Юлия Четвергова
Жемчужинка для Мажора
Всё происходит, как в замедленной съемке.
Я вижу, как Серый промахивается, выпрямляюсь и со всех ног, задыхаясь от нехватки воздуха, несусь к подъезду. Не оглядываюсь. Судорожно достаю ключи из кармана и прикладываю чип к домофону. Распахиваю подъездную дверь и влетаю внутрь, плотно закрывая её за собой. И только после этого чувствую себя в относительной безопасности.
Мне плевать, как Глеб будет выкручиваться. После его слов, что-то во мне умерло.
Наверное, небольшая вера в то, что этот человек не такой плохой, каким хочет казаться.
Глава 3
Поднимаюсь на седьмой этаж по лестнице – лифт как обычно не работает. Этажка старая. Но ноги, после пережитого, идут медленно, будто по вязкому болоту. Заплетаются. Я цепляюсь за перила. Оседаю. Адреналин схлынул, а вместе с ним ушли ступор и последние силы, поддерживающие меня в вертикальном положении.
Паника и страх обрушиваются на меня, как бурный водопад на голову – одним мощным потоком. Я сажусь прямо на бетонную ступеньку третьего этажа. Подтягиваю к себе колени, утыкаюсь в них лбом и разражаюсь тихим плачем. Мне хочется исчезнуть из этого гадкого мира хотя бы на пару часов.
Не знаю, сколько я так сижу и плачу. Минуту? Полчаса? Это становится абсолютно неважным, когда сквозь небольшое приоткрытое окно лестничной клетки помимо свежего ветерка до слуха доносятся звуки драки.
Я перестаю плакать. Судорожно всхлипываю и зачем-то поднимаюсь. Как сомнамбула подхожу к окну. Дворик всё также непрогляден из-за отсутствия нормального освещения, но глаза, привыкшие к темноте, различают смутные силуэты. Они двигаются хаотично – не разберёшь, кто дерётся.
Но голоса… Эти голоса теперь присоединятся к главному кошмару моей жизни и будут сниться чуть ли не каждую ночь. Я уверена. Забыть такое я смогу не сразу.
На мгновение мелькает мысль: а что если среди дерущихся пьяных гопников, которые не поделили что-то между собой, Соколовский?
Я содрогаюсь. Какое мне вообще дело до этого?
Хочу отмахнуться. Уйти. Сделать вид, что мне нет дела до того, изобьют Глеба за его длинный язык или нет.
Я даже делаю несколько шагов вверх по лестнице. Но с рыком, с ненавистью к собственной совести, останавливаюсь. Достаю смартфон, чудесным образом оказавшийся в правом кармане джинс, и набираю номер полиции. Сообщаю о драке, называю адрес. И облегчённо выдыхаю, когда слышу:
– Вызов принят. Патруль уже в пути.
Я не буду уподобляться Глебу. Он заслужил, не спорю. Но я – не такая, как он. Посидит сутки в обезьяннике, ничего с ним не будет. Может, как он сказал, у самого мозги на место встанут.
Утираю слёзы рукавом джинсовой куртки. В голове пусто. И, наверное, я сошла с ума, но я не могу заставить себя уйти с лестничной площадки. Взор всё также прикован к злополучному дворику, откуда доносился уже злой, ироничный гогот гопоты.
Похоже, Соколовский проигрывал. Если он там вообще был, а не ушёл благополучно восвояси.
Представив Глеба, лежащего на земле, избитого, с кровоподтёками и синяками, чувствую, как внутри назревает протест. Я ненавижу себя за это. Ненавижу, что несмотря ни на что, не могу желать ему зла. Поэтому, надеюсь, что брюнета нет среди дерущихся. И до самого приезда полиции вглядываюсь в темноту, пытаясь узнать, нет ли там Глеба.
Машина с мигалками появляется неожиданно не только для пьяных гопников, но и для меня. Я вздрагиваю от звука сирен, и выныриваю из вязкого потока собственных мыслей. С усердием вглядываюсь во дворик, освещенный светом фар, и с ужасом понимаю, что оказалась права.
Глеб лежит на земле, окруженный гопниками, как стаей шакалов. Его одежда грязная и изорванная. И, похоже, его били ногами…
Завидев ментов, гопота матерится и бросается в разные стороны, кто куда, оставляя Соколовского валяться на земле. В итоге, те, кого действительно нужно было наказать, просто скрываются в тёмных подворотнях. Глебу придётся отдуваться за всех.
