Эвелина Телякова
Красный лёд
Тринадцать дней. Заветное число. Они и покажут, что на самом деле его жена скрывает под ненавистью.
Глеб знал, зачем ей этот притворно-ласкающий взгляд. Его не волновал откровенный флирт. Все это глупости. Она думает, что играет с ним, и надеется выиграть. Но тут его шахматная доска, его правила. Она идет королевой и толкает себя на шах против собственного короля.
Если она не отступит… он поставит ей мат. Он тоже умеет злиться.
Ресторанчик почти опустел. Завтра выход, и был отдан приказ расходиться.
Серафима уже пятый раз танцевала с одним итальянцем. Он настаивал, и она уступила. Впервые с начала злосчастной поездки она чувствовала себя нужной. Пусть это был и совсем незнакомый ей чужестранец. Танец закончится, и они разойдутся по своим спальням, распрощавшись уже навсегда.
Пора по домам.
Сима оглянулась. Они остались одни. Гитарист, зевая, скрылся в темноте.
– Гуд бай! – обратилась она к итальянцу.
Тут он быстро защебетал ей на родном итальянском, а затем прижал к груди ее руку. Фразы получались страстные и мелодичные, точно он клялся ей в вечной любви.
– Инглиш! Плиз! Инглиш! – растерялась она.
Кажется, тот понял ее просьбу и затараторил на «инглише», так же скоро и неразборчиво, будто щелкнул скрытый переключатель языка. Слова выстреливали пулеметной очередью, а затем крошились в фильтре ее подсознания. Сима ничего не могла разобрать.
– Стоп! Сто-оп! Ай вонт гоу хоум! Хо-ум! – громко объяснила она ему, точно глухому. – Я устала и хочу домой!
– Но, но, но, но… – и снова засуетилась итальянская скороговорка.
Девушка не придумала ничего лучше, как вырвать руку. Но мужчина удержал ее. Вдобавок он вцепился в правый локоть Симы, грозя поцелуем.
Она в конец растерялась. Судорожно откапывая в памяти остатки знаний английского, Серафима проклинала себя за то, что не учила, как следует, иностранные языки. Она порывалась сказать ему нечто дерзкое, но не находила слов. Ругательства на русском странным образом только поощряли его нахальное поведение.
– Пью фачиле, амиччо! Куэста рагацца нон вуоле венирэ кон тэ! – послышало из-за спины.
Серафима не верила своим глазам: ее муж здесь!
Итальянец повернулся к высокому русскому. Они яростно заспорили. Вдруг итальянец трусливо повернул голову и резко отступил от девушки. Он раскланялся перед Глебом и бросился пожимать ему руку.
Сима нечего не понимала.
Иностранец скорым шагом покинул веранду. Конфликт был исчерпан.
– Что это было? Почему он ушел? – выговорила потрясенная девушка.
– А ты бы предпочла, чтоб он остался? – грозно развернулся он к девушке. – Ты вконец сдурела? Совсем не дорожишь головой?
– Это он меня схватил! Мы просто танцевали! – поспешила она оправдаться. – Я ничего…
– Пошли, – он сердито подтолкнул ее к выходу.
– Ты говоришь по-итальянски?
Он не ответил.
Молчание. И снова это сдавливающее уши молчание! Ее тошнило от недосказанности. Она сполна наелась всем этим за последние пару месяцев. И сейчас вновь ей приходилось дышать этим сладковато-гнилым запахом… ощущать этот безмолвный гнев.
– Что ты сказал ему? – вопрос раздавил тишину. – Болею туберкулезом? Или еще что похуже?
– Рассказал правду.
– Как не даешь мне развода и привез насильно, чтобы поизмываться? – съязвила она.
– Да, – холодно ответил мужчина.
От возмущения у Симы вытянулось лицо. Чувство благодарности за избавление от навязчивого ухажера сменилось колючим раздражением. Она уже сомневалась, испытывала ли радость, что в ресторан явился ее опостылый муж и сменил одно неприятное общество на свое, не более привлекательное.
– Чего ты добиваешься? – она еще раз попыталась вызвать его на откровенный разговор.
Ответа не последовало.
– Я знаю! Тебе просто не терпится испортить мне жизнь! За что ты меня так ненавидишь? Я тебя не люблю! Больше нет! Смирись! – крикнула она ему в спину.
Снова молчание.
Они подошли к бревенчатому двухэтажному домику.
