуй вспомнить, парень. Если у него неприятности, к кому он пойдет, где будет искать пристанища?

Виггинс покачал головой. Но тут же что-то придумал.

– Еще одна гинея будет? – спросил он.

Глаза Холмса сузились, я видел, что он старается держать себя в руках.

– Неужели ты ценишь жизнь твоего соотечественника так низко? – спросил он.

– Не знаю, кто такой «соотечественник», он мне никто, господин Олмс. Живой он или мертвый – мне что с того? Не объявится – тут же прибегут двадцать человек на его место. – Холмс сверлил его взглядом, и внезапно Виггинс смягчился. – Ладно. Он был под присмотром, по крайней мере какое-то время. Его забрали к себе благотворители. «Чорли Гранж», это в сторону Эмуорта. Мужская школа. Он как-то сказал мне: мол, пробыл там немного, а потом надоело – и дал деру. Тогда и перебрался в «Кингс-Кросс». Если уж так напугался, если кому-то насолил, может, и решил туда вернуться. Из двух зол…

Холмс выпрямился.

– Спасибо, Виггинс, – сказал он. – Но ты его и дальше ищи. Спрашивай всех, кого встретишь. – Он достал монету и протянул ее мальчишке. – Найдешь его – сразу тащи сюда. Миссис Хадсон вас обоих накормит и приглядит за вами, если меня не будет. Понял?

– Как не понять, господин Олмс.

– Отлично. Ватсон, надеюсь, вы меня сопроводите?

Час спустя кеб подвез нас к входу в три добротных дома, которые стояли рядком на краю узкого переулка, круто поднимавшегося почти полмили от деревни Роксет до Хэмуорт-Хилла. Самый большой из них располагался в центре и напоминал загородное поместье английского джентльмена, построенное примерно сто лет назад. Его украшала крыша из красной черепицы и веранда по всей длине здания на уровне первого этажа. Фасад был покрыт вьющимися растениями, должно быть выглядевшими роскошно летней порой, но сейчас безлистными и исхудавшими. Весь комплекс окружали сельскохозяйственные угодья, а к старому яблоневому саду под уклон сбегала лужайка. Трудно было представить, что до Лондона рукой подать, потому что воздух поражал свежестью, а земли вокруг радовали глаз. Хотелось только, чтобы погода была помилосерднее, потому что снова воцарился холод, а с неба летела недружелюбная влага. Здания по обе стороны от основного были когда-то сараями либо пивоварнями, видимо приспособленными под надобности школы. По другую сторону переулка стояло еще одно сооружение, окруженное декоративным металлическим забором с открытыми воротами. Оно выглядело пустым – света или какого-то движения не наблюдалось. Подальше в полях я увидел группу мальчишек – вооруженные лопатами и мотыгами, они копали грядки.

Мы позвонили в парадную дверь – нам открыл человек в строгом темно-сером костюме, он молча выслушал объяснения Холмса о цели нашего визита.

– Очень хорошо, господа. Вам придется подождать.

Он провел нас в здание и оставил в аскетичном вестибюле, обитом деревянными панелями, на стенах лишь несколько изрядно потемневших портретов – разобрать, что на них изображено, было почти невозможно, – а также серебряный крест. Вглубь здания уходил длинный коридор, я увидел несколько дверей. Наверное, по другую сторону располагались классные комнаты, но никаких звуков изнутри не доносилось. Заведение больше походило на монастырь, нежели на школу. Затем слуга – если это был слуга – вернулся и привел с собой круглолицего коротышку, которому на каждый шаг своего спутника приходилось делать три, и такие серьезные усилия вызывали у него одышку. Все во вновь прибывшем наводило на мысль о кругах. Формами он напомнил мне снеговика из Риджентс-парка: голова его была одним шаром, тело другим, а лицо отличалось удивительной простотой, с морковкой вместо носа и угольками вместо глаз. Лет сорока, лысоватый, пучки темных волос спадают на уши. Одет как священник, картину довершал пасторский воротник – еще один круг. Подойдя к нам, он засиял и приветственно распростер руки:

– Господин Холмс! Какая честь! Разумеется, сэр, я читал о ваших подвигах. Лучший детектив-консультант Англии – у нас, в «Чорли Гранж»! Какая чудесная новость! А вы, должно быть, доктор Ватсон. Ваши рассказы мы читаем в классах. Мальчишки от них в полном восторге. Они просто не поверят, что вы здесь. Может быть, у вас найдется время поговорить с ними? Впрочем, что это я гоню лошадей? Уж вы меня извините, господа, просто не могу сдержаться. Я – преподобный Чарльз Фицсиммонс. Воспер сказал мне, что вас привело сюда серьезное дело. Господин Воспер помогает управлять этим заведением, а также преподает математику и чтение. Пожалуйста, пройдемте в мой кабинет. Я познакомлю вас с женой… Может быть, выпьете чая?

Мы прошли за человечком по второму коридору и вошли в комнату – слишком большую и холодную и оттого неуютную, хотя вдоль стен тянулись книжные полки, а возле камина стоял диван и несколько стульев. Заваленный бумагами большой стол располагался так, чтобы через венецианские окна видеть лужайку, а за ней – фруктовый сад. В комнате было еще холоднее, чем в коридоре, хотя огонь в камине горел. Красное мерцание и запах тлеющих углей создавали иллюзию тепла, но именно иллюзию. По окнам молотил дождь, капли стекали по стеклу. Поля совершенно обесцветились. День едва перевалил за середину, но было полное ощущение сумерек.

– Дорогая! – воскликнул хозяин. – Это господин Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Им нужна наша помощь. Господа, познакомьтесь: моя жена Джоанна.

В самом темном углу комнаты в кресле сидела женщина и держала на коленях книгу в несколько сот страниц. Если это была госпожа Фицсиммонс, вместе они составляли весьма странную пару – она отличалась высоким ростом и при этом была, как мне показалось, на несколько лет старше мужа. На ней было старомодное сатиновое платье, абсолютно черное, оно поднималось до самой шеи и плотно облегало руки, плечи были отделаны бисером. Волосы стянуты узлом на затылке, пальцы длинные и тонкие. Будь я мальчишкой, детская фантазия вполне могла бы нарисовать образ ведьмы. Вид этой пары навел меня на не вполне достойную мысль: понятно, почему Росс решил отсюда сбежать. На его месте я вполне мог бы поступить так же.

– Выпьете чая? – спросила дама. Голос был тонкий, как и она сама, а выговор нарочито рафинированный.

– Мы не будем причинять вам неудобств, – ответил Холмс. – Как вы знаете, нас привело сюда весьма срочное дело. Мы ищем мальчика, беспризорника, нам известно только, что его зовут Росс.

– Росс? Росс? – Его преподобие напряг память. – Да! Бедняга Росс! Мы давно его не видели, господин Холмс. Прежде чем попасть к нам, он как следует хлебнул лиха, как, впрочем, многие из наших подопечных. Он пробыл у нас недолго.

– Это трудный и своенравный ребенок, – вмешалась его жена. – Не желал подчиняться правилам. В итоге разлагал остальных. Ничего не хотел слушать.

– Дорогая, не нужно сгущать краски. Но правда такова, господин Холмс, что у него не было ни капли благодарности за всю нашу помощь и вписываться в наш образ жизни он не намеревался. Он провел у нас всего несколько месяцев, потом сбежал. Прошлым летом, в июле или августе. Надо посмотреть бумаги, тогда скажу точно. А почему вы его ищете, можно узнать? Надеюсь, он не пошел по кривой дорожке?

– Не беспокойтесь. Просто несколько дней назад в Лондоне он был свидетелем кое-каких событий. И мне надо знать, что именно он видел.