Эва Бьёрг Айисдоттир
Скрип на лестнице

Полная версия

Серия «Скандинавский нуар»

Eva Björg Ægisdóttir

MARRIÐ Í STIGANUM

Перевод с исландского Ольги Маркеловой

В книге присутствуют упоминания социальных сетей, относящихся к компании Meta, признанной в России экстремистской, и чья деятельность в России запрещена.

© 2018 Eva Björg Ægisdóttir

© Маркелова О., перевод, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Она видит его далеко не сразу – сперва только слышит. Когда он поднимается, ступеньки скрипят. Шаг за шагом, осторожно. Он старается ступать мягко, не хочет никого разбудить – пока что. Если бы по ступенькам ночью вот так же поднималась она, она дошла бы до конца лестницы бесшумно. А он так не может. Ему ступеньки не знакомы так же, как ей, он не знает, куда лучше ставить ногу.

Она снова крепко, до боли зажмуривает глаза. Дышит глубоко, ровно. Надеется, что он не услышит, как колотится ее сердце: так быстро оно бьется только у человека, который не спит. Не спит и при этом очень боится. Она помнит, как папа дал ей послушать свое сердце. Он побегал вверх-вниз по лестнице раз, наверное, сто, а потом позвал ее: «Слушай, – сказал он. – Слушай, как быстро сейчас бьется сердце. Это оттого, что, когда мы двигаемся, организму требуется больше кислорода, и сердце старается обеспечить его», – объяснил он. А она сейчас лежит неподвижно – и все же сердце у нее бьется сильнее, чем тогда у папы.

Он приближается к ней.

Звук, который издает последняя ступенька, знаком ей – точно так же как шорох ветра на крыше и скрип двери внизу, когда мама приходит домой. Под веками у нее возникают крошечные звездочки. Они кружатся перед ней – так непохоже на небесные звезды, которые движутся лишь изредка, да и то, если очень долго за ними наблюдать. Если повезет. А ей как раз не везет. Она вообще невезучая.

И вот она ощущает, как он встал над ней. Его дыхание – пыхтение, как у старика. До ее ноздрей долетает запах сигарет, и она понимает: стоит ей только поднять взгляд – и она увидит темно-серые глаза. Она машинально чуть-чуть натягивает одеяло, чтобы лучше спрятать лицо. Но сама она спрятаться не может. Вероятно, как раз это маленькое движение ее и выдало: он понял, что она не спит, а только притворяется. Как будто это важно.

Это вообще никогда не бывало важно.

* * *

Эльма не боялась. Но чувство было похожее: ладони вспотели, сердцебиение участилось. Также нельзя было сказать, что она нервничает. Нервничала она, когда ей надо было говорить на публике: тогда она краснела – и не только лицом (тогда красноту можно спрятать под слоем пудры), но и на груди и шее. Эти красные пятна были отчетливо видны.

Когда Эльма в десятом классе пошла на свидание с Видаром, она нервничала. Пятнадцатилетняя девчушка с пятнами на груди и слишком накрашенными глазами, которая украдкой выбралась вон из дому и надеялась, что родители не услышат, как за нею закрывается входная дверь. Она подождала его на углу улицы, и оттуда он забрал ее. Он сидел на заднем сиденье: сам был еще слишком молод, чтобы сидеть за рулем, – машину вел его друг. Они недолго ехали и едва успели перекинуться парой слов, как Видар прижался к ней и засунул свой язык ей в рот. Она раньше не целовалась, ей казалось, что этот язык большой и наглый, но она терпела. Друг вел себе машину, а они целовались – и она замечала, что он порой подглядывает за ними в зеркало заднего вида. Она позволила Видару щупать ее, но только в одежде, и притворилась, что ей нравится. Они тогда ехали по той же самой улице, по которой она ехала сейчас: в динамиках «Лайфхаус», в багажнике сабвуфер. «There’s nothing else to lose, there’s nothing else to find»^[1]. Вспомнив прошлое, она содрогнулась.