Глухая ночь застелила равнину сплошным покрывалом непроглядного мрака. Взгляд тонул в вязкой смоле черноты. Под ногами едва просматривались ступеньки. Страшно было спускаться при ярком солнечном свете, а теперь…
Она радовалась про себя – тьма скрывала грызущий страх перед шаткой лестницей. Но ей вовсе не хотелось, чтобы супруг это заметил.
– Все, дальше я сама! – Серафима вцепилась в перила. – Не ходи за мной!
– Ты красиво танцуешь… – расслышала она сквозь чернильную пустоту.
– Что?.. – девушка застыла в пролете.
Ей послышалось. Ей показалось. Эхо? Воображение?
Ответа она не услышала.
Глава шестая
♫♫ Shiro SAGISU – Griffith’s Dream
Бегу по ступенькам. Ядовитый ужас заживо снедает тело. Нет сил терпеть. Что-то случилось! Я чувствую кожей – мелкие волоски встали дыбом.
Проклятый семнадцатый этаж! Бесконечные лестницы… Наверное, я бегу по замкнутому кругу ребристых ступенек, точно крыса в беговом колесе. Кто-то играется мной! Не иначе! Но мне совсем не до смеха.
Исчезла!.. Моя девочка… Что-то произошло, что-то очень плохое…
В мобильной трубке длинные гудки, а затем «абонент не доступен…» в тридцать седьмой раз. «Попробуйте перезвонить позднее», – бездушно советует мне электронный голос. Издевается. Черт бы его побрал!
Она пропала! О, Господи!
Почти двенадцать… Без пяти. Вышла из дому в десять вечера.
Болван! Зачем отпустил так поздно гулять с собакой? Одну… Нет, она была не одна, с Варягом! Золотистый ретривер – крупный пёс. С ним так просто не сладишь. Нужно всего двадцать минут… Их нет уже два часа!
Снова эти стонущие гудки… и опять «недоступен»…
Я сойду с ума! Никогда не было так страшно. Даже там, над пропастью, на высоте семь с половиной тысяч. Внутри что-то натягивается до предела, еще чуть и порвется. Это невыносимо! И тоска… Полнейшее смятение в тесном улье мозга, а в груди – лютая тоска… Словно горло заливают жидким азотом. Минус сто восемьдесят по Цельсию… Спазмы… Задыхаюсь!
Ступеньки закончились. Отпустили. Значит, кто-то там уже наигрался…
Практически вышибаю тяжелую парадную дверь. Сзади крик… Консьержка верещит, точно умалишенная. Или это я не в себе?
Парк через два дома. Парк. Мысленно я уже там, только, вот, ноги не поспевают.
Добегаю.
Еще лето, но в парке темно, и никто уже не гуляет.
В голове ужасный бедлам: много отвратительных предположений. Я цепенею. Не могу решить, в какую сторону лучше бежать. Она может быть где угодно. Много тропинок… слишком много!
Так. Стоп. Сосредоточься! Я должен сосредоточиться! Страхи потом! Главное сейчас – найти мою девочку! Ей нужна помощь!
Где обычно они гуляют? Варяг обожает полянку. Это чуть поодаль, слева от центральной аллеи.
Несусь туда.
Почему я не сразу сообразил, что их нужно срочно найти? Сидел себе, щелкал стрелкой мышки по монитору, и вдруг осознал. Будто дернуло. И вот я сломя голову несусь к полянке – небольшому клочку высокой травы среди дорожек из гравия.
Никого. Все холодеет внутри. Не знаю, где еще можно искать.
Мать твою!!!
Чертыхаюсь. В голос. Помогает.
Стряхиваю клешни паники с опухшего горла.
Нужно сконцентрироваться.
В сотый раз набираю заветный номер. Гудки… Начинаю представлять, как звучит мелодия звонка. Мне так хочется ее услышать!
Дорогая, умоляю тебя, возьми трубку!
Горячо молюсь. Шепотом.
Видимо, я заставил себя поверить, что слышу рингтон ее телефона, потому что… действительно расслышал его!
Бросаюсь на звук. Телефон… Знакомая песня…
Первый час… никого… город спит… Трель доносится издалека, но я легко угадываю направление. Секунд десять, и вот она, сумка.
Маленький рюкзачок. Все на месте: кошелек, телефон, плеер. Связка ключей. Вещи тут… значит, не ограбили.
Где же она?!
Тишина. Вой сирены с далекого шоссе… но вокруг ни звука. Вакуум…
Истошно ору во всю глотку. Выкрикиваю ее имя. Не знаю, зачем. Может, зову, чтобы услышала… или, скорее, ради себя, чтоб не рехнуться от ужаса.
Одна в черном парке. Ее похитили… Красавицу, умницу, мою невесту.
Трясутся руки. Обливаюсь холодным потом.
Чую всхлип. Не слышу. Чувствую. Огрызками здравого смысла.
Не помню, как отыскал ее тело. Помню, что не рыдается.
Ох, нет! Она жива… Господи, жива! Жива!!! Лицо в пыли… дышит, или если точнее, беззвучно всхлипывает. Вся в слезах. Плакать в голос закончились силы. Наскоро осматриваю туловище – кости целы, голова без ушибов. Юбка не порвана. Ее никто не трогал. Не похищал.
Тыльной стороной ладони стряхиваю со лба тяжелые бусины пота. Успел нафантазировать самое страшное… Больное воображение!
– Что, что случилось? – смахиваю испачканные локоны с ее лица. – Как ты?
Она порывается сказать, но вновь захлебывается слезами.
– Успокойся! Я рядом! Любимая, рядом! – прижимаю дрожащее тело к себе.
Домой. Нельзя ее тут допрашивать. Дома все расскажет.
Пытаюсь приподнять ее. Она слаба. Хватается за мою футболку. Силится выговорить слова.
– Потом объяснишь! Сейчас это неважно! Нам нужно домой, – уговариваю ее.
Хочу взять за руку, и ощущаю запах крови. Медный, теплый, гадкий. Ненавижу. Меня всегда мутило от него. Откуда кровь?
Ладони стерты об асфальт. Скорее всего, упала.
Ощупываю ноги. Она бессильно стонет. Колени содраны до мяса. Лежала здесь в грязи. Если инфекция попадет в открытую рану, начнется сепсис.
– Тебе нужно промыть ссадины, – как можно более спокойно говорю я ей.
– Ва… вар… ряг, – выдохнула она.
Лишь теперь осознаю, что пса не слышно. Сбежал, предатель! Ему положено защищать хозяйку, а он… трус! Мысленно кляну собаку.
Черт с ним! Вернется еще.
Бережно поднимаю рыдающую девочку. Кажется, ткань короткой юбки за что-то зацепилась. Оглядываюсь.
Не ткань, рука. В запястье врезался ремешок от поводка собаки.
– Милая, можешь сесть? Я сниму ремешок, – усаживаю на край бордюра, освобождаю руку.
Ремень. Варяг здесь? Рядом?
Зову собаку. Нет ответа. Только хриплый стон любимой.
Иду за поводком. Два, три метра. Пять метров. Около того. Светлый мешок посреди дороги. В темноте не разгляжу.
– Что за…? – отшатываюсь.
Объемистая туша мертвого животного растянулась через широкую тропу. В ней не осталось ничего от Варяга. Морда раскрошена на фрагменты. Не было одного глаза и носа. Грудина раздроблена, хребет перебил в двух местах. Корпус неестественно выгнулся через спину и скорее напоминал меховой набитый щепами вьюк, неаккуратно сброшенный с телеги, чем живое существо. Очень странно: крови почти не было. Шкура не порвалась. Но пес… Боюсь даже представить, что здесь произошло. Жуткое зрелище.
Возвращаюсь к дрожащей невесте.
– Машина, – выговаривает она. – Машина его… Он не успел… Я не видела машину! Его… так страшно… – она вдруг крепко вцепляется в меня. – Я пыталась встать, но он меня не отпускал.
Чувствую, как кровь отходит от лица.
Ремень! От испуга ей померещилось, что мертвый пес держит ее. Все это время она думала, что он ее держит!
Я сильно зажмуриваюсь, чтобы прогнать тошноту.
Автомобиль сбивает собаку. Вокруг запястья обмотан поводок.
Ее протащило метра два. Сильный испуг. Рюкзак недалеко, но аллея пуста. Темнота ночи ее вконец напугала. И вот она плачет уже второй час… совсем одна… не может сдвинуться с места… потому что собака ее не отпускает.
Ватные ноги приносят нас в дом.
Я быстро опрыскиваю ее водой из душа, вымываю землю и пыль из спутавшихся длинных волос. Промачиваю вату перекисью водорода, вынимаю частички гравия. Обрабатываю края ссадин йодом, тщательно перевязываю. Она не дергается, не кричит. Или сил не осталось, или полстакана заначенной водки притупили острую боль.
Укладываю ее, присмиревшую, в чистую постель, под одеяло. Сейчас ей обязательно нужно поспать. Завтра я поговорю с ней, мы во всем разберемся. Пусть только отдохнет.
– Эй, ты чего?
Она схватила меня за рукав.
– Ты куда?
– Я ненадолго.
Пожалуй, не стоит ей говорить, что я собираюсь вернуться в парк. Варяг так и остался лежать посреди дороги. Утром на него наткнется какой-нибудь дворник, и тело собаки попросту выбросят, как заплесневелую банановую кожуру. Я собираюсь его похоронить. Там, на полянке, на которой мы вместе так славно резвились. В прошлую пятницу… Три дня назад…
Болезненно сжимается сердце.
Варяг был верным другом и смышленым псом. Его когда-то подарил мне отец. Когда был еще жив. Нашел его в переходе метро, пожалел. Он сказал тогда, что щенок напомнил ему меня. Да! Он был прав! После трагедии на Джомолунгме я расклеился, потерялся. Жизнь утратила былые краски. Я носил в себе камень ужаснейшего греха. Я проклял себя. Отец говорил, что я хороню себя заживо. Так и было. Но в мою жизнь вошел неунывающий Варяг. Этот пес день за днем врачевал мою душу. Теперь пришло время мне позаботиться о его песьей душе.
– Милая, тебе стоит поспать! Я отлучусь всего на час. Ты проснешься, и я буду рядом! – обещаю ей.
– Не уходи! Побудь со мной! – она тянет меня за футболку.
Шумно выдыхаю. До рассвета часа четыре. Подожду, пока не уснет. Она столько пережила в этот вечер! Конечно, ей хочется, чтобы с ней кто-то был. Успокоил, обнял, утешил. Она еще совсем юная… всего двадцать. И меньше, чем через месяц пойдет под венец. Имею ли я право брать с нее клятву? Вечно любить, почитать, быть опорой в горе и в радости, здравии и болезни… Молодая, почти ребенок! Ей пока рано сталкиваться с болезнями. А смерть? Она даже не знает, что это! Наполнена множеством ярких желаний. Неисчерпаемая энергия бурлит в янтарных глазах. Все впереди. Ей кажется, что любая вершина по плечу. Но не догадывается, что в жизни, бывает, случаются ужасные вещи.
«Наверное, за это и полюбил…», – думается мне, – «…если вообще любят за что-то!»
Какая слабая она сейчас! Чувственная… почти хрустальная! Глядит пронзительно, умоляет не покидать ее.
Поэтому я хочу сделать ее свой женой. Для нее свадебная церемония – это праздник, красивый бал, где она будет в центре внимания. Для меня все иначе… Я беру за нее ответственность. Она нуждается во мне, и я дам слово защищать ее. Порой и от нее самой.
«Несдержанная. Кипит азартом… За это тоже люблю!».
– Милая, что ты делаешь?
Снимает с меня футболку.
– Зачем тебе футболка? – я слегка удивлен.
Она еще напугана. От страха люди всякое могут выкинуть. Мне ли не знать?
Берет меня за руку и притягивает к себе. Не понимаю, чего она хочет, но поддаюсь. Ее руки сплетаются вокруг моей шеи.
«Хочет объятий?»
Вдруг чувствую лихорадочно горячие уста, сперва на горле, затем выше, к лицу. Она яростно целует меня в губы. Болезненно. Страстно. Практически кусает. Вырвавшись из пучины одеяла, ногами обхватывает мои бедра и пригвождает к своему нагретому телу. Я сквозь ткань плотных домашних брюк ощущаю телесный жар. Начинаю беспокоиться. У нее высокая температура?
Норовлю дотянуться до лба, скрытого влажными ее волосами. Не получается. В тонких пальчиках, разбитых в кровь, проснулась неженская сила. Она крепче вжимается в меня, дыша сбивчиво и глубоко.
– С тобой все в порядке?
«Не в себе», – понимаю я.
Она выгибается всем телом. Под ночной сорочкой чувствую напряженную женскую грудь. Белье исчезло вместе с застенчивостью. Скольжу глазами по обнаженным плечам. Блестящая от испарины кожа. Живая, мягкая, соблазнительная. Жадно втягиваю пьяный воздух. Ничего не могу с собой поделать.
– Это не… это не… Тебе следует отдыхать! – сметаю с себя ее руки.
Продолжает смотреть на меня из-под полуприкрытых век.
– Прошу тебя! – ее голос сильно дрожит.
– Нет, я не могу!
Варяг там, в ночи… Я должен похоронить его! А ей нужен отдых, а не…
Раскаленные губы касаются меня, потом еще и еще…
– Не… не могу… – выдыхаю и растворяюсь в наслаждении.
Она меня одолевает. Забываюсь. Я повержен.
– Обними меня крепче! – слышу крик. – Хочу… сильнее!
Вонзает ногти мне в плечи. Чертовски больно. Я рычу. Стоило бы остановиться, прекратить это безумие… Но сейчас все по-другому. Отрекаюсь от боли. Не обращаю внимания.
И снова когти царапают спину. Дьявол! Она распаляет меня. Злит. Взывает к внутреннему зверю. Требует… жестокости.
Я никогда прежде не был груб с женщиной. Но это… это больше похоже на истязание, чем на любовь.
У нее не было мужчины… до меня. Я всегда старался быть с ней предельно аккуратным. Этим летом она в первый раз… Она совсем небольшого роста. Не хотел причинить ей… Боль.
Она сошла с ума, и, кажется, я тоже.
Священнодействие. Жертвенный алтарь. И мы, язычники.
Я не могу остановиться. Чувствую, как ярость поднимается по венам. Я словно призван поразить идолопоклонницу.
Запредельный ритм. Сердце долбит в ушах. Вместо крови – адреналин. Тело стало единым духом. Я почти не дышу – горю. Если бы не спортивная закалка, умер бы от перегруза.
Она сама не своя. Безумная, алчущая, ненасытная. Словно ей меня не хватает, словно хочет наполниться до краев. Я весь в ней. Она прижимается в исступлении, отдается вся целиком.
Слепая дымка в невидящем зрачке мешает, как следует, разглядеть ее лицо. То, что она испытывает, не удовольствие. Голод.
Ощущаю, как растекается сознание. Кровь и ртуть. Мистический калейдоскоп осколков мыслей. Уже не разобрать, что есть реальность.
Парк, авария, собака – все предано забвению. Страшный грех, гибель человека… Я был убийцей! Нет, не было такого! Я снова чист душой! Я знаю!
Вся простыня в крови. Моей, ее. Повязки сорваны с колен… как и моя кожа на плечах.
Я почти на грани… Она просит еще… Заклинает. Я падаю в нее последний раз и… слышу крик. Не помню, кто кричал.
Пальцы… Ее тело каменеет в приступе экстаза, поясница напрягается, и вся она поддается вперед, выбрасывая обнаженную грудь мне навстречу.
Помню ее пальцы. Неестественно изломанные, согнутые в каждом суставе, до крайности напряженные. На фоне плавности телесных линий, эти пальцы, казалось, принадлежат не ей. Руки старой ведьмы. Отвратительные руки. Они ворожат надо мной.
Хочу помешать им, но сводит плечи. Все в крови, но от запаха я проваливаюсь в сон. Нет сил, чтобы открыть глаза. Что-то тяжелое во мне рассыпается, и я чувствую, как вместе с кровью уходит боль. В первый раз за эти годы я сплю спокойно.
Варяг был похоронен до рассвета. Я успел.
Прощаюсь с верным псом, а сам гадаю, что произошло… там… с нами?
Мы оба никогда не заговорим о той ночи. А, может быть, ее и вовсе не было? Может, эти руки просто приснились мне?
Глава седьмая
– Сима, просыпайся! – чей-то противный голос выдернул девушку из приятного сна.
– Что? Нее-е-ет! Я не выспалась!
– Еще десять минут, и будешь порхать по всей комнате уже не как балерина. Сколько можно тебя будить? Через полчаса выступаем! – рассердилась Наталья.
– Не может быть! – застонала Серафима. – Сколько времени? Еще темно!
– Четыре утра.
– Вы все с ума сошли что ли? Зачем так рано!
– Нам сегодня предстоит марш-бросок в семнадцать километров. Ты что, опять уснула?!
– Я не хочу!
– Господи, какая же ты упрямая! – вскрикнула медсестра. – Зачем Глеб вообще тебя сюда притащил? Ты же погубишь все наше дело!
– Согласна! Я тоже просила оставить меня в покое, а он…
Дверь в их коморку распахнулась, и вместе с предутренним стылым воздухом развязно вторгся Андрей явно в приподнятом настроении.
– Девчонки, собрались? Какие вещи уже выносить? – спросил он бодро.
– Можешь вынести нашу спящую красавицу, – буркнула Наташа.
– О! – мужчина был озадачен. – Сима, ты что, еще в кровати? Быстро поднимайся! Бегом завтракать! Мы уже выдвигаемся!
– Я сплю!
Андрей вопросительно взглянул на Наталью.
– Не знаю, что с ней делать! – пожала плечами женщина.
– Сима! Ты же подводишь команду! Мы должны следовать расписанию! Лошади уже здесь. Пора грузить вещи. Мы не может задерживаться.
– Четыре утра! – Серафима раздраженно вскинула одеяло и села. – Вы ненормальные! И меня хотите свести с ума!
– Вот так принцесса! Сахарная! – заключил первый помощник.
За спиной послышался громкий топот.
– Что вы копаетесь тут? – Глеб, сосредоточенный на времени, обходил комнаты.
Он остолбенел, когда наткнулся на развешенные вещи и заспанное лицо жены.
– Я не могла ее добудиться, – поспешила оправдаться Наталья.
Сима с наигранным безразличием расчесывала волосы, стараясь казаться уверенной в присутствии мужа. Это он притащил ее в это захолустье, поднял до зари и вынуждает лезть в горы, где ей не место.
– Ребят, извините. Можно мне попросить вас на пару минут? Думаю, мне нужно пообщаться с нашей примой балета.
Андрей вопросительно поднял брови, Наталья торжествующе ухмыльнулась, предвкушая расправу над спесивой девчонкой.
Дверь захлопнулась, и Глеб присел на койку, устало разглядывая кажущееся невозмутимым лицо жены. Она прекратила расплетать заполстившиеся пряди и с опаской бросала взоры на мужа. Он молчал, и молчала она.
– Пора бы. Время не терпит! – неодобрительно кивнула Наталья в сторону двери. – Она, как дитя неразумное. О чем с ней вообще можно разговаривать?
– Ты спешишь с выводами, – предупредил Андрей медсестру. – У нее в голове беспорядок, но она интересный человек. Сдается мне, Глеб не зря ее взял с собой.
– Перестань! Быть не может, что она ему… ну ты понял.
– Нравится? Кто знает!
– Он женат! Для вас, мужчин, это еще что-то значит? – нахмурилась женщина.
– Может, она просто сестра жены! Или еще какая родственница! – шкодливо развел руками помощник. – И он…
Андрей не успел договорить. Сима вылетела из двери, как подстреленная.
– Куда это она? – недоуменно обратился к другу первый помощник.
– Пошла умываться и завтракать. Через пятнадцать минут собираемся внизу. Андрей, помоги ей спустить вещи!
Через четверть часа команда в полном составе топталась у крыльца.
Густой лес, чернеющий в тенях ночи, утонул в сливочном тумане предстоящего дня. Красное солнце, зардевшееся ото сна, едва показало из-за утренней дымки румяную щеку. Хоровод последних июльских деньков завершал прощальный танец цветения. Совсем скоро роса начнет остывать, и теплые ветры уступят место северным, предосенним. Прожорливые початки листьев успели вобрать в себя сок земли и магию солнца, и теперь, пресыщенные, рисковали отвалиться от тощих веточек и пасть бесславной смертью у ног дерева-прародителя. Трава понуро ложилась вдоль разбитой дороги, рассохшейся от жары. Утренняя алмазная влага целовала землю и дарила стебелькам надежду на отдохновение. Поле дышало свежестью. Запах отсыревшей почвы и листового гноя сводил ноздри с ума, побуждая вдыхать чистую летнюю благодать, непривычную городскому забитому носу.
В застывшем утреннем воздухе легко угадывался шум воды бурной реки Катуни, некогда священной для алтайцев.
Еще полвека назад люди верили, что Катунь была сварливой женщиной и капризной супругой одного из высоких хребтов. Гнева ее опасались не меньше, чем дикого зверя. Неверных мужчин она губила в омутах и на крутых каменистых порогах, зато молодые незамужние девушки могли плескаться в ее водах от зари до зари. И теперь бурный плеск Катуни завлекал обманчивой беззаботностью, но нрав ее остался прежним: каждый год она утягивала на дно соблазнившихся ее прелестями мужчин. Они станут ее любовниками навсегда.
«Прямо роковая женщина!» – Серафима протерла глаза, заслезившиеся от света.
Хотя солнце почти поднялось над горизонтом, их команда до сих пор не выдвинулась из лагеря.
– В ручную кладь берем только самое необходимое! Не забудьте спрей от летучих тварей. Остальное грузим на лошадей! – объявил руководитель отряда. – Бережем силы для подъема.
Отряду привели четверых разномастных коней. Два гнедых жеребца спокойно стояли на коренастых ногах. Еще один, не такой упитанный, грязно-белый, понуро опустил седую шею. Он был самым старым из них и не раз испытывал на собственном хребте тяготы горной тропы, кои были ему уготованы лошадиной судьбой. Он знал, что их ждет.
Серафиме почудилось, что если хорошенько присмотреться в темные лужи глаз седогривого старца, можно разглядеть в них дорогу туда и обратно. Рассмотреть вершину Белухи. Почувствовать облегчение, когда по возвращению на горизонте завиднеется алтайская деревушка, и все уже кончено, трудности позади.
Четвертым оказался удалой скакун-новичок, норовистый подлеток. Сегодня ему, как и Симе, предстоит в первый раз столкнуться с непредсказуемой горной тропой, и он нервничал, царапал копытом землю в ожидании чего-то неизъяснимого, пугающего и, одновременно, величественного.
У девушки заныло под сердцем. Ее тоже мучало нетерпеливое предчувствие важных событий.
Лошади пройдут с ними до Аккемского озера – это два дня пути, затем облегченно скинут чужую поклажу и вернутся домой вместе со своими провожатыми.
– Нравится? – с нескрываемой гордостью спросил неказистый алтаец, видимо, хозяин коня.
– Д-да! – моргнула от неожиданности Сима. – А можно погладить?
– Не советую, – вмешался Андрей. – Здесь лошади другие, нежели ты видела в городе. Эти почти дикие. Их растят в огромных загонах. Никаких теплых стойл. Они – тяжелая рабочая сила, а не аксессуар. Признают только хлыст, – безжалостно сказал он.
– О, боже!
– Оттяпает тебе руку не хуже собаки. Не лезь!
Серафима послушно отошла от молодого жеребца. Алтаец бестолково пожал плечами и продолжил навьючивать лошадь.
– Как ты это сделал? – раздался вопрос за спиной. Глеб обернулся.
– Не понял.
– Наша принцесса собрала чемоданы за десять минут! Не хныкала, не упрямилась. Что ты ей сказал? – Наталья сверлила его любопытным взглядом.
Глеб на секунду задумался над ответом.
– Сказал, что дам ей развод, – не моргнув глазом, объяснил он.
Медсестра застыла, а потом вдруг улыбнулась.
– Это шутка такая? Ха! Смешно! – закивала она одобрительно.
– Шутка…
– Ну, не хочешь, не говори! – выпятила она нижнюю губу, беззлобно изображая обиду. – С этой девчонкой никакого сладу нет!
«Это точно!» – Глеб отыскал Симу в толпе. – «Никакого!»
Девушка с восхищением осматривала нож, который решился взять в дальний поход фотограф Сергей. Изогнутый металлический клинок разительно отличался от привычного туристического ножа и вызывающе лежал в руке. Три дерзких зубца украшали лезвие, в то же время, утяжеляя его. Произведение искусства, вылитое из стали, отполированное и остро заточенное, было призвано восхищать неискушенный глаз. Форма клинка вселяла в девочку благоговение перед сверкающим остроносым оружием.
Сима выпросила подержать красивую вещь. Ее кисть заметно напряглась, приняв на себя вес клинка.
«Так и есть: слишком тяжелый», – смекнул Глеб. – «Таким проще порезаться, чем нанести реальный вред кому-то другому. Лезвие застрянет внутри, и любой дикий зверь загрызет его прежде, чем истечет кровью из раны».
Но Серафиме явно нравился этот красивый нож. Фотограф не скрывал удовольствия и раздувался от гордости, что сумел произвести необыкновенный эффект.
«Сорока!» – бросил ей мысленно Глеб. – «Увидала блестящее…»
– Видел ножичек? – вынырнул из-за спины первый помощник.
Глеб холодно кивнул. Свое раздражение он оставит при себе. Незачем остальным читать его мысли.
– Спорим, он быстрее всадит его себе в бедро, чем сумеет почистить картошку?
– Оставь его! Пусть балуется! – бесстрастно произнес Глеб.
– Где твое чувство юмора? Ты прямо сам не свой!
– Я занят, – мужчина втискивал рюкзак с аппаратурой в кожаный непромокаемый мешок.
Андрей разочарованно пожал плечами и крикнул Сергею:
– Эй, Рембо! Убери свой несуразный клинок подальше от девочки! Не дай бог поранится – шею сверну!
Серафима еще раз осторожно провела пальцем рядом с тонким лезвием и протянула нож обратно Сергею. Она повернула голову в сторону ножен супруга, в тех лежал обычный, ничем не примечательный ножик с деревянной потемневшей от времени толстой ручкой. Сима подметила интересную закономерность и удовлетворенно растянулась в улыбке: предпочтение отдавалось явно не в пользу мужа.
Глеб стоял к ней спиной, и не мог видеть издевки на ее лице, однако короткий полный презрения взгляд перехватил вездесущий китаец, не попадавшийся на глаза весь прошлый день.
«Этот тут как тут!» – она постаралась скрыть стыд за неосторожность. – «Ну и пусть!»
Они шли уже больше шести часов.
Солнце неукротимо тянулось к зениту, но в отличие от нестерпимого пекла, растворяющего сознание в кислоте преисподней пару дней тому назад, этот полдень распевал ликующую песнь вместе с приятным остужающим ветерком.
Настроение Серафимы мало-помалу налаживалось. Спину оттягивал походный рюкзак с бутылью воды и парочкой личных вещей на случай необходимости. Новые ботинки сидели по ноге и не думали натирать.
Ей дышалось весело и свободно. Шумный гомон качающихся листьев тешил проржавевшие нервы. Голова отреклась от раздумий и окунулась в волны созерцания, беспрестанно спотыкаясь о чудеса дивного леса. Голодная душа раз за разом впитывала свидетельства неоспоримых чар доброго лесного духа, скрывавшегося от посторонних глаз. Не единожды она встречала застывшую фигуру зверя, в последний миг оборачивавшуюся в корягу.
В кустах сияли шелковые сети неусыпных пауков, играющих в салки с жирной мушкой. Паутинки переливались алмазной нитью, отблескивая на солнце подлинными драгоценностями вместе с лакированным агатовым паучком.
Сладкий воздух зазвенел от райского пиликанья невидимой птахи. Где-то недалеко, в кроне деревьев еще один голос походил на хрустальную свиристель. К ним присоединялись еще и еще. Разрозненный хор серебряных колокольчиков ложился стройной гармонией волшебной баллады, ласкающей внимающий слух.
Всю жизнь, не ступая шага из мегаполисов, Сима не догадывалась, что птицы умеют так петь. Хотя… нет, знала, конечно: слышала городских воробьев под окном спальни в родительском доме. Однако то было совсем другое.
Прошлые обиды и горести забывали дорогу к разморившимся думам. Мысли перескакивали от одного светлого воспоминания на другое. Иначе не получалось. Вымороженный сугроб раздражения таял и испарялся под добродушными лучами. Лес убаюкивал мерным качанием, прославляющей песней ручьев и мшистой мягкостью толстого наста. Ноги спешили навстречу жизни, и расцветала внутри безмерная благодарность судьбе за то, что свела к этой дороге, пусть даже не по своей воле.
Глаза сами принялись выискивать вожака колонны. Полтора десятка людей, четыре коня и бесчисленная поклажа. Ему нельзя сбиться в пути – за ним идут люди.
Муж обещал выпустить ее из клетки остывшего очага. Они вернутся, и мир изменится навсегда. Свобода желаний, чувств и эмоций – она сама будет вольна решать, какому делу отдаться и кому принадлежать. Птица! Парящая, смелая, сильная! Именно птицей она ощущала себя в это утро. Долой холодные одинокие вечера, горючие слезы и молитвы о возвращении заплутавшего мужа! Она устала быть ополовиненной, собирать крохи недолгих встреч с ненаглядным мужчиной, прежде чем снова начать жарко заклинать богов о его возвращении. Потеряла себя, опустела, отдала всю себя на молитвы. Тысячи сводок о жертвах беспощадных хребтов…