Эта мысль душит.
Он всё же помог мне. Пусть и своеобразно… Ты не можешь его оставить вот так, Арина…
Я не даю себе времени на раздумья. На дрожащих ногах несусь вниз. Открываю тяжёлую подъездную дверь и за пару секунд преодолеваю эти злосчастные двести метров, которые не смогла дойти до подъезда, не отыскав проблем на свою блондинистую голову.
Полицейские только останавливают машину перед Глебом, который поднимается с земли, когда я оказываюсь рядом с ним. Фары ослепляют меня, поэтому я лишь слышу, как открываются и захлопываются двери полицейской машины.
– Твоих рук дело? – Тихо спрашивает Соколовский, намекая на полицию.
Я протягиваю ему руку, чтобы помочь встать, но он её игнорирует, глядя на ту, как на ядовитую змею, которая может ужалить в любой момент. Его губа разбита. Кровь небольшой струйкой стекает по подбородку.
Заметив мой взгляд, он быстро утирает её, но делает только хуже, размазывая красную жидкость по лицу.
Я сглатываю, потому что меня слегка мутит. Но, кроме разбитой губы и грязной одежды, не нахожу на парне иных видимых повреждений. Видимо, по лицу его ударили один раз и, судя по всему, он упал. А после…
Тряхнув головой, отбрасываю всякие мысли о насилии.
– Арина? – Настойчиво шипит Глеб, склоняясь ко мне ближе. – Ты? – Презрительно кивает в сторону ментов.
Я понуро опускаю голову.
– Я хотела, как лучше… – Мямлю неповоротливым языком.
– А получилось, как всегда! – Низко рычит брюнет и, приобняв меня за талию, притягивает к себе.
Я не успеваю удивиться такому повороту событий, потому что Глеб разворачивает нас к служителям закона и ослепительно скалится во все тридцать два.
– Здравия желаю, – первым здоровается с мужчинами в форме.
– Здравствуйте, здравствуйте. – Один из них оглядывает нас суровым, строгим взглядом, от которого я вся внутренне подбираюсь. И напрягаюсь.
Он мне совсем не нравится. Но ведь эти люди приехали сюда, чтобы нам помочь?
На вид полицейским около тридцати. Совсем молодые. Но их взгляд не сулит ничего хорошего. С каждой минутой мне всё сильнее становится не по себе, и я невольно прижимаюсь к боку Соколовского поближе.
Как там говорят? Свой тюремщик ближе к телу?
Я едва успеваю подавить нервный, ироничный смешок от собственных мыслей.
– Кто из вас звонил в полицию? – Задаёт вопрос тот, что постарше. Обращается он в основном к Глебу.
А вот второй скользит по мне таким же взглядом, каким недавно смотрел на меня главарь тех гопников. Нехорошим. Масляным.
– Я звонил. – Уверенно отвечает брюнет. – Перед тем, как ввязаться в вынужденную драку.
Я удивлённо кошусь на него, наверняка, выдавая нас с головой, но ничего не могу с собой поделать.
Глеб… покрывает меня? Что происходит с этим миром?
– То есть, вы добровольно признаёте, что были участником. – Не спрашивает, утверждает тот полицейский, что старше.
– Ой, да давай просто закроем их, пусть посидят в изоляторе. Вызов был? Был. Другие участники драки сбежали, не искать же. А отчёт писать надо… – Ухмыляется второй, всё не сводя с меня взгляда.
– Но как? – Вырывается у меня. Я совсем не понимаю, что происходит, почему нас хотят упечь за решётку? – За что? Мы ведь жертвы нападавших!
– Их это не волнует, Жемчужинка, – быстро шепчет мне на ухо Глеб. – Они поймали нас. Так что помолчи, пожалуйста.
Это неуместно, но… Моё сердце внезапно обмирает от того, как брюнет назвал меня.
Я поднимаю глаза на Соколовского и смотрю на него так, будто вижу впервые. Будто передо мной вовсе не мажор, что издевался надо мной столько лет, а кто-то другой. С этим Глебом не страшно. Не омерзительно от его теплых, согревающих объятий. От его руки, лежащей на моей талии под курткой.
