Юлия Беанна
Страшные сказки
* * *
© Чалый С. А., составление, 2018
© Тумурук Д. А., иллюстрации, 2018
© Издательство «Союз писателей», 2018
© ИП Суховейко Д. А., 2018
Anna Greys
(Ануш Григорян)
Банши
Должна быть в жизни такая ночь, которая запомнится навсегда. Она приходит ко всем. И если ты чувствуешь, что эта ночь уже близка, уже вот-вот наступит, – лови ее без лишних слов, а когда минует – держи язык за зубами. Упустишь – она, может, больше не придет.
«Одна-единственная ночь», Рэй Брэдбери
Когда человеку семнадцать, он знает все. Если ему двадцать семь, и он по-прежнему знает все – значит, ему все еще семнадцать.
«Вино из одуванчиков», Рэй Брэдбери
Вам когда-нибудь приходилось сталкиваться с тем, что вы не смогли объяснить каким-либо словом? Большинство из вас на этот вопрос ответили бы отрицательно. Но найдутся и те, кто согласятся со мной. Наверное, вы задаетесь вопросом, почему я об этом заговорил. Возможно, это из-за того, что я сам столкнулся с необъяснимым.
Лето 2003 года
Это было наше последнее лето в роли учеников школы, через год в это же самое время мы будем студентами и разъедемся кто куда. Поэтому я, Бен, Кейтлин, Синди, Том и Дин решили провести его в загородном доме семьи Уолш, то есть Тома и Кейтлин. За день до поездки мы собрались в кафе и составили список всего необходимого. Долго спорили, что будем брать, на чем поедем. Решили накупить всего понемногу и поехать на машине Тома, поскольку она самая вместительная. На следующий день утром мы собрались у дома Уолшов. Загрузив вещи, мы отправились в путь. Ехать нам пришлось два часа.
– Бен, включи нормальный музон, – сказал я.
– А что не нравится, а? – спросил Бен. – Классная же песня, да, ребята? – спросил он у остальных.
Все в знак согласия закивали, и я, не споря дальше, уткнулся в телефон. Около двенадцати мы были на месте. Это был красивый двухэтажный дом. Когда мы вышли из машины, было решено все отнести в дом и отдохнуть.
Сейчас, вспоминая эти дни, кажется, это было не со мной, а с кем-то другим. Наверное, дело в том, что в разном возрасте мы видим, слышим и чувствуем все по-разному. Тогда для семнадцатилетнего пацана это было одной из лучших вещей, что только могла произойти. Но сейчас, спустя годы, я понимаю: это обычный отдых в кругу друзей после изнурительного учебного года.
Дом внутри так же красив, как и снаружи. Картины, семейные фотографии семейства Уолш, старинное оружие, сабли, клинки, ружья – все это висело на стенах тут и там. Том и Кейтлин устроили нам экскурсию по дому, потом показали, кто и где будет спать. Я, Дин и Бен устроились в гостевой комнате на первом этаже. Синди и Кейтлин – в последней комнате. А Его Величество Том, как он себя назвал, один устроился у себя. Когда все были устроены, мы переоделись и начали обустраиваться. Девочки занялись кухней, а мы отправились исследовать окрестности. Вернувшись, мы пообедали и начали играть в «Монополию», которую нашли дома. Игра так сильно нас затянула, что мы не заметили, как Солнце уступило свои права Луне.
Перед домом была беседка – ротонда[1], в которой мы устроились.
– Слушайте, ребята, ну, дом, конечно, классный, – восхищенно сказал Дин, – я бы тут жил круглый год.
– Согласна. Здесь так красиво и уютно, – сказала Синди.
– А ты что скажешь, Мэтт? – спросила меня Кейтлин. – Тебе здесь нравится?
– Продайте мне этот прекрасный дом, или я его у вас украду, – лирично и с долей комичности произнес я.
Все начали смеяться, а Том, похлопав меня по плечу, сказал:
– Извините, сеньор, но сие великолепие не продается.
И вся беседка наполнилась нашим смехом.
Так мы просидели несколько минут, и вдруг Том спросил:
– Хотите, расскажу легенду про этот дом?