Перед родительским домом тротуар потрескался. Она припарковала машину и какое-то время смотрела на эти трещины, представляла, как они становятся все глубже, все шире, пока ее «Вольво» в конце концов не поглощают зыбучие пески. Эти трещины были там со времен ее детства. В ту пору они, конечно, были меньше, но ненамного. А в синем доме напротив жила Силья, и они с ней часто играли на тротуаре. В одной из их игр самая большая трещина была гигантским ущельем, полным раскаленной лавы и языков пламени, которые тянулись к ним.

Сейчас в синем доме – который был больше не синий, а белый – жила семья с двумя мальчиками. Оба были светловолосые, со стрижкой как у маленьких принцев Валиантов. А где живет Силья, она не знала. В последний раз она разговаривала с ней года четыре назад. Или больше.

Она вылезла из машины и зашагала по направлению к дому. Перед тем как открыть дверь, она бросила взгляд на трещины на асфальте. Сейчас, более двадцати лет спустя, кануть в них казалось не такой уж плохой мыслью.

Несколько недель спустя

Проснулась Эльма от ветра. Долго лежала, глядя в белый потолок своей квартиры, и слушала завывание за окном. Когда она наконец вылезла из кровати, время было уже не раннее, и она едва успела машинально накинуть одежду и выбежать вон из дому, прихватив с собой банан, покрытый коричневыми пятнами. Едва она вышла, резкий холодный ветер тотчас принялся щипать ей щеки. Она застегнула куртку, надела капюшон и поспешила вперед. Тротуар в темноте освещали уличные фонари, и после ночного мороза весь асфальт искрился. Скрип ее шагов отдавался эхом в тишине: в то поздненоябрьское субботнее утро прохожих на улице почти не было.

Всего несколько минут назад вышла она из тепла квартиры и уже дошла до светло-серого здания, в котором находилась полиция города Акранеса. Эльма взялась за холодную дверную ручку и постаралась дышать ровно. Зайдя внутрь, она оказалась у столика дежурной, за которым пожилая женщина разговаривала по телефону. Ее светлые волосы были растрепаны, а лицо загорелое, как будто дубленое. Она выставила вверх указательный палец с красным маникюром, тем самым веля Эльме подождать.

– Йоуи, родной, я ему передам. Я понимаю, что мириться с этим нельзя, но в полицию на такое не заявляют, это же бродячие коты, так что я бы посоветовала тебе позвонить в ветеринарные службы… Йоуи… – Женщина слегка отдалила трубку от уха и послала Эльме извиняющуюся улыбку. – Ну, родной, я ничем не могу помочь. В следующий раз окно закрывай, когда в магазин выходишь… Да, я понимаю, что эти марокканские ковры стоят сумасшедших денег… Ну, Йоуи, мы с тобой позже побеседуем. До свидания, родной. – Она положила трубку и выдохнула: – На Нижнем Мысу от этих бродячих кошек просто спасу нет! Тот мужичок вышел на пару минут в магазин, а окно оставил открытым, – и к нему залез какой-то котяра, напустил лужу и навалил кучу прямо на старый ковер в гостиной! Не повезло мужичку. – Женщина покачала головой. – Но довольно об этом… Тебе я чем могу служить, милая моя?

– Да, здравствуйте. – Эльма откашлялась и вспомнила, что зубы она сегодня не чистила. На языке у нее до сих пор ощущался вкус банана. – Меня зовут Эльма. У меня назначена встреча с Хёрдом.

– Да, я тебя знаю, – ответила женщина, встала и подала Эльме руку. – Меня зовут Гвюдлёйг, но можно называть сокращенно: Гюлла. И ради бога, проходи в помещение. Куртку снимать не надо. Здесь в вестибюле ужасно холодно, я уже которую неделю жду, пока нам починят батарею, но у нашей полиции на такую роскошь явно средств не хватает, – устало проговорила она. – Как поживают твои родители? Они, наверное, рады, что ты вернулась в родной дом. Таков уж наш Акранес: здесь лучше всего на свете, и многие возвращаются сюда, когда понимают, что в столице жить не слаще. – Эту тираду Гюлла выпалила единым духом, без пауз. Эльма терпеливо ждала, пока она закончит.

