Краденый город – Юлия Яковлева

А вы знали, что в блокаде Ленинграда, что случилась в Великую Отечественную войну, виноваты прежде всего жертвы? Нет? Ну так Юлия Яковлева подробно раскроет эту тему вам и вашим детям (детям – поскольку книга позиционируется как детская):

– … Ты же хотела знать, за что вам все это? Теперь ты знаешь! Вы переполнили этот город чужим горем!

– Я никого не…

– Вы! Вы! Виноваты все! Добрые наследники злодеев! И те, кто просто видел зло и стоял рядом! Вы думали, сойдет? Никому не сойдет!

Он больше не кривлялся, не притворялся. Он был страшно зол, видела Таня.

– Даже у самой глубокой чаши есть края. И она наполнилась! Часы перевернулись! И все слезки – они теперь капают обратно на ваши головы! Понятно? Вам! Пора! Платить!..Злодеи – если вы не поняли – это большевики, сломавшие традиционный уклад и отнявшие у тогдашней аристократии её привилегии, включая возможность ездить на балы. И те, кому революция принесла ощутимую пользу. И те, кто был законопослушным гражданином и верил партии. И те, кто родился после революции, особенно в 1940 году – эти по Яковлевой «добрые наследники злодеев» вполне себе заслужили свою участь.

А сама Великая Отечественная продолжалась только потому, что так хотелось Ворону. То есть Сталину. А население оказалось всего лишь разменной монетой в политической игре:

Шурка был везде и ясно видел, что Ворону страшно – липким и отвратительным страхом. Второе чудовище было не разглядеть: что-то кольчатое-колючее-шипастое. Оно тоже оставляло липкий гадкий след. Чудовище побаивалось Ворона, а Ворон боялся его – так, что клацал челюстью. Не сводя глаз, Ворон вынимал из большого мешка каменные ватрушки и проворно скармливал чудовищу одну за другой. И все приговаривал: «На вот… на вот… на вот…» Шурка, который был везде, понял, что эти ватрушки были города. Почему Сталин – Ворон? Потому, что Чёрный Ворон – это автозак. А при Сталине