Ю Несбё
Леопард
– Привет, Харри. Давненько не виделись. – Дежурный выудил ключ из шкафа у себя за спиной и протянул его Харри. – Сьют для молодоженов.
Харри видел, в какое замешательство пришел Туре, когда Бивис наклонился, выхватил ключ и рявкнул:
– Дед, он арестован.
Харри виновато смотрел на Туре, ощущая, как руки Юсси обшаривают карманы и извлекают оттуда ключи и бумажник.
– Будет здорово, если ты позвонишь Гуннару Хагену, Туре. Он…
Юсси дернул наручники так сильно, что металл врезался в кожу, и Харри заковылял задом наперед по направлению к предвариловке.
Они заперли его в маленькой камере два на полтора метра, потом Юсси пошел к Туре подписать бумаги, а Бивис остался стоять снаружи и смотрел на Харри в глазок. Харри видел, что он хочет что-то сказать, и ждал. И тот наконец выдал – голосом, дрожащим от плохо скрытой ярости:
– Ну, как ощущения? Такой был крутой, двух серийных убийц вычислил, и по телику тебя показывали и вообще. А теперь сам сидишь в трюме и в дверь пялишься!
– Ты чего такой злой, Бивис? – тихо поинтересовался Харри и закрыл глаза.
И почувствовал, что его качает, как будто он только что сошел на сушу после долгого путешествия по морю.
– Я не злой. Но уродов, которые пристреливают хороших полицейских, я просто терпеть ненавижу.
– Три ошибки в одном предложении, – заметил Харри и улегся на нары. – Во-первых, не «терпеть ненавижу», а просто «ненавижу», во-вторых, инспектор Волер не был хорошим полицейским, а в-третьих, я не стрелял, а оторвал ему руку. Вот здесь, у плеча. – И Харри показал где.
Бивис открыл рот и опять закрыл его, не сказав ни слова.
Харри снова прикрыл глаза.
Глава 13
Кабинет
Когда Харри снова открыл глаза, оказалось, что он пролежал на нарах в полицейской КПЗ уже два часа. Перед камерой стоял Гуннар Хаген и возился с ключами, пытаясь открыть дверь.
– Прости, Харри, я был на совещании.
– Да все в порядке, шеф, – успокоил его Харри, потянулся на нарах и зевнул. – Ну что, я теперь свободен?
– Я переговорил с полицейским прокурором[35], и он сказал, все в порядке. Предварительное заключение – это превентивная мера, а не арест. Слышал, что тебя сюда упекли двое парней из Крипоса. Что случилось?
– Надеюсь, это ты мне объяснишь.
– Я?
– Крипос следил за мной с того самого момента, как я приземлился в Осло.
– Крипос?
Харри сел на койке и провел рукой по волосам:
– Они вели меня до Государственной больницы. И арестовали на чисто формальных основаниях. Что происходит, шеф?
Хаген задрал подбородок и почесал шею.
– Черт, я должен был это предвидеть.
– Предвидеть что?
– Что возможна утечка. Насчет того, что мы пытаемся тебя разыскать. И что Бельман захочет этому помешать.
– А можно более подробно?
– Все это, как я тебе уже сказал, довольно сложно. В полиции идет сокращение и оптимизация. И дележка области компетенции. Убойный отдел с Крипосом давно не ладят. А есть ли в такой маленькой стране возможность содержать две параллельные структуры, занимающиеся одним и тем же делом, – еще вопрос. Спор разгорелся не на шутку, когда в Крипос пришел новый зам главного – некто Микаэль Бельман.
– Расскажи мне о нем.
– Бельман? После Полицейской академии совсем недолго проработал в Норвегии, а потом попал в Европол в Гааге. После чего вернулся домой эдаким вандербоем, которому другой дороги нет, кроме как вперед и выше. Шум начался с самого первого дня, когда он захотел взять на работу своего бывшего коллегу из Европола, иностранца.
– Не финна, случайно?
Хаген кивнул:
– Юсси Колкку. Получил базовое полицейское образование в Финляндии, но такой квалификации недостаточно, чтобы работать полицейским в Норвегии. Профсоюз просто встал на дыбы. Ну, решение, конечно, нашли: Колкка был принят на работу временно, в рамках программы обмена. Следующим номером Бельман заявляет, дескать, правовые нормативы следует трактовать так: в случае громких убийств именно Крипос решает, кто будет ими заниматься – они сами или местное полицейское управление. А не наоборот.
– И?
– И это, конечно же, совершенно неприемлемо. У нас в Полицейском управлении – самый большой в стране убойный отдел, и мы сами должны иметь право решать, какие убийства в Осло нам расследовать, в каких случаях нам нужна помощь и что мы хотим отдавать на откуп Крипосу. Они вообще-то создавались, чтобы оказывать полицейским округам техническую помощь в расследовании убийств, но Бельман, ничтоже сумняшеся, придал своему подразделению статус императорского. В дело втянули и Министерство юстиции. И там немедленно сообразили, что появился шанс сделать наконец то, от чего нам удавалось пока отбиваться: чтобы все убийства расследовались в одном месте. Наши возражения там просто не слышат – что возникает риск односторонности и бюрократического вырождения, что полицейские на местах лучше знают местные особенности, что они передают свои знания молодым, выращиваются новые кадры…
– Спасибо, но меня за это можно уже не агитировать.
Хаген поднял руку:
– Хорошо, но сейчас Министерство юстиции готовит представление…
– И?..
– Они говорят, надо быть прагматиками. Что речь идет о том, как наилучшим образом использовать имеющиеся скудные ресурсы. И если Крипосу удастся доказать, что они добиваются лучших результатов, когда им не надо оглядываться на местную полицию…
– …тогда – вся власть Брюну, – заметил Харри. – Бельману – большой кабинет, и прости-прощай убойный отдел?
Хаген пожал плечами:
– Что-то в этом духе. А когда был обнаружен труп Шарлотты Лолле позади этого «датсуна» и стало ясно, что общая картина очень схожа с убийством другой девушки в подвале новостройки, то мы просто столкнулись лбами. В Крипосе заявили, что, хотя трупы найдены в Осло, двойными убийствами занимается Крипос, а не полицейский округ Осло, и начали собственное расследование. Они поняли, что именно в этом деле решится вопрос, кого будет поддерживать министерство.
– Значит, придется управиться с делом раньше Крипоса?
– Я уже сказал, что все очень непросто. Крипос отказывается делиться с нами информацией, хотя они и топчутся на месте. Вместо этого они сбегали в министерство. Оттуда сразу звонок к нам, начальнику управления, мол, на их взгляд, было бы целесообразнее, чтобы дело вел Крипос, – пока не примут решение о разделении сфер ответственности в будущем.
Харри медленно покачал головой:
– Начинаю понимать. Вы в отчаянии.
– Не хотелось бы употреблять это слово.
– Вы отчаялись настолько, что даже откопали старого охотника за серийными убийцами Холе. Аутсайдера, которого больше нет в вашей зарплатной ведомости, но который мог бы тихо-спокойно расследовать это дело. И поэтому я никому не должен был говорить об этом.
Хаген вздохнул:
– Ну, очевидно, Бельман все равно это выяснил. И пустил за тобой хвост.
– Чтобы посмотреть, как вы игнорируете вежливую рекомендацию Минюста. Поймать меня с поличным, когда я читаю старые донесения или допрашиваю старых свидетелей.
– Или еще более эффективно: вывести тебя из игры. Бельман знает, достаточно одного-единственного неверного шага, единственного бокала пива на службе, единственного нарушения должностной инструкции, чтобы тебя отстранили.
– Хм… Или сопротивления при аресте. Он решил еще дальше пойти, этот козел.
– Я с ним поговорю. Он отстанет от тебя, когда я скажу, что ты все равно не захотел заниматься этим делом. Мы не втаптываем полицейских в грязь без особой необходимости. – Хаген взглянул на часы. – Ну, у меня работы полно, давай-ка побыстрее вытащим тебя отсюда.
Они вышли из КПЗ, перешли парковку и остановились у входа в Полицейское управление – здание из стали и бетона, возвышающееся над парком. Рядом, как пуповиной связанные со зданием управления подземным туннелем, темнели серые крепостные стены Бутсена – окружной тюрьмы Осло. Ниже их в сторону фьорда и порта простирался район Грёнланн. Фасады были по-зимнему бледные и грязные, словно обсыпанные золой. Подъемные краны в порту виселицами вырисовывались на фоне неба.
– Не самое красивое зрелище, правда?
– Да уж, – согласился Харри и вздохнул.
– И все равно, что-то в этом городе есть.
Харри кивнул:
– Верно.
Они немного постояли, держа руки в карманах.
– Прохладно что-то, – произнес Харри.
– На самом деле нет.
– Ну, значит, мой термостат все еще настроен на Гонконг.
– Понятно.
– У тебя там наверху чашка кофе найдется? – Харри кивнул в сторону шестого этажа. – Хотя ты сказал, у тебя полно работы? Дело Марит Ульсен?
Хаген не ответил.
– Так, – подытожил Харри. – Значит, Бельман и Крипос и его себе заграбастали…
Идя по красной зоне шестого этажа, Харри то и дело отвечал на сдержанные приветственные кивки. Да, конечно, в этом здании он был легендой, но особой популярностью никогда не пользовался.
Они вошли в дверь, к которой был прикреплен лист А-4 с надписью: «I see dead people».
Хаген кашлянул:
– Пришлось отдать твой кабинет Магнусу Скарре, у нас тут такая теснота.
– Да ради бога, – произнес Харри.
На кухне для сотрудников они налили себе по бумажному стаканчику пресловутого местного кофе из кофеварки с фильтром.
В кабинете Хагена Харри уселся напротив письменного стола начальника – на стул, на котором ему так часто доводилось сиживать раньше.
– Я смотрю, он у тебя по-прежнему. – Харри кивнул на предмет на столе, на первый взгляд напоминающий белый восклицательный знак.
Человеческий палец. Харри знал, он принадлежал японскому командиру времен Второй мировой войны. Во время отступления командир отрубил себе мизинец на глазах у своих солдат, прося прощения за то, что они не могут вернуться и забрать своих павших. Хаген любил использовать эту историю, когда объяснял подчиненным, руководителям среднего звена, что такое авторитет.
– А у тебя его по-прежнему нет. – Хаген кивнул на руку Харри, обхватившую стаканчик с кофе, на которой не хватало среднего пальца.
Харри кивнул и сделал глоток. Кофе был таким же, как и раньше. Расплавленный асфальт.
Харри сморщился.
– Мне нужна команда из трех человек.
Хаген медленно отхлебнул кофе и отставил стаканчик в сторону.
– Не больше?
– Ты всегда об этом спрашиваешь. Ты же знаешь, что я не работаю с большими группами.
– На этот раз я возражать не буду. Чем меньше людей, тем меньше у Крипоса и Минюста шансов разнюхать, что мы расследуем двойное убийство.
– Тройное, – поправил его Харри и зевнул.
– Да ладно, мы же не знаем, была ли Марит Ульсен…
– Женщина, одна, вечером, ее доставляют в другое место, где лишают жизни необычным способом. И это третий случай в маленьком Осло. Тройное, уж поверь мне. Но сам знаешь: много нас или мало, придется хорошенько постараться, чтобы наши пути так или иначе не пересеклись с Крипосом.
– Да, – сказал Хаген. – Я это знаю. И поэтому у меня условие: если ваше расследование и выплывет наружу, то к нашему отделу это не будет иметь никакого отношения.
Харри прикрыл глаза. А Хаген продолжал:
– Мы, конечно, выразим сожаление по поводу того, что в дело оказались втянуты отдельные наши сотрудники, но четко дадим понять, что это просто известный игрок-одиночка Харри Холе начал расследование совершенно самостоятельно, без ведома руководства отдела. И ты эту версию подтвердишь.
Харри вновь открыл глаза и уставился на Хагена.
Хаген встретил его взгляд:
– Вопросы есть?
– Да.
– Пожалуйста.
– Где происходит утечка информации?
– Не понял?
– Кто информирует Бельмана?
Хаген пожал плечами:
– Мне не кажется, что он следит за нашими делами постоянно. А о том, как до тебя добраться, он мог узнать из самых разных источников.
– Я знаю, что Магнус Скарре любит трепать языком к месту и не к месту.
– Не спрашивай меня больше ни о чем, Харри.
– О’кей. Где оборудуем штаб-квартиру?
– Да, вот именно, вот именно. – Гуннар Хаген несколько раз кивнул, будто как раз об этом они уже говорили. – Что касается помещения…
– Ну?
– Я говорил, что тут все переполнено, так что надо найти что-то за пределами, но поблизости…
– Хорошо. Так где?
Хаген посмотрел в окно. На серые стены окружной тюрьмы.
– Шутишь, – сказал Харри.
Глава 14
Набор сотрудников
Бьёрн Хольм вошел в переговорную криминалистического отдела в Брюне. Солнце за окном уже приготовилось скрыться за фасадами домов и отдать город во власть вечерних сумерек. На парковке перед зданием было полно машин, а перед входом в Крипос на другой стороне улицы стоял белый автобус со спутниковой тарелкой на крыше и логотипом Норвежской телерадиовещательной компании на борту.
Единственным человеком в переговорной, помимо него, была его начальница Беата Лённ, исключительно бледная, хрупкая и тихая дама. Тому, кто не знал всего, могло показаться, что такой женщине непросто руководить целой оравой взрослых, очень профессиональных, самоуверенных экспертов-криминалистов, всегда имеющих свое особое мнение и не боящихся конфликтов. Но тому, кто знал все, было очевидно, что только она и могла с ними справляться. Не столько потому, что ее уважали за то, что она не сломалась, проводив на вечное дежурство двух полицейских: сначала собственного отца, а потом и отца своего ребенка. А просто она была лучшей из них и излучала такую безупречность, цельность и силу, что, когда Беата Лённ шепотом отдавала приказ, опустив глаза и покраснев, приказ этот исполнялся беспрекословно. Так что неудивительно, что Бьёрн Хольм поспешил сюда, как только получил сообщение.
Она сидела в кресле, придвинутом почти вплотную к телевизору.
– Прямая трансляция с пресс-конференции, – произнесла Беата, не оборачиваясь. – Садись.
Хольм тут же узнал людей на экране. И подумал, до чего же странно сидеть здесь и наблюдать телевизионный сигнал, проделавший тысячи километров в космос и обратно только для того, чтобы показать ему то, что как раз сейчас происходит на другой стороне улицы.
Беата Лённ прибавила громкость.
– Вы совершенно правильно поняли, – сказал Микаэль Бельман и наклонился к микрофону, стоящему перед ним на столе. – Пока у нас нет ни следа, ни подозреваемых. И хочу повторить это еще раз: мы не исключаем, что погибшая могла покончить жизнь самоубийством.
– Но вы сказали… – начала было одна из журналисток.
Бельман оборвал ее:
– Я сказал, что мы расследуем эту смерть как подозрительную. Вы, конечно, знакомы с терминологией. А если нет, то вам следует… – Он не стал продолжать и показал на кого-то за камерой.
– «Ставангер афтенблад», – проблеял этот кто-то на диалекте Ругаланна. – Не связывает ли полиция эту смерть с двумя другими смертями на…
– Нет! Если вы слушали внимательно, то поняли, наверное, что мы всего лишь не исключаем взаимосвязи.
– Это я понял, – продолжал носитель ругаланнского диалекта так же невозмутимо и медленно. – Но всех собравшихся здесь гораздо больше интересует то, что вы считаете, а не то, чего вы не исключаете.
Бьёрн Хольм видел, как пристально Бельман смотрит на журналиста, как нетерпеливо подергиваются углы его губ. Женщина в форме, сидевшая рядом с Бельманом, закрыла рукой микрофон, наклонилась к нему и что-то зашептала. Лицо старшего инспектора потемнело.
– Микаэль Бельман проходит экстренный курс общения со СМИ, – сказал Бьёрн Хольм. – Урок первый: гладь их по шерстке, особенно региональные газеты.
– Да он только начал, – заметила Беата Лённ. – Еще научится.
– Думаешь?
– Да, Бельман из тех, кто учится.
– Насколько я слышал, смирению научиться нелегко.
– Настоящему – трудно. Но в современном искусстве коммуникации важно уметь в нужный момент стелиться перед СМИ. Именно это Нинни сейчас ему и говорит. И Бельман достаточно толковый, чтобы понять.
На экране Бельман откашлялся, изобразил приятную, почти мальчишескую улыбку и наклонился к микрофону:
– Прошу прощения, если это прозвучало несколько резко, но у всех нас был тяжелый день, и я надеюсь, вы понимаете, что нам не терпится вернуться к расследованию этого трагического события. Сейчас мы должны заканчивать, но, если у кого-то из вас еще остались вопросы, передайте их Нинни, и я обещаю, что постараюсь ответить всем вам лично в течение вечера. До подписания номеров. Ладно?
– Что я тебе говорила? – Беата засмеялась с видом победительницы.
– A star is born[36], – заметил Бьёрн Хольм.
Картинка на телеэкране поменялась, и Беата Лённ повернулась к Бьёрну:
– Звонил Харри. Хочет, чтобы я тебя к нему прикомандировала.
– Меня? – спросил Бьёрн. – Зачем это?
– Сам прекрасно знаешь зачем. Я слышала, что ты был с Гуннаром Хагеном в аэропорту, когда Харри прилетел.
– Упс. – Хольм широко улыбнулся, демонстрируя и верхние, и нижние зубы.
– Полагаю, Хаген хотел использовать тебя в операции «уговоры», поскольку прекрасно знает, что ты один из тех, с кем Харри нравится работать.
– Нельзя сказать, чтобы мы особо преуспели. Харри заниматься этим делом отказался.
– Ну, значит, сейчас передумал.
– Да ну? Интересно, что же заставило его изменить мнение?
– Он не сказал. Сказал только, что считает, что будет правильнее действовать через меня.
– Само собой разумеется, ты ведь здесь начальник.
– Когда дело касается Харри, ничего само собой не разумеется. Ты ведь знаешь, мы с ним хорошо знакомы.
Хольм кивнул. Он знал. Знал, что Джек Халворсен, возлюбленный Беаты и отец ее будущего ребенка, был убит, когда работал вместе с Харри. В холодный зимний день ему перерезали горло прямо на улице, в Грюнерлёкке. Хольм оказался там сразу после того, как это произошло. Горячая кровь, плавящая серо-стальной лед. Смерть полицейского. Харри никто не винил. Кроме его самого, конечно.
Хольм почесал щетинистую щеку.
– И что ты ему ответила?
Беата вздохнула и посмотрела на улицу, на журналистов и фотокорреспондентов, которые торопливо покидали штаб-квартиру Крипоса.
– То же, что тебе сейчас говорю. Что министерство дало понять: полномочия теперь у Крипоса и, следовательно, у меня нет никакой возможности направлять экспертов-криминалистов, занятых в этом деле, к кому-то, кроме Бельмана.
– Но?
Беата Лённ постучала шариковой ручкой по столу.
– Но ведь есть и другие дела, не только это двойное убийство.
– Тройное убийство, – сказал Хольм и добавил, когда Беата Лённ пристально посмотрела на него: – Поверь мне.
– Я точно не знаю, что там расследует старший инспектор Холе, но ни одним из этих убийств он точно не занимается, тут мы с ним договорились, – сказала Беата. – Однако для расследования тех, других дел – каких именно, мне неизвестно – я тебя отпускаю. На четырнадцать дней. Экземпляр первого рапорта по делу, по которому вы работаете, должен быть у меня на столе не позднее чем через пять дней считая с сегодняшнего. Ясно?
Кайя Сульнес внутренне просияла и почувствовала почти непреодолимое желание завертеться на своем офисном кресле.
– Если Хаген согласится, я, разумеется, возражать не буду, – сказала она, пытаясь казаться сдержанной, но и сама слышала ликование в собственном голосе.
– Хаген не возражает, – сказал мужчина, расположившийся по диагонали в дверном проеме, прислонившись к косяку головой и заложив за нее руку. – Значит, нас будет только трое: Хольм, ты и я. И то, над чем мы работаем, строго конфиденциально. Начинаем завтра, сбор в семь у меня в кабинете.
– Э-э-э… в семь?
– Семь. Ноль семь-ноль-ноль.
– Хорошо. Какой кабинет?
Мужчина ухмыльнулся и объяснил какой.
Она недоверчиво взглянула на него:
– У нас будет штаб-квартира в тюрьме?
Диагональ покинула проем.
– Подготовься. Вопросы есть?
Вопросов у Кайи было много, но Харри Холе уже исчез.
Теперь этот сон посещает меня и днем. Где-то далеко я по-прежнему слышу, как оркестр играет «Love hurts»[37]. Я вижу, как некоторые парни подошли ближе и окружили нас, но они не вмешиваются. Хорошо. Сам я смотрю на нее. Посмотри, что ты наделала, пытаюсь сказать я. Посмотри на него, неужели он тебе по-прежнему нужен? Господи, как же я ее ненавижу, мне так и хочется вырвать нож изо рта и всадить его в нее, пропороть кожу, увидеть, как из нее потечет кровь, полезут кишки, ложь, глупость, ее тупое самодовольство. Кто-то же должен показать ей, насколько она безобразна изнутри.
Я видел пресс-конференцию по телевизору. Бестолочи и неумехи! Никаких следов, никаких подозреваемых! Первые сорок восемь часов, золотое время, песок в часах скоро закончится, торопитесь, торопитесь. Чего вы хотите от меня? Чтобы я написал это кровью на стене?
Это вы, а не я делаете всё, чтобы убийства продолжались.
Письмо дописано.
Торопитесь.
Глава 15
Стробоскопический свет
Стине смотрела на парня, который только что заговорил с ней. Борода, светлые волосы, вязаная шапка. В помещении. Причем теплая шапка, закрывающая уши. Безумный сноубордист? Кстати, приглядевшись повнимательнее, Стине поняла, что это не парень, а мужчина. За тридцать. Во всяком случае, у него были белые морщинки на загорелом лице.
– И что с того? – ответила она, стараясь перекричать музыку, грохочущую внутри помещения на Краббе.
Недавно открытый клуб заявил на весь свет, что это новое место сбора молодых и самых современных музыкантов, киношников и писателей из Ставангера, которых на самом деле было немало в этом повернутом на бизнесе и считающем нефтедоллары городе. Поживем – увидим, тусовщики еще не решили, заслуживает ли Краббе их благосклонности. Вот и Стине еще не решила, заслуживает ли ее благосклонности этот парень – или мужчина.
– Просто я считаю, тебе стоит послушать, что я расскажу, – сказал он, уверенно улыбнулся и посмотрел на нее своими голубыми, как ей показалось, слишком яркими глазами.
Но может, это тут такое освещение. Стробоскопический свет? Круто? Посмотрим. Он вертел в руке пивной бокал, облокотясь на барную стойку, так что Стине пришлось бы наклониться вперед, чтобы услышать, что он хочет ей сказать, – да не на ту напал. В толстой дутой куртке, но на лбу под нелепой шапкой не видно ни капли пота. А может, она крутая, эта шапка?
– Потому что мало кто объехал на мотоцикле все районы дельты Иравади в Бирме и вернулся оттуда настолько живым, что в состоянии об этом рассказать, – сказал он.
«Настолько живым». Одним словом, трепло. Она таких терпеть не может. Он ей кого-то напоминал. Какого-то героя американских классических боевиков или сериалов восьмидесятых.
– И вот я дал себе слово, что если вернусь в Ставангер, то пойду куда-нибудь посидеть, возьму пива, подойду к самой красивой девушке, которую увижу, и скажу именно то, что говорю сейчас. – Он развел руками, улыбнулся белозубой, широкой улыбкой. – Мне кажется, ты девушка у синей пагоды.
– Где?
– Это из Редьярда Киплинга, барышня. Ты – девушка, которая ждет британского солдата возле пагоды Мульмейна. Ну, что скажешь? Поедешь со мной? Будешь ходить босиком по мрамору Шведагона? Есть мясо кобры в Баго? Засыпать под молитвенные заклинания мусульман в Янгуне и просыпаться под буддистские в Мандалае? – Он перевел дух.
Она наклонилась вперед:
– Так значит, я тут самая красивая девушка?
Он огляделся.
– Нет, но у тебя самые большие буфера. Ты красивая, но конкуренция велика, вопрос в том, красивее ли ты всех. Пойдем отсюда?
Она засмеялась и покачала головой. Никак не могла определить, он смешной или просто ненормальный.
– Я здесь с подругами. Попытайся использовать этот фокус с кем-нибудь еще.
– Элиас.
– Что?
– Тебе интересно, как меня зовут. На тот случай, если мы еще увидимся. Меня зовут Элиас. Скуг. Фамилию ты забудешь, но Элиаса запомнишь. И мы еще увидимся. Раньше, чем ты это поймешь.
Она склонила голову набок:
– Ах вот как?
Он тоже склонил голову набок и передразнил:
– Да. Вот так.
Потом допил пиво, поставил бокал на стойку, засмеялся ей в лицо и ушел.
– Что за тип? – Это спросила Матильда.
– Понятия не имею, – сказала Стине, – он вообще-то ничего, но странный. Судя по говору, откуда-то из Восточной Норвегии.
– Странный?
– У него странные глаза. И зубы. Или здесь просто такой стробоскопический свет.
– Стробоскопический свет?
Стине рассмеялась.
– Такой свет, как в солярии, цвета зубной пасты. Из-за которого рожа сразу как у зомби.
Матильда покачала головой:
– Тебе надо выпить. Пойдем.
Стине последовала за ней, по дороге обернулась на дверь. Ей казалось, что она видела лицо за стеклом, но там никого не было.