– Опять он за свое, – раздраженно сказала Кейтлин. – Ребята, не слушайте его, это просто страшилка, которой нас пугали в детстве, и все.
– Если это просто «страшилка», как ты выражаешься, – сказал Том, – то и бояться нечего.
– Да ладно, Кейтлин, пусть рассказывает, – вмешался Бен. – А если кто-то боится, – на этих словах он повернулся к Синди, – пусть закроет уши.
– Да не боюсь я, – раздраженно ответила Синди. – Будто вы во время просмотра ужастиков не пугались.
– Может, и пугались, но не так сильно, как ты, – сказал Дим, смеясь.
Пока не началась драка между этими тремя, я предложил Тому рассказать свою историю.
– Данная история связанна с нашей семьей, – начал Том. – В 1885 году наш предок Маркус Уолш начал стройку этого дома. Сюда он должен был переехать вместе с новоиспеченной супругой и годовалой дочкой.
– И что в этом страшного? – перебил его Бен.
Том пропустил эту реплику мимо ушей и продолжил:
– Когда он только начал строительство, ему говорили, что это место нехорошее и есть легенда, согласно которой давно здесь жила одна ведьма, и именно там, где он решил построить свой дом, ее со жгли. Но Маркус не послушал их и начал строительство. Через несколько недель один из рабочих упал с крыши и разбился насмерть. На это никто не обратил особого внимания, посчитали несчастным случаем. Спустя некоторое время такие случаи участились, и по окрестности прокатилась молва, мол, проклятое место забирает жизни за то, что его потревожили.
– А может, это просто совпадение? – дрожащим голосом спросила Синди.
– Один раз – это случайность, два раза – совпадение, а три – закономерность, – с важным видом сказал Дин.
– Конечно, великий философ, вы абсолютно правы, – пафосно сказал Бен и все рассмеялись.
– Но, – снова начал Том, – все же строительство было успешно закончено. Не прошло и года, как вдруг их дочка заболела. Врачи тогда не смогли понять, в чем проблема, и родителям оставалось только смотреть, как она медленно угасала.
– Как грустно, – захныкав, сказала Синди.
– Да. Жалко девочку и родителей.
Подождав, пока ребята закончат, Том продолжил:
– Именно в это время Маркус впервые ее и увидел. Сначала он подумал, что это просто старушка, но приглядевшись, он увидел уродливую старуху со спутанными черными волосами, с одной единственной ноздрей и выпирающими передними зубами. И как только он захотел подойти ближе, она исчезла. На некоторое время он забыл об этом, но в день, когда его дочь умерла, они с женой услышали душераздирающий крик, который напоминал то ли плач ребенка, то ли волчий вой. И, выйдя из дома, увидели истошно кричащую старуху. Муж с женой ужаснулись и тотчас вернулись домой, закрыв все окна и двери.
– Все, хватит, – прикрикнула Синди, – с меня хватит, я больше не вынесу.
– Это еще не конец, – спокойно отозвалась Кейтлин. – Давай я закончу? – обратилась она к брату. Тот лишь утвердительно кивнул. – После этого Маркусу стало интересно, что же это было такое. Ведьма? Колдунья? Или просто их разум играется с ними? Просмотрев и прочитав несколько книг, пришел к тому, что это была банши – дух-покровитель, который оповещает о смерти. После этого наша семья внимательно вслушивалась и присматривалась в пустоту ночи, когда кто-то был на смертном одре.
– Круто, – сказал Дин. – То есть если эта банши вопит, то кто-то умрет?
– Именно. Но если вы не связаны с нами кровными узами, то не сможете ее увидеть, лишь слышать ее пронзительный крик.
– Теперь мы точно не уснем, – сказал я. – Может, фильм посмотрим?
Все согласились. Зашли в дом, включили фильм и стали смотреть. Так мы и уснули все вместе в гостиной. Наутро никто об этой истории и не вспомнил.
Пять дней мы наслаждались отдыхом. На шестой день Кейтлин спустилась к нам в кухню, подозвала брата, и оба они скрылись в кабинете.
