Юлия Андреева
Тюремная песнь королевы
Глава 9
Королева Энгебурга
После завтрака на Энгебургу надели платье и украшения, приготовленные для коронации, усадили в карету и повезли все в тот же храм, где ее уже ждал разодетый по такому случаю в самые свои яркие и красивые одежды король.
Город снова приятно поразил датскую принцессу своей красотой и праздничностью. На улице было еще больше народа, чем вчера, когда она только приехала в Амьен.
В храме торжественно горели свечи. Приклонив колени перед распятым Иисусом, Энгебурга и ее муж вознесли молитвы. После чего их благословили и король помог ей подняться с колен.
Когда Энгебурга заглянула в серые глаза короля, она чуть не задохнулась от любви и нежности к этому такому красивому и такому непостижимому мужчине.
– Они точно солнце и луна, – шептались в толпе придворных. – Король – солнечный день, королева – звездная ночь!
Комплимент показался всем настолько изящным, что его немедленно перевели на датский и передали Энгебурге.
Коронация должна была проходить в дворцовой церкви, но перед этим по традиции король собирался проехать по центральной улице города, чтобы народ мог лично поприветствовать свою новую королеву.
Несмотря на выдавшийся жаркий денек, Филипп Август ощущал легкий озноб рядом с прекрасной Энгебургой. Он еще не забыл постигшую его неудачу, искоса поглядывая на сидящую рядом с ним в карете красавицу и пытаясь догадаться, осуждает ли она его за проявленную слабость или нет.
В левой ручке Энгебурги был зажат листок с фразами, которые она заучивала с утра. Несмотря на то что вызубрила она их без особого труда, девушка боялась, что позабудет все на свете, едва только Филипп снова поцелует ее. Улучив момент, она приблизила свое лицо к уху мужа и, мило коверкая французские слова, произнесла: «Я есть любить тебя, мой Филипп!»
Король рассеянно погладил Энгебургу по руке, отвернувшись от нее и думая о своем. «Возможно, вчера я просто перегрелся на солнце, пока поджидал эскорт принцессы. Проявил излишнюю поспешность и нетерпение, – думал он, пытаясь успокоиться и прийти в себя. – В конце концов, Энгебурга очень красивая женщина и не может быть, чтобы и дальше…»
Он снова посмотрел на сидящую рядом с ним девушку. И та воспользовалась этим, чтобы закончить заученный с утра урок:
– Я есть хотеть доставлять тебе наслаждений и родить тебе много прекрасный детей, – выпалила она, глядя в глаза мужа и сжимая его руку. Перед глазами маячил ангельский лик обещанного ей силами света ребенка. – Я есть вас любить!
– Я тоже люблю вас. – Филипп Август почувствовал, как его пробил озноб, мурашки поползли по коже. Он был вынужден освободить свою руку из цепких пальчиков юной красавицы. – Конечно, конечно… Когда-нибудь у нас будут дети и… – Он запнулся и покраснел.
Никогда прежде с ним не происходило ничего подобного. Никогда еще молодая и привлекательная женщина не действовала на него подобно тому, как действовала его жена. Прикасаясь к ней, он чувствовал холод, словно обнимал сугроб или ледяной столб. А его молодецкая сила и удаль куда-то пропадали, уступая место страху, что опять ничего не получится и он будет навечно опозорен в этих прекрасных глазах. Потому что он никогда не сможет возбудиться рядом с этой такой желанной и любящей его женщиной. А если и возбудится, не сумеет удовлетворить ее.
– Я есть молодая и сильная, я сумею родить детей! – выпалила словно в ответ на его мысли Энгебурга, чуть выпятив небольшую грудь и глядя на короля колдовскими с поволокой глазами. Ее губки при этом налились вишневым соком, на белой, точно мрамор, коже алым маком цвел румянец.
– Нет! Это невыносимо! – Король вскочил, и на ходу выпрыгнув из кареты, велел своему оруженосцу спешиться, после чего забрал его лошадь.
