Юлия Резник
Никому не скажем
Глава 1
Кит. Настоящее.
Чего я не ожидал, так это того, что она будет плакать. Хотя, наверное, слезы на похоронах мужа – вещь вполне предсказуемая. Не знаю. До этого я никого не хоронил. Разве что свою любовь к этой стерве. Но ведь это совсем другое, не правда ли?
Морщусь. Гребаные воспоминания. Они даже десять лет спустя горчат во рту теплой водкой, которой я заливался, когда понял, кто её трахает, в то время как я сам сдыхаю от тоски по ней, находясь за тысячи километров.
Осторожно, стараясь не поскользнуться, переступаю по скользкой, размытой растаявшим снегом земле. Достаю сигареты, чиркаю зажигалкой и, заслонив ладонью дрожащий язычок пламени, заставляю себя сосредоточиться на происходящем. Немногочисленный поток людей редеет. Припаркованные траурно-черные машины отъезжают одна за другой. Да их и не так уж много. Крысы всегда бегут с тонущего корабля. И когда против моего старика выдвинули обвинения, куда только делись его друзья. Удивляет то, что эта осталась…
Затягиваюсь так, что легкие начинают гореть, а измочаленный фильтр обжигает пальцы. Поднимаю взгляд к серому небу, ловлю ртом лохматые снежинки, которые тают, едва касаясь земли. Упускаю, в какой момент на кладбище остаемся только мы с Евой да стайка жирных ворон, сидящих на голых озябших ветках.
Я не собирался подходить к ней сейчас. Это скорее порыв. Отбрасываю окурок и неторопливо иду к могиле. А что? Я как никто другой имею право быть здесь. Ева оборачивается на звук моих шагов, и на какую-то долю секунды мы оба замираем. Меня будто бьют в живот. Лишь несколько рваных вдохов помогают вернуть привычное самообладание. Насколько это вообще возможно в ее присутствии.
– Чудесная погода, мамочка, – кривлю губы в улыбке я, а Ева… Ева вздрагивает. Зябко ведет плечами, стряхивает хрустальные слезы со щек и отворачивается, прячась под капюшоном тонкого черного плаща, в котором ей наверняка холодно.
– Давай хоть сегодня обойдемся без сцен.
У нее хриплый, чувственный голос. А я совсем забыл о том, как он на меня действует. Трясу головой, злюсь на самого себя, хотя уже, наверное, пора бы смириться с тем, чему я по какой-то глупой ошибке не в силах противостоять. Моя одержимость Евой неизменна, как пятничные пробки на выезде из города. Я не знаю, чего хочу больше. Трахать ее, пока она криками не сорвет свое горло, или посильней сжать на нем свою руку.
Невольно хмурюсь и подхожу к самому краю. Из-под ноги вырываются комья грязи и с громким стуком ударяются, падая на крышку гроба. Взгляд упирается в портрет отца, перевязанный черной лентой. Стискиваю челюсти. У нас с ним были сложные отношения еще до того, как его окрутила Ева. Но я всегда любил отца. Я, мать его, любил своего старика.
– Мне сказали, ты приезжал попрощаться.
Голос Евы изысканной лаской скользит по моей коже, проникает в поры и вместе с кровью, отхлынувшей от головы, устремляется точно на юг. Член напрягается, натягивает мои брюки. Наверное, для этого нет более неуместного случая, но что… что я могу поделать со своими грёбаными рефлексами? Ничего. Сколько ни пытался. Будь оно все проклято.
– Кто-то же должен был это сделать.
Равнодушие в голосе дается мне нелегко. Фактически на это уходят последние силы. Я бросаю в могилу две бордовых розы, из сваленных в кучу, и отступаю.
– Я была у него. Но потом пришлось вернуться домой, потому, – она осекается и заканчивает нелепым: – потому что.
– Ну, да. Это, конечно, все объясняет.
– Перестань! Хотя бы здесь не надо…
Голос Евы едва слышен. В нем нет злости, нет страха. Лишь тупая усталость.