Спустя минут пятнадцать Кейтлин вышла заплаканная, за ней – озадаченный Том. На наши вопросы ни один, ни другая не ответили. К вечеру все стало хуже. Кейтлин стала выглядеть как призрак: бледная, огромные круги под глазами, красные заплаканные глаза. Она стояла у окна и вдруг закричала, испугав всех:
– Смотрите, смотрите! Вы ведь видите ее, да? Видите?
Перепугавшись, мы бросились к окну, но ничего не увидели.
– Там никого нет, – сконфужено сказал Дин.
– Точно, – подтвердил слова Дина Бен.
– Кейтлин, если так пытаешься меня напугать, не стоит, я и так напугана.
– Да нет же, вон там, за тем деревом.
– Там никого нет, – сказал я.
– Вообще-то там стоит девушка с длинными белоснежными волосами, в сером плаще… – вымолвил Том.
– С красными глазами, – перебив брата, сказала Кейтлин.
Повисла гробовая тишина.
– Если… Если только я и ты ее видим, то значит, это она… банши, – дрожащим голосом сказала Кейтлин.
– Наверное, – спокойно отреагировал Том. – Не стоит так паниковать: ни я, ни ты ничем не болеем и умирать не собираемся.
– Ребята, это жутко, – сказал Бен.
– Ладно, давайте отвлечемся, посидим…
Договорить Дину не дал телефонный звонок. Том взял телефон и после недолгого разговора сказал:
– Надо поехать за дедом, хочет кое-что отсюда забрать.
– Ладно, поехали вместе, – сказала Кейтлин. – Ребят, вы одни справитесь?
– Конечно, не волнуйтесь.
Том и Кейтлин сели в машину и уехали. Мы же занялись готовкой, поскольку были очень голодны. Съев ужин, мы разошлись по своим комнатам. Посреди ночи нас разбудил пронзительный крик. Выскочив из своих комнат и спустившись вниз, никого не увидели, но крик все не прекращался. Крик стих так же резко, как и начался. Вспомнив рассказ Тома, мы вышли на крыльцо, но никого не увидели. Под впечатлением от всего этого мы не смогли уснуть, а когда утром Уолши не вернулись и не отвечали на звонки, мы забеспокоились. К полудню позвонила миссис Уолш и сообщила нам, что машина ребят вылетела в кювет. Все, кто находились в ней, погибли.
Сейчас, вспоминая об этом дне, мне кажется, что все события толкали их к этому моменту. Просьба деда, решение ребят поехать ночью, решение Кейтлин поехать с братом, невнимательность на дороге и злосчастный кювет, куда полетела машина.
Но как бы там ни было, последние пятнадцать лет я, Бен, Дин и Синди приезжаем в этот дом и справляем их день рождения. Каждый год, собравшись, вспоминаем наших друзей, которых смерть забрала слишком рано.
Юлия Беанна
Сказка про зайку, лисенка и медвежонка
В еловом лесу жили-поживали птички и зверушки. Жили в мире, вместе играли, вместе ходили бабочек ловить, а вечерами концерты устраивали. Зайка серенький играл на скрипочке, лисенок стучал по барабанчику, а скворец песенки чирикал. Допоздна зверушки пели-плясали, а потом по домам разбредались. Зайка серенький жил в деревянном домике с расписными ставенками, лисенок – в норке, а скворец – в гнездышке на крыше зайкиного дома. По соседству жил медвежонок в домике из кирпича, и лесные обитатели частенько приходили к нему чай пить. Медвежонок пек им пирожки с яблоками, доставал из закромов сладкий-пресладкий мед и заваривал сладкий-пресладкий чай, а для скворца у него всегда находилось несколько толстых сочных червячков. Медвежонок любил играть на балалайке и развлекать гостей веселыми песенками. Иной раз гостей принимал и зайка, но предлагал он друзьям сырую морковку, и лисенок с медвежонком ели ее безрадостно, просто чтобы зайку не обидеть. А лисенок и рад был гостей принять, да медвежонок бы к нему в норку не пролез.
Когда припекало солнышко и в домиках становилось жарко, зверушки собирались у речки – зайка мочил водой ушки и хвостик, лисенок пытался рыбку поймать, а медвежонок неуклюже бултыхался неподалеку от берега. Однажды лисенок зацепил рыбку лапкой и сумел ее на берег вытащить. Медвежонок хотел рыбку на огоньке зажарить и съесть, а зайчик заплакал и попросил ее выпустить обратно. Сжалился медвежонок и обошелся без рыбки.