«Эта ведьма еще и издевается надо мной! Она сильная, она может подарить мне наследников, а вот я старый и давно уже ни на что не способный дурак, возомнивший себя юношей и женившийся на юной красавице. Ничего, как говорится, умная женщина без детей не останется!» – Филипп Август дал коню шпор и помчался вперед, разгоняя плеткой толпу. Вслед за ним устремилось несколько королевских любимцев.
Ничего не понимающая Энгебурга с каменным лицом продолжила путь до замка. Из всей речи мужа она поняла одно только слово «нет», и оно ранило ее. Не имея возможности с кем-нибудь посоветоваться, принцесса искала в толпе придворных переводчика, и не найдя, пришла к выводу, что все, что она сейчас может, это не удивляться и делать все то, что от нее потребуется. Уподобившись, таким образом, живой кукле, Энгебурга позволила, чтобы ее вели в тронный зал, где на большом троне уже восседал ее непредсказуемый супруг, а рядом с ним красовался трон поменьше для нее.
Весь зал был убран материей с вышитыми на ней геральдическими лилиями, горели свечи. Энгебурга улыбалась толпе придворных, отыскивая знакомые лица. В огромных вазах прямо на полу и на специальных постаментах стояли живые цветы, другие цветы были сплетены в гирлянды и украшали стены и лестницы.
Когда священник начал чтение молитвы, Энгебурге показалось, что она достигает врат рая. Торжественно в зал была внесена корона, точно такая же, как у Филиппа Августа, только поменьше. Энгебурга поднялась, и под громкие звуки труб на ее голову был возложен венец власти.
С восторгом присутствующие на коронации придворные обсуждали красоту и грациозность юной королевы. Со всех сторон слышались приветственные крики. В дверях зала уже толпились знаменитые трубадуры, ожидающие, когда можно будет показать перед новой королевой свое веселое искусство. Дамы обсуждали платье и драгоценности Энгебурги, требуя от мужей достать им точно такие же, так как во все времена придворные дамы старались хоть сколько-нибудь походить на свою королеву.
Король подал руку Энгебурге, и вместе они поднялись, приветствуя придворных. В этот момент к трону подошел одетый в белые одежды и золотой венец на голове молодой человек, в руках которого была украшенная цветами лютня. Опустившись на колени перед четой, трубадур запел нежную песню.
После этого король и королева снова заняли свои места, а перед ними предстал первый министр Франции. Энгебурга не поняла ни одного слова из того, что говорил этот вельможа. Но в конце речи он вдруг с проворством факира извлек из-под плаща футляр с дорогим браслетом, который был тут же положен на подушечку рядом с королевой. Преподнеся подарок, он склонился перед королевой в церемонном поклоне.
Следующим к трону подошел командующий войсками Франции, он тоже произнес несколько слов и оставил свой дар – ореховую шкатулку, где лежали изумительной красоты серьги. Поблагодарив командующего, Энгебурга отметила про себя, что у этого рыцаря необыкновенно доброе, располагающее лицо.
Вслед за командующим поплыла очередь из других придворных. Энгебурга улыбалась всем, чуть наклоняя голову и делая вид, будто понимает каждое сказанное ей слово, и радуясь вместе с другими.
Лютниста сменил невысокий смуглый человек с гитарой. Песня его летела легким аллюром, так что королева невольно улыбнулась происходящей перемене. Гитарист пел о любви, которая преодолевает все на свете испытания. О радости и счастье найти свое счастье и удержать его, точно птицу в руках, до конца своих дней, чтобы когда-нибудь вместе с любимой лечь в могилу.
Слушая песню и то и дело косясь на царственную Энгебургу, король мрачнел. Лицо его из мертвенно белого вдруг стало красным, а кисти рук непроизвольно начинали сжиматься в кулаки. Король видел, что его королева сумела очаровать и влюбить в себя всех его подданных, так что о нем, о короле, они уже давно позабыли, греясь в лучах ее молодости и очарования.
И так будет вечно! Вечно он будет рядом с ней, бессильный и злой. В то время как она будет парить в ореоле своей магии, сделавшей из него бессильного старца. Она будет вечно юной и прекрасной, самой желанной из женщин, но он никогда не сможет ею овладеть. Скоро об этом узнают все, от постельных служанок до последнего мальчишки – разносчика фруктов. Узнают все соседние державы и будут смеяться над королем, которому в постели требуется помощь наместника.
– Не хочу! Хватит! – Король вскочил, стуча зубами и сжимая кулаки. – Прекратите немедленно! – Он встал и хотел было уже наброситься на ничего не понимающую королеву, но командующий успел встрять между супругами, схватив обезумившего Филиппа за руки.
– Неужели вы все не видите, что королева – ведьма!!! Что я околдован! – орал Филипп, вырвавшись из рук командующего и теперь валяясь по полу и разрывая на себе одежды. – Я околдован! Господи, на все Твоя воля! Эта тварь, эта иноземная сука околдовала меня! Убила меня!..
Филиппа Августа подняли, но он тотчас же вырвал меч из ножен стоящего рядом с ним рыцаря и, подняв его, попытался зарубить королеву, но придворные не позволили ему сделать это.
Бледная и перепуганная Энгебурга смотрела на короля из-за спины вставшего на ее защиту командующего. После того как придворные сумели как-то успокоить своего монарха, датские придворные дамы все как одна бросились к своей королеве, стараясь хоть как-то ободрить ее. Происходящее было понятно им не более, нежели их покровительнице. Они не успели разобрать ни одного слова из сказанного в запальчивости королем, но язык оружия им прекрасно все объяснил. Так же как то, что Энгебурга теперь будет либо с позором возвращена Дании, либо король все-таки изыщет способ, чтобы покончить с ней, а заодно и со всеми приехавшими вместе с ней дамами.
Глава 10
О том, как прошла вторая ночь королевы Энгебурги во Франции
Церемония была прервана и смята. Энгебургу все еще с короной на голове спешно отправили в ее комнаты, где она томилась некоторое время в полной безвестности, окруженная рыдающими дамами.
Через некоторое время слуги принесли королеве и ее фрейлинам обед. Приказав дамам вытереть слезы и вести себя как это и подобает при дворе одного из самых сильных и почитаемых в Европе монархов, Энгебурга приняла величественную позу, позволив слугам ухаживать за собой. Взяв себя в руки и следя за дамами, она первой начала трапезу, изящно доставая кусочки мяса тремя пальцами и запивая жаркое вином. Ее лицо оставалось спокойно и прекрасно, точно этот день был одним из самых обыкновенных в ее жизни и над головой королевы не нависал дамоклов меч.
Невольно перенимая ее спокойствие и уверенность в себе, придворные дамы также нашли силы взять себя в руки и проглотить несколько кусочков.
Королева была несколько удивлена тем обстоятельством, что после коронации к ней не пришел никто из придворных, кроме некоторых горничных и лакеев. Тем не менее, поборов в себе смущение, она была вынуждена просить свою фрейлину и подругу Марию Кулер, немного знавшую французский, выяснить, где сейчас находится король Франции и как он себя чувствует. Но придворные ничего не знали или не хотели говорить.
Когда посуда была убрана, дамы принесли пяльцы и разноцветные нитки, с тем чтобы как-то скрасить свое временное заточение и хоть немножко отвлечься от снедающих их дурных мыслей. Как это частенько бывало при датском дворе, они создали уютный кружок, центр которого заняла юная королева. После чего кто-то запел, и все принялись за работу.
Вышивание немного разредило обстановку, хотя та или иная дама нет-нет да и стирала с лица слезинку. Прекрасная Генриетта вдруг ни с того ни с сего завела разговор о привидевшемся Энгебурге ребенке и о необходимости готовить детское приданое, но на нее быстро цыкнули, и девушка была вынуждена склониться над работой, не поднимая больше глаз на свою королеву. Все вели себя вполне благоразумно и спокойно, так что у стороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, что это самый обыкновенный и заурядный вечерок, который королева и ее подруги проводят в своих обычных занятиях.
