Юлия Шилова
Замки из песка, или Стервам тоже бывает больно!
От автора
Дорогие мои друзья, я очень-очень рада встретиться с вами вновь! Мне так приятно, что вы держите в руках эту замечательную книгу!
В своих письмах довольно часто вы задаёте мне один и тот же вопрос: как отличить мои новые книги от тех, которые были изданы несколько лет назад, ведь теперь у них другие названия? Это очень просто. На новых книгах написано: НОВИНКА. На книгах, вышедших ранее: НОВАЯ ЖИЗНЬ ЛЮБИМОЙ КНИГИ. Поэтому просто будьте внимательны.
Я бесконечно благодарна читателям, которые коллекционируют мои книги в разных обложках и имеют полное собрание. Для меня это большая честь и показатель того, что я нужна и любима. Переизданные книги заново отредактированы, а у меня появилась потрясающая возможность внести дополнения и новые размышления. Теперь я отвечаю на ваши вопросы в конце книги, рассказываю, что происходит в моей творческой жизни, да и просто делюсь тем, что у меня на душе. Для меня всегда важен диалог с читателем.
На этот раз я представляю на ваш суд роман «Замки из песка, или Стервам тоже бывает больно!», ранее издававшийся под названием: «Осторожно, альфонсы, или Ошибки красивых женщин». Думаю, он обязательно понравится тем, кто будет читать его впервые, а если кто-то захочет перечитать роман заново, я уверена, ему будет безумно интересно пережить все события заново. Я сама перечитала эту книгу совсем недавно и получила колоссальное удовольствие. Книга живая, интересная и динамичная. Искренне надеюсь, что она ни в коем случае вас не разочарует и придётся вам по душе.
Спасибо за ваше понимание, любовь к моему творчеству, за то, что все эти годы мы вместе. Я рада, что многие согласились – мои переиздания представляют ничуть не меньшую ценность, чем новинки, которые только что вышли из-под моего пера. Спасибо, что вы помогли мне подарить этому роману новую жизнь. Если вы взяли в руки эту книгу, значит, вы поддерживаете меня во всех моих начинаниях. Мне сейчас, как никогда, необходима ваша поддержка…
Я бесконечно благодарна за вашу любовь, неоценимую поддержку, дружбу и за то, что наша с вами любовь так созвучна.
Заходите на мой сайт: WWW.SHILOVA-AST.RU
На этом сайте я с удовольствием общаюсь со своими поклонниками.
Не забывайте, что изменился адрес моего почтового ящика:
129085, Москва, абонентский ящик 30.
Пожалуйста, не пишите на старый адрес. Он больше не существует.
До встречи в следующей книге. Я приложу все усилия, чтобы она состоялась как можно быстрее.
Любящий вас автор, Юля Шилова.
Пролог
Со скрежетом в железной двери камеры открылось окошечко. Я вздрогнула.
– Не хочу есть, – еле слышно произнесла я и поджала под себя ноги.
– Давай, жри, спидоноска несчастная!
– Не хочу, – вновь повторила я. – Плохо себя чувствую.
– Ты что, подыхать, что ли, собралась?
– Скорее бы…
– Жри, пока живая. Если не будешь жрать – сдохнешь.
Я отодвинула тарелку с мутной тюремной баландой в сторону и вновь уставилась в одну точку. Сегодня пошел восьмой месяц, как я сижу в одиночной камере. Восьмой месяц я не живу, а существую. Ни о чем не мечтаю, ничего уже не жду, а хочу лишь одного: чтобы все закончилось как можно скорее… Быстрее бы кошмар прекратился и я обрела покой.
Не знаю, есть ли жизнь после смерти. Если есть, то, может быть, в другой жизни мне повезет чуточку больше? А может быть, в другой жизни, в ином рождении, я не буду человеком, а стану какой-нибудь кошечкой, живущей у хороших и добрых хозяев. Стоп! А если жизни после смерти нет? Ведь никто точно этого не знает. Если там пустота и я не обрету новую жизнь, то, по большому счету, на всё наплевать… Мне и этой жизни хватило сполна.
