Александр Михайловский
Освободительный поход
Часть 21-я. Осеннее затишье
23 августа 1942 года, Ранее утро. Таллин, внешний рейд.
Линкор «Октябрьская Революция», в девичестве «Гангут».
Командующий Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц стоял на мостике линкора «Октябрьская революция» и смотрел на север. Там, в пятидесяти милях отсюда, на другом берегу Финского залива, лежал город Хельсинки, ныне столица независимой Финской Республики, а в прошлом база русского императорского флота Гельсингфорс. После того как Финляндия вступила в войну против СССР и финская армия захватила Советскую Карелию, а также приняла участие в людоедской блокаде Ленинграда, а особенно после того, как в эту войну вступили потомки с их знанием дальнейших событий, будущего у независимой буржуазной Финляндии не было. Ошибка, сделанная Лениным в восемнадцатом году, подлежала исправлению, и заняться этим предстояло корпусу морской пехоты особого назначения под командованием Василия Чуйкова.
Отозванный из Китая, где он последние два года работал военным советником, сорокадвухлетний генерал-лейтенант получил назначение на должность командующего корпусом морской пехоты особого назначения (по аналогии с механизированными корпусами ОСНАЗ), состоявшим из четырех механизированных и двух штурмовых бригад морской пехоты, одной гаубичной, одной противотанковой и одной зенитной артиллерийских бригад. Как и остальные соединения ОСНАЗ, Корпус морской пехоты предназначался для осуществления стратегических десантных операций и подчинялся напрямую Ставке, а следовательно, лично товарищу Сталину. В настоящий момент Первая штурмовая бригада этого корпуса на полуострове Харьюмаа закончила погрузку на водолеты, и они уже выходили в море.
Адмирал поежился. На этих стремительных суденышках, не признающих ни земли, ни грязи, ни морских мин, ни подводных камней, служили отчаянные парни, которые плевали на опасность; они верили только в свои силы, технику, ну и еще в товарища Сталина. Ведь он, адмирал Трибуц, не поверил – и поставил на перспективном проекте жирный крест. А нарком Берия что-то услышал, разнюхал и выкопал этого Левкова, представив проект товарищу Сталину на блюдечке с голубой каемочкой. Теперь он – гениальный управленец, почти провидец, а Трибуц – отсталый ретроград, нанесший ущерб обороноспособности СССР. У Хозяина хорошая память, и если командующий Балтийским флотом проколется еще на чем-то, эту историю тоже подошьют в уголовное дело. Так уж устроена жизнь, что отвечать приходится за все.
Возможно, так случилось потому, что в качестве торпедных катеров эти изделия и в самом деле были бесперспективны. Флоту же никто до войны не ставил задачу высадки стратегических морских десантов. А если и ставил, то только так, как сорок лет назад японцы высаживались в бухте Бицзыво… На такой способ высадки десантов была рассчитана и противодесантная оборона большинства европейских (и не только) стран. А вот то, что сейчас собирались проделать морские пехотинцы Чуйкова, было из разряда новаторства, можно даже сказать, лихачества.
Адмирал поднял к глазам бинокль. В сером свете наступающего утра стали отчетливо видны многочисленные движущиеся белые черточки: то груженые катера на воздушной подушке, отрываясь от эстонского берега, уходили на север. Операция «Вега» началась.
* * *
Примерно тридцать минут спустя. Хельсинки.
В это ранее воскресное утро, несмотря на то, что Красная армия и Балтийский флот находились всего в девяноста километрах к югу, столица буржуазной финской республики мирно спала, надежно укрытая береговыми батареями крепости Суоменлинна (бывший Свеаборг), минными полями и своей репутацией неприступной твердыни. Но все в жизни относительно, и год на дворе стоял не тридцать девятый и не сорок первый. Появившиеся в воздухе над Хельсинки пикировщики Пе-2 и Ту-2 первого бомбардировочного авиакорпуса ОСНАЗ генерал-майора Полбина для хельсинских обывателей оказались неприятным сюрпризом.
Но, собственно, обывателям от этого визита как раз не было ни холодно ни жарко, потому что две бомбардировочные дивизии, летчики которых были обучены работать с глубокого пикирования, имели целью не сам город, а крепость Суоменлинна и разбросанные вокруг береговые батареи. Почти одновременно с пикировщиками к Хельсинки подошли несколько полков штурмовиков Ил-2. Действуя на бреющем полете, они приступили к подавлению зенитных батарей в самой крепости и черте города. При этом несколько десятков бипланов «Бристоль-Бульдог», поставленные англичанами еще во время той Зимней войны, были тут же связаны боем истребителями сопровождения. Поэтому помешать советским бомбардировщикам и штурмовикам финны не могли, и те по своим целям работали как на учениях.
Завалив свою «тушку» в глубокое пике, генерал Полбин поймал в перекрестье бомбового прицела форт еще дореволюционной постройки и откинул предохранительную скобу с гашетки сброса бомбы. Бомба была бетонобойной и весила ровно тонну, с коэффициентом наполнения взрывчаткой пятьдесят процентов. Она имела три независимых взрывателя, выставленных на большую задержку. Дело в том, что форт, который атаковал пикирующий бомбардировщик Полбина, и «до без царя», и в революцию, и при финских националистах служил складом для хранения запасов минного пироксилина и снаряженных якорных мин.
Бумкнуть должно было неслабо; силу взрыва, в лучших традициях ядерного века, следовало бы измерять в килотоннах. И хорошо, если бы в этот момент поблизости от крепости в частности и Хельсинки вообще в воздухе не было ни одного советского самолета (которые должны успеть улететь), а в море – ни одного катера на воздушной подушке, потому что их время наступит позже. Для гарантии этот форт такими специальными бомбами обрабатывала вся ведущая девятка «тушек» с расчетом на то, что хотя бы одна из них сработает там, где надо и так, как следует.
Остальные бомбардировщики были нацелены каждый на свою цель: береговые батареи, финские подводные лодки и канонерки, стоящие у причала, а также базирующиеся в крепости немецкие торпедные катера. Работали бомбами крупных калибров, действуя с одного захода, иного не предусматривал темпоритм операции. По плану вторая волна пикировщиков и штурмовиков появится в воздухе как раз в тот момент, когда в город ворвется советский десант, чтобы работать по заявкам морской пехоты, бомбоштурмовыми ударами расчищая ей путь в сердце вражеской столицы.
Но это после; а пока советские бомбардировщики, поприветствовав гостеприимных хозяев воем сирен, обрушили свой бомбовый груз на инфраструктуру береговой обороны Хельсинки, что-то там повредив, что-то частично разрушив, а что-то разнеся в мелкие дребезги прямыми попаданиями. После этого они собрались в журавлиный клин и отправились на свои аэродромы, которые были рядом, в соседней Эстонии. Там их уже ждали техники-вооруженцы и терриконы приготовленных бомб.
Вслед за пикировщиками засобирались домой и штурмовики, которые только что объясняли финским зенитчикам, как это нехорошо – мешать людям делать свое дело. Едва небо над Хельсинки очистилось и финны вздохнули с облегчением (так как потери не были слишком большими), как земля дрогнула и над островом Кустаанмиекка (Инженерный) встал столб черного дыма вперемешку с огнем и летящими во все стороны каменными блоками. Большую часть из уцелевшего во время налета финского гарнизона крепости контузило или убило, базировавшаяся в крепости немецкая катерная флотилия, и так понесшая немалые потери при налете, была уничтожена, а техника, орудия и прочее оборудование, базирующееся на ближних островах, вышли из строя. И в придачу ко всему почти во всем Хельсинки вылетели стекла, а черепичные крыши в припортовых районах изрядно пострадали из-за падающих с неба камней.
А на горизонте, на серой глади моря, уже показалось множество идущих на полном ходу белых точек. Это к деморализованному и полуразрушенному Хельсинки шли катера на воздушной подушке, неся советский морской десант.
* * *
23 августа 1942 года, 08:05. Хельсинки, морской порт и окрестности.
Командир гвардейской, ордена Ленина, штурмовой бригады морской пехоты ОСНАЗ гвардии полковник Василий Филиппович Маргелов.
Ревущие авиационными моторами десятки советских СВП приближались к берегу, стремительные, словно гоночные автомобили. Из-под резиновой юбки выхлестывало белую пену. Тугой ветер бил в лицо, раздирая раскрытый в яростном крике рот; он выжимал из незащищенных глаз слезы, не давая смотреть вперед. Поэтому экипаж СВП, пулеметчики на вертлюжных установках, а также командиры десанта использовали имеющиеся среди прочего оснащения авиационные очки-консервы, а рядовые бойцы просто прикрывали лица рукавами бушлатов.
Но, несмотря на это маленькое неудобство, недовольства никто не испытывал. Опытные бойцы понимали, что из-за огромной скорости – порядка семидесяти узлов – финские береговые батареи не сумеют в них даже прицелиться, а не то чтобы попасть. К тому же СВП, быстро снующие между плацдармом и местом погрузки десанта, способны обеспечить быструю доставку подкреплений для первой волны, а также подвезти боеприпасы (которых в бою много никогда не бывает), эвакуировать в тыл раненых и взятых в плен особо важных персон.
Впереди, чуть вправо по курсу, в небо поднимался огромный черный гриб. В бинокль было видно, как кипит вода от падающих сверху камней. Полковник Маргелов усмехнулся. Ровно полгода назад он, тогда еще на летающей винтокрылой технике потомков, участвовал в своей первой десантной операции, характеризующейся такой же невероятной наглостью и стремительностью. Та операция принесла ему легкое осколочное ранение в плечо, звание гвардии полковника и Звезду Героя Советского Союза, а его морской лыжный батальон был развернут в штурмовую бригаду морской пехоты особого назначения и включен в корпус генерал-лейтенанта Чуйкова.
Полковник Маргелов даже собирался подать рапорт о переводе в механизированную пехоту мехкорпусов ОСНАЗ – уж очень ему хотелось научиться стремительно врываться в боевые порядки врага и захватывать особо важные объекты в глубине его обороны. Но судьба и товарищ Сталин решили по-своему, и Василий Маргелов о другом варианте своей службы ни капли не сожалел. Он сможет доказать, что десантный ОСНАЗ ничуть не хуже механизированного и тоже может проводить наступательные операции.
Эта операция готовилась больше четырех месяцев, с середины апреля; отрабатывалось как десантирование с СВП на вражеский берег, так и рывок вглубь территории противника, результатом которого должен стать захват ключевых объектов на побережье. На полигонах во время отработки учебных задач бойцами и их командирами оттачивались каждое движение и каждый жест. Но все же настоящий десант – это совсем другое. Правда, бойцы в бригаде все обстрелянные, с опытом обороны Ленинграда и прорыва Блокады, сражавшиеся с врагом и выжившие в первые, самые тяжелые полгода войны. Выстояв в тех ожесточенных схватках, теперь они шли в бой, чтобы нанести финнам внезапный удар в самое сердце и поставить жирную точку в войне с буржуазной Финляндией, исправив тем самым ошибку, допущенную четверть века назад.
Пока шла учеба, осваивалась новейшая техника, создавалась тактика и даже философия глубокого десантирования, где-то далеко на юге гремели, возможно, решающие сражения этой войны, и самые нетерпеливые бойцы и командиры писали рапорта с просьбой отправить их на фронт. Но командование отвечало: «Ваш фронт здесь» и приказывало как следует заниматься боевой учебой. Их ждали бои и победы – не меньшие, чем у их собратьев из механизированного ОСНАЗа.
Оставив по правому борту огромный дымный гриб, поднявшийся над полуразрушенной и приведенной к молчанию крепостью Суоменлинна, груженные десантом СВП, маневрируя между небольшими островами, сбросив скорость, подошли к городской набережной на всем ее протяжении между грузовым и товарным портом.
Далее СВП разделились. Часть из них тут же, прямо в районе набережной, приступила к высадке десанта и выгрузке средств его усиления, а остальные (примерно половина всех малых катеров) прямо по городским улицам, расталкивая дугами-кенгурятниками немногочисленные автомобили, продолжили двигаться вглубь города, чтобы захватить ключевые позиции.
Финские водители, ошарашенные этим зрелищем, от греха подальше прижимались к обочинам, спасаясь от опоясанных резиновыми юбками воющих чудовищ, забитых вооруженными до зубов бойцами в чужой военной форме, с размалеванными боевым гримом лицами.
К такому способу ведения боевых действий береговая оборона финской столицы готова не была. Основной расчет командование делало на густое минирование фарватеров, подводные противодесантные препятствия и береговые батареи крепости (оставшиеся еще с царских времен), которые были призваны воспрепятствовать подходу к берегу кораблей с десантом противника.
Но советская сторона действовала дерзко, решительно, с применением новейших приемов ведения боевых действий. Береговая оборона Хельсинки оказалась против них бессильна… Благодаря внезапности немногочисленный гарнизон финской столицы удалось захватить врасплох. К тому же большая его часть – та, которая дислоцировалась в крепости Суоменлинна (ныне полностью разрушенной) – теперь могла жаловаться на свою несчастную судьбу только самому Святому Петру.
Силы штурмовой бригады полковника Маргелова разделились напополам. Четыре батальона вместе со средствами усиления высаживались на набережных, а еще столько же выдвигались для захвата центра города, железнодорожного вокзала и перешейка между озером Теолёнлахти и Финским заливом, гарантирующего устойчивую оборону. Двести быстроходных СВП одномоментно перебросили в центр вражеской столицы четыре с половиной тысячи советских морских пехотинцев, вооруженных штурмовыми пистолетами-пулеметами, первыми автоматами АК-42, едиными пулеметами (клонами ПК), 82-мм минометами, ручными гранатометами и огнеметами. В качестве средств усиления бригада имела восемнадцать орудий ЗиС-3, столько же 120-мм минометов, шесть зенитных самоходок и шесть 122-мм самоходных орудий.
Этих сил хватало для того, чтобы захватить особо важный стратегический объект в оперативном тылу противника и удерживать его до подхода подкреплений, или с шумом и грохотом совершить рейд по вражеским тылам. При этом для буксировки пушек ЗИС-3 и 120-мм минометов предполагалось использовать транспортные средства вроде грузовиков или упряжек лошадей, взятые в качестве трофеев у вражеской армии или реквизированных у местного населения.
Личный состав штурмовой бригады полковника Маргелова по большей части комплектовался бойцами и командирами, которые либо сами обороняли блокадный Ленинград, либо имели там близких родственников. Мотивации драться с теми, кто держал их родной город в блокаде, у этих парней было достаточно. Их боевой дух был очень высок, а подготовка, вооружение и личная экипировка были лучшими из всех возможных. По счастью для самих же финнов, сопротивление гарнизона оказалось слабым, а местное население, напуганное внезапностью вторжения и силой удара, впало в ступор и в отношении советских морских пехотинцев вело себя почти лояльно.
Что же касается официальных финских властей, то до определенного момента они никак себя не проявляли, поскольку большая часть депутатов парламента и членов правительства, включая президента Рюти, оказалась на территории, захваченной советскими морскими пехотинцами, и теперь перешла на нелегальное положение.
* * *
27 августа 1942 года, Вечер. Финляндия.
За прошедшие четыре дня положение воюющей Финляндии ухудшилось до катастрофического состояния. Морской десант, свалившийся словно снег на голову, и захват Хельсинки утром двадцать третьего августа не оставил стране и армии ни единого шанса на спасение. Совсем недавно, всего месяц-два назад, Советы сумели разгромить и уничтожить двухмиллионную немецкую группу армий «Юг» и выбить из войны Румынию с Болгарией, переведя боевые действия на территорию противника. Правда, когда пал Хельсинки, у финского руководства еще оставалась возможность с минимальными потерями вывести страну из войны. Надо было просто сдаться на милость победителя и не затягивать бессмысленное сопротивление, спасая тем самым жизни солдат и мирного населения. Но после падения столицы, гибели или пленения большей части законодательной и исполнительной власти, Финская Республика, как курица с отрубленной головой, потеряла возможность совершать какие-либо осмысленные действия.
Единственным из высшего финского руководства, кто не погиб и не попал в плен, был главнокомандующий финской армии фельдмаршал барон Карл Густав Маннергейм, находившийся в то утро не в Хельсинки, в своем особняке на Каллиолин-нантие, а в загородном имении Геркнес Горд в нескольких километрах от столицы. Как высшее должностное лицо Финляндии, избежавшее гибели или пленения, этот человек принял на себя еще и обязанности главы государства.
Стремительность и внезапность Гельсингфорской десантной операции, а также отсутствие выживших свидетелей тех событий не позволило маршалу Маннергейму получить достоверные сведения о том, как произошел захват столицы Финляндии. Приходилось пользоваться слухами и вымыслами. У маршала уже сложилось мнение о боеспособности русской армии, составленное им по опыту «зимней войны», и потому он пребывал в уверенности, что русский десант при высадке понес огромные потери от действий финской береговой обороны, а также и в уличных боях с гарнизоном Хельсинки. Маннергейм принялся лихорадочно снимать войска с советско-финского фронта и перебрасывать их на запад по железной дороге, чтобы одним решительным ударом восстановить статус-кво.
Но к моменту, когда этот приказ начал исполняться (то есть вечером двадцать третьего числа) на плацдарме в районе Хельсинки находился уже весь корпус морской пехоты генерал-лейтенанта Чуйкова вместе со средствами усиления, а территория, занятая советскими войсками, расширилась до девяти километров в глубину и шестнадцати по фронту. Выполнив свою задачу, СВП последний раз заправились под пробку и своим ходом убыли в Кронштадт, где их ждала очередная работа по освобождению Советской Карелии – если, конечно, Финляндия не капитулирует раньше.
Одновременно тральщики Балтфлота заканчивали расчистку фарватеров. С утра двадцать четвертого августа на плацдарм мобилизованными транспортными судами (в том числе и теми, что удалось захватить у причалов в самом Хельсинки) начнут прибывать части 44-й армии под командованием генерал-лейтенанта Ивана Ефимовича Петрова. Генерал Петров был известен по командованию Отдельной Приморской армией, оборонявшей Севастополь против превосходящих сил врага. Таким образом, в течение трех дней с момента начала переброски армии в придачу к корпусу морской пехоты ожидалось прибытие еще пяти полнокровных стрелковых дивизий РККА и части усиления армейского подчинения.
Утром двадцать четвертого августа ситуация для финнов существенно ухудшилась – снятые с фронта и выведенные из резерва финские войска подверглись массивным бомбовым ударам прямо на станциях погрузки и во время движения. Удары авиацией с массовым применением напалма, кассетных и объемно-детонирующих бомб последовали по Выборгу (Виипури), Каменногорску (Антреа), Иматре, Сортавале и Суоярви. Кроме того, в течение дня авиаудары наносились и по узловым станциям в глубине финской обороны на полпути между Хельсинки и Карелией: Коувола и Лахти. Так, на станцию Коувола с бомбардировщика Пе-8 упала советская реплика объемно-детонирующей авиабомбы ОДАБ-5000, взрыв которой на несколько суток вывел станцию из строя, чем поставил под вопрос возможность переброски на запад по железной дороге снимаемых с фронта контингентов.
Воздушные налеты на железнодорожные станции и переброска стрелковых дивизий на Гельсингфорский плацдарм продолжилась и двадцать пятого августа. А двадцать шестого, на рассвете, загремела советская тяжелая артиллерия на Карельском перешейке. Это не было обычное наступление с массовыми самоубийственными атаками пехоты через пристрелянное пулеметами пространство. Местоположение финских дотов, окопов пехотного заполнения и командных бункеров было известно с точностью до сантиметра – спасибо разведывательной аппаратуре из будущего – и огонь по этим объектам вели исключительно крупнокалиберные орудия и системы особой мощности, использовавшие самые современные боеприпасы.
В то время как 122-мм и 152-мм гаубицы и пушки-гаубицы, а также минометы М-160 разрушали окопы и подавляли вражескую пехоту, гаубицы особой мощности Б-4 и минометы М-240 превращали в щебенку доты и бункеры. Применялись также установки БМ-31, но уже со снарядами в классическом сочетании термобарических, зажигательных и фугасных боевых частей, тем более что делали их тут же, в Ленинграде. Термобарические и зажигательные снаряды выпускались по врагу и минометы М-240. Как только очередной узел обороны подавлялся, в атаку шли саперно-штурмовые батальоны, вручную «устранявшие недоделки».
Задача атакующих частей была такова – не только прорвать фронт белофиннов и принудить их к безоговорочной капитуляции, но и испытать в полевых условиях предложенные потомками новые виды артиллерийских вооружений и боеприпасов. Именно поэтому в артиллерийские и минометные полки особой мощности, участвовавшие в операции, командировали офицеров ГАУ, задачей которых были учет и контроль по расходу боеприпасов, необходимых для подавления разных типов целей, а также оценка вызванных применением этих боеприпасов разрушений оборонительных сооружений и поражений, полученных неприятельским личным составом.
Уже к вечеру 26 августа оборона IV-го армейского корпуса финской армии была прорвана на участке шириной в пять-семь километров, и в прорыв пошли стрелковые дивизии 21-й армии.
Рано утром 27-го августа началась Выборгская десантная операция. Старт ее ознаменовал массированный авиационный налет по укреплениям противника на островах Выборгского залива. Все это происходило с применением напалмовых и термобарических бомб и огня главных калибров линкоров и крейсеров Балтийского флота по финским береговым батареям в Бьеркском архипелаге. Пока на подступах к Выборгу рвались бомбы и грохотали морские орудия, под прикрытием всего этого концерта более сотни советских судов на воздушной подушке, один раз уже поучаствовавших в Гельсингфорском десанте, совершив глубокий обход обороняющихся финских войск, высадили стратегический морской десант в городе Виипури (Выборг). Таким образом, оказалась перерезана железная дорога, по которой снабжались войска на Карельском перешейке, и захвачены находившиеся на станции Выборга запасы финской карельской армии.
Если бы это была локальная операция, то десант был бы обречен на гибель или эвакуацию, но не все оказалось так просто. Десант и наступающие войска Карельского фронта друг от друга отделяли около девяноста километров и частично восстановленная линия Маннергейма (которой, помимо линии фронта, финны начали заниматься с прошлой осени, когда стало ясно, что блицкриг провалился и не исключено, что Красная Армия вернется). Чем дальше развивались события, тем финнам становилось яснее, что такой вариант не просто вероятен, а неизбежен; потому строительство оборонительных сооружений шло в авральном темпе.
Но, несмотря на это, у финнов на фортификационную возню было не два с половиной года, как в нашей истории, а примерно десять месяцев. Поэтому линии обороны Ваммелсу-Тайпеле и Виипури-Купарсааре-Тайпеле были только спроектированы, размечены на местности, но к их фактическому сооружению финские саперы еще не приступали; а линия Салма (последний оборонительный рубеж уже на территории самой Финляндии) и вовсе оказалась лишь карандашной линией на карте.
С учетом потери столицы прорыв линии фронта, осложненный десантом в Выборг и общим соотношением сил (двести тысяч советских солдат против семидесяти тысяч финских) поставил армию страны Суоми в безнадежное положение. В вооружении соотношение сил также было не в пользу финнов: семь тысяч орудий и минометов против восьмисот, шестьсот танков и штурмовых орудий против ста и почти тысяча самолетов против двухсот. Фронт на направлении главного удара 21-й армии рухнул. Одновременно с десантом в Выборге советская группировка в Хельсинки начала наступление на север, в направлении станции Лахти, чтобы перерезать последнюю коммуникацию, обеспечивающую транспортную связность Финляндии. К вечеру 27 августа Маннергейму со всей ясностью отрылось, что финская армия потерпела окончательное поражение.
* * *
28 августа 1942 года, Утро. Финляндия, Хельсинки.
Маршал Финляндии Карл Густав Маннергейм.
Для Финляндии война завершилась полным разгромом. Операция, начавшаяся пять дней назад с высадки десанта прямо в столице Финляндии, подошла к логическому завершению. Сражаться финны больше не могли, но и просить о перемирии ценой политических уступок было невозможно, поскольку весь штат финского МИДа оказался на территории, занятой советскими войсками, и был интернирован. Сделать это оказалось необходимо, и как можно скорее, так как финские солдаты и офицеры продолжали гибнуть каждый день, пока шли бои на фронте. Их и так уже слишком много полегло во время «Зимней войны» 1939-40 годов и в 1941-42 годах, во время так называемой «Войны-продолжения». Наиболее существенные потери финская армия понесла в последние несколько месяцев[1].
Своей цели советские войска добились, к утру двадцать восьмого августа остатки финской армии были на грани безоговорочной капитуляции и самодемобилизации. О том, как это бывает, маршал Маннергейм прекрасно знал по 1917 году. Еще несколько дней – и он сможет начать переговоры как частное лицо. А может, и вообще с ним никто не захочет разговаривать, потому что русские продолжают наступать, а помощи финнам ждать неоткуда. Немцы помочь не в состоянии, Британия и Франция уже не игроки на политическом поле, а США не будут заступаться за Финляндию, находящуюся в составе враждебного им блока. Да к тому же у янки и своих проблем пруд пруди.
Переговоры о перемирии, или хотя бы о почетной капитуляции, вести все равно надо, хотя, честно сказать, вести их просто некому. Нет такого человека в распоряжении Маннергейма, и не предвидится. Похоже, ему придется вспомнить, что и он когда-то служил в русской армии и общался с сослуживцами на великом и могучем русском языке.
Но к кому идти? К генерал-лейтенанту Говорову на Карельском перешейке добираться далеко и неудобно. С учетом бомбовых ударов по коммуникациям прибыть в штаб Карельского фронта удастся лишь тогда, когда останется только сдать оружие и под конвоем отправиться в Москву. Да и невместно сие было, ведь Говоров по старой службе – прапорщик военного времени, а он, Маннергейм, целый генерал-лейтенант. Правда, те русские, что сейчас находятся в Хельсинки, ничуть не лучше – по старой службе командующий 44-й армией генерал-лейтенант Петров тоже пребывал в чине прапорщика, как и Говоров, а командир Корпуса морской пехоты Особого назначения генерал-лейтенант Чуйков в семнадцатом и вовсе был флотским юнгой, то есть имел статус даже ниже нижнего чина[2].
Но у генералов Чуйкова и Петрова перед генералом Говоровым было одно – нет, два – неоспоримых преимущества. Во-первых, они находились значительно ближе, чем Говоров, чей штаб совсем недавно перебрался в поселок Кивеннапа (современное Первомайское), до которого маршалу пришлось бы добираться двести шестьдесят километров по разбитым проселочным дорогам, в то время как до центра Хельсинки ехать не более сорока километров. Во-вторых, генерал-лейтенант Чуйков командовал Корпусом Особого назначения, и род войск тут был не важен, поскольку Маннергейм знал, что все корпуса Особого назначения находятся в непосредственном подчинении Ставки Верховного Главнокомандования, а следовательно, лично у Сталина. И докладывать обо всем Чуйков тоже должен на самый верх, советскому вождю.
Решено – он едет в Хельсинки. Трусом Маннергейм никогда не был, тем более что глупо бояться смерти в семьдесят пять лет, когда каждый день может оказаться последним, так сказать, по естественным причинам. Оторвется тромб и все – передавай привет Святому Петру.
Вызвав к себе своего немолодого шофера, Маннергейм долго объяснял ему маршрут, которым они поедут, чтобы не нарваться на шальную пулю, выпущенную каким-нибудь слишком нервным солдатиком. Потом на машину водрузили белый флаг, адъютант сел на переднее сиденье, Маннергейм с достоинством опустился на заднее, и они, непрерывно сигналя, поехали по дороге в сторону Хельсинки.
К позициям советских войск у расположенного на берегу Финского залива поселка Свартбякк по приморской дороге со стороны поселка Порво медленно подъехал роскошный генеральский «Хорьх» под белым флагом. Этот самый «Хорьх» два месяца Маннергейм получил от Гитлера в подарок на свое семидесятипятилетие. Эх, знал бы фюрер Германской нации, к кому его верный сателлит поехал на подаренной им ВИП-машине…
Передовой дозор советской морской пехоты из состава штурмовой бригады полковника Маргелова, мягко выражаясь, слегка прибалдел, когда увидел, что их сторону катит германская генеральская машинка, а внутри нее кто-то донельзя важный, за которого, если поймать его живьем, дадут даже не медаль, а орден и поездку домой на десять дней. И поэтому – слава товарищу Сталину! – у мичмана (старшины) Ивана Маштракова хватило терпения не швырнуть под колесо «Хорьха» противотанковую гранату, а тихо и спокойно появиться в своем маскхалате из придорожного кустарника, постучать концом автоматного ствола в боковое стекло подъехавшего «Хорьха» и вежливо сказать с рязанским акцентом: «Хенде хох, фрицы».
Услышав это распоряжение и увидев за стеклом широкую среднерусскую морду, размалеванную зелеными и черными полосами, водитель «Хорьха» чуть было не обгадился прямо под себя, а адъютант вскинул вверх руки и забормотал молитвы. Но маршал Маннергейм приоткрыл заднюю правую дверцу машины и негромко сказал на русском языке:
– Солдат, подойди, пожалуйста, ко мне!
Мичман переключил свое внимание на нового персонажа и, направив на него автомат, спросил:
– А ты кто такой будешь, дядя, чтобы мне здесь указывать? Вылезай из машины и задирай вверх руки. Кончилось двое время, фашистская твоя морда!
– Я, – ответил Маннергейм, медленно и с достоинством выполняя распоряжение, – маршал Финляндии и исполняющий обязанности президента Карл Густав Маннергейм, и я требую, чтобы меня доставили к самому старшему вашему командиру, генералу Чуйкову[3]…