Как это и было принято при французском дворе – спать ложились в шесть часов вечера. Перед сном Энгебурга помылась, после чего ее умастили и вновь одели в расшитую кружевами свадебную рубашку. Она легла в постель и пролежала до самого утра в ожидании Филиппа Августа, глотая слезы обиды и понимая, что ничего уже нельзя исправить.
На утро королева Франции Энгебурга и ее придворные дамы были в спешном порядке посажены в те же кареты, в которых они прибыли из Дании. Из-за невиданной в королевстве скорости смены событий почти все вещи и приданое Энгебурги и вещи ее служанок так и остались не распакованными и отправились назад вместе с хозяйками. Единственная новая вещь, которую от Энгебурги не отобрал сам король и не решились сделать его слуги, была корона Франции!
Глава 11
Ссылка
Не зная, куда они едут и что их ждет, дамы смотрели на дорогу, пытаясь предсказать свою судьбу. Энгебурга сидела молча, теребя массивный перстень, который надел ей на палец во время венчания Филипп Август.
Никто не догадался вызвать во дворец переводчика, который мог бы растолковать монаршую волю несчастной королеве и передать ее оправдания королю. Что же касается послов, привезших Энгебургу во Францию, то сразу же после коронации они были взяты под стражу и теперь ожидали суда и казни.
Половина ехавших с королевой фрейлин была уверена, что король отсылает Энгебургу в Данию к брату, в то время как вторая половина возражала, считая, что их отправляют в какой-нибудь отдаленный замок, где они будут жить под строгим надзором, точно пойманные на злых делах преступницы.
И те и другие вздохнули с облегчением, когда дорога повернула к богатому монастырю, чьи серебряные кресты светились на безоблачном небе подобно звездам. Одни были рады этому уже потому, что скорый на расправу король Канут мог бы обвинить их в том, что они никак не помогли своей госпоже. Остальные были довольны тем, что в монастыре они смогут спокойно жить, моля Бога за свою несчастную королеву. В сущности, монастырь, он же все одно во Франции, а не где-нибудь, а значит, король волен в любой момент послать сюда отряд за своей супругой или даже явиться сам. А значит – еще не все потеряно.
– Монастырь! О, я люблю монастыри! Я сама жила в монастыре с девяти лет! – весело шепнула королеве на ухо придворная дама Гертруда Миллер, нежная и впечатлительная блондинка шестнадцати лет, которая никогда не теряла присутствия духа и имела необыкновенный талант находить во всем что-нибудь хорошее и светлое.
– Монастырь, это не так уж и плохо, – согласилась с Гертрудой дама Элеонора Бонн, состоящая при датской принцессе с пяти лет. – Здесь, во всяком случае, можно жить… Можно даже со временем постричься в монахини…
– Я не собираюсь здесь жить! И не собираюсь постригаться! – Энгебурга окинула своих дам повелительным взглядом. – Запомните, я королева Франции! Я жена Филиппа II, и не собираюсь здесь обживаться. Это чудовищное недоразумение, что мы здесь! Возможно, меня оговорили, оклеветали! Кто-то очернил меня перед нашим повелителем! Но, – ее щеки запылали, глаза метали молнии, – я не собираюсь здесь оставаться! Клянусь, что очень скоро король даст о себе знать и заберет нас обратно во дворец.
Ему нужно самому во всем разобраться, вникнуть во все детали обвинения. А нам набраться мужества и ждать. И так вместе со мной поступят все те, кто желает служить своей королеве и Стране белых лилий. Кто же против, могут катиться на все четыре стороны! Еще не хватало, чтобы я уговаривала кого-нибудь занять место при дворе! – с этими словами она первая подошла к вышедшим встречать ее матери-настоятельнице и сестрам.