Пошли однажды лисенок, медвежонок и зайка клубнику собирать. Зайка целую корзину набрал, лисенок – две корзины, а медвежонок плохо искал и только пару ягодок нашел, зато углядел в лесной чаще куст сладкой малины. Наелся медвежонок малины, а что не съел, сложил в корзинку и друзьям своим отдал.
Наварил зайка малинового варенья и пригласил к себе лисенка и медвежонка. Лисенок пришел не с пустыми лапками, а с банкой клубничного конфитюра, а медвежонок, как обычно, с медом. Скворец тоже прилетел и принес щепотку орешков.
Наступила осень, тучки на небе стали хмуриться, холодать начало. Надел зайка теплый жилетик и вышел на улицу зарядку делать. Приседал он, наклонялся, по кругу бегал, но все равно замерз и поспешил в домике укрыться. Затосковал зайка, что холодно теперь будет до весны, и принялся вязать друзьям шерстяные носочки. Медвежонку связал ярко-красные, лисенку – синенькие, и даже скворцу связал крохотные штанишки. Обрадовались зверушки теплой одежке, надели носочки и принялись в них танцевать. Лисенок предложил зимними вечерами разучивать танцы, а медвежонок сказал, что можно декламировать друг другу стишки. Зайка думал-думал и решил, что можно будет выходить и кататься по речке на коньках. Медвежонок вынес из комнаты свои коньки и пригорюнился, что не заточены. Лисенок сказал, что заточить коньки сможет суслик, который живет на другом конце леса. А зайка еще подумал и предложил кататься на лыжах. И стали зверушки зиму ждать.
Пришла зима, снежок пошел, лес в сугробах утонул. Бывало, выйдет поутру зайка из домика и тут же по коленочки увязнет. Лисенок еле выбирался из норки, так ее снегом заносило. Однажды ждал-ждал его зайка, а лисенок все не выползает. Разгреб зайка снег, заглянул в норку, а лисенок лежит мертвый и окоченевший. Горько заплакал зайка, ножками затопал, побежал всех зверей известить о случившейся беде. Долго горевали лесные жители, суслик и белочка даже заболели с тоски, а медвежонок заперся в своем кирпичном домике и несколько дней не выходил. Похоронили лисенка под кустиком, и вместо памятника большой камень на могилку положили. На камне зайка мелом нацарапал имя лисенка и камушек облил горячими слезками. Каждое утро зверушки ходили навещать могилку и клали на нее засушенные цветочки.
Минул месяц, минул второй, зиме конец пришел. Зайка перестал улыбаться, и даже яркое солнышко его не радовало. Медвежонок в гости к себе больше не звал, только книжки читал с утра до ночи. А скворец петь прекратил. На коньках и лыжах зверушки так и не покатались и новогодние праздники не отметили. С тоской думал зайка о том, что растает речка, а некому теперь будет там лапкой рыбку ловить. И решил зайка, что больше вообще не будет на улицу выбираться.
Неделя прошла, вторая – не выходит зайка. Раз утром проснулся он от стука в дверь – медвежонок своей лапой косолапой к нему стучался. Не хотел зайка дверь открывать, да неудобно не впустить в дом старого друга. Открыл он дверь, а медвежонок в лапе баночку меда держит и предлагает угоститься.
Вздохнул зайка и пошел на кухню чаек заварить. Заварил, позвал медвежонка на кухню, тот притопал, и вслед за ним скворец влетел. Тут увидел зайка, что медвежонок одет в подаренные им носочки, и снова про лисенка вспомнил. Полились слезы у зайки, а медвежонок его приобнял и сказал, что ничего уж не поделать, не вернуть лисенка. Сели друзья за стол, но зайке чай в горлышко не лезет. Тут медвежонок улыбнулся и предложил спеть любимую песенку лисенка. Стал зайка напевать, а голосок у него дрожит, и в горлышке все застыло. Медвежонок подошел к зайке, затылок почесал и признался, что это он задушил ночью лисенка, а норку снегом завалил, чтобы никто ни о чем не догадался. Закричал зайка и кинулся к двери, да медвежонок его ловко за горлышко схватил и поднял в воздух. Стал хрипеть зайка, ножками дергать, а медвежонок его держит и смеется. Подлетел скворец, хотел медвежонка клюнуть, да тот свободной лапой его ударил, и замертво упал скворец. Задохнулся зайка, и язычок у него наружу вывалился.
Отпустил его медвежонок и сел за стол мед доедать. Всю баночку меда съел, мордочку вытер и вышел из дому. По пути встретилась медвежонку белочка и спросила, как там зайчик поживает. Заплакал медвежонок и сказал, что зайка от тоски с ума сошел, убил скворца, а сам удавился. Ахнула белочка и хотела было в дом зайки побежать, но схватил ее медвежонок и в свой кирпичный домик отнес. Привязал к стульчику и думать стал, что с ней делать. Хотел сначала задушить белочку, но понял, что надоело ему это. Размышлял медвежонок, размышлял, да и домыслил: прошел в сарай рядом с домом и лопату взял. Пришел к белочке и отсек ей лопатой голову. Покатилась белочкина голова по полу, а медвежонок схватил ее и принялся ею, будто мячиком, играть.
Вдоволь назабавился, а потом подумал, что давненько мясного супа не едал. Выпотрошил медвежонок белочку, суп сварил и ел так, что за ушами трещало. Вышел медвежонок на улицу, а братик белочки бегает по поляне, сестрицу ищет. Стал его медвежонок утешать, сказал, что вернется белочка. Заплакал брат белочки и запричитал, что никогда белочка не пропадала ночами. Посмотрел медвежонок на него ласково, по спинке похлопал и дальше пошел.
Не вернулась белочка, не вышел из дому зайка, не ловил больше лисенок рыбку в речке. А медвежонок играл сам себе на балалайке да время от времени супчик из лесных зверушек кушал.
Лидия Девушкина-Соммэ
Девушка-фламинго
Согласитесь ли Вы, читатель, что в лихую годину, во дни неприятностей и унижений некоторый зрительный или музыкальный образ (у каждого свой) может нас успокоить и ввести в состояние здорового равновесия? Все забыто или отставлено в сторону, словно незнакомый лейтенант приказал вам: «Отставить!» Что отставить? Да все: капризы взрослого ребенка, претензии супруга, измену любимого человека, коварство друзей, разборки на работе, наглые звонки коллекторов, просто безденежье, несбывшиеся надежды, провал на выступлении – да что угодно, хоть смертельную болезнь.
Я обнимаю себя невидимыми крыльями и говорю: «Валюха, ты фламинго». Я фламинго, чтоб вы знали! Сейчас я улечу в дальние дали! Вожак построит нас, таких же розовых цапель, как и я (количеством примерно двадцать-тридцать, а то и сорок), в несколько рядов, будет много раз окидывать нас директивным оком, кому-то велит подтянуться и застегнуть розовые сапожки, кому-то крикливо прикажет выбросить из кармана GPS. Кому он нужен, этот GPS, если он, вожак, крылом покажет нам, куда лететь.
Для начала отрепетируем: он крылом взмахивает, а мы за ним. Не хватает только музыки, но она у меня уже звучит в ушах. Адажио Альбинони в исполнении Сопрано Турецкого. Девушки в розовом идут одна за другой и поют. Оркестр аккомпанирует. Под эту музыку мы и воспарим: мы будем лететь красивым темно-серым клином, если смотреть на нас сугубо снизу. Вы никогда такого не видали? Если же смотреть на нас вполне себе сбоку и в то же время снизу, то мы розово-серые, когда исчезаем в голубой безоблачной дали. Или совсем розовые, если мы дружно, строем летим на фоне сероватого наползающего заката. Потом уже мы не видны совсем. Мигрирующий народ, как пишут о нас в рекламе документального фильма о нас же. Нас уже не видно, но мы сами еще различаем отдельные очертания прежнего места, илистые солоноватые берега приморского пруда (этанга, как говорят французы, или лимана, как говорят на Украине) в Палавасе, Гранд-Мотте или Карноне. Вожак делает прощальный круг, и мы за ним повторяем его. Повторенье – мать ученья. Мы не забудем эти места. Птицы помнят очень долго, мы же на редкость умные существа.
Но иногда бывает и так, и даже часто бывает так, вот послушайте. Две-три цапли фламинго остаются на всю зиму, покинутые своей стаей. Стае надо лететь в Африку, чтобы весной вернуться сюда, а слабые или больные фламинго пусть борются здесь за свое выживание в одиночестве, если у них это получится. Такие одиночные птицы поникшими клювами утыкаются в ил. Становится непонятно, живы они или отошли в мир иной, чтобы не обременять проблемами собратьев. Это своего рода евгеника, но, конечно, не столь жестокая, как в Третьем рейхе. Но вообще в животном и тем более в птичьем мире все не так подло, или я ошибаюсь?
Человека, который робко напросился к нам в микроавтобус, звали Игорь Хавкин. Мы – это неробкий десяток русских женщин вперемешку с немногочисленными мужчинами. Все мы временно примкнули к русско-французской ассоциации «Избушка». Поистине временно, потому что, несмотря на все усилия супружеской четы – президента этой новоиспеченной ассоциации француза Жака и его молодой жены из Киева Ксюши, – русских сплотить было невозможно.
Чего только ни делал Жак, чтобы объединить постсоветских граждан вокруг любимой супруги! И хор организовывал, и в свой абрикосовый сад возил, где мы вели хороводы вокруг его великолепной паэльи, и в Испанию нас возил на рекламную акцию складных лечебных кроватей, сдобренную самодеятельным спектаклем «Кармен». Уже в автобусе по дороге из Испании многие русские перессорились (кто-то вел себя бесцеремонно по отношению к французским супругам), и впоследствии эта ссора еще долго аукалась. Жак был ресторатором, эстрадным певцом, скульптором, всюду преуспел, стал известен не только в узких, но и довольно широких кругах, однако его маленький французский ресторан-кабачок разорился, скульптуры не покупали, призы за них не вручали, хотя и восхищались ими. Петь на эстраде под громкие аплодисменты удавалось только раз в году – 14 июля.
Жак был пье-нуаром, то есть выходцем из колониальной еще Франции, арабов не любил, а за нечестную конкуренцию со стороны относительно дешевых национальных ресторанов возненавидел не только арабов, но и мексиканцев вкупе с китайцами.
Словом, всюду нешуточные разборки. Лучше вообще меньше бывать в смешанных компаниях. Обязательно куда-то тебя вовлекут, а потом еще и обвинят. Но я немного опережаю события в своем повествовании. Эти все разборки произойдут, но гораздо позже. Сначала был тот большой автобус в Испанию. А потом вот этот микроавтобус на лиманы. Публика уже немножко другая, все-таки не все в курсе, что там произошло в большом автобусе. Вот этот Игорь точно был не в курсе, потому что его никто, кажется, не знал, и он никого. Он держался немного в стороне, но не потому, что был высокомерен, как иные. Его что-то сильно смущало и беспокоило. Тогда, на лиманах, мне казалось, что мы совсем незнакомы. Хотя он посылал мне немножко неловкие, странноватые приветственные знаки. А позже, когда я приехала домой, я вспомнила, что мы все-таки были знакомы.
Меня осенила эта догадка поздно вечером, когда я вернулась домой под аккомпанемент ворчания мужа, который давно превратился в совсем нелюдимого бирюка и не захотел ехать с нами на лиманы. Он, крупный ученый, автор фундаментальных работ, откровенно презирал всех русских, которые не из ученого мира. Откровенно, но тихо, подобно тому, как Жак презирал арабов и мексиканцев. Негативные чувства вообще однообразны, монотонны, скучны. Более интересны нашим мозгам и душам проявления дружеского интереса, взаимной увлеченности, любви. Презрение только отчуждает людей друг от друга, мешает решать общечеловеческие задачи, которых наблюдается множество и будет еще больше. В общем, неправ ты, Федя (так я зову своего мужа). Я давно опасаюсь, что его бегство от людей есть проявление шизофрении (читала в Интернете). Исходя из этой максимы, он совсем не белый и пушистый, и ожидать можно всего! Иногда это все и происходило! И я чувствовала себя до предела оплеванной его презрительными речами. Но вернемся к этому Игорю. Я отвлекаюсь.
Игорь был неброско, но все-таки картинно красив. Плечи косая сажень, высокий, не менее 190 см рост, светло-каштановые, чуть волнистые волосы. По весу ничего лишнего. Нет даже и намека на модное ныне пивное пузцо. Открытые, большие серые глаза, слегка показывающие некое страдание, но это часто бывает у русских эмигрантов. Прибавьте еще выразительный актерский голос. Как формируются такие имиджи у безработных франко-русских нищебродов, ума не приложу. Помните Андрея Макина? Тоже иконописный красавец. Жил в Париже под мостом, а потом стал трижды Гонкуровским лауреатом, да еще и орден Почетного легиона получил.
Игорь же как-то бегло заметил, что работы тут не нашел и живет на пособие. Супруги у него явно не было. В «Избушку» не принято было приходить поодиночке, если у тебя есть семья. Я же вот пришла с младшим сыном Костей.
Так вот (продолжаю, хотя не устали ли вы, читатель, от моего немного нудного описания? Но дальше будет интересней, ручаюсь) этот Игорь был уходящим типом русского красавца. К его строгой мужской красоте прибавлялась некая робость и пришибленность, неприкаянность, безулыбчивость. Как в старину говорилось, у Бога теленка съел. Но в его возрасте, который на глаз определить было трудно, что-то вокруг сорока-сорока пяти, этот съеденный теленок не портил общего впечатления. По мне, лучше пришибленный красавец, чем самонадеянный и наглый обладатель грубых, уродливых черт.
Сидя между мной и Костей, Игорь своим хорошо поставленным, но довольно тихим голосом рассказывал мне всю дорогу, что едет на лиман ради одной птицы фламинго, которую покинули ее собратья еще в ноябре, а она живет и тихо роет клювом дно в поисках добычи. Я спросила его, не подкармливает ли он ее, предполагая, впрочем, что это невозможно. Он из тех, кто не слушает и не отвечает на вопросы. Но я не обиделась ничуть. В конце концов, я лет на пятнадцать его старше, следовательно, мудрее. Может быть, я вообще тут всех старше.
– Вот она! – воскликнул он, когда мы лениво выкатились из автобуса, разбились на пары-тройки и стали смотреть на птиц со стороны автострады. Ближе подойти к лиману было невозможно. Я с трудом различила среди мелких белых цапель и нахальных голенастых чаек одинокую розовую птицу, уткнувшую клюв в дно. – Это она! Это моя девушка. Ее зовут Рая.
Какие-то члены нашей «Избушки» показывали на нее мизинцем, но Игорь указал правильно, то есть указательным пальцем, как и положено по правилам хорошего моветона. Ведь воспитанный тип, пусть и не от мира сего.
Шедший вблизи от нас мой вечно насмешливый подросток Костя разворчался по поводу Игоря:
– Мама, да он полное шизо! Птица – его девушка. Зачем мы вообще сюда приехали?
К счастью, Игорь явно не расслышал этой фразы. Он, казалось, жил словно бы вообще в другой, параллельной реальности, где девушки легко превращаются в розовых цапель.
– Рая так Рая, тебе жалко, что человек так назвал птицу? Ты вот своего попугая назвал Монморанси, и ему трудно это имя повторять. Назвал бы Петрушей, – я пыталась слегка пришикнуть на него. – Здесь русские все немножко странные. Это специфика эмиграции. Вы же сами вчера с Егоркой на эту тему переписывались в МСН. И мы с тобой странные, и папа. Это планида наша такая.
– Откуда ты знаешь про МСН? И не трогай папу.
– На МСН ты с моего ноута писал, я поневоле видела.
– Блин! Шпионка!
– Блин – это не междометие для человека из хорошего общества. Это язык быдла, все эти блины…
– Быдла?! Значит, ты социальный расист!
– Я-то пусть социальный расист, а ты мной не руководи, пожалуйста. «Звеньевой рукой водил, нами он руководил». И, презирая Игоря, ты сам аттестуешь себя социальным расистом.
– Ну вот! Пусть мы и странные – не факт. Ты странная на самом деле, а я не странный. Ну давай на обратном пути от него отсядем.
Пришлось так и сделать. Костя упорный донельзя, весь в папу. И я уступила ему еще и потому, что хотела похвалить его за то, что он не произнес ни одной французской фразы за все время общения со мной.
Этот день был восьмое марта, его мы потом и отметили малым коллективом «Избушки» в каком-то скромном приморском кафе. Игоря перед кафе как ветром сдуло – наверное, ни одного лишнего еврика в кармане. Я только помахала ему рукой, смущенно и незаметно от Кости.
А поздним вечером вдруг подумала, что он – тот самый Игорь Хавкин, который расплевался с некоей Сусанной Георгиевной, «Сузи», как ее тут запанибрата звали. Сусанна была истовой прихожанкой старокалендаристской православной церкви. Да, эта церковь была православной, но в своем роде сектантской, оторвавшейся от матери-церкви еще в 1927 году. За незнанием других местных церквей, я натолкнулась по прибытии из России именно на эту церковь.
Посоветовала ее мне некая Лара, которая жила во Франции уже лет пятнадцать, которая была очень общительная и любила со всеми прибывающими экспатами знакомиться (редкий случай) и которая великолепно пела на клиросе любой церкви, хотя немного и в оперном стиле. Совет Лары и привел меня в эту церковь на улицу Жан-Жак Руссо, где я на радостях решила перезнакомиться со всем приходом. Сразу же после литургии в разговоре сошлась вот с этой Сусанной, маленькой стройной старушкой девяноста двух лет (Лара потом заметила мне, что ей уже около ста), до сих пор привлекательной, с густыми натуральными светлыми буклями, с выпуклыми голубыми глазами в обрамлении чуть подкрашенных ресниц. Выяснилось, что жила она недалеко от нас, и она охотно к себе пригласила.
Я пришла к ней, когда в доме у нее убиралась домработница (фам де менаж), которая же и принесла нам чай из кухни. Сузи была смешлива, бойка, вспоминала переезд из Крыма в Бизерту (Тунис) в 1921 году, когда села на пароход вместе со всей семьей, еще будучи маленькой девочкой, но в пути один раз пароход тонул, они чудом спаслись, папа был крупный нефтепромышленник, а мама, оказывается, наполовину француженкой, пароход с двух сторон конвоировали два французских линкора – охраняли вроде бы. Кто-то их обстреливал, вот они и стали тонуть, но линкоры помогли. В Тунисе она закончила только пять классов, больше учиться не смогла, ей категорически не давался английский язык. Какой-то художник-аматор поделился с ней своими знаниями, научил малевать маслом. Она нигде не работала, второй муж ее неплохо обеспечивал. Картины рисовала всю жизнь с подписью «Майя» в правом нижнем углу. Рисовала вроде бы для себя, но одна русская особа, конкретно по фамилии Крысянина, которую я с ней познакомила, поссорилась с ней (Сузи обвинила ее, что та украла у нее арабское ожерелье) и стала угрожать, что подаст на нее в налоговую инспекцию за то, что та рисует картины и продает их без малейшего намека на уплату налогов. Итак, она всю жизнь была домохозяйкой при двух (по очереди, разумеется) русских мужьях. Первый был яростный игрок в карты, проигрывал все, что только можно, и даже чуть не проиграл и ее, Сузи, то есть даже и проиграл, и понял всю бездну своего падения, и сделал то, что должен был сделать устыдившийся русский мужчина: сбежал от семьи в неизвестность. Мне оставалось непонятным, на что и сколько времени жила Сузи одна с дитем, но возник второй русский, он был, напротив, очень порядочный человек, ученый-аграрник, с которым она безбедно прожила всю оставшуюся жизнь. На этой позитивной ноте к нам забежала ее дочь Марианна, уже очень неважно говорившая по-русски, в отличие от своей мамы, которая говорила почти по Боборыкину. Сузи гордилась этим и бросала на ходу замечания:
