Храм на рассвете – Юкио Мисима

Юкио Мисима начал переводиться на русский в 90-е годы стараниями Акунина, хотя умер еще в 1970 году, после неудавшейся попытки государственного переворота, он вспорол себе живот. Но, скажем, мой начитанный папа так ничего толком о Мисиме и не узнал, хотя тот при жизни трижды номинировался на Нобелевскую премию по литературе. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Культ смерти связующей нитью проходит через все творчество Юкио Мисимы и все его почитатели уверены в том, что писатель по сути совершил самоубийство в те ноябрьские дни 1970 года. Такого писателя не могли допустить на наши прилавки в определенное время.Тетралогия «Море изобилия» у автора заключительная во всех смыслах, заключительная она и у меня в знакомстве с творчеством Мисимы, я читаю ее уже третий год и «Храм на рассвете» – предпоследняя, третья ее часть. Вот отзыв на первую часть, «Весенний снег». На следующий год я прочитал «Несущие кони» (по одной книге в год, чтобы растянуть удовольствие) и, если сначала тетралогия посвящена эмоциональной основе переселения душ, формированию самой идеи, то вторая книга больше говорит об обыденном – о технике совершения харакири. Разумеется, все не так просто, ибо в основе всего этого заложена некая мораль, в данном случае, даже какая-то общая для всех. Мораль, по идее, и должна быть инструментом общества."Несущие кони", выводы, которые я сделал по ходу чтения, можно выразить следующим образом: кони, которые нас несут, пусть и детские, но тем хуже, ибо идея наша тоже детская и мы ничего с ней сделать уже не можем. Они скачут вперед, может быть и в пропасть, я лишь для видимости пытаюсь ими управлять, ибо это невозможно. То есть, нам не нужны никакие судьбоносные решения, за нас там все давно решили. Собственно, «Храм на рассвете» еще раз все это подтвердил.Третья книга является важной в части философского и религиозного обоснования процесса реинкарнации, хотя мне так и не показалось, потому что за нагромождениями неизвестных мне имен я не увидел ничего. Сомнений по поводу того, что сам Мисима давно уже все для себя решил, их нет. Пытаться что-то объяснить, означало бы испортить удовольствие всем, кто так или иначе пытается оседлать эту тетралогию, но я все равно попробую это сделать, ибо заранее уверен в том, что с трактовкой самого Мисимы у меня не может быть ничего общего.Уверовав в судьбу, как та сама цыганка, автор попытался раствориться во времени, которая у него не физическая величина, а нечто сверхъестественное. Не знаю, что может дать такую неистребимую веру во всепоглощающие качества времени, может быть тот факт, что официальная версия взросления Мисимы выглядела примерно так: он жил в детстве в одной комнате с деспотичной бабушкой, постоянно болел, но в один прекрасный день встал, встряхнулся и накачал свои мышцы, попутно накачав и свой дух. Самурайскую основу в нем находили часто. Неплохая вышла бы реклама фитнес-центра.Как вы помните, аналогичный чудак тоже сидел тридцать лет и три года на печи (его парный друг тоже в этом возрасте уже возродился), потом произошло нечто (я так и не понял до сих пор – что такое особенное произошло), Илья уже Муромец восстал из анналов, сел на боевого коня и еще примерно 30 лет и три года мутузил проклятых басурман. Время промелькнуло быстро и пенсия пришла незамедлительно.То есть, что я хочу сказать, они все, по идее, властелины машины времени, сначала сидели на печи десятки лет, время текло невыносимо медленно, потом же – слишком быстро за интересным служением отчизне. Две эти крайности создают впечатление о времени, как о чем-то невесомом и в то же время – управляемом, им по сути удалось потрогать это время за вымя. Сам же я думаю, что это лишь иллюзия, ибо именно подобные люди в этом вопросе более чем наивны.По ходу повествования в «Храме на рассвете» Мисима еще много раз тряхнул энциклопедией мудрости. Например, дал определение любви. По автору, это привилегия тех, у кого внешнее очарование сочетается с внутренним беспорядком. Здесь, в общем-то, тоже крайность. Жесткость, даже жестокость, как я и предполагал, была нужна Мисиме, чтобы отвлекать ею людей. Человек, подобный Мисиме, слишком не защищен в собственных проявлениях чувств. В итоге у писателя получилось, что любовь – это грубая привилегия для невежд. Еще один повод придумать очередную эстетическую теорию.Здесь же я обнаружил старую добрую формулу «получай не желая», очень разумную и совершенно бессмысленную. Зачем получать что-то бескорыстно, если именно весь смысл в той самой корысти. Пытаясь убедить читателя в открывшемся ему чувстве, Мисима объясняет его. Мы наряжаем его розу в цветастые шелка и прячем ее в пыльный старый шкаф, чтобы не лапать ее своим нынешним сознанием. Мне же видится, что все волшебство этой розы тут же умерло, умерло в тот самый момент, когда мы попытались обо всем этом рассказать и все это объяснить. Тайна перестает быть тайной. Скромность, когда о ней говорят, уже не является скромностью. Смерть, когда о ней кричат на каждом углу, становится позерством.В итоге, я уже сталкивался с несколькими версиями самоубийства Мисимы, все они очень разные и с разной степенью ручательства за достоверность выдаются за истинные. Одна, самая распространенная, заключается в эстетике автора, который не хотел стареть. Вторая, поэтическая, заключается в желании любого литератора столь экстравагантным способом увековечить собственные творения. В «Храме на рассвете» писатель нас подводит к мысли о некоем просветлении, которое невозможно на этом свете и здесь же тема эстетики смешивается с моралью, что-то типа «этот мир осквернен моим сознанием».Юкио Мисима – это доверчивое ожидание и полная беспомощность перед бытием. Звучит как парадокс, ибо этот человек ушел далеко по пути совершенства духа и тела. Но его теория не нашла в моем сознании никакого отклика, более того, эта христианско-буддийская мешанина в чем-то даже неестественна. В общем, я очень надеюсь на последний том тетралогии, который был напечатан уже после смерти писателя.Четверокнижье, наверное, существует больше для уже состоявшихся почитателей автора, поэтому не рекомендую его никому, ибо тем, кто дошел до него собственным путем, мои рекомендации уже не нужны. Для тех, кто хочет начать первоначальное знакомство с Мисимой, есть «Исповедь маски», самое приличное «Шум прибоя» и для бесстрашных исследователей «Золотой храм». Для самых отважных и нетерпеливых – «Патриотизм».