Королеве Франции Энгебурге и ее свите для их удобства был отведен целый флигель в монастыре. Тем не менее никто из королевских слуг не удосужился помочь несчастным датчанкам отнести в их комнаты узлы. Любопытные монахини наблюдали за тем, как темноволосая девушка с золотой короной на голове проследовала в свою комнату, а за ней, пригибаясь под тяжестью тюков и сундуков, тащились, еле переставляя ноги, разодетые в дорогие платья дамы.
Все вещи и приданое Энгебурги было как попало сложено в общую кучу во дворе монастыря, так что фрейлинам в конечном итоге пришлось, подоткнув подолы, вновь и вновь спускаться и подниматься по каменным лестницам монастыря, перетаскивая скарб. Оставить что-либо во дворе, сославшись на усталость или внезапное недомогание, никто не посмел. Ведь кто их знает, этих монахинь, внешне-то они святее ангелов небесных, а оставишь узел без присмотра, скорее всего, сопрут. В этом случае Энгебурга могла затребовать недостачу со своих бездельниц.
Огромный сундук с серебром девушки никак не могли передвинуть хотя бы на дюйм, он словно врос в землю у крыльца. Наконец было решено перетаскивать серебро в подолах, что особенно заинтересовало монахинь.
Уставшие и обессиленные фрейлины только к обедне справились с непривычной работой, после чего все как по команде надели темные платки и отправились молиться в храм, ведомые юной королевой Франции.
– Видала? – шептала настоятельница монастырской ключнице, которая приходилась ей родной сестрой. – Королева Изабелла ходила босой со свечой в руках, а эта сразу же после венчания будет пострижена в монахини! Не король у нас, а сущий аспид! Прости господи! Разве ж с королевами так можно?
– Ваше Величество! Здесь невыносимый холод! Прямо не знаю, как мы будем спать ночью! – плакала самая юная фрейлина Анна Золлер.
– Помолимся перед сном, а затем те, кому не удастся согреться, смогут лечь вместе, – мрачнея все больше и больше, отвечала королева. Она уже свыклась с мыслью, что именно ей придется исполнять роль самой сильной и выносливой среди дам. А значит, она просто не имела права раскисать или как-либо демонстрировать окружающим отчаяние, охватывающее ее с каждым мигом пребывания здесь.
– А отхожие места? Ваше Величество не видело еще отхожих мест! Авгиевы конюшни – ничто в сравнение с этими зловонными дырами! – надрывалась Милена Кроттербатер.
– И не собираюсь видеть. – Энгебурга пожала плечами. – У меня в келье удобный горшок.
– Но как мы сможем отослать письма нашим родным и близким? Как они узнают о нашем бедственном положении и придут на помощь?!
– Мой дом – Франция. И ваш, мне кажется, тоже. Впрочем, я никого не держу…
Усердно помолившись Богу, Энгебурга и ее девушки, наконец, поднялись с колен и, скромно опустив головки, вернулись в свои кельи. Шло время, но никто не нес им еды. Не зная, как следует поступать в подобном случае, Энгебурга утешала себя и своих дам тем, что, должно быть, в монастыре принято есть в более позднее время, нежели во дворце.
Наконец, немного знавшая по-французски Мария Кулер отправилась к матери-настоятельнице, чтобы выяснить у нее, отчего не несут трапезу. Должны ли придворные дамы сами спускаться в столовую, чтобы забирать еду для королевы, или это сделают добрые монахини? Ответ матери-настоятельницы поверг несчастную фрейлину в замешательство, так что она была вынуждена самым вежливым образом повторить свой вопрос и попросить дополнительных разъяснений. Но и дополнительные разъяснения оказались не многим лучше, нежели первоначальный ответ. Мать-настоятельница сообщила фрейлине, что она получала только приказ предоставить в распоряжения королевы и ее дам несколько келий. Что же касается еды, то ее придется покупать – в деревне или в самом монастыре.
Смущенная и униженная полученным ответом Мария Кулер пала к ногам своей повелительницы, умоляя убить ее на месте, так как ее уста отказывались передать слова, услышанные от матери-настоятельницы. Когда же после долгих уговоров и даже угроз Мария рассказала дамам об их новом затруднении, Энгебурга не смогла произнести ни единого слова, а как стояла, так и рухнула в обморок.