– Они хорошо живут, – ответила она, как только получила возможность вставить слово. При этом она пыталась вспомнить, не была ли знакома с Гюллой раньше. С тех пор как она пять недель назад переселилась в Акранес, она постоянно попадала в такие ситуации: совершенно незнакомые люди останавливали ее на улице и заговаривали с ней. Чаще всего оказывалось достаточным просто кивать и улыбаться.

– Ах, прости, я так много болтаю, но ничего, ты привыкнешь. Ты меня, конечно, не помнишь, а ведь мы были соседями по подъезду, когда ты была еще девчушкой шести лет. Я помню, какая ты была хорошенькая, когда в первый день пошла в школу – с таким большим портфелем на спине, – продолжила Гюлла и рассмеялась.

– Да… об этом я кое-что припоминаю – то есть о портфеле, – произнесла Эльма. Она смутно увидела перед внутренним взором эту желтую махину, которую прицепили ей на спину и которая составляла, наверное, четверть ее собственного тогдашнего веса.

– И вот ты вернулась, – улыбнулась Гюлла.

– А то как же! – сконфуженно ответила Эльма. Такого сердечного приема она не ожидала.

– Ну, наверное, я лучше провожу тебя прямо к Хёрду, он предупредил, что он тебя ждет. – ИГюлла жестом позвала Эльму за собой. Они прошли по застеленному линолеумом коридору и остановились у двери с маленькой металлической табличкой, на которой было выгравировано: «Хёрд Хёскульдссон».

– Насколько я знаю Хёрда, сейчас он нас не слышит, потому что нацепил наушники и слушает радио. Когда он работает – у него постоянно на ушах этот аппарат, прямо не знаю, как так можно. – Гюлла вздохнула, а затем громко постучала в дверь. Не дожидаясь ответа, она сама открыла.

За письменным столом сидел человек и сосредоточенно смотрел на экран компьютера перед собой. Наушники были как раз там, где и предполагала Гюлла. Заметив движение, тот человек поднял глаза и поспешил вынуть устройства из ушей.

– Здравствуй, Эльма, добро пожаловать, – сказал Хёрд с дружеской улыбкой на лице. Он встал и подал ей руку через стол, а потом предложил сесть. Ему было уже хорошо за пятьдесят, волосы тронуты сединой, и неприбранные седые пряди обрамляли его вытянутое лицо. Эльма заметила, что пальцы у него были изящные, а ногти ухоженные. Она представила себе, как он по вечерам сидит дома перед телевизором и орудует пилкой. Она непроизвольно спрятала свои собственные руки в коленях, чтобы не были видны обкусанные ногти.

– Стало быть, ты решила вернуться домой, в Акранес, нам всем на радость, – сказал он, глядя на нее, и откинулся на стуле, скрестив пальцы на груди.

– Ну, можно сказать и так, – ответила Эльма и выпрямила спину. Она вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которую вызвали к директору школы за какую-то провинность. Она ощутила, как щеки у нее запылали, и стала надеяться, что он этого не заметит. Хотя это было маловероятно: утром она не оставила себе времени на то, чтобы нанести макияж, и сейчас румянец ничто не скрывало.

– Я знаю, что в Рейкьявике ты работала в полиции в отделе расследований; у нас так удачно сложилось, что один сотрудник как раз собрался попробовать подняться по карьерной лестнице в столице, так что ты попадешь, так сказать, на его место. – Он наклонился вперед и подпер щеку рукой. – Должен признаться: когда мне позвонил твой отец, я удивился. Прости за любопытство – но что именно сподвигло тебя вернуться, после пяти лет в Рейкьявике?

– Ну, наверное, я просто по Акранесу соскучилась, – ответила Эльма, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно убедительнее. – Я уже давно подумывала вернуться, – добавила она. – У меня же здесь вся родня. А потом здесь продавалась квартира, которая мне понравилась, вот я и подумала: «Надо брать!» – Она улыбнулась, надеясь, что такой ответ устроит собеседника.

– Понимаю. – Хёрд спокойно кивнул, но потом продолжил: – Скорее всего, мы не сможем предложить тебе такие же условия или такой же темп, как в столице, но я тебе гарантирую: хотя Акранес на первый взгляд кажется тихим городком, у нас тут хлопот хватает. Под поверхностью здесь таится много чего, так что скучать тебе не придется. Заманчиво, да?

Эльма кивнула, не понимая, всерьез он говорит или нет. На ее собственный взгляд Акранес и был именно таким тихим городком, каким казался на первый взгляд.

– Как тебе наверняка известно, я начальник отдела расследований, а значит, работать ты будешь под моим руководством. Здесь дежурства суточные, одновременно дежурят четверо полицейских, и у каждого дежурства есть старший. А еще в Акранесе располагается центральный отдел расследований по всей Западной Исландии. У нас дежурства обычные, дневные, как ты привыкла в столице. Давай, я быстренько покажу тебе наши рабочие места? – Он встал, открыл дверь и пригласил Эльму с собой.

Здание полиции в Акранесе не отличалось от зданий полиции в Рейкьявике – только здесь все было более малого масштаба. Здесь господствовала такая же казенная обстановка, как и в других государственных учреждениях. Пол был застелен светло-коричневым линолеумом, на окнах были белые жалюзи и светлые шторы. В кабинетах красовалась мебель из светлой березы. Хёрд указал ей на четыре камеры в дальнем конце здания. «Одна из них сейчас занята: вчера кто-то очень бурно провел вечер, но я надеюсь, что этот бедолага сейчас проснется, и его можно будет отпустить домой», – сказал он, украдкой улыбаясь, поглаживая густую ухоженную щетину у себя на подбородке. Он распахнул пустующую камеру, похожую на камеры в столице: маленькую вытянутую каморку с односпальной койкой.

– Ничего интересного: они везде одинаковые, – сказал Хёрд.

Эльма кивнула. Она часто видела такие же камеры в Рейкьявике: серые стены да жесткие койки, на которых никому не хотелось ночевать больше одного раза. Она пошла за Хёрдом в коридор, где начинались кабинеты. У одной двери Хёрд остановился, открыл и велел ей войти. Она подчинилась и окинула кабинет взглядом. Стол был маловат, но там было место для компьютера и всех других необходимых ей вещей. У стола были запирающиеся ящики, а в его дальнем конце помещался цветочный горшок. К счастью, рос в нем какой-то кактус, не требующий особого ухода. Хотя она однажды умудрилась и кактус загубить.

– А вот это будет твоя камера, – пошутил Хёрд. – На днях Гюлла отсюда все убрала. Пьетюр, твой предшественник, оставил после себя целую кучу документов и всякого мусора, но, я думаю, к понедельнику все будет готово.

– Выглядит отлично. – Эльма улыбнулась Хёрду. Она подошла к окну и выглянула. От стекла веяло холодом, и по ее рукам забегали мурашки. Напротив здания полиции стояли жилые дома. Унылые, грустные. В детстве она играла в подвалах этих самых домов. Коридоры там были большие, пустынные, воздух в них спертый, и пахло резиной, потому что в подвале для велосипедов хранились автомобильные шины. Просто отменное место для детских игр.

– Ну, вот, собственно, и все, – сказал Хёрд, потирая руки. – А давай посмотрим, может, там уже и кофе сварили? Должна же ты выпить хотя бы одну чашечку кофе перед тем, как пойдешь домой.

Они вошли в кафетерий. За маленьким столиком сидел мужчина, который представился как полицейский Каури. Он сообщил, что другие дежурные все уехали на вызов: в многоквартирном доме на всю ночь до утра затянулось шумное застолье, к неудовольствию соседей.

– Ты еще почувствуешь, как же хорошо вырваться из столичной толчеи к нам, в глушь, – сказал он спустя некоторое время. Когда он улыбался, вокруг его темных глаз образовывались морщинки – лишь черные зрачки посверкивали. – Правда, теперь у нас тут больше не глушь, сейчас наш городок, что называется, переживает подъем. Дома продаются как горячие пирожки. Все хотят в Акранес – вот оно как! – Он громко рассмеялся.