Вчера у меня был день рождения. Никогда не думала, что придется его справлять в тюрьме. Впрочем, о каком дне рождения можно вообще рассуждать? Да и рассуждать-то я уже разучилась. Я деградирую. Наверное, это был последний мой день рождения в жизни.
Я сделала тюремный торт и, так себе ничего и не пожелав, вспоминала свою нелегкую и непутевую судьбу. Только не думайте, что тюремный торт имеет хоть какое-то отношение к настоящему. Совсем нет! О настоящем торте я даже и не мечтаю, хотя всегда любила сладкое. Было время, когда я могла съесть за один присест несколько порций мороженого и выбрать для себя в магазине роскошный тортик, щедро украшенный кремом.
Приготовление же тюремного торта занимает совсем немного времени, да и вкус у него другой. Совсем не тот, что у настоящего. Рецепт этого нехитрого лакомства таков: берется кружка, в нее кладется маленький кубик маргарина, который иногда нам дают на ужин. Затем маргарин тщательно перемешивается с сахарным песком. После этого я наливаю в кружку немного кипятка и, пока вся эта смесь не остыла, в срочном порядке съедаю ее с хлебом.
Было время, когда я не вздрагивала при слове «тюрьма», я была твердо убеждена, что буду знать о ней только из книг и различных фильмов. Хотя, по большому счету, ничего нет странного в том, что я оказалась в тюрьме. Я живу в таком государстве, в котором возможно всё. Как говорится, от тюрьмы да от сумы…
В первый день я билась головой о стену, рыдала, кричала, а теперь… Сейчас я уже ни на что не реагирую и у меня не осталось никаких эмоций. Все заключенные, находящиеся в других камерах, ждут освобождения, мечтают о свободе, но я больше не отношусь к их числу.
Свобода… А зачем она мне нужна? Что мне с ней делать? За стенами тюрьмы живут злые и жестокие люди, которые ненавидят тех, у кого ВИЧ. Они смотрят на меня, как на изгоя, прячут от меня своих детей и даже надевают марлевые повязки, когда со мной общаются. Я для них ходячий труп. Возможно, они правы, но только я еще жива.
Я часто вспоминаю, что почувствовала в тот момент, когда узнала о том, что заболела. Первое время не могла спать. Я потеряла счет времени и сутками лежала на кровати, смотрела в потолок и спрашивала себя: почему это произошло именно со мной? В чем я провинилась, что не так сделала и кому в этой жизни перешла дорогу? А когда немного пришла в себя, пошла сдавать кровь еще раз. Результат подтвердился.
Я вновь испытала шок и пошла сдавать кровь в третий раз. Когда и в этот раз диагноз подтвердился, я не знала, что мне делать. А дальше начался сущий кошмар: я стала сдавать кровь по пять раз на дню в самых различных лабораториях и, получая подтверждение своего диагноза снова и снова, как одержимая искала очередной медицинский центр, в котором еще не была.
Я падала в обморок от бессонницы и потери крови, мои вены стали похожи на вены настоящего наркомана, но я по-прежнему сдавала кровь и ждала результата. В тот момент хождение по диагностическим центрам было смыслом моей жизни. Вскоре в Москве меня уже узнавали практически во всех медицинских центрах
Я села на ночной поезд и, приехав в Санкт-Петербург, стала проделывать то же самое. Через некоторое время купила билеты на самолет и отправилась в Екатеринбург. После Екатеринбурга я хотела рвануть в Челябинск, но не смогла. Не смогла по той причине, что у меня уже не было целых вен. Ни вен, ни сил и ни желания. Говорят, что душа – это длинный темный тоннель, в конце которого горит свеча. Может быть, но только не у меня. Я точно знаю, что в моем тоннеле мрачно, холодно и темно. Я в тупике. Пропала энергия, стали ныть суставы, меня одолела депрессия.
Иногда по ночам я пытаюсь представить, что творится в моем организме, как разрушаются клетки моей иммунной системы. Бред какой-то! Люди вокруг нормально живут, а я умираю. Теперь мои мысли заняты только состоянием моего организма. Хотя иногда я все же отвлекаюсь: вспоминаю счастливое прошлое, в котором было светло, уютно и радостно. Вернутся ли те дни?
Мне вспомнилась моя первая любовь, и на глазах выступили слезы. Тогда я была НИКТО, звали меня НИКАК, и, как в таких случаях говорят, у меня не было ни флага, ни родины. Я была совсем юной, но уже слишком амбициозной и самоуверенной. А ОН закончил институт и имел приличную должность в конторе. ОН хотел семью и детей, а я – свободы и независимости… Старенькая чебуречная… Мы сидим напротив друг друга, над мясным бульоном горячий пар, с огромным аппетитом уплетаем капающие жиром чебуреки… Да, было славное время, но, увы, его уже не вернуть. В той, прошлой жизни был солнечный свет, беззаботное веселье, море улыбок и вера в будущее.
После того как я узнала, что заражена ВИЧ, у меня началась совсем другая жизнь. Сейчас мне особенно нужна психологическая поддержка, но люди от меня отворачиваются. В нашей стране существует жуткая дискриминация по отношению к тем, кто болен: их увольняют с работы, не дают им возможность иметь семью. Мы все по-настоящему отверженные, а ведь нас так много… Сначала мне было одиноко и страшно, а теперь исчезли и эти чувства.
Хочется только одного: чтобы все как можно быстрее закончилось. Вокруг так много безразличия! До болезни я никогда об этом не задумывалась. Я и представить себе не могла, что живу в стране равнодушных людей. А ведь безразличие порождает отверженных, и эти отверженные могут стать слишком опасными для тех, кто от них отвернулся.
Если выбирать из двух зол меньшее, то с ВИЧ можно жить, а вот со СПИДом жить уже вряд ли получится. Это смертельная стадия. Когда окружающие узнали о моем диагнозе, они стали меня бояться. С ума сойти! Я, такая худая, бледная и изможденная девушка, могу кого-то серьезно пугать… Подумать только, от меня шарахаются, как от прокаженной! Глупо бояться тех, кто болеет СПИДом. Глупо и даже стыдно.
Перед тем как попасть в тюрьму, я где-то читала, что от СПИДа может быть только одно спасение – это верность одному человеку. Каким же нужно быть недалеким, чтобы написать подобное? Какая, к черту, верность?
В центре профилактики и борьбы со СПИДом я познакомилась с женщинами, которые всю жизнь полагались на эту мифическую верность и в результате попали туда же, куда попала и я. Все эти женщины жили в счастливом браке много лет и заразились от собственных мужей. Причем больше половины не знали иных мужчин, кроме мужа. Вышли замуж в восемнадцать, вырастили детей, нянчили внуков, берегли домашний очаг, встречая мужа с работы вкусными борщом и котлетами, а в один самый обычный день почувствовали себя плохо, пошли по врачам и узнали, что заражены ВИЧ.
Все они непонимающе смотрели на меня и говорили одно и то же: «Я была уверена на сто процентов, что мой муж был всегда мне верен. Он и с работы вовремя приходил, когда успел-то? И на женщин-то уже давно не смотрел… Мне казалось, что они его даже и не интересовали».
Я с тоской смотрела на этих бедняжек и чувствовала сильную душевную боль. Среди несчастных были и двадцатилетние девушки, и сорокалетние женщины, и те, которым уже было за пятьдесят. Все они надеялись на мужскую верность и были полностью уверены в своих мужьях. Глядя на них, я поняла, что в этой жизни вообще ни на кого нельзя полагаться. Вернее, можно, но только на одного-единственного человека – это на саму себя. И ведь про этих жен нигде не пишут, а их много. Пишут про наркоманов, гомосексуалистов, проституток, но только не про порядочных женщин.
Мне уже давно никто не подает руки. У нас народ какой-то странный. Верит в различные мифы. Некоторые до сих пор думают, что заразиться можно через рукопожатие. А может быть, они просто мной брезгуют? С такими, как я, не хотят работать в одном офисе, общаться, да и вообще находиться рядом.
Точно так же и в тюрьме. Когда я сидела в общей камере, все смотрели на меня, как на живой труп, и издевались. Странные, жестокие люди… Я и так жестоко наказана судьбой. Тогда у меня начались настоящие истерики и приступы помешательства. Я никогда и никому не позволяла над собой глумиться и не могла позволить этого в тюрьме. Меня стали бояться не только потому, что считали заразной, но и потому, что была психованной.
Я добилась того, чего хотела: стремилась в одиночную камеру – в нее и попала. Мне не нужно общение, я устала постоянно быть начеку, выслушивать чьи-то насмешки и всем объяснять, кто меня заразил. Я не хочу, чтобы ко мне лезли в душу, потому что моя душа уже давно ото всех закрыта.
Когда мне становится совсем плохо и я понимаю, что потихоньку схожу с ума, – вою белугой, катаюсь по полу камеры и рву на себе оставшиеся волосы. Тогда меня сажают в «стакан», и после четырех часов, проведенных в нем, истерика проходит и начинаются приступы удушья, потому что там катастрофически не хватает воздуха.
Для тех, кто не знает, «стакан» – это совсем маленькое помещение. В нем нет окон и можно только стоять, потому что присесть там практически невозможно. А еще там нет воздуха. Когда над заключенными хотят поиздеваться, то кидают в «стакан» сразу двух человек. Ты стоишь, прислонившись к чужому телу, не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой и жадно глотаешь воздух. В «стакане» мне всегда кажется, что я умираю. Со стороны я, наверное, похожа на рыбу, которую прибой выбросил на берег. Только рыба может бить хвостом и подпрыгивать, а у меня нет даже этой возможности.
Хотя один раз я была даже рада, что попала в «стакан». Сначала в него закинули меня, а потом – еще одну молодую женщину. Мы стояли, прижавшись друг к другу, жадно глотая спертый воздух, и для того, чтобы не сдохнуть, пытались друг друга морально поддерживать. Впоследствии мы стали подругами. Если вы не верите, что в тюрьме можно дружить, то ошибаетесь. Плечо надежного друга можно обрести везде, и даже в тюрьме.
Мою новую знакомую звали Ниной. У нее был тот же диагноз, что и у меня, – СПИД. На воле у нее остались семья и полуторагодовалый ребенок. Муж дал задний ход, а дочку воспитывают ее родители. Когда Нина вспоминает о своей доченьке, она плачет. Нина говорит, что дочка родилась просто красавицей: у нее потрясающие голубые глазки. Нина понимает, что больше никогда не увидит малышку, потому что знает, что и я, и она сдохнем в этой тюрьме.
Нина вышла замуж за любимого человека и, узнав о своей беременности, поначалу светилась от счастья. Она работала художником-оформителем и боготворила свою работу. Затем родила красавицу дочку и до сих пор не может забыть, как ее муж написал под окнами родильного дома на асфальте: «Нина, родная моя, я тебя люблю!»
Муж встретил Нину из родильного дома, танцевал от счастья и осыпал ее цветами. Рождение дочери отмечали с размахом: накрыли столы, пригласили всех родственников. Гости веселились и желали малышке счастья. Но на это торжество пришла женщина-врач, отвела Нинку в сторону и сказала, что она заражена ВИЧ. Ее нечаянно заразили в родильном доме. Нужно еще раз сдать кровь и проверить дочку.
Нинка растерялась, машинально кивала и, проводив врача, нашла в себе силы сесть за стол. Она до последнего верила, что это ошибка. Она сдала кровь, и диагноз подтвердился. А то, что она услышала дальше, прозвучало для нее как смертный приговор.
В родильном доме Нине перелили донорскую кровь, которую сдала женщина, больная СПИДом. При этом Нинке принесли извинения и только развели руками: мол, халатность.
Нинка смотрела на врачей и не верила тому, что они говорят. Разве такое могло произойти в наше цивилизованное время? Ведь вся донорская кровь проходит обязательное тестирование. Как же могли ей перелить инфицированную кровь? Это даже в голове не укладывается.
Услышав, что уже создана специальная комиссия, которая должна провести расследование и выяснить, как мог произойти этот ужасный случай, Нинка растерянно пожала плечами и прошептала, что ей нет дела до какой-то там специальной комиссии. Ей есть дело только до собственной жизни. А жить-то теперь как? Как муж? Как ребенок? Дальше-то как? Даже если виновный и понесет наказание, то ей, по большому счету, от этого ни жарко ни холодно.
А дальше еще хуже… Нинка подала в суд и… проиграла. Она хотела отсудить деньги, которые бы обеспечили ей лечение и продлили жизнь, но ничего не получила. Судья сказал, что ей никто ничего не должен. Ни ей, ни ее семье. Нинка не могла понять только одного: ведь она ни в чем не виновата!
Беда, случившаяся с ней, могла произойти с каждым, но больше всего ее поразила и привела в состояние ужаса реакция на ее болезнь со стороны общества и государства. Она так и не смогла понять, почему проиграла суд и почему ей никто и ничего не должен? А кто же тогда должен? Кто?
А затем она узнала, что на станции переливания были зафиксированы факты незаконного распределения крови и ее продажа по завышенной цене. Уволили несколько сотрудников. Среди них была и та недобросовестная женщина, которая отправила в больницу непроверенную кровь. Нинка даже приезжала на эту станцию переливания крови. Смотрела на объявление: «Станция переливания крови приглашает доноров крови и ее компонентов».
Она ходила мимо кабинетов и даже заглянула в диагностическую лабораторию, в ней исследовали кровь, сданную донорами, в том числе и на ВИЧ. Она даже представила себе, как эта недобросовестная сотрудница взяла зараженную кровь и, торопясь, позабыв ее проверить, отправила в родильный дом.
Дальнейшая Нинкина жизнь пошла под откос. От нее ушел муж, отвернулись все знакомые и друзья. На нее показывали пальцем, мамаши уводили детей с детской площадки, когда она выходила на улицу с коляской.
А когда Нина проиграла суд, все почему-то злорадствовали. Судья зачитывал решение суда, словно издеваясь над Нинкой, и в его взгляде не было ни капельки жалости и сострадания. Нинка сказала ему, что в этом родильном доме на ее месте могла оказаться его жена. Судья ухмыльнулся и хладнокровно вышел из зала, посоветовав ей подать на пересмотр данного дела. Но Нинке уже были не нужны никакие пересмотры, потому что она твердо знала, что мир против нее и никому нет до нее дела. Ни до нее, ни до ее болезни.
Проревев несколько дней подряд, Нинка взяла самый большой кухонный нож и, узнав адрес судьи, подкараулила его вечером, спрятавшись в подъезде.
Она ударила его ножом в спину, била до тех пор, пока он не упал на пол и не перестал подавать признаков жизни. Тогда Нинка сама плохо понимала, что делает. Она просто хотела, чтобы этот человек никогда больше не ухмылялся, читая несправедливое решение суда.
Посмотрев на мужчину, лежащего в луже крови, Нинка выскочила из подъезда, забежала в соседний скверик и, достав из сумки заранее приготовленное мокрое полотенце, привела себя в порядок. Затем поймала такси и поехала по следующему адресу, который ей тоже удалось узнать.
По этому адресу проживала уволенная сотрудница станции переливания крови. Та самая, из-за которой Нинкина жизнь пошла под откос. Нинка нажала на кнопку звонка и на заданный вопрос: «Кто?» ответила, что хозяйке квартиры пришла срочная телеграмма. Когда женщина открыла дверь, Нинка ударила ее в грудь ножом. После этого приехала домой, поцеловала спящую дочь, попрощалась с родителями, сама пришла в милицию и написала чистосердечное признание в убийстве двух человек.
Сейчас Нинка сидит в соседней «одиночке». Сначала она тоже была в общей камере, но там и у нее случались приступы истерики и даже временного помешательства. Она смотрела на сокамерниц и ненавидела их за то, что те здоровы и, выйдя из тюрьмы, будут жить. «Всех СПИДом перезаражаю!» – вопила в камере Нинка и бросала на своих сокамерниц грозные взгляды. А когда ее водили к следователю, она лукаво ему подмигивала и спрашивала, не хочет ли он попробовать девушку, больную СПИДом.
Нинку посадили в одиночную камеру, и она почувствовала себя значительно легче, потому что никого не хотела видеть и ни с кем не желала разговаривать. В «стакане» она призналась мне, что муж был ее первым мужчиной. До него у нее никого не было.
На душе становится легче, потому что я знаю, что Нинка находится за стеной и она такая же, как я. У нее точно такое же горе, печальные мысли, и впереди такая же безнадежность…
От тюремного окошечка моей камеры тянется целое сплетение различных «дорог». «Дороги» – это веревочки, сплетенные из ниток от распущенных свитеров. Без «дорог» в тюрьме никак нельзя – это единственная связь с внешним миром. В камерах бывает очень холодно, но замерзающие женщины все равно распускают свои свитера, потому что связь с внешним миром в тюрьме ценится намного больше, чем собственное здоровье.
Мы с Нинкой часто общаемся посредством «дорог».
Вчера она поздравила меня с днем рождения: нарисовала роскошный торт со свечами и розы. Нинка вообще потрясающе рисует, ведь она художник-оформитель. Она талантлива от природы. Иногда Нинка рисует по моей просьбе. Она даже не удивилась, когда я попросила ее нарисовать строение моего внутреннего организма, вернее, мою иммунную систему.
Она ее запросто изобразила… Увидев этот рисунок, я застонала от боли и несколько дней была под впечатлением. Ко мне приходит масса записок от других заключенных. В них матерная ругань и проклятия. Мне желают поскорее сдохнуть и ненавидят меня за то, что у меня СПИД.
Здесь, в тюрьме, не важно – болеешь ты СПИДом или только являешься ВИЧ-носителем. В заключении все наши болячки обостряются со страшной силой, ведь здесь нет возможностей для лечения. Точно такие же записки приходили к Нинке. Сначала мы болезненно на них реагировали, не понимая, в чем именно виноваты, а потом привыкли и уже не обращали на них внимания.
Приходили записки и от женщин-коблов. Женщина-кобел – порождение женщин-заключенных. В тюрьме полно лесбиянок. Так вот, кобел играет роль мужчины. Записки были такие: «Видела тебя на прогулке. Ты хорошенькая. Я тоже болею СПИДом. Жаль, что мы не можем создать с тобой семью». Я такие записки выкидывала сразу, хотя, если честно, удивлялась, что могу кому-то нравиться. За время, проведенное в тюрьме, я очень сильно сдала и уже давно не смотрелась в зеркало. Не читала ни газет, ни журналов. Я совершенно сознательно отреклась от внешнего мира.
Нинка же всегда читала прессу, радовалась, если у нее в руках оказывалась интересная книга, и много рисовала. Рисование отвлекало ее от мрачных мыслей. Целыми днями она рисовала оставшуюся дома дочку, мечтала хотя бы на минутку увидеть ее и перед сном напевала колыбельные песни…
Я сильно привязалась к Нинке и иногда пела вместе с ней, стоя у крохотного тюремного окошечка. Однажды она даже угостила меня яблоком, а один раз стала так громко кричать, что, наверное, ее отчаянные крики слышала вся тюрьма. Когда Нинку увели в «стакан», стала кричать и я, чтобы меня бросили в «стакан» тоже. В «стакане» я стала расспрашивать Нинку о том, что случилось. Нинка сказала, что получила письмо из дома. Родители выслали фотографии дочки и написали, что у ее малышки обнаружили ВИЧ. После рождения ребенка все было нормально. Все надеялись на то, что обошлось, но вот вирус всё же перестал прятаться, инкубационный период закончился, и болезнь дала о себе знать.
После этого Нинка потеряла покой, постоянно попадала в «стакан», перестала рисовать и отказалась от чтения газет и книг. А еще она почему-то перестала общаться со мной… Она вообще с кем-либо перестала общаться…
Однажды ночью у меня заболело сердце. Я и подумать не могла, что сердце может болеть так сильно. Я стала корчиться от дикой боли, подумала, что это конец, и приготовилась к смерти. Я хотела только одного: чтобы боль как можно быстрее закончилась. Но она становилась сильнее, и у меня уже просто не было сил ее терпеть. Мне казалось, что грудь разрывается на части.
Не помня себя, я доползла до двери и стала громко стучать, умоляя, чтобы мне сделали обезболивающий укол или дали таблетку. Но сонная дежурная раздраженно крикнула, чтобы я стучала себе по голове, и если я не успокоюсь, то она бросит меня подыхать в «стакан».
Тогда на помощь пришла Нинка. Через окно она передала мне валидол и анальгин. Я проглотила анальгин, рассосала валидол, постепенно приступ прошел и я почувствовала себя лучше. С тех пор мы опять с Нинкой стали общаться, только уже не так часто, как раньше.
Целыми днями моя соседка была занята своими мыслями. Она так же, как и я, перестала за собой следить. Зачем? Мы же все равно не дотянем до свободы и нас никто не увидит. А что хорошего на свободе? Презрительные взгляды окружающих… Ненависть к нам за то, что мы еще живы. Не жизнь, а сплошной траур.
Родственники виновато прячут глаза, а если изредка и зайдут в гости, то со своей одноразовой посудой, стараясь ни до чего в доме не дотрагиваться. Отец вообще переехал на дачу, чтобы быть от меня подальше. А в спальне матери я обнаружила тарелку, она прятала ее в своей тумбочке. Когда я спросила ее, почему она прячет тарелку, ведь ВИЧ не передается через посуду, мать виновато отвела глаза в сторону и пробурчала, что это так, на всякий случай.
А сегодня в одной из камер девушка вскрыла себе вены. Несчастная оставила предсмертную записку, в которой призналась, что устала чувствовать себя зверьком, запертым в клетке.
Я подхожу к крошечному тюремному окну и кричу Нинке:
– Нина, ты новость слышала?!
– Слышала, – отвечает она. – Везет же некоторым! Одного не пойму, чем она это сделала?
– Если сделала, значит, было чем. Смотри, сегодня полнолуние. Скажи, луна красивая?
– Красивая, – вздохнула Нинка. – А звезд-то сколько на небе! Раньше, когда я смотрела на звезды, я искала самую яркую и загадывала желание.
– Я тоже. Ты обычно что загадывала?
– Встретить принца.
– Встретила?
– Угу. В моей жизни был только один принц – это мой муж. Мы с ним любили смотреть на ночное небо. У нас дома даже телескоп был. Интересно, как он сейчас?
– Кто? Телескоп?
– Да нет, муж.
– Он тебе не пишет?
– Нет, и даже на суде не был. Я слышала, что он вроде с бабой сошелся.
– Он не болеет?
– Здоров как бык.
– Как же ты его не заразила?
– Я рожала тяжело, порвалась сильно. Ждала, пока все заживет. Мы с ним после родильного дома так ни разу и не были близки. А потом я узнала о своей болезни, и он сбежал.
– Что, сразу взял и сбежал? Даже не попытался тебя поддержать морально?
– Конечно нет. Сквозанул в неизвестном направлении, и все. Пропал. Правда, после того как меня посадили, к дочке пару раз приходил, а как узнал про ее диагноз, так написал от нее отказ.
– Козел!
– Знаешь, я не злюсь, что он меня бросил. Он просто струсил, а вот за отказ от дочери…
– Не злишься на человека, который предал тебя в самый трудный момент жизни?
– Я просто люблю…
– До сих пор?
– До сих пор. Он же мне ничего плохого не сделал. Не он же меня заразил. Он просто слабак.
– Тогда найди самую яркую и большую звезду и загадай, чтобы он к тебе на свиданку приехал.
– Не хочу. Все равно не приедет.
– А если приедет?
– Скажешь тоже! Он меня боится, как прокаженную. Даже если бы приехал, я бы с ним встречаться не стала. Не хочу, чтобы он меня такой запомнил. Я же всегда на высоте была и выглядела «на все сто». Пусть запомнит меня здоровой, красивой, модной. А ты кого-нибудь ждешь?
– Нет. Никого и ничего.
– Тогда спой со мной колыбельную.
– Нинка, ну почему именно колыбельную? Давай лучше споем что-нибудь другое.
– Про любовь?
– Да хотя бы и про любовь…
– Ненавижу любовь. Гадина она, эта любовь. Сука… И почему она не может исчезать бесследно?
– Иногда любовь дает счастье и уверенность в собственных силах.
В этот момент на яркое звездное небо набежала большая туча, и на улице пошел дождь.
– Нинка, смотри, дождь! – обрадованно крикнула я.
– Вижу, не слепая. А ты чему радуешься-то?
– Это моя любимая погода! Когда-то я просто обожала гулять под дождем… Слушай, а давай споем что-нибудь веселенькое?
– Что-то веселиться совсем не хочется.
– Я не предлагаю веселиться. Я просто предлагаю спеть что-нибудь оптимистичное и жизнерадостное.
– Ты издеваешься?
– Нет. Я вполне серьезно.
– Жизнерадостные песни поют люди, которые радуются жизни. Мы с тобой уже давно не относимся к их числу.
– Но ведь у нас с тобой остались воспоминания. Драгоценные воспоминания… А еще прошлое. Счастливое прошлое… Скоро нас не будет, но мы еще живы. Хотя осталось так мало… Так почему бы нам с тобою не спеть? Скоро мы уже не сможем этого сделать.
Ой, цветет калина в поле у ручья.
Парня молодого полюбила я.
Парня полюбила на свою беду…
Запели мы в один голос, но только негромко, потому что побоялись, что нас кинут в «стакан». В «стакане» нечем дышать, а в камере окно, за которыми идет дождь. Сильный дождь… Хорошо слышен его шум, и даже чувствуется легкая свежесть. На улице люди… Там совсем другая жизнь… Они ходят на службу, разговаривают, куда-то спешат, встречаются, расстаются и вновь встречаются… Они нас ненавидят, но мы их прощаем и искренне просим у них прощения за то, что еще живы. Это равнодушные, черствые и эгоистичные люди. Мы желаем им здоровья. Крепкого здоровья и долголетия.
Послышалось женское пение из соседних окон, а через несколько секунд нашу песню подхватила вся женская тюрьма. Женщины запели от боли, горя, усталости, безысходности и одиночества. Заметались дежурные в коридорах… Нас можно посадить, но невозможно заставить замолчать всех одновременно: «стаканов» не хватит.
Тюрьма пела громко, во весь голос, и как только заканчивалась одна песня, тут же начиналась другая. Вот что значит настоящая женская солидарность! У каждой из нас там, далеко, остался дом, семья, дети, родственники и прошлая жизнь. И каждая хотела туда, где нас ждали, писали письма и вязали нам свитера и теплые носки.
Проходящие мимо здания тюрьмы люди вставали как вкопанные, удивленно смотрели вверх, откуда неслась мощная песня.
По коридорам сновали дежурные-вертухаи, отдавали приказы отойти от окна, прекратить петь, но мы все равно пели. Загремели замки, распахнулись двери камер, и разъяренные надзирательницы бросились бить заключенных. Но женщины вырывались и пели, пели…
А на улице продолжался ливень.
– Слышишь? В тюрьме поют, – испуганно сказала проходящая мимо тюрьмы женщина своей спутнице.
– Действительно…
– А красиво-то как!
– Красиво…