Ее тут же уложили на узкое ложе в келье, после чего первая фрейлина королевы Анна Венсенн отправилась к матери-настоятельнице и, спустившись вместе с ней на кухню, выкупила на свои деньги необходимую еду для своей королевы и ее свиты. Она велела принести наверх бочку и согреть воды для купания. Все это Анна Венсенн проделала с таким непринужденным и достойным видом, словно всю свою жизнь только и торговалась с монашками.
Утолив голод и приведя себя в порядок, дамы начали думать, как им следует поступать в сложившейся ситуации. Элеонора Бонн требовала, чтобы на их содержание было пущено серебро из приданого Энгебурги, так как жалование фрейлинам поступало из королевской казны, а приданое жены являлось собственностью мужа. Следовательно, выплачивая им установленное жалование из своего приданого, Энгебурга не нарушала никаких правил.
Но королева яростно защищала деньги, которые после бракосочетания должны были сделаться собственностью короля Франции, а тот был волен распоряжаться ими по своему усмотрению. Следовательно, обнаружь придворные короля хотя бы малейший урон, датчанок могли бы обвинить в краже. На это Энгебурга, при всей любви к своим фрейлинам, не могла пойти. Поэтому было решено, что Элеонора Бонн расстелет на середине кельи свою расшитую серебром накидку, куда все дамы до одной выложат все свои наличные деньги. После чего эти средства будут распределяться с тем, чтобы их хватило на как можно большее время.
У этого плана сразу же оказались слабые стороны – увидев серебро, монахини завысили в несколько десятков раз цену на продукты из своих кладовых. Можно было, конечно, отправиться в ближайшую деревню и купить все во много раз дешевле, но для этого следовало как минимум иметь лошадь и телегу. На покупку же лошади у несчастных датчанок денег не имелось. Так что в первую же неделю пребывания в монастыре девушки истратили все собранные деньги, и для того чтобы утолить голод и минимальные потребности, уже на второй неделе заточения им пришлось начать распродавать свои вещи.
Правда, гордая Энгебурга поначалу хотела продать только свои платья, понимая, что долг государыни – содержать своих придворных дам. Но расставшись с пятью тончайшими туниками и тремя расшитыми золотом и серебром сюрко, она поняла, что, если так пойдет и дальше, с королем ей придется встречаться, прикрывая тело нищенскими лохмотьями. Поэтому о гордости пришлось позабыть.
На третью неделю пребывания в монастыре Мария Кулер явилась к своей королеве с четким планом бегства.
– Продавая здесь свои платья за гроши, мы добьемся только того, что в один из дней вещи кончатся, и мы будем вынуждены умереть с голоду, – упав на колени перед королевой, сообщила она. – Я говорила с охраняющими нас стражниками. Они согласны помочь нам бежать и даже доставить нас в порт, где мы на серебро вашего брата сумеем нанять судно и уплыть в Данию. Решайтесь, Ваше Величество, или все мы погибнем!
Энгебурга была озадачена. Она и сама прекрасно умела считать, а потому понимала, что после продажи всех вещей ей останется одно – начать тратить свое приданое. А что потом?.. Королева попросила верную Марию дать ей время подумать, а сама спустилась в церковь, где простояла на коленях несколько часов.
Когда Энгебурга вернулась к своим дамам, она потребовала от госпожи Кулер отчета в том, сколько требуется денег на подкуп стражи и на дорогу до Дании. Потом поинтересовалась, кто из ее фрейлин желал бы отбыть в Данию. И только после этого отсчитала им необходимые суммы, добавив на непредвиденные расходы от себя. Сама же Энгебурга собиралась ждать короля, полагаясь на свою судьбу и ангела-хранителя.
Услышав решение своей королевы, пристыженные дамы пали к ногам Энгебурги, прося ее простить их малодушие. Еще три дня они жили более-менее мирно, не ропща на злую судьбу, после чего шестеро из них все же попросили королеву позволить им отправиться на родину.