– Ты права. Поехали!
Обхватываю пальцами ее руку и тяну за собой. Она не вырывается скорее из нежелания устраивать сцены, чем по какой-то другой причине. В отличие от меня, отец бы мог ей гордиться. Эта мысль подогрела мою ярость, и, не справляясь с эмоциями, я, сам того не замечая, сжимаю её кисть сильней.
– Куда ты меня тащишь?
– В машину.
– Я приехала на своей. На ней и уеду. – Ева рывком освобождает свою ладонь от моего захвата и отступает на шаг. Мы замираем посреди подъездной дорожки, как два дуэлянта. В какой-то момент с её головы сползает капюшон. Налетевший ветер тут же подхватывает густые пряди волос и бросает мне в лицо. Я захлебываюсь её ароматом и отшатываюсь в сторону.
– Нам нужно поговорить, – стою на своем.
– А после поминок это сделать нельзя? Завтра или через неделю?
Наверное, можно. Но терпение – не мой конек. Мои демоны требуют сатисфакции. И сегодня они получат её.
– Я заеду в шесть. Будь готова, – бросаю упрямо и, открыв дверь машины, скрываюсь в тепле салона.
До шести еще целых четыре часа. Я коротаю это время в бесцельной езде по городу. Но не выдерживаю ближе к пяти. Еду по знакомому до боли адресу. Я здесь не был… сколько? Лет десять, наверное. С тех самых пор, как уехал в Сандхерст. Или… нет, однажды я все же сюда возвращался.
Паркуюсь, глушу мотор и, откинувшись затылком на подголовник, в который раз повторяю про себя, зачем я здесь. В доме, где прошло мое детство. В доме, где с моим отцом жила та, кого я любил больше жизни. Выдыхаю и выхожу из машины. Раньше здесь была охрана, но с тех пор, как практически на все имущество отца был наложен арест, необходимость в ней отпала. Открываю калитку, прохожу между клумб, сейчас заваленных рыхлым почерневшим снегом, поднимаюсь на крыльцо и замираю в нерешительности. Из приоткрытого окна доносятся звуки бойни. Я сглатываю, понимая, что это может быть, и зачем-то толкаю дверь. К удивлению – не заперто, и я захожу, убеждая себя, что имею на это полное право. Дом заложен. И я выкупил у банка право требования долга еще пару недель назад.
Оглядываюсь. За последние десять лет здесь ничего толком не поменялось. Хотя я ожидал… А бог его знает, чего. Чего-нибудь от неё… возможно. Снимаю ботинки, прохожу дальше. Останавливаюсь напротив приоткрытой двери в гостиную, не в силах отвести взгляд от… мальчика. Если бы я не помнил, какой сейчас год – подумал бы, что вижу себя образца нулевых. Я знал, что у отца с Евой есть сын. Но то, как он похож на меня – гребаный сюрприз, к которому, как выяснилось, я совершенно не готов. Меня ведет. Взмахиваю рукой, в попытке за что-нибудь ухватиться, и сбиваю с высокого столика вазу. К счастью, та падает не разбившись. Мальчик… я знаю, что его зовут Женя, ставит игру на паузу и резко вскакивает.
– Вы кто такой?
Сглатываю и поднимаю вверх руки. Будто сдаюсь.
– Я – Кит. Может быть, отец тебе обо мне рассказывал.
На смуглом лице мальчишки мелькает недоверие. Он колеблется несколько мучительно долгих секунд, но потом кивает, отбрасывает в сторону джойстик и протягивает мне руку.
– Отец погиб.
– Я знаю. Поэтому и приехал.
Ложь. Я здесь совсем по другой причине. Но этому парню вряд ли стоит об этом знать.
– Выпьешь чего-нибудь? – по-взрослому интересуется Женя и кивает в сторону бара. О да. Мне становится весело. Не знаю, почему. И да, я бы выпил. Но, черт его все дери, не за рулем. Может быть, потом, когда все останется позади я, и надерусь до зеленых соплей. Вероятно…
– Если только кофе.