– Будете шептаться, статью за хулиганство припишем. – Бросает один из них. – Сами в машину сядете или придётся волоком тащить?
– Ну, что вы так сразу, – заискивающим тоном говорит брюнет. Но я чувствую, что он нервничает. Его пальцы, покоящиеся на моём животе, сильно впиваются в кожу. – Может, договоримся? Кому нужны эти проблемы? Скажете, что во дворе никого не нашли.
С этими словами, свободной рукой Глеб достаёт из внутреннего кармана кожаной куртки, наверняка дорогущего лэйбла, портмонэ и выуживает из него золотую карточку. Глаза ментов загораются алчным светом.
Но тот, что старше, видимо, научен лучше.
– Подкупить нас хочешь? – Сводит брови на переносице и скрещивает руки на груди, расставив ноги на ширине плеч.
– Отблагодарить, – поправляет его Глеб. – Хорошие люди приехали на вызов. Помогли нам спугнуть чертей. За помощь полагается благодарить.
Оба полицейский заметно расслабляются и довольно ухмыляются.
– Двадцатка каждому. За каждого. – Выразительно и с намёком понижает голос полицейский.
Соколовский пожимает плечами.
– Как скажете, господа.
Далее, не отпуская меня от себя, брюнет переводит деньги на счёт этим двоим, и они, наконец, уезжают. Но перед этим они на прощание иронично салютуют нам. Явно глумясь и издеваясь над моей тупостью.
А я ведь действительно не знала, что наши служители закона… такие!
Стоит машине скрыться за поворотом, Соколовский шарахается от меня и очень протяжно вздыхает. Глубоко. С чувством. Будто его сильно достало всё, что связано со мной.
– Прости, – вырывается, прежде чем я успеваю подумать.
– И почему ты такая идиотка? – Он трёт переносицу указательным и большим пальцами. – Почему от тебя столько проблем?
Вопросы явно риторического характера, поэтому я угрюмо молчу. Внутри все чувства смешались, и я больше не могу однозначно относиться к Соколовскому. По крайней мере, точно не сегодня.
Возможно, завтра я буду ненавидеть Глеба ещё больше. Но… не сегодня. Я слишком устала от всего. Слишком.
– Ну, что, седая девочка-проблема, веди меня к себе домой.
Что?
Я зависаю от того, что меня даже не соизволили спросить. Прозвучало, как приказ.
– А не слишком ли ты обнаглел, Соколовский? – Ошарашено произношу я. А у самой сердце трепыхается в груди, как крылья колибри, стоит представить мажора в своей захолустной совдеповской квартирке.
И стыдно, и… А что «и»?
Я вновь зависаю, не находя ответа.
– Вот и вся твоя благодарность. Что и следовало от тебя ожидать, – презрительно фыркает парень.
– Это неправда! Я благодарна тебе! – Протестую, сжав руки в кулаки.
– Тогда давай уже зайдём хотя бы в подъезд! Ты думаешь, эти черти далеко ушли? – Пугающе низко говорит брюнет, и я содрогаюсь от одной только мысли, что те гопники могут вернуться.
Он прав…
– Пошли, – бурчу я, неосознанно хватая Глеба за руку.
Так проще идти в темноте. И дело вовсе не в том, что мне на самом деле страшно до мороза по коже.
Если Глеб и был изначально против моего самовольства, по итогу он ничего не говорит, покорно следуя за мной. Лишь губы поджаты и взгляд янтарных глаз, направленных на меня, сверкает из-под густых чёрных ресниц.
Мы молча заходим в подъезд и так же молча поднимаемся на седьмой этаж. И лишь оказавшись у дверей собственной квартиры, я облегченно выдыхаю, понимая, что дышала через раз, пока мы шли.
Выпустив руку брюнета из своего захвата, достаю ключи дрожащими руками. Не с первого раза попадаю в замочную скважину, но, в конце концов, дверь поддаётся.
Соколовский, глядя на всё это, лишь пренебрежительно фыркает себе под нос. Даже язвительные комментарии оставляет при себе.
Да уж, сегодня с ним явно что-то не так.
– Проходи. – Киваю на вход.
– Ты меня, как кота, первым запускаешь что ли?
Я удивлённо кошусь на Глеба, не понимая его настроение от слова «совсем».
Это он сейчас что, пошутил? Без сарказма? Без издёвки? Без злобы? Просто пошутил?
Треш…
– Как пушечное мясо, – мрачно выдаю я и впихиваю его в прихожую, быстро закрывая за нами дверь.
Если вечно бдящая бабуля по имени Афанасия Никифоровна заметит, что я посреди ночи привела к себе парня, мне не сдобровать. Сначала она позвонит арендодательнице, жалуясь на меня, на чём свет стоит. Та в свою очередь – родителям. Круг замкнётся. И в итоге мне достанется – будь здоров. Потому что поверят точно не мне.
– Чего пихаешься? – Возмущается Глеб, проходя вперёд на пару шагов дальше, чем нужно, и пачкая своими мажористыми кедами мне коридор.
– Куда по чистому! – Хватаю его обратно за порванную и некогда белую кофту и тяну на себя.
Получается, как в плохом кино.
Глеб не удерживается на ногах от неожиданности, заваливается на меня. Я с ужасом смотрю на тушу, которая вот-вот меня раздавит, так же, как кролик на удава – даже не пытаясь избежать столкновения. Всё равно уворачиваться некуда.
Но Соколовский каким-то чудесным образом в самый последний момент успевает поймать равновесие. И помогает ему в этом входная дверь, в которую он упёрся руками по обе стороны от моей головы. Непострадавшей, слава всем богам.
Мы так и застываем друг напротив друга. Лицом к лицу. Я сглатываю, а Глеб тяжело и рвано дышит.
Не найдя ничего лучше, пищу тоненьким голосом:
– Тебе плохо?
Янтарные глаза прожигают меня, от чего в районе груди и живота становится жарко. Очень. Мне хочется отодвинуться, но я понимаю, что если шелохнусь, наша шаткая «конструкция» упадёт.
– Видать сильно об голову приложили, – хрипит парень, – раз я о таком думаю.
– О… чём?
Но вместо ответа брюнет пожирает взглядом мои губы. И мне становится предельно ясно о чём.
Я сначала бледнею. Потом краснею. Меня кидает то в жар, то в холод. Я, как и Соколовский, начинаю тяжело дышать, потому что воздуха в коридоре перестаёт хватать.
Нужно срочно открыть окно! Душно… Как же душно!
– Ты не мог бы… – Я упираюсь ладонями в плечи Глеба, ощущая себя максимально неловко. И странно.
Я не могу разобрать то, что чувствую прямо сейчас.
Соколовский делает очень глубокий, тяжелый вдох и прикрывает глаза, с силой сжимая веки.
– Это что? Малина? – Спрашивает неожиданно.
– Малина? – Переспрашиваю. А потом до меня доходит. – Ты про шампунь? – Хлопаю глазами, мечтая, чтобы парень поскорее отодвинулся. Но он, как специально, не торопится.
Наверняка назло.
– Шампунь. Господи, – хрипло смеётся брюнет и, наконец, отодвигаясь, выравнивается. Закрывает лицо рукой и продолжает беззвучно сотрясаться от смеха.
– Что? – Не выдерживаю я. – Что происходит, Глеб?
– Глеб? Ты назвала меня по имени? – Его брови взлетают вверх. Похоже, парень в тотальном шоке.
Впрочем, как и я.
Я игнорирую его вопрос, смущаясь ещё больше. Хотя казалось бы – куда ещё больше?
– Причём тут мой шампунь? – С нажимом повторяю я.
Соколовский стоит на расстоянии двух шагов от меня, и разум постепенно возвращается на круги своя. Что радует.
– Притом, что это – дешёвка. – Припечатывает он и скидывает кеды. – Жесть, Скворцова. Я, конечно, знал, что ты не закупаешься в дорогих бутиках, но не настолько же!
– Ты сейчас вылетишь из квартиры, я тебе это обещаю! – Злясь на себя за то, что мне становится стыдно от его слов, уже жалею, что не оставила мажора на улице.
И что я творю? Боже… А главное, зачем?!
Ответов нет, поэтому я просто яростно смотрю на парня. Включаю свет в прихожей, чтобы он оценил. Но вместо этого упираюсь взглядом в большую ссадину с кровоподтёком на скуле и болячку на губе, которая вновь стала кровоточить после того, как этот шкаф поржал надо мной.
– Ванная там, – указываю на дверь справа по коридору.
– Благодарю, – язвит Глеб и скрывается за ней.
Только после этого я вздыхаю с облегчением, приваливаясь к стене. Но легче не становится, потому что в голове всплывает острый вопрос:
«И что мне теперь делать с главным врагом моей жизни, который, судя по всему, собирается остаться у меня ночевать?!»
Глава 4
– Сильно больно?
Любопытство – не порок. А уж тем более, если оно подкреплено врождённой жалостливостью…
Соколовский отрывает взгляд от зеркала в ванной и неодобрительно косится на меня, стоящую в дверях. Я неловко мнусь под его взором, но не ухожу. Хотя придерживаю дверь, чтобы закрыть и уйти, если встречу привычные ненависть и злость, исходящие от Глеба.
Вот только, кроме неодобрения, я не нахожу в янтарных глазах ничего другого.
– Я разрешал тебе входить? – Цедит парень, однако, его голос не источает яд, как обычно это бывает.
Он уставший.
Я игнорирую вопрос, и, набравшись смелости, вхожу внутрь своей же ванной. Присутствие Глеба на фоне обшарпанной краски и старого кафеля на стенах смотрится до дикости чуждо.
– Давай, помогу. – Не спрашиваю, ощущая себя более уверенной на своей территории.
Открываю шкафчик и достаю из него коробочку с медикаментами первой необходимости. Открываю перекись водорода и смачиваю ей ватку. Во вторую руку беру полотенце и смачиваю его под проточной водой, чтобы смыть с лица Соколовского грязь.
И всё это под внимательным взглядом медовых глаз.
– Ты тоже что ли головой приложилась, пока убегала от той шпаны?
– А ты можешь просто помолчать? – Хмурюсь я недовольно и, напирая на Глеба, вынуждаю его усесться на стиральную машинку, стоящую у стены.
Я подхожу ближе, держа ватку с перекисью так, будто собираюсь ими защищаться.
– Мне не нужна твоя помощь. – Отмахивается брюнет и отворачивает голову, напоминая маленького и вредного мальчишку.
– Мне твоя тоже не нужна была. – Нагло вру, упрямо глядя на него. – А быть у тебя в долгу – последнее, чего я бы хотела в этом мире. Так что, не дёргайся, пожалуйста. И будем в расчёте.
– Несоизмеримая плата за мою помощь, как считаешь? – Фыркает мажор, скрещивая руки на груди. Однако не сопротивляется, когда я подхожу ближе, практически в упор, и начинаю обрабатывать ссадины на его лице. Лишь изредка кривится и шипит от боли.
– Считаю, что нужно было научиться драться получше, – пожимаю плечами, стараясь не отвлекаться
– Я тебе Рембо, что ли? – Возмущенно выдыхает Глеб, отдёргиваясь от моей руки, когда я собираюсь обработать последнюю длинную царапину, идущую вдоль нижней челюсти. И смотрит на меня так, будто я своими словами нанесла ему личное оскорбление. – Ну, ушатал бы я двоих. От силы – троих. И то при колоссальном везении. Четвёртый бы подошёл сзади, тюкнул меня по темечку и всё. Гейм овер.
Представшая перед глазами картина почему-то смешит, а не ужасает. Не сдержавшись, тихонько смеюсь. Качаю головой и, наконец, завершаю обрабатывать последнюю царапину, воспользовавшись тем, что Соколовский на мгновение подвис, наблюдая за тем, как я хихикаю над ним.
– Чего смешного, седоволосая? – Скрестив руки на груди, парень расставляет ноги ещё шире, и я оказываюсь прямо посередине. – Я из-за тебя, между прочим, потратил все деньги, на которые планировал развлечься на выходных.
Я вновь пожимаю плечами, выкидывая использованную ватку в мусор.
– Это мелочь по сравнению с тем, какой ущерб ты нанёс моей семье, всего лишь нажаловавшись на меня своему отцу. Хотя, если кого и следовало наказывать, то только тебя.
Я не хотела его упрекать. Не хотела вспоминать прошлое. Не хотела, чтобы Соколовский знал, что его гнилой поступок до сих пор ранит меня в самое сердце. Но слова вырвались сами собой, а забирать их обратно уже поздно.
Но парень не отвечает. Только желваки на скулах играют – он явно злится.
Какое-то время мы проводим в молчании. Я пользуюсь этим и прикладываю холодное полотенце к кровоподтёку под глазом, который с каждой минутой становится всё страшнее и страшнее, расплываясь.
– Чтобы ты знала, Скворцова, я не горжусь тем поступком, – вдруг цедит сквозь зубы мажор. Но при этом его взгляд направлен в стену.
– Это что, завуалированное извинение? – Хмыкаю я, всё больше замечая, что в этом большом юношеском теле прячет маленький мальчишка.
– Считай, как хочешь, – бурчит Соколовский, этим самым прекращая наш странный диалог. Весь его вид говорит о том, что он не намерен вести дальнейшие переговоры.
Я невольно улыбаюсь, где-то на краю подсознания ужасаясь тому, что улыбаюсь в присутствие Глеба. Но сегодня ведь необычный день, правда? А значит, привычные правила отменяются. Завтра всё снова будет, как прежде. А пока мы просто однокурсники. Просто парень и девушка, давно знающие друг друга.
Мы стоим вплотную друг к другу. Жар, что исходит от парня, приятный. Согревающий. И я инстинктивно тянусь к нему, потому что никак не могу отогреться после произошедшего во дворе.
Тем больнее обрушивается на меня осознание того, что я творю.
Это же Глеб Соколовский! Арина… Что ты делаешь? Стоишь так близко к своему злейшему врагу! Более того, ваши бёдра соприкасаются, и ни ты, ни он не против происходящего. Никто из вас двоих не шарахается в сторону от отвращения!
Ужасая сама себя, я передаю полотенце Глебу в руки. Буквально впихиваю махровую ткань удивлённо хлопающему ресницами брюнету, и вылетаю из ванной так, словно за мной гонятся черти.
Да-да, те самые…
Я скрываюсь в своей комнатушке. Падаю на разложенный диван, заменяющий мне кровать, и бездумно смотрю в потолок. Сердце шарахает о грудную клетку, отдаваясь в ушах, как после сильнейшего испуга. Я дышу часто-часто, пытаясь выровнять дыхание и успокоиться. А недавно мёрзшее тело бросает в жар до самых кончиков пальцев.
Что со мной происходит? Почему я так странно реагирую на Глеба?
Обхватив себя руками, ложусь на бок и сворачиваюсь в клубочек. Молюсь всем богам на свете, чтобы Соколовский не выбрал именно этот момент, чтобы выйти из ванной. И с облегчением слышу характерный шум воды, когда включают душ.
Он моется.
У меня есть около десяти-двадцати минут передышки, а после начнётся новый круг моего личного ада.
Жаль только, что на тот момент я мало осознавала, сколь жестоким будет очередной круг…
Придя в себя минут через десять, я топаю в коридор, чтобы выудить из сумки, брошенной на обувную полку, доклад. По пути надеваю розовые пушистые тапочки, чтобы босые ноги опять не замёрзли. Беру папку и шагаю обратно в зал-спальню своей однушки.
Беды бедами, а завтрашнюю отработку у Разумова никто не отменял.
Я усаживаюсь на раскладной диван и начинаю вчитываться в доклад. Но проходит пять минут, а информация никак не хочет лезть в голову. Я читаю абзац, и мне приходится перечитывать его снова и снова, потому что я не могу понять, о чём только что прочитала. Не говоря уже о том, что формулы нужно выучить наизусть.
Пережитый стресс даёт о себе знать, и я чувствую, как слипаются глаза. Мозг не работает, потому что меня клонит в сон. Я даже кушать не хочу, хотя последний раз ела в обед.
Краем сознания отмечаю, что вода в ванной больше не шумит. Да и вообще Глеб подозрительно притих. Вроде и выйти должен, но свет продолжает гореть, а в ванной ни звука.
Отложив доклад в сторону, поднимаюсь с дивана и выхожу в коридор.
Не знаю, что именно я хотела сделать, потому что все мысли разлетаются, словно воробьи с ветки, которых сшугнула кошка. Большая такая. Чёрная.
Я замираю прямо посреди коридора, неприлично вылупившись на Соколовского, который именно в этот момент решает выйти из ванной. В одном полотенце вокруг бёдер! Причём в моём полотенце!
С волос брюнета на широкие мощные плечи стекают капли воды. Они продолжают свой путь вниз по накачанному рельефному торсу и скрываются за полотенцем. Там же, где скрывается провокационная дорожка волос на животе парня.
Я сглатываю. Во рту сухо, как в пустыне. Щеки горят от стыда.
Это первый раз, когда я вижу полуобнажённого парня вживую. Фильмы и сериалы не считаются! А Глеб, как назло, сложен практически идеально.
– Чего уставилась? Ты не на выставке. – Мрачно заявляет мажор, тоже застыв у дверей ванной. – У тебя есть нормальный гель для душа? Я не хочу вонять так же, как и ты – дешёвкой.
От возмущения давлюсь очередным вдохом, напрочь позабыв о всяком смущении. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Хочется ему врезать за обидные слова, но я усилием воли заставляю себя оставаться на месте.
Ну, вот, привычный Глеб Соколовский вернулся. И получаса не прошло.
Вот только что-то неприятно, протестующе сжимается внутри меня при этой мысли.
Неужели я хочу, чтобы Глеб мне… нравился? Был другим со мной?
Господи, бред какой!
Я трясу головой из стороны в сторону, как кошка, которая случайно попала в воду, пытаясь выкинуть бредовые мысли. Не осознавая, что делаю это на глазах у Соколовского, который счёл махи головой за мой отрицательный ответ.
– Ну, да. А чего я ещё ожидал от захолустной квартирки и Скворцовой? – негромко бурчит себе под нос мажор.
Небрежно придерживая край полотенца на бёдрах, он обходит застывшую в коридоре меня, направляясь в зал, который одновременно служит мне спальней. По-хозяйски придирчивым взглядом осматривает мою комнату. Сканирует статуэтку египетской кошки на полочке, слегка кривясь.
В итоге его взгляд останавливается на диване. В янтарных глазах сквозит неподдельный интерес.
На этот моменте мой порядком потрёпанный стрессом и шоком организм решает выйти из ступора. Я, чеканя каждый шаг, иду в зал с твёрдым намерением поставить зазнавшегося мажора на место и, наконец, вытурить его из квартиры.
Но доклад, который оказывается в лапах Соколовского, пока я преодолевала небольшое расстояние между нами, заставляет меня остановиться.
– Положи на место. – Требовательно говорю я. Не прошу, а именно приказываю.
Глеб игнорирует мои слова, будто бы он один в комнате, а мой голос – не более чем комариный писк.
– Интересный доклад. – Кивает одобрительно головой, быстро пробегаясь по формулам на листе и строчками с пояснениями к ним. – Признаюсь, Скворцова, я ожидал от тебя худшего, но ты смогла меня удивить. Разумов будет завтра в экстазе от твоего доклада.
Брюнет переводит на меня задумчивый взгляд янтарных глаз, и, пока я мнусь в нерешительности, недовольно цокает языком.
– Так не пойдёт. – Выдаёт он, в конце концов.
– Что не пойдёт? – Хлопаю глазами, наверняка подтверждая этим, что блондинка я теперь не только по цвету волос.
– Сложи два плюс два, Жемчужинка, – снова называет меня этим странным прозвищем, от которого у меня по коже невольно проносятся мурашки, – ты, как оказалось, девочка не глупая. – И, спустя паузу, с сомнением оглядев меня, добавляет. – Наверное. Я пока ещё не уверен точно.
– Да как ты смеешь! – Взрываюсь я. – Оденься уже и вали домой! – Выпаливаю, приближаясь к Соколовскому.
Тянусь рукой, чтобы отобрать свой доклад, но Глеб слишком резвый. И слишком высокий. Ему достаточно просто вытянуть руку вверх и всё – я не достану доклад даже в прыжке.
Что он, собственно, и делает, с насмешкой глядя на меня сверху вниз.
– Мне понравился твой доклад, так что завтра мы расскажем именно его. Мой можно отправлять в топку. – С досадой на лице выдаёт парень, продолжая удерживать в плену мою кропотливую недельную работу по вышмату.
– Я не собираюсь отдавать тебе свои труды! – Пыхчу, словно ёж, от бессилия что-либо сделать.
– А я не собираюсь тебя спрашивать. Считай это платой за твоё спасение, хомячка.
Хо… Хомячка?!
Я взрываюсь. Наверное, даже искры из глаз сыпятся, когда я выдаю:
– Быстро вернул доклад и пошёл вон! – Рычу, стоя к нему близко.
Опасно близко.
Но я, во что бы то ни стало, намерена вернуть свой доклад и вытурить Соколовского из дома. После такого уж точно! Чаша моего безграничного терпения переполнилась.
– Ой-ой-ой, какие мы страшные, – продолжает дразниться мажор, встряхивая листами доклада в руке. Ещё раз напоминая, что мне не достать желанный объект.
Но я всё же решаю попытать счастья.
Не обращая внимания на возмущения Глеба, я опираюсь рукой о выступающую костяшку на боку парня, совсем недалеко от обёрнутого полотенца. Отталкиваюсь ногами об пол и прыгаю, изо всех сил вытягивая вторую руку вверх.
Мне не хватает какой-то пары миллиметров до желанной цели. А вот полотенцу, служащему последней обороной между обнажённым Глебом и моей дикой стеснительностью, хватает одного моего неаккуратного движения рукой.
И оно слетает на пол, оседая у ног брюнета полукругом.
Глава 5
Глеб Соколовский
И как я до такого докатился?
Стою в захолустной совковой квартирке со старыми, обшарпанными обоями. Голый. А рядом даже не одна из сексапильных красоток, которые меня обычно окружают, а Скворцова!
Скворцова, мать вашу!
Но отчего-то сердце, при виде застывшей, раскрасневшейся от стыда и смущения, блондинки, со всей дури шарашит по рёбрам. Дыхание становится рванным. А в горле пересыхает от одного только взгляда на сис… на губы девчонки, которые она бесконтрольно облизывает, пытаясь смотреть куда угодно, но не мне между ног.
Эта мысль тешит самолюбие. Судя по всему, хомячке точно понравилось то, что она успела увидеть, пусть и мельком.
На губах расплывается самодовольная ухмылка, а в голове мгновенно зреет план, который кажется гениальнейшим – я решаю добить ситуацию до конца. Потому что думаю я сейчас совсем другой «головой».
Тело реагирует на ситуацию логичным способом – возбуждением. И, если до этого Скворцова была растеряна и не знала, куда деть себя и свой взгляд, то теперь она с широкими, как два блюдца, глазами, смотрит на мою восставшую физиологию.
Но, как бы мне не хотелось себе польстить, увы, смотрит с первобытным ужасом во взгляде.
Я даже не успеваю отпустить привычную язвительную шуточку, как замечаю, что девчонка собирается закричать. И мой основной план – власть подразнить Скворцову, равно как и запасной план – поднять полотенце и прикрыться, летят к чертям.
Вместо этого приходится броситься к ведьме и закрыть ей рот рукой свободной рукой. Во второй я всё также продолжаю удерживать доклад на расстоянии. Чтобы не отобрала под шумок.
Сейчас – это единственное, благодаря чему я могу отыграться на Арине за её побег из библиотеки и посыл меня во всем известном направлении. Да и должок за спасение нужно взыскать. Хотя это несоизмеримо, учитывая, что придётся неделю с фонарём под глазом ходить. Да и рёбра уже начинают ныть…
Вскрик выходит приглушённым. Я пристально смотрю девчонке в глаза, словно пытаясь загипнотизировать:
– Успокойся, седовласая, – и быстро добавляю, заметив уже знакомый мне ужас в её глазах, который почему-то отзывается неприятным чувством в груди, – никто тебя трогать не собирается. Это просто полотенце, которое упало. И упало из-за тебя, прошу заметить! Я сейчас его подниму и прикроюсь. Хорошо? – Говорю медленно, как с ребёнком. А в голове красной бегущей строкой мигает – «опасность!».
Я заигрался. Слишком сильно заигрался. Настолько, что сам уже не понимаю, где играю, а где испытываю реальные желания и эмоции к девчонке.
Скворцова вроде успокаивается. Взгляд серо-голубых, как у ведьмы, глаз перестаёт быть чуть ли не безумным, постепенно проясняясь.
– Всё? Договорились? – Уточняю на всякий случай, прежде чем отлепить свою лапу от мягких губ, которыми она касается внутренней стороны моей ладони. И которые будоражат кровь в венах. Настолько, что тяжело себя контрить.
Арина неуверенно кивает, и я медленно, с каким-то тянущим, потаённым сожалением убираю руку от её рта.
