Юлия Важенина
103 истории. Часть первая
– Помоешь машину?
– Зачем? Все равно сейчас натопчут. – Не следовало быть столь наивной, задавая этот вопрос.
– Но ящик-то хоть заправишь?
– Да, – сквозь зубы процедил напарник. Тут любимое «зачем» уже не прокатывало.
Карета помыта, рыжий ап пополнен свежими лекарствами и огромным количеством тестов. Баллоны заменены. Тут Сене надо отдать должное. Домой? Если бы… дописывать карты. Нас таких несколько. Два линейных врача, педиатр и еще один фельдшер. У каждого дымится ароматный кофе. Теперь сверка карт. Когда я работала на шестой, у нас не было такой опции.
Отгоняя от себя наболевший вопрос «зачем», вместе с чек-апом бумаг провожу работу над ошибками. «Вот здесь хорошо все было – и помощь оказали, и поговорили. А здесь можно было быть посдержаннее. Ивановой забыла актив в поликлинику передать, придется сейчас позвонить. Ладно, не беда. Это лучше, чем плохо спать, думая, что из-за моей лени к бабушке не придет долгожданный терапевт. Семянникова. Тот самый ночной инфаркт. Ну тут вообще косяк на косяке». Делаю выводы. Молюсь за каждого больного и за горе-коллегу. Прошу прощения у Бога и, чувствуя Его тепло, прощаю себя. Что ж, сойдет для первого раза. Какое счастье, что следующие сутки только через две недели.
Пункт обогрева
Конец февраля выдался ни снежным, ни морозным. Но свойственные месяцу, предваряющему весну, верты были в 2022 году особенно промозглыми. Несколько дней назад на известной территории началась война. Для кого-то долгожданная, кому-то ненавистная. Перемещающиеся с места на место слои холодного воздуха взбалтывали коктейль человеческих эмоций. Последние пульсировали очень близко, и сдерживать их было невозможно. В каждом магазине, у подъездов домов, на остановках обсуждали ситуацию на Донбассе. Бабульки причитали, женщины суетились, мужчины посмеивались, некоторые делали скорбные лица.
Количество вызовов резко сократилось. И, что удивительно, будто бы исчез ковид. Люди переключили свое внимание на другие события и опасности. На подстанции, как и у ларьков, народ бурно муссировал тему СВО[45] и часто пытался втянуть меня в дискуссию. Я же находилась на стадии изучения обстановки. Не с точки зрения стрелочек на карте, которые с удовольствием демонстрировали в своих блогах аналитики разной направленности, а скорее, с моей любимой – духовной точки зрения. Мир постепенно делился на «Zа» и «против». Я уже знала, что по факту я ни с теми, ни с другими. Когда дали вызов, обрадовалась в надежде не слышать больше бесполезной злободневной болтовни уважаемых коллег. Вызывали на «Иловайку» – так скоропомощники именуют Центр социальной адаптации доктора Лизы, который находится у нас в Марьино.
– Вонь уже здесь ощущается, – водитель закашлялся.
– Да уж. В примечании написано «пункт обогрева». – Рядом со зданием центра красовалась быстровозводимая конструкция, похожая на большой квадратный модуль. Нечто подобное мы использовали на ЧС под госпиталь и размещение личного состава, когда я служила. Работали тепловые пушки. По вмерзло-подтаявшим поддонам мы подошли ко входу. Вонь усиливалась даже сквозь надетые респираторы.
Напарник открыл резиновую дверь. На мгновенье мне показалось, что я попала в ад. Запах тухлой плоти и суррогатов вытеснил из модуля остатки воздуха. Последний и рад был бы войти вместе с нами в резиновое помещение, но слишком уж велика была плотность зловонных молекул. На импровизированных лавочках сидели существа, едва похожие на людей. Беззубые, безногие, побитые. Одетые в тряпье и голые. С усталыми, обиженными на жизнь и себя самих лицами. Голов тридцать в центре и около двадцати по периметру. Пункт обогрева напоминал зал ожидания вокзала. Только убогие не ждали транспорт. Разве что троллейбус, который идет на восток, если уже не находились в нем. На бригаду обитатели пункта не обращали внимания.
– Товарищи, скорую вызывали? – я не нашла ничего лучше, как начать диалог с преисподней. В ответ тишина. – Герасимова, есть такая? – Тишина. Захотелось разрядить обстановку. – Герасимова, раз. Герасимова, два. – Тишина. Ни один из теряющих облик людей и бровью не повел. – Герасимова, три. – Я уже хотела сказать «продано» и радостно убежать, отзвонившись на регион о ненаходе, как сидящая с краю во втором ряду дама с подбитым глазом жестом подозвала нас к себе.
– Она – Герасимова, это я вызывала. Посмотрите ей ногу. – В свое время, до операции на голосовых связках, у меня была дисфония[46] третьей степени. Нарушение звучания голоса этой дамы в сравнении с тем моим состоянием можно было оценить как шестую, хотя о таковой фониатры[47] умалчивают. Сама Герасимова пригрелась и, кажется, не собиралась с нами общаться. В модуле было не просто тепло, а отвратительно жарко тем самым неустойчивым теплом, которое вмиг исчезает после отключения отопителей. Этой особенностью филиал ада походил на газельку Моссанавтотранса.
– Ленка, просыпайся, скорая к тебе.
– К-к-кая скорая? – Не надо было быть наркологом, чтобы понять, что Герасимова пьяна. На жаре от выпитого заблаговременно ее долгожданно развезло.
– Здравствуйте. Что у вас случилось? Рассказывайте, показывайте.
– Д-д-д, ниче особо… а че? – Елена пьяно улыбнулась. Что-то женское в ней еще теплилось.
– Так-то ничего, просто подруга ваша, – я указала жестом на безголосую, – вызвала экстренную службу, чтобы вас осмотрели на предмет жизнеугрожающего состояния.
– А, ну рр-з жизнеугожающего… – сложные слова давалась женщине с трудом. Крихтя и пьяно хихикая, она спустила нечто, что служило ей штанами.
– Вот.
Я недоуменно подняла брови.
– Нога: одна штука (всего две), – руками в перчатках крутила конечность и искала источник проблем, – не бледная, не красная, не синяя. На ощупь не горячая. Видимых повреждений нет, пульсация сохранена, – иронизируя, я не поленилась придавить двумя руками подколенную артерию.
– Пошевели-ка пальчиками. Ага, отлично. Все в порядке у тебя, Ленка.
– Да? Ну и хорошо. А в больницу не надо?
Я тяжело вздохнула. На лавочке слева по периметру лежал тощий молодой мужчина без ноги и безучастно смотрел в пол. Его пожилой сосед был пока с конечностью, но в его гнойной ране, как в доме Облонских, смешались потертая ткань, разлагающаяся мышца и желто-зеленый гной, которым с удовольствием питались опарыши. Мужчина также пребывал в анабиозе. Видимо, нашарахавшись по улицам и вокзалам, длительно употребляя алкоголь и не имея ни фактической, ни физиологической возможности поспать[48], бедолаги релаксировали. Каждый из них по отдельности не был чем-то особенным. Мы часто выезжаем к таким и давно мечтаем о создании больницы (не соццентра) для оных. Когда же на триста квадратных метров их полсотни, это действительно страшно.
– Не надо, – сказала я без тени лукавства. Деду с опарышами хирургия пригодилась бы гораздо больше. – Посмотрите вот на мужчину и благодарите Бога, что у вас пока не так.
– А че вы вообще сюда приехали? Мы знаем, что нас в больницу не возьмут. Даже если вы отвезете в 68-ую, тут же выкинут, никто не будет лечить, – гнойный открыл глаза и злобно посмотрел на бригаду. К сожалению, он был абсолютно прав.
– Ладно, Вась, не выебывайся! Ты сам виноват, как и мы все здесь. Там, в палатах, – мужчина указал на здание центра, – трезвых берут. И документы помогают восстановить, и относятся неплохо. А ты, сука, пьяный, как и мы. Вот и не нужен никому.
– Золотые слова, коллега, – я окинула взглядом оборванца лет сорока.
– Разрешите поцеловать вашу ручку, доктор, – местный философ обрадовался отзывчивости.
– Да нам никто уже не поможет, вы разве не понимаете? Зачем скорую вызвали? – не унимался хозяин опарышей и снова был во многом прав.
– Что ж, вылечить вас от алкоголизма и прочего я не могу. Пригласить к себе домой – тоже. Но могу подарить вам хорошее настроение. – Наша громкая дискуссия успела привлечь внимание некоторого количества релаксирующих. – Как вас зовут? – обратилась я к философу.
– Коляном, – опухшие губы в улыбке обнажили гнилые зубы.
– Николай, вы, кажется, хотели руку поцеловать? – Лыбящийся довольно закивал. Я подошла к стене и сняла перчатку.
– Юль, ты серьезно? Может, ты после этого хочешь с линии сняться и в инфекцию поехать? – напарник остолбенел.
– Абсолютно серьезно, – я не знала, как, зачем и для чего. Но шла уверенно по фарватеру. Грязная, в кровавых царапинах рука взяла мою. В модуле уже мало кто спал: зрелище входило во внимание вонючей толпы, как лопата в сырую землю. Колян улыбнулся шире прежнего и посмотрел мне в глаза. В этот миг на одну секунду обнажилась его душа. Все самое хорошее, что было в нем, и казалось, что этого немало. Мой коллега отвернулся и закрыл лицо руками. Отечные губы коснулись белой кожи и задержались на мгновение.
– Лучшая скорая, которую я видел, – просиял Колян.
– Лучший бомж, которого видела я.
– Браво! – убогие захлопали в ладоши. Это было весело. Меньше минуты. Но так радостно проведенное опустившимися, отчаявшимися людьми время, кажется, немного вернуло их к жизни. Многие от души улыбались и в общей массе уже не казались такими некрасивыми. Видимо, тот негатив, безнадежность и, конечно, грубые жизненные ошибки (православные называют это грехом), которые оставили оттиски на их лицах, сменившись искренней радостью, на миг наладили эстетику.
– До свидания, друзья. No pasarán!
– Важенина, ты реально сумасшедшая, – в машине коллега не унимался.
– Хорошо, что я не мужик, а то ты, наверное, со мной за руку здороваться бы перестал. – Мобильный пункт обогрева на базе автомобиля «Газель» покачивался на ветру, возвращаясь на подстанцию.
Мы не в силах всех спасти. Иногда по ряду очень сложных внутренних и внешних причин мы не можем оказать даже минимальную медицинскую помощь. Но оставить за собой обстановку, которая стала чуть лучше, чем до нашего прибытия, наверное, и есть наше назначение.
Отек легких
– Что там? – спросила Настя через пресловутое окошко, разделяющее кабину и салон. У скоропомощников есть опасная привычка просовывать в технологическое отверстие голову. Чудом до сего дня все кубышки целы. Случись в этот момент ДТП, любопытным грозит как минимум перелом шейного отдела, а то и просто – оторванная башка.
– Повышение АД, одышка.
– Не отек ли легких?
– Таких поводов к вызову через один. Но будем в готовности выполнять любые задачи.
Подруга оказалась права. С порога слышался клокочущий живой чайник. Пожилой мужчина сидел в кухне, на мини-диване, и потихоньку «закипал». Действовать надо было быстро.
– В груди давит?
– Да… хлюп… – каждое слово бедолаги сопровождалось характерным звуком.
– Нитраты или что-то принимали до нас? – сегодня спикером была Настя. Мое самолюбие это коробило. Как известно, лучшее средство от гордыни – смирение. Поэтому я приняла решение не мешать напарнице. Знала, что опытный и ответственный фельдшер справится.
– Принял… хлюп… таблетку капотена. Хлюп. – Легкие неминуемо отекали.
– Давление 220/140. Сатурация 90. Аллергии на лекарства нет? Нитраты переносите? – Настя крутила в руках баллончик с нитроспреем.
– Не знаю. Хлюп…
– Открывайте рот. – Два сублингвальных[49] пшика в такой ситуации спасают жизнь.
– Легче? – Я уже набрала лазикс[50]. Настя уколола. Теперь ЭКГ. Лучше было бы сделать сначала, но еще минута, и он бы «уронил» сатурацию. Скорее всего, «чайник закипел» на фоне повышения давления, но как причину нельзя было исключать и инфаркт. Ноги, вроде, не отечны. Значит, как таковой декомпенсации ХСН[51] у больного нет. «Господи, хоть бы на фоне криза». Такой отек лечится так же быстро, как возникает, и имеет хороший прогноз. На ЭКГ чисто. «Богу слава!»
– Легче? – переспросила я.
– Да… немного.
– Сатурация 94.
– Это чудесно. Давай, наверное, кислород дадим все равно. Я схожу. – Не люблю, будучи первым номером, покидать больного, но по-прежнему держала позицию смирения как бы второго номера. Не простая, но в некоторых ситуациях незаменимая линия поведения.
– Давайте я принесу, – откуда ни возьмись выскочила пожилая женщина. Чудесная жена. Дала о себе знать, только когда действительно понадобилась. Я вздохнула. Мне никогда такой не стать. Вечно буду лезть во все, что нужно и не нужно.
Затянули на больном маску. Раньше оксигенотерапию при отеке легких проводили через пеногаситель – колбочку со спиртом. Но это вызывало огромный резонанс среди коллег и сложность списания драгоценного. Поэтому в качестве лайфхака в оборот пошли спиртовые салфетки. Разворачиваешь и стелишь в маску, не стесняясь. Ну или даже просто кладешь. Толк присутствует.
– Спирт любите?
– А как же? – к счастью, наш больной «не закипел» окончательно и положительно реагировал на юмор.
– Сейчас для вас это важное лекарство. При таком состоянии раньше внутривенно вводили.
Дышал Валерий десять минут. На кислороде сатурация 99. Давление 150/100. Коллега закрыла вентиль, я сняла с мужчины маску. Без кислорода 97. Замечательно.
– Как боль в груди, есть?
– Отпустило, вроде. Лихо вы, девчонки, все сделали.
– Тем не менее в больницу лучше бы поехать.
– Ни в коем случае. Лучше я умру.
– Я вас понимаю. Но дело в том, что вы и правда десять минут назад могли умереть. И мы не можем гарантировать, что приступ не повториться.
– Не поеду, даже не уговаривайте.
– Не волнуйся, Валера. Опять ведь давление поднимется.
– И все же мудрая женщина – ваша жена. Это большое счастье. Какое для вас рабочее давление? – Настя была рада купированному отеку и вернула мне пальму первенства в общении.
– 140–150/90.
– Во-о-от. А у вас нижнее 140 было. Впервые такое?
– Давление за 200 бывало раньше, но чтоб так тяжело дышалось, никогда не было. Будто воды туда налили, понимаете?
– Конечно, понимаем. Можно? – Я взяла ручку и пододвинула к себе лежащий на кухонном столе раскрытый блокнот. Видимо, практичная супруга собиралась писать список продуктов. – Вот это – сердце, – я нарисовала овал и крестообразно разделила его на четыре части, – правое и левое предсердия. Правый и левый желудочек. – От каждой из четырех камер схематично отвела трубы сосудов. И изобразила круги кровообращения. Сверху малый (легочный), снизу большой. – Вот смотрите. В легких, как вы знаете, происходит газообмен. К каждой альвеоле подходят капилярчики, которые берут из вдыхаемого воздуха кислород и отдают углекислоту, – этот процесс я изобразила отдельно на том же листочке снизу, – отработку, так сказать. Вот теперь эта кровь обогатилась кислородом и стала артериальной, – стрелки по ходу движения самой важной физиологической жидкости появлялись на белом листе, – и ее нужно под давлением запустить в органы и ткани. Через легочный ствол она попадает в левое предсердие, далее в левый желудочек. Эта камера имеет самую мощную мышцу – миокард. Последний и закачивает кровь в организм. К каждой клеточке подходит крошечный сосудик, и там снова происходит обмен. Клетка отдает отработку и забирает кислород. Тем и живет. Такая кровь, с углекислотой, как мы знаем, темная. Вишневая. Венозная, в общем. – Аудитория с интересом кивала, а Настя смеялась:
– Сейчас тебе шеф покажет венозную кровь. Мы уже сорок минут на вызове.
– Отек лечим, – пожала плечами я и продолжила, – так вот, венозная кровь собирается в верхнюю и нижнюю полые вены и по ним в правое предсердие. Дальше через правый желудочек поток возвращается обратно в легкие. Двойной, похожий на знак бесконечности, круг замкнулся. И все бы хорошо. Но когда по какой-то причине вот здесь, – слабо надавливая на ручку, я обвела в кружок малый круг, – повышается давление, жидкая часть крови, то есть плазма, начинает пропотевать в альвеолы.
– А, теперь понятно. Вот откуда у меня вода в груди. Теперь ясно.
– Ну а для нас важнее всего докопаться до причины. Если это просто гипертонический криз, как в вашем случае, когда давление априори повышено, – это одна история. Если процесс развился на фоне инфаркта, аритмии или ХСН – это уже гораздо худшая история. Понимаете чуть-чуть?
– Очень даже. Спасибо большое.
– Как самочувствие?
– В космос готов, если стопочку нальете.
– Без фанатизма, хорошо? Немного в лечебных целях. Семьдесят грамм, не больше, – я подмигнула.
– Девочки, спасибо вам. Полечили, пошутили, лекцию прочитали.
– Помните, как у Розенбаума? Лечить так лечить, гулять так гулять. А к вам, кстати, в связи с отказом через два часа неотложка приедет. Проведать.
– Спасибо, девочки. Вы просто ангелы.
Мы с Настей переглянулись и от души рассмеялись. Ибо знали, насколько мы на самом деле не ангелы.
КИНЭ
У нас на станции работают в основном фельдшера. Мало врачей и медсестер. Часто обладателей этих редких для СМП-специальностей, иногда бородатых и накачанных[52], ставят работать вместе. Но сегодня Надюха была моей. Медсестра, согласно не столько написанному в удостоверении, сколько по жизни. Даже если бы она не была одета в пресловутую форму василькового цвета, а просто шла по улице в гражданке, у меня бы не было сомнений, кем она работает. Крепкие, но аккуратные руки, которые найдут вену там, где ее нет. Понимание без лишних команд и уточнений. Полное отсутствие суеты, но достойная скорость ювелирно выполненных манипуляций. И, конечно, моя любимая добрая улыбка.
Настоящая мартовская весна стучалась в дверь с обратной стороны небосклона теплеющим солнцем. Вызовов становилось немного меньше. Иногда между ними мы даже заезжали на подстанцию. Апельсин уже закатился за горизонт, оставляя нежно-оранжевые исчезающие следы на облаках, когда мы поднялись на десятый этаж в 373 квартиру.
– Девочки, я селедки наелась. – Женщина шестидесяти лет лежала на кровати в позе эмбриона. Совершенно зеленый цвет лица дополняли заостренные черты. – Как вспомню про нее, опять тошнит.
– Сколько раз рвота была и сколько раз жидкий стул?
– Стул – три раза, вода прям. А рвота – раз восемь, не меньше, тоже водой уже. Но после нее легче становится. Еще температура поднялась. Девочки, милые, я так не хочу в больницу. Помогите мне дома, пожалуйста, – женщина чуть не плакала.
– Когда стало плохо?
– Вчера вечером съела эту гадость, а ночью полоскать начало. То есть меньше суток.
– Температура 37,3, давление 120/70, сатурация 98, пульс 95. Живот мягкий, безболезненный, перистальтика усилена. Тургор кожи не снижен. – Пока я выясняла анамнез, сидя в углу, Надюха осматривала больную. Она так же старалась собрать как можно больше информации, которую я, сложив в единую картину, обращала в диагноз.
– Неплохие показатели. Что ж, похоже на банальное КИНЭ. То есть кишечная инфекция неясной этиологии. Не пугайтесь этих слов. На самом деле они означают обычное пищевое отравление.
– То есть в больницу не надо?
– У вас нет как такового обезвоживания. Если бы оно было, в первую очередь это сказалось бы на давлении, пульсе, кожных покровах. Голос бы осип. Слабость была бы такая, что говорить не могли бы. Еще в таком состоянии моча плохо фильтруется. Вы мочитесь как обычно?
– Да, нормально.
– Вот. Значит, обезвоживания пока нет. Болеете вы всего первые сутки. В общем, нужно лечение. Амбулаторное, конечно. Врач из поликлиники вам поможет.
– Да где там… Когда они помогали?
– Слушайте, все зависит от человека. Есть очень внимательные терапевты, хотя и не в большом количестве.
– Девочки, а можно мне капельницу, пожалуйста? Я все, что пью, сразу обратно вырываю. Очень прошу вас, мои хорошие.
Я вздохнула и посмотрела на Надюху. Моя любимая улыбка выражала полную готовность делать все, что бы ни взбрело в креативно развитую голову ответственной по бригаде. Больная, хоть и не была обезвожена, страдала от интоксикации. Согласно нашим алгоритмам, это не было как таковым показанием к инфузионной терапии. Но человеку было действительно плохо, со мной была прекрасная медсестра, и, – я посмотрела на часы, – время позволяло поставить капельницу.
– А, давай, – я махнула шашкой, а довольная Надя уже доставала катетер и систему. Она любила работать руками, и в моем сердце это отзывалось на сто процентов. Пока капала баночка физраствора на 250 миллилитров, которая была у нас в ящике, напарница не поленилась спуститься в машину за раствором Рингера. Нормальный цвет возвращался на лицо больной все стремительнее с каждой новой каплей. Мы с Надюхой радостно переглядывались.
– Как сейчас самочувствие? – спросила я, когда золотые ручки извлекли катетер.
– Намного лучше, девочки. Даже не ожидала, что настолько поможет.
– Чудненько. Теперь, пожалуйста, дополните этот эффект регидроном. Знаете, порошочек такой на литр воды разводится. По глотку пейте, можно запивать водой, также по чуть-чуть. Уголь активированный, энтеросгель, полисорб или что-то в этом духе дома есть?
– Да, уголь. Я приняла уже.
– Замечательно. Наверное, знаете, что эти черные таблеточки надо раздавить?
– Знаю, но никогда не понимала, для чего.
– Уголь адсорбирует на своей поверхности газы, токсины и даже яды. Поэтому нам нужна большая площадь препарата в желудке и кишечнике. Это позволит нейтрализовать максимальное количество гадости.
– Теперь поняла, спасибо.
– Есть еще такой препарат – энтерофурил. Он является кишечным антисептиком и очень хорошо помогает, особенно в первые дни заболевания. Но все же обратитесь, пожалуйста, в поликлинику. Все, что мы вам сказали, – это лишь житейские советы, – я рассмеялась, – а участковый сделает назначения.
– Очень полезные советы у вас, девочки. И сердца добрые. Я после вас как родилась заново.
– Это приятно слышать. На самом деле, мы именно для этого и работаем, чтобы… – Телефонный звонок не дал договорить.
– Юлька, ты что, решила там до смерти залечить? Сорок пять минут на вызове, – звонила диспетчер.
– Еще пять минут, не больше, правда-правда, честно-честно, – мне были неприятны эти звонки, но я понимала, что коллега по ту сторону невидимого провода так же, как и я, просто делает свою работу. Легкий юмор – лучшее лекарство от раздражения.
– Мы побежали, а вы выздоравливайте. Договорились?
– И говорить не о чем. После такого лечения любой выздоровеет.
Женщина поставила в карте вызова две подписи и проводила бригаду благодарным взглядом.
Спасыбо, сэстра!
Одно время на нашей подстанции существовала ночная бригада с неудобным графиком 22/10. Летняя ночь быстро сменилась свежим утром, немного облегчая наше состояние.
– Тридцать семь лет, кровотечение из половых путей. – Коля открыл окошко, разделяющее кабину и салон старого мерседеса. Тогда я еще не знала, что ровно через четыре месяца в это самое окно я буду отчетливо видеть несущийся на нас со встречки белый порш.
– Как самочувствие, полусуточное существо? – спросил коллега, набирая код домофона. На подстанции ни для кого не секрет, что годы военной службы сделали меня жаворонком и ночная работа, мягко говоря, не приносит птице удовольствие. Большинство смен в моем графике с легкой руки старшего фельдшера полусуточно-дневные.
– Неплохо, Коль, ведь уже утро. Это я ночью ничего не соображаю, ты же знаешь.
На восьмом этаже, вероятно, у съемной квартиры, в дверях толпились испуганные таджички.
– Надо дэвушке помочь, пожалуйста, в больницу надо. – Ой, как скорая не любит, когда так говорят. Или: «У меня аппендицит/инфаркт/инсульт». Или: «Я умираю». Такие заявления со стороны больных, а зачастую и вовсе не имеющих отношения к делу людей, будто не оставляют нам вариантов для клинического мышления и принятия решений. Словно нас вызывают как такси. Мы с Колей недовольно переглянулись.
– Не волнуйтесь, сейчас посмотрим и решим, – смиренно выдохнула я, глядя на, похоже, единственную русскоговорящую из женщин. В комнате на полу в приличной по размеру липкой луже крови среди нескольких пропитанных простыней сидела еще одна гостья из Средней Азии.
– Не обманули, – буркнул под нос Николай.
– И правда, в больницу надо. Кровь теряет, – не поворачиваясь к вызывающей, громко сказала я. – Как все было, рассказывайте. – Быстрым движением я надела на руку больной манжету для измерения давления. – 105/60.
– Сносно, – обрадовался Коля, надевая на палец страдалице пульсоксиметр. Сатурация представлялась радостным числом 99. Пульс выдавал значение 100. Женщина не была бледной, но явно волновалась, стыдливо елозя в яркой, пахнущей железом жидкости.
– Так что, собственно, случилось? Давайте с самого начала и побыстрее, пожалуйста, – переспросила я, доставая зеленый кубитальный катетер. Состояние больной было вполне компенсированным, но кровить продолжало и стоило подстраховаться. По сути, здесь можно было ставить сразу два картера в разные вены. Не обязательно. Вечно спокойный внутренний навигатор неспешно выдавал сигнал.
– Она вчэра замуж вышла.
– Поздравляю! – улыбнулась я. – Видать, хорошо отметили.
– У нее это был пэрвый раз, пэрвый муж, понимаэте?
– Вы хотите сказать, что это он ее так отделал? – Я ужаснулись, а обе женщины кивнули.
– Во дела. Ну да ладно. Собирайте ее. Быстренько поменяйте белье, и нужна чистая прокладка с максимальной вместимостью. Хорошо? – Гражданки Таджикистана засуетились. Я ввела в катетер транексамовую кислоту[53]. Это был именно тот случай, когда нужно делать 1000 миллиграмм, согласно алгоритмам. Обычно по факту мы вводим 500 и даже 250, поскольку многие плохо переносят этот препарат, обладающий, кстати, достойной эффективностью.
– Первый день последних месячных? – Пока ответственный по бригаде собирал анамнез, я решила максимально быстро влить в красавицу баночку физраствора. Следующая полагалась ей в машине. Сумка была собрана одновременно с необходимой информацией и последней каплей «воды», ушедшей в сосудистое русло.
Отдел медэвакуации любезно предоставил нам место в 68-ой больнице. Когда я служила и подрабатывала на 6-ой подстанции, этот стационар называли «русское поле экспериментов». Впрочем, смею предположить, что для нашей невесты это было гораздо лучше, чем самая престижная клиника ее родного государства.
Группа поддержки в хиджабах, гогоча, сопроводила суженую к машине. Единственную русскоговорящую мы взяли с собой. До сих пор больная общалась с нами только с помощью неказистого перевода или кивала, думаю, не всегда понимая наши вопросы.
– Вот придурок… – не удержалась я от комментариев, уложив женщину на носилки и наладив инфузию следующей банки физы[54].
– Нэт. Нэ придурок, – грустно улыбнулась невеста, глядя на меня. – Долбооб! Спасыбо тэбэ, сэстра.
Доехали с ветерком. Передали стабильную. Долго смеялись с Колей, когда я рассказала, как отчаянно таджичка ругалась русским матом.
Цистит у акушерки
– А вы на какой этаж? – женщина глубоко средних лет прищурилась, прошмыгнув за нами в подъезд.
– Военная тайна, – улыбнулась я и позвонила в квартиру. Вызывали на первый.
Дверь открыл пожилой мужчина с ходунками.
– Здравствуйте, проходите. Жене́ нездоровится.
– Добрый вечер, сейчас посмотрим. – По коридору мы зашли в довольно светлую комнату. На диване сидела крупная улыбчивая женщина. Дисплей внешнего (служебного) навигатора в графе возраст показывал: «76 лет». Выглядела же она значительно моложе.
– Девчонки, живот беспокоит. Целый день терплю. А тут еще и температура поднялась. Вы уж простите, что вызвала.
– Покажите, пожалуйста, одним пальцем в каком месте болит.
– Да вот внизу везде, – указательный маятниковым движением рисовал полукруг значительно ниже пупка, над лоном.
– Ага… А как мочитесь? Заметили что-то необычное?
– Бегаю без конца. Но не всегда с результатом. И запах какой-то неприятный появился. Прошу прощения за такую подробность, я сама медработник.
– О, коллега, тогда вы наверняка понимаете, что нам бы не помешало мочу посмотреть. Есть у вас баночка?
– Попробую сейчас. – Крепкие ноги, немного колесом, выдвинулись «на дело».
– Ну вот, смотрите, сколько смогла, – Маргарита Александровна, так звали женщину, согласно данным вызова, презентовала нам свою темную мутную жидкость.
– Похоже на цистит. Могли где-то застудиться?
– Да… Часто сплю с открытым окном, а недавно еще сидела долго на лавочке с соседкой. Сейчас такая обманчивая погода.
– Точно, – я обрадовалась. Люблю, когда все понятно.
– А поясница не болит? – Пока больная отрицательно кивала, Нина проверила симптом Пастернацкого[55] и посмотрела живот.
– У вас, вроде, сахарный диабет, если верить электронной карте?
– Да, второго типа. Принимаю метформин. И еще амлодипин от давления. Больше ничего хронического пока не нашли. О-о-ой, что-то живот прямо режет.
Привычным движением я открыла на телефоне подсказку с алгоритмами. При наличие у больного сахарного диабета необходимо предлагать госпитализацию.
– Нинок, давай тогда спазмалин[56] внутривенно уколим. – Коллега уже достала шприц «двадцатку». – У вас же нет аллергии на лекарства? – я посмотрела на женщину и вновь поразилась: она была крепкой и в то же время неимоверно женственной. «Женственность – это жертвенность. И ничего больше», – сказал кто-то из святых. А я бы добавила: «Радостная». Не с постным выражением лица или истерикой. А тихая, осознанная и абсолютно добровольная. Радостная жертвенность. Если бы я была художником и меня попросили бы написать картины самых женственных в четырех поколениях, я без сомнения взяла бы Маргариту Александровну моделью.
– Не было, вроде, – ответ призывал вернуться в физический мир. – Скажите, а без больницы можно обойтись?
– Смотрите, больным с сахарным диабетом мы обязаны предлагать поехать с нами. Но если вы будете исправно принимать лекарства, пить больше жидкости и соблюдать личную гигиену, можно лечиться дома.
– А что принимать, фурагин?
– Вы знаете, я уважаю именно этот препарат. Но последнее время урологи монурал в основном назначают.
– У меня, кажется, есть и то и другое. – Нина уже сделала инъекцию и погрузила иглу-бабочку в контейнер с дезраствором. Больная потянулась на полку за коробкой с лекарствами. – Спасибо огромное за укол, значительно легче стало.
– Замечательно. Слава Богу! – Я знала, что облегчение ее состояния не только наша заслуга, и благодарила. – Вы только, пожалуйста, все же с урологом проконсультируйтесь.
– Записана на завтра.
– Вы просто молодец. Кстати, вы медработник какого профиля?
– Акушерка. Тридцать лет в роддоме в Ставрополе проработала.
– Оно и видно. Руки у вас точно акушерские, – я не лукавила.
– Да… Жалко, что сейчас здоровья нет работать. Знаете, девочки, я вам так завидую. У вас необыкновенная работа.
– Эх-х-х, – я опустила глаза. – Согласна. Трудная, сложная, грязная порой, но, действительно, необыкновенная. Знаете, вы первый человек, который сказал, что завидует нам. – Втроем мы от души рассмеялись.
– На самом деле, мне поговорить с вами важнее всего было. Поэтому решилась вызвать. – Старая акушерка смущенно опустила в пол глаза.