– Во всяком случае, для меня это будет какое-то разнообразие, – ответила Эльма, не в силах удержаться от улыбки: когда этот человек смеялся, он был так похож на персонажа какого-нибудь мультфильма!

– Хорошо, что ты войдешь в наш коллектив. Сказать по правде, мы переживали, что Пьетюр уходит, он же в нашем полицейском управлении самый опытный. Но после десятков лет работы ему захотелось перемен: у него появилась жена в столице, а дети – те оба уже выросли и уехали. – Хёрд налил в две чашки кофе, и одну подал ей. – Ты пьешь с молоком или с сахаром? – спросил он, выставляя на стол фиолетовый молочный пакет.

Когда Эльма снова вышла на улицу, уже немного рассвело, но уличные фонари еще горели. Сейчас машин на улицах стало больше, ветер утих. Со времен ее детства Акранес изменился. Город разросся, жителей стало больше, – но все же она ощущала, что на самом деле все как прежде. Акранес оставался маленьким городком – всего примерно семь тысяч жителей, – и изо дня в день тебя встречали одни и те же лица. Когда-то эта мысль казалась ей невыносимой. Словно мир пытался удержать ее в заточении в крошечном пузырьке воздуха, когда вокруг столько всего другого. А сейчас впечатление от этой мысли было прямо противоположным. Эльма ничего не имела против того, чтобы снова влезть в пузырик и забыть про мир вокруг него.

Шла она медленно, понимая, что дома ей предстоит целая куча дел. Она все еще обустраивалась в квартире, во владение которой вступила только в прошлые выходные. Располагалась квартира в небольшом доме: восемь квартир на двух этажах. В детстве Эльмы на том месте не было домов. Там был большой луг и иногда лошади, которых Эльма угощала старым хлебом. А сейчас там был целый новый район: и многоквартирные дома, и частные, – и даже детский сад. Ее собственная квартира была на цокольном этаже, а перед ней – большая терраса. Подъездов было два: по четыре квартиры на подъезд, но Эльма толком не успела познакомиться ни с кем из соседей. Однако она знала, что в квартире напротив живет молодой парень, которого она пока не видела, а выше этажом живет Баурд – мужчина в летах, председатель домового комитета, и бездетные супруги средних лет: те дружелюбно кивали ей при встрече.

Вся неделя ушла на покраску стен, и сейчас большая часть мебели была расставлена по местам. Мебель и утварь происходили из разнообразных случайных мест. Много всякой всячины она нашла на барахолке: старый сундук с резным цветочным узором, торшер с пожелтевшим абажуром, четыре кухонных стула, которые она сейчас расставила у старого стола, происходившего из родительской гостиной. Ей показалось, что в квартире стало уютнее, но, когда в гости заглянула мать, ее выражение лица дало понять, что это отнюдь не так. «Но, Эльма, у тебя же тут все такое… цветастое, – сказала она, и в ее голосе слышались ноты обвинения. – А куда делась вся мебель из старой квартиры? Она же была такая красивая, изысканная».

Тогда Эльма пожала плечами и, притворяясь, что не видит выражения лица матери, небрежно бросила, что продала всю мебель, когда уезжала из столицы. «Надеюсь, тебе хотя бы заплатили за нее прилично», – ответила на это мать, а Эльма лишь улыбнулась: на самом деле это было далеко от истины. А окружение этих старых вещей ей нравилось. Это все были вещи или хорошо знакомые ей, или обладающие, в ее представлении, интересной «биографией».

– Здравствуйте, – сказал Баурд, тот мужчина в летах, живущий выше этажом. Эльма была настолько погружена в свои мысли, что не сразу заметила его. Он стоял перед домом и притаптывал ногой отставшую тротуарную плитку перед подъездом.

– Здравствуйте. – Эльма вежливо кивнула.

– Вы не забыли, что завтра вечером собрание? – произнес он, когда она проходила мимо него.

– Собрание? – Эльма развернулась и вопросительно посмотрела на него.

– Ну, общее собрание жильцов. Эти плитки надо привести в порядок, они тут все поотставали. Нам поступило предложение насчет работ, и мы будет голосовать по этому вопросу, – пророкотал он, хмуро посмотрев на нее. Взгляд у Баурда был колючий, и он всегда зорко следил за всеми жильцами со своего балкона. Родители рассказывали Эльме, что его жена несколько лет назад умерла после долгой болезни. На протяжении недели, которая минула с тех пор, как Эльма въехала в эту квартиру, Баурд при любой возможности сообщал ей сведения о всяческих правилах, знание которых требовалось от владельцев квартир. Не оставлять личные вещи на лестничной клетке, даже на пару часов. По очереди пылесосить и протирать пыль в подъезде каждые две недели. А имена жильцов на почтовых ящиках и возле домофона должны быть напечатаны строго определенным шрифтом определенного размера. На палисадник распространялись те же правила, что и на подъезд: в нем не должно было находиться ничего несогласованного. Так что требовалось специально обсудить, какие вазоны закупить, чтобы поставить перед обоими подъездами, а также какие цветы в них посадить.

– Да, точно. Я не забуду, – радостным тоном проговорила Эльма, а про себя выругалась. Это собрание совсем вылетело у нее из головы – она бы лучше потратила воскресный вечер на что-нибудь другое. Два дня назад Баурд постучался к ней в дверь и дал ей распечатанную повестку собрания, вместо того чтобы просто бросить ее в почтовый ящик: очевидно, он боялся, что там про нее забудут.

До переезда она много лет жила со своим парнем, Давидом, в Западном районе Рейкьявика. Их квартира располагалась в районе Мелар, на втором этаже трехэтажного дома, и была маленькой, но уютной. Ей очень не хватало высокой рябины за окном. Это дерево в окне было как картина в раме, которая в зависимости от времени года меняла цвет. Лето было насыщенно-зеленым, осень красно-оранжевой, а зима – бурой или белой. Она скучала по той квартире – а больше всего скучала по Давиду.

Она остановилась у дверей, достала телефон и набрала СМС. Затем стерла его и снова написала то же самое. Некоторое время постояла неподвижно, а потом набрала номер Давида. Она знала, что толку от этого не будет, но, не раздумывая долго, отправила сообщение и вошла в квартиру.

* * *

В тот субботний вечер в зале самого популярного в городе ресторана все места были заняты: ведь больше людям было почти некуда пойти. Магнея выпрямила спину и оглядела публику вокруг себя. Она знала, что сегодня выглядит особенно хорошо. Черная комбинация плотно облегала тело, и мало кто мог отвести глаза от ее декольте. Она встретила взгляд Бьяртни напротив – и этот взгляд давал понять, что сулит этот вечер. Хотя лучше уж сидеть за столом с Бьяртни один на один, чем рядом со свекром и свекровью.

Они отмечали: Бьяртни наконец примет руководство фирмой от отца. Он работал там с тех пор, как закончил учебу в политехническом колледже, и, хотя этой фирмой владела его родня, все свои должности он заслуживал только собственным трудом. Он вкалывал с утра до ночи, и по вечерам, и в выходные, и несколько лет фактически руководил фирмой наравне с отцом. А сейчас он наконец принимает руководство уже официально. У него удвоилась зарплата – но вместе с ней и ответственность. Впрочем, сегодня вечером он собрался отдохнуть.

Официант принес бутылку красного вина и налил в бокал Бьяртни крошечную каплю. После того как Бьяртни попробовал вино и оценил его, официант разлил вино по бокалам, а бутылку оставил на столе.

– Так выпьем за нашего Бьяртни, – Хендрик, его отец, поднял бокал, – и за его неутомимое усердие. Сейчас его послужной список пополнился должностью директора фирмы, и мы – его родители – несказанно гордимся им, как, впрочем, и всегда.

Они чокнулись бокалами и пригубили дорогое вино. Магнея старалась, чтобы глоток получился маленьким и за крашеные алые губы попало лишь несколько капель.

– Я бы нипочем не оказался там, где я нахожусь сейчас, если бы рядом со мной не находилась эта прекрасная женщина, – произнес Бьяртни, с не вполне четкой дикцией. Пока они ждали его родителей, он выпил виски и, как и всегда после крепких напитков, быстро захмелел. – Я даже сосчитать не могу, сколько раз поздно приходил домой, потому что задерживался на работе, и ни разу, ни одного-единственного разу моя милочка не пожаловалась, хотя у нее тоже хлопот много. – Он взглянул на жену мечтательными глазами, а она послала ему через стол воздушный поцелуй.

Хендрик с довольным видом посмотрел на Аусу, но она не улыбнулась в ответ и быстро отвела взгляд с выражением недовольства на лице. Магнея про себя вздохнула. Она уже оставила все попытки завоевать расположение свекрови, – да, впрочем, со временем и перестала к этому стремиться. Сначала, когда они с Бьяртни только начали жить вместе, она старалась получше познакомиться с нею. Она прилагала усилия, чтобы, когда свекор и свекровь приходили в гости, ее дом был безупречен, пекла пироги и всячески пыталась понравиться – но все впустую. От Аусы она получала лишь все то же недовольное выражение, говорившее о том, что пирог пересушен, в ванной кафель неярко блестит или пол плохо вымыт. Что бы она ни делала – все равно она была недостаточно хороша для Бьяртни.

– Как в школе, Магнея? Ребятишки не проказничают? – спросил Хендрик. Его отношение к Магнее было абсолютно не таким, как у его супруги: она была ему симпатична. Возможно, в этом крылась одна из причин, почему Ауса ее недолюбливала. Хендрик при каждой возможности прикасался к Магнее, приобнимал за плечи или талию, целовал в щеку. В отличие от своей субтильной супруги, он был крупным и славился в Акранесе своей беспардонностью в бизнесе. У него была очаровательная улыбка, которую унаследовал и Бьяртни, и мощный, слегка грубоватый голос. С годами его лицо стало грубым и красным от регулярных возлияний. Ивсе же Магнее он был приятнее, чем Ауса, так что она не противилась его заигрываниям, тем более что выглядели они весьма невинно.

– У меня они обычно ведут себя хорошо, – ответила Магнея и улыбнулась ему. Тут подошел официант, чтобы принять у них заказы.

Вечер протекал гладко: Бьяртни с Хендриком беседовали о работе и о футболе, Ауса сидела молча, погрузившись в свои мысли. Магнея время от времени посылала отцу с сыном улыбки, порой вставляла в их разговор словечко, но в основном сидела молча, как Ауса. Поэтому она очень обрадовалась, когда вечер подошел к концу и они вышли из ресторана. На улице под тонкое пальто прокрался прохладный ночной воздух. Она взяла Бьяртни под руку и прислонилась к нему.

Остаток вечера они провели вдвоем.

И лишь когда Бьяртни заснул рядом с ней – из глубин ее памяти всплыло лицо. Она так и видела перед собой эти темные глаза, которые встретили ее, пока она обводила взглядом ресторан. Иеще долго она лежала в ночи без сна и силилась отогнать воспоминания, которые вставали перед ней как живые, стоило ей только закрыть глаза.

Акранес 1989

Папа много дней не возвращался домой, она уже перестала и спрашивать о нем. Когда она спрашивала, маме это не нравилось. И она поняла, что он не вернется. Много дней она наблюдала, как приходят и уходят разные люди, разговаривают друг с другом. Но ей никто ничего не говорил. Они глядели на нее, гладили по голове, но избегали смотреть ей в глаза. Но судя по тому немногому, что она услышала, ей не составляло труда догадаться, что произошло. Она знала, что в тот день, когда папа ушел из дому, он вышел в море на своей лодке. Она слышала, как вокруг говорят о катастрофе и шторме. Шторме, забравшем папу.

В ту ночь, когда он пропал, она вскочила оттого, что ветер громыхал железными листами на крыше, словно пытаясь оторвать их. Ей снился папа: живехонький, улыбающийся, с капельками пота на лбу. В точности как когда-то летом, когда он пригласил ее покататься на лодке. Перед сном она думала о нем. Папа как-то сказал ей, что если вечером перед сном думать о чем-нибудь хорошем, то и сны будут хорошими. Поэтому она и думала о папе: ничего лучше она и представить не могла.

Прошло много дней, и люди перестали заходить. В конце концов остались лишь они вдвоем с мамой. И мама ничего ей не отвечала, сколько бы она ни расспрашивала. Она лишь говорила что-то невпопад, отмахивалась, велела пойти на улицу поиграть. Порой мама сидела, уставившись в окно на море, и очень много курила. Гораздо больше, чем раньше. Ей хотелось сказать маме что-нибудь приятное, например, что папа просто заблудился и непременно найдет дорогу домой. Но она не смела: боялась, что мама будет сердиться. Поэтому она молчала и вела себя как послушная девочка: уходила играть, когда ей велели, старалась говорить как можно меньше, а дома пыталась пореже попадаться маме на глаза, чтобы не огорчать ее.

А тем временем живот у мамы все увеличивался.

* * *

Собрание жильцов вечером накануне затянулось. И не из-за большого количества вопросов, требовавших обсуждения, а из-за того, что все болтали, вместо того чтобы говорить по делу. Голосование провели лишь под конец собрания, а уйти, пока оно не закончится, Эльма не могла. Согласовали, кто будет заниматься ремонтом, а это значило, что взносы на общедомовые расходы временно повышались на десять тысяч крон. Вообще-то Эльма хотела проголосовать против этого ремонта, но не посмела, потому что большинство проголосовало за. Очевидно, эти плитки надо было срочно укрепить. А ей не хотелось, чтобы ее жизнь в новом доме начиналась с того, что она противопоставила бы себя другим жильцам. К тому же ее голос все равно составлял абсолютное меньшинство и ни на что не влиял.

После собрания она решила лечь в постель и поспать – это было бы самым разумным. Но она побродила бесцельно из комнаты в комнату и решила лучше заняться покраской гостиной: ведь она с самого переезда так и не прикасалась к банкам с краской. Поэтому заснула она очень поздно – смертельно уставшая и с пятнами краски на руках.

И вот она сидит за своим новым письменным столом в новом кабинете, и глаза у нее слипаются.

Она наклонилась вперед и бездумно уставилась на экран перед собой. Ей вспомнилась эсэмэска, которую она послала Давиду. Она представила себе, как он открывает ее, слегка улыбается и пишет ответ. Но это были лишь мечты: она прекрасно знала, что отвечать он не станет. Она на миг закрыла глаза и ощутила, как ее дыхание участилось и стало более поверхностным. Снова это давящее чувство – как будто стены со всех сторон смыкаются вокруг нее. Она сосредоточилась на дыхании.

– Хм-хм!

Она открыла глаза. Перед ней стоял человек, он протягивал ей руку: «Сайвар». Эльма быстро очнулась и пожала его большую ладонь. Она была на удивление мягкой.

– Я вижу, тебе кабинет выделили, – улыбнулся ей Сайвар. Одет он был в джинсы темного цвета и футболку, из-под которой виднелись волосатые предплечья; от него исходил слабый запах одеколона. Волосы у него были темные, на подбородке густая щетина. Его массивные брови и грубые черты лица заставляли предполагать, что он живет в какой-нибудь пещере вместо дома.

– Да, отличный кабинет. Просто замечательный, – ответила она, убирая с лица светлую прядку.

– Ну как, тебе нравится у нас в глуши? – спросил Сайвар, по-прежнему улыбаясь. Наверное, он и был тем другим сотрудником отдела расследований, о котором упоминал Хёрд. Эльма знала, что он с двадцатилетнего возраста работал в полиции города Акранеса. Но она не помнила, чтобы видела его, когда сама раньше жила здесь – а ведь он от силы на пару лет старше нее. В Акранесе было всего две школы-десятилетки и один техникум. Из-за небольших размеров города все сверстники непременно должны были когда-нибудь встречать друг друга. По крайней мере, так считала Эльма.