Мисима задел в своей тетралогии тему реинкарнации, и в каждой части описывается разная реинкарнация одной души – Киёаки, лучшего друга Хонды. «Храм на рассвете» описывает ту часть жизни Хонды, когда он начинает переосмысливать и вспоминать свою жизнь. Наконец-то автор ставит его на первый план и теперь можно познакомиться с ним поближе. Как одному из главных героев, ему пришлось пройти немалый путь, чтобы чего-то достичь и что-то осознать. Он будто сравнивает две религии, индуизм и буддизм, в их догмах, основных правилах верования, ритуалах, в их понимании реинкарнации души. Хонда сравнивает индуизм с чем-то быстротечным как бурная река, а буддизм с чем-то медитативным как капающая вода. И через ритуалы и смену места для молитв главный герой начинает рассуждать о жизни своей и каждого человека. Он понимает, что рассветы и закаты у каждого человека будут разные. Я сама в процессе чтения книги, окунаясь в повседневные события и случайные встречи Хонды, отожествляла жизнь как храм, в который приходят разные люди с разными молитвами и целями. Кто-то желает близким здоровья и успехов, кто-то просит искупления грехов, кто-то приходит сюда из-за сложившейся привычки, кто-то хочет вернуть или оплакивает потерянное. Так и наша жизнь – или привычка, или желание жить, или искупление грехов, или чистый альтруизм.

«Все это его не трогало. Внутри у него что-то сломалось. Время напоминает ливень, капли дождя ударяют по множеству людей, и Хонда знал, что эти капли пропитают водой все без исключения камешки-судьбы – нигде нет силы, способной это предотвратить.»Дар чтения человеческих душ – счастье.

Дар чтения человеческих душ – проклятие.

Дар чтения человеческих душ – дар Юкио Мисимы.Я не понимаю, как он это делал. Как можно создать тетралогию, в которой каждая часть одновременно настолько тесно сплетена между собой и отличается всем. Настроением, посылом, углом зрения.

И пусть по-прежнему миром правит любовь, тут она всегда разная.

В первой части – обреченная, пламенная, юношеская. Во второй – яростная, сыновья, пугающая и зажигающая.

И вот третья часть. И, пожалуй, это любовь стала для меня ударом поддых. Настолько в ней все дышит обреченностью, отчаянием, мрачными тайнами. Некая завораживающая смертельная красота есть в этой любви. Она неторопливо, размеренно входит в повествование, наполняя и жизнь Хонды, и страницы перед читателем вязким, тяжелым духом. Уже нет сил для борьбы. Ещё нет сил для смирения.

Зато есть жажда познания. То, что всегда отличало главного героя этой части. И есть извечные, после определенного рубежа, вопросы: что ждет человека и его душу дальше? Бесконечные циклы перерождений или что-то ещё. Как отпустить прошлое и обрести себя.

Как, в конце-то концов, позволить себе наконец-то быть хоть немного собой. Вспомнить, какого это, дышать полной грудью, отдаться своим желаниям и выпустить на свободу хоть немного от того, кто был обречен был быть зрителем двух ярких жизней.

Тут с первого плана осторожно смещается душа Киёаки, выпуская вперед Хонду.

Горит уже не мотылек, а скорее грустная старая птица, видевшая слишком много.Это было тяжело. И грустно. И впереди ещё год жизни Мисимы и одна книга, прожив которую я, наверное, внутренне завершу вместе с писателем тот путь познания себя и мира, который привел его в Итигаю в ноябре 1970 года.