– Пойдем. Кухня там, но ты, наверное, знаешь. Отец рассказывал, что когда-то ты жил в моей комнате.
Удивляюсь, что старик говорил обо мне с этим парнем. Растираю шею и иду следом за ним.
– Да, было дело. Довольно давно.
Проходим в кухню. И в ней я, наконец, замечаю женскую руку, которая прослеживается в веселых занавесках на окне, многочисленных комнатных растениях и всяких сковородках-сотейниках, развешанных на крючках, вбитых прямо в кирпичную стену. Насколько я помню, раньше вся посуда у нас хранилась в шкафах. А кухонного островка по центру не было вовсе. Оглядываюсь еще раз и усаживаюсь на высокий табурет, наблюдая за хозяйничающим… братом.
– Я так понимаю, твоя мать еще не вернулась?
– Не-а. Но скоро подтянется.
Кофемашина шипит, Женька садится рядом со мной и подпирает кулаком щеку. Сколько ему сейчас? Лет девать? Я не слишком в этом разбираюсь, но, кажется, он довольно высок для своего возраста. Как и я в свое время.
Пока я на него пялюсь, над столом повисает неловкая пауза. И я не знаю, чем ее заполнить. У меня нет абсолютно никакого опыта общения с детьми. Единственное, что меня может выручить – так это какая-то общая тема. Но я понятия не имею, чем Женька интересуется и живет. К удивлению, на выручку мне приходит сам мальчик.
– Ты был на похоронах?
– Да. А ты решил не ехать?
Женька морщит нос. Как это обычно делала Ева, и я давлюсь кофе. Проклятье. Мне до сих пор сложно представить её чьей-то матерью. Тем более матерью такого взрослого парня.
– Не я. Мама. У меня недавно было воспаление легких, и она сказала, что мне не стоит морозить задницу на кладбище.
– Наверное, она права.
Что ж… Это действительно все объясняет. И то, что Евы не было в морге, когда туда вчера приезжал я.
Мальчик пожимает плечами и утыкается взглядом в чашку. Сейчас, когда он рассказал мне о своей болезни, я замечаю следы усталости на его по-детски округлом лице.
– Может, тебе отлежаться надо, а не в стрелялки гонять?
Женька не успевает мне ответить. Потому что входная дверь снова хлопает, и буквально пару секунд спустя на пороге кухни материализуется Ева. Она запыхалась, как бегун на финише марафона. Неужели так торопилась? С чего? Не потому ли, что увидела мою припаркованную машину?
– Что ты здесь делаешь?
– Пью кофе. Твой сын меня пригласил.
Вижу, как желание сказать все, что она об этом всем думает, борется в ней с нежеланием впутывать в это ребенка. Я еще гадаю, что же все-таки победит, когда она, будто обмякнув, проходит через кухню и, склонившись над Женькой, трогает губами его лоб. Я сглатываю и убираю руки под стол, чтобы никто не увидел, что те дрожат, как у алкаша в завязке.
– Ну, мам! – ноет Женька.
– Температуры не было?
– Да нет же!
– Это хорошо…
– Я пойду к себе, – бурчит мальчишка, спрыгивая со стула.
– Ты в порядке?
Ева задерживает в руке ладонь сына и шарит по его лицу взглядом, полным беспокойства. А я вдруг думаю о том, что уже и забыл, какая она маленькая. Теперь, без каблуков, Ева лишь не намного выше сына. Хотя… черта с два я забыл. Кого я обманываю?
– Нормуль.
– Я зайду к тебе чуть позже. Ладно?
Женька бормочет что-то невнятное и оставляет нас в кухне одних. А я вспоминаю, как мы впервые сидели здесь вместе, и… злюсь. Опять злюсь.
– Так о чем ты хотел поговорить?
– О наследстве, конечно. Разве не об этом говорят родственники после похорон? – пытаюсь шутить, но зубы сводит, и осточертевший за целый день галстук душит меня все сильней.
– Понятия не имею, о чем и кто там говорит.
Ева тянется за графином с водой. Берет стакан. Внешне спокойная, но меня хрен обманешь. Я слишком хорошо ее знаю. Слишком, мать его, хорошо. Её руки слегка дрожат, и графин предательски звякает о край стакана.
Боишься? Правильно делаешь. Я камня на камне не оставлю от твоей прежней жизни. Я заставлю тебя заплатить. За все…
– Не знаю, говорил ли тебе отец, что все его имущество арестовано… – захожу издалека, внимательно наблюдая за Евой.
– Об этом знают все, – пожимает плечами та и отставляет в сторону опустевший стакан.
– А после того, как суд состоится, его, со стопроцентной вероятностью, конфискуют.
– Послушай, давай ближе к делу. Я устала просто нечеловечески. Мне не до этих реверансов. Говори, что хотел, и иди с богом.
– Гонишь меня из собственного же дома? Не много ли ты на себя берешь?
– Это давно уже не твой дом, Никита.
– Ошибаешься. Отец заложил его, чтобы расплатиться с адвокатами. Угадай, кто выкупил право требования по договору?
Развожу руками и кривлю губы в усмешке. И жду… жду хоть какой-то реакции, но она молчит. Смотрит на меня с легкой брезгливостью, будто я таракан какой-то… и молчит.
– Отец оставил тебе одни долги.
– И? Что дальше? Ты же пришел ко мне не для того, чтобы озвучить то, что и так очевидно?
– Ты права. Я пришел к тебе с предложением… – верчу в руках чашку, вскидываю на нее наглый ищущий взгляд и уверенно добавляю: – от которого ты не сможешь отказаться.
– Даже так? – Ева закидывает одну ногу на другую и принимается растирать щиколотку осторожными круговыми движениями. И я залипаю на этом процессе, забывая все заготовленные слова. – Так что же ты предлагаешь?
– Я готов обеспечить тебе привычный уровень жизни, простить долг за дом и обеспечить будущее Жени.
– Очень щедро. И что же ты хочешь получить взамен?
– Тебя. В качестве своей любовницы. Скажем, на год, если мне не надоест раньше.
Несколько секунд Ева смотрит на меня с открытым ртом, а потом начинает… смеяться. Весело. Звонко. Совсем не так, как положено загнанной в угол женщине.
И я понимаю, что просчитался… Я, мать его, просчитался! Но где?
Глава 2
Кит. Двенадцать лет назад.
Гребаный будильник! Гребаный дождь и гребаный универ! Хотя, наверное, по сравнению с гребаным Сандхерстом, в который отец хочет меня засунуть на будущий год, это прямо таки райское место. Мой отец потомственный военный. И свято верит в то, что желание продолжить нашу славную династию вписано в мой генетический код. Иными словами, срать он хотел на то, чего хочу я. Вот так вот…
Нет, вообще мой старик – мужик нормальный. Насколько может быть нормальным военный его уровня, но… Слишком, мать его, доминирующий. Моя жизнь расписана на двадцать лет вперед, в моей комнате и шкафу – идеальный порядок, а в школьном аттестате – одни пятерки. Я – его гребаная гордость. Ага, так он сказал однажды. И это единственная похвала, которую я от него слышал. Никаких похлопываний по плечу или, упаси бог, объятий. Точно так же мой отец ведет себя с подчиненными. Он и разговаривает со мной, как с ними. Приказами. Отдает их сухим ровным тоном и ждет неукоснительногоисполнения. Ему даже в голову не приходит, что я могу ослушаться. Или иметь свое мнение, или…
Отбрасываю зубную щетку, несусь в кухню, где меня дожидается приготовленный домработницей завтрак. Одной рукой сую в рот бутерброд, второй – наливаю кофе.
Может быть, дело в том, что у меня нет матери. Ну, как… Теоретически она, конечно же, где-то есть. Но не в нашей жизни. Она бросила отца, когда мне было полгода. И с тех пор мы ничего о ней не слышали. Любые вопросы на эту тему – табу. Знаете, порой я думаю, что если бы мать не кинула нас с батей, он бы, наверное, был другим. Возможно, более… ну, я не знаю, чутким… Тем самым отцом, который нужен любому нуждающимся в любви ребенку. Мой же старик считал лишним любое проявление эмоций. Ему достаточно было знать, что я не голоден и одет по погоде.
– Проспал? – качает головой вернувшаяся в кухню домработница.
– Угу, – отвечаю с набитым ртом. Делаю глоток кофе и закашливаюсь – тот слишком горяч.
– Ну, что ты творишь, торопыга?!
Машу у рта рукой, как будто это как-то поможет, сгребаю Марь Санну в объятия и делаю круг по кухне, под ее заразительный смех.
– Все! Побежал! – киваю головой, отпуская ее так же резко, как и подхватил.
– Погоди! А цветы?! Я что, за ними зря ходила?
Закатываю глаза. Я не школьник уже, я гребаный студент, а мне все покупают эти сраные веники. И все потому, что мой отец уверен, будто так где-то там положено.
– Ну, давай их сюда! – вздыхаю и подхватываю пиджак со стула. Выкинуть букет я всегда успею, а Марь Санну обижать не хочется. Она ходила за этим веником под дождем.
– И зонт! Зонт возьми! Там такой ливень…
Хватаю рюкзак, цветы, зонтик и со всем этим добром спускаюсь вниз, перепрыгивая через ступеньки. Открываю калитку и задыхаюсь в душных объятиях города. Сентябрь сентябрем, а лето и не думает сдаваться. Невыносимо жарко и ветрено. Смотрю на зонт и понимаю, что его сломает первый же сильный порыв. Матерюсь про себя, сую зонтик в рюкзак и, накрыв им голову, несусь к метро.
В последний момент успеваю запрыгнуть в закрывающиеся двери вагона. В тот же миг он резко трогается, и по инерции я лечу вперед, ломая сраные гладиолусы о впереди стоящую… девушку? Из-за толкучки, образовавшейся в вагоне, мы стоим так близко, что ее маленькие груди расплющивает о мою грудь. Ничего примечательного там нет. Но я один черт залипаю. Моя грудная клетка часто вздымается – не то от вынужденной пробежки, не то от неожиданного возбуждения, накатившего, кажется, ни с того ни с сего. Впрочем, чему удивляться? Я здоровый молодой мужик. В моей крови бушуют гормоны. А тут такая картина. Простая хлопковая блуза девицы намокла, прилипла к телу, вызывающе очертив крупные темно-коричневые соски. Я отодвигаюсь, насколько это возможно, чтобы получше ее разглядеть, и разочарованно выдыхаю, когда она, закрываясь, прячется от меня всю красоту за красной папкой. Любопытство берет свое, и я поднимаю взгляд выше. По тонкой довольно смуглой шее, полным, отчего-то дрожащим губам, к глазам шоколадного цвета.
– Привет, – улыбаюсь нагло и самоуверенно.
– Привет, – шепчет немного испуганно.
– Студентка? – киваю на папку и медленно-медленно веду пальцем по ее руке. Слышу, как она задыхается от моей наглости, прежде чем отшатнуться в сторону. Смешная. Мы зажаты, как шпроты в банке, куда ей бежать?
– Меня зовут Кит. А тебя?
Состав останавливается, и наш разговор прерывает толпа, спешащая к выходу. Внимательно наблюдаю за девчонкой. Не знаю, чем она меня зацепила. Может быть, своей необычной внешностью. Она невысокая и такая хрупкая, что поток спешащих к дверям людей в какой-то момент увлекает ее за собой, а она, не в силах ему противостоять, беспомощно озирается по сторонам, в поисках ближайшего поручня. В последний момент успеваю ухватить ее за руку.
– Спасибо, – снова шепчет она и не слишком активно начинает вырывать свой локоть из моей хватки.
– Пойдем, там есть место…
Мне осталось ехать всего три остановки, но уж больно хочется ее подразнить. Падаю на сиденье в углу, дергаю ее на себя.
– Что ты делаешь? – ошарашенно интересуется эта недотрога, ерзая на моих коленях. Задевая стоящий колом член. Стискиваю зубы. Это чертовски приятно.
– Сиди! – шикаю я, на корню пресекая ее отчаянные попытки подняться. – Тебя там задавят.
Киваю в сторону двери, в которую набилось, кажется, еще больше народу, чем вышло. Девчонка вздыхает, складывает руки на коленях, как первоклашка, и упирается взглядом в пол.
– Так как тебя зовут? – повторяю вопрос, с удовольствием замечая, как чутко на меня реагирует ее тело. Как высовываются из своих укрытий мурашки и бегут куда-то, бегут…
– Ева, – шепчет она, сглотнув. Я слежу, как ком опускается вниз по ее горлу, и вновь залипаю на маленьких острых пиках. Облизываюсь, поднимаю взгляд и будто проваливаюсь в темную прорву. В вагоне адски жарко, но этот жар не сравнится с пожаром, разыгравшимся в моих штанах. Черт… Даже странно, чего это я?
Мимо с грохотом проносится встречный поезд. А еще через несколько секунд мы останавливается. Ева вскакивает с моих колен и, что-то невнятно пробормотав, неожиданно прытко протискивается к выходу. Зачем-то бегу за ней, но двери закрываются, и я остаюсь в гребаной душегубке тарахтеть дальше. В такие моменты я очень жалею, что у меня нет машины. Спросите, почему так? Все просто. Мой старик уверен, что это лишнее. Баловство… А баловать меня он не считает нужным. Да и взрослый я уже в его понимании. И похрен, что большинству моих друзей будущее обеспечили родители. У отца иное мнение на этот счет. Он говорит, что в этой жизни я должен всего добиваться сам. А если не смогу – значит, не достоин. Не то, чтобы я с ним не согласен, но… когда в вагоне метро, кажется, все сорок градусов, от моих убеждений не становится холодней.
И вот, наконец, моя остановка. Выхожу из подземки, выкидываю изрядно потрёпанный букет в ближайшую урну и бегу под дождем вверх по тротуару. Зайдя в корпус, первым делом иду к стендам, чтобы узнать расписание. Народу полно, и подобраться к спискам удается не сразу. За это время я успеваю немного осмотреться по сторонам.
– Есть международники, группа один-один, а? – кричит, сложив руки рупором, невысокий темноволосый парень. К нему тут же подтягиваются несколько ребят, подхожу и я.
– Всем привет. Я – Ник Бестужев. У нас пара в двести восьмой. Алиев, Прохоров, Яковлева и… – переводит взгляд на меня.
– Кошелев.
Уверенно пожимаю руку и вопросительно вздергиваю бровь, в ответ на изучающий взгляд парня. Я – стопроцентный лидер. Этот, вижу, тоже. Ну, ничего, братан, придется потесниться. Будто читая мои мысли, Ник ухмыляется и кивает головой:
– Погнали. Нам туда. Все уже начинается.
Закидываю рюкзак на плечо и тащусь за Бестужевым вслед. А тот не замолкает ни на секунду. Его вводная лекция довольно проста и сводится к тому, кто и кем в нашей группе приходится. Сам Бестужев – внук министра иностранных дел и вроде как старший в этой странной иерархии. Шамиль Алиев – сын известного борца – в общем, грязь под ногами. Нет, Ник этого не произносит вслух, но это отчетливо читается между строк. Лерка Яковлева – дочка номера двенадцать Форбса, Прохоров – тут не надо и объяснять. Дальше по мелочи – сынок нашего посла в Италии, внучка известного театрального режиссера и, совсем уж ничего примечательного – задроты, дорогу которым на наш жирный факультет выстелили мозги, а не связи.
Проходим в просторную аудиторию, где нас ждет первая лекция по социологии, рассаживаемся кто куда. Я устраиваюсь поближе к выходу. Терпеть не могу галерку. Рядом падает Ник.
– Будем держаться вместе, – улыбается он.
– Можно.
В ожидании, пока древний как мир препод разложит свои конспекты, оглядываюсь по сторонам и на секунду нелепо открываю рот, не в силах поверить тому, что вижу.
– А это кто?
– Эта? Черная? – кривит губы Ник, проследив за моим взглядом. – Да никто. Пустое место. Сча… – Ник сверяется со списком. – Если я ничего не путаю, то это Евангелина Гонсалес, прикинь, имечко?
– Иностранка?
– Да наша она. Эти долбаные тестирования развязали руки всяким нищебродным задротам. Нас понудили иметь дело с плебеями.
– Это называется – равные условия для поступления.
– Дерьмо, вот как это называется, – ржет Бестужев, и резко меняя тему, замечает: – Ты лучше к Лерке приглядись. Из неосвоенных только она. Недавно рассталась с Костей Лемовым. Есть шанс. Крутая телка. Я бы и сам ее оприходовал…
Криво улыбаюсь, хотя мне совсем не смешно. В принципе, я понимал, что, скорее всего, будет именно так. И никуда не деться от этих понтов и своеобразной иерархии. Мне-то что с этим дерьмом делать? Я не хочу выглядеть белой вороной. Но не уверен, что готов вести себя, как надменный мудак, лишь бы соответствовать установленным кем-то правилам. С меня хватает правил, навязанных мне отцом.
Невольно взгляд возвращается к Еве. Наблюдать за ней гораздо интереснее, чем за профом, лекция которого, кажется, тянется невозможно долго. Пытаюсь себя убедить, что дальше будет получше, но выходит не очень. Говоря откровенно, манал я эти международные отношения, как и все остальное. Будь на то моя воля – я бы связал свою жизнь с программированием. Вот, что мне нравится на самом деле. Проблема в том, что это никого не волнует. В нашей семье все рождаются либо дипломаты, либо военные. Точка. И у меня не хватает силенок на то, чтобы просто озвучить отцу, что хочу другого. Потому, что больше всего на свете я боюсь его разочаровать.
Стискиваю зубы и вновь возвращаюсь взглядом к Еве. Она кажется полностью сосредоточенной на лекции. А я вновь завожусь, глядя, как в задумчивости она покусывает кончик ручки.
У Бестужева тренькает новенький айфон. Совсем дебил, почему не на беззвучном? Профессор хмурится, делает ему замечание, а Ник делает вид, что проникся. Но как только препод отворачивается, вновь достает смарт.
– О, Карась пишет. Иван Карасев… Ну, ты, наверное, знаешь. Зовет нас на гулянку по случаю первого учебного дня. В пятницу.
– Не уверен, что выберусь, – пожимаю плечами.
– Ты че? Надо быть обязательно. От таких приглашений не отказываются, Никит.
– Кит, – поправляю я.
– Что?
– Говорю, называй меня Кит. Так привычней.
– Да без проблем. Ты, главное, подтягивайся. Он дома устраивает тусу. Должно быть весело.
Киваю. И снова невольно кошусь на Еву. Она магнитом притягивает мой взгляд весь день, где бы мы ни были. Даже в столовке безошибочно ее нахожу. Хотя там толпа – дай боже. Она сидит за столом в углу и ест, очевидно, принесенный с собой бутерброд, и несмотря на то, что все другие столики забиты просто до отказа, рядом с ней не садится никто. Будто она прокаженная, или… я не знаю. Но отчего-то бешусь. Расплачиваюсь за свой заказ и, не дожидаясь Ника, иду прямо к ней. Опускаю поднос на стол, так резко, что она вздрагивает, а мой чай выплескивается на новенькую клеенку.
– Не занято?
– Н-нет…
Только я устраиваюсь с ней рядом, как перед нами материализуется Бестужев.
– Там свободный стол, – кивает куда-то вглубь зала.
– Да нормально. Нас и здесь неплохо кормят.
– Кит!
– Ник!
– Ну, смотри, как знаешь, – фыркает Бестужев и уходит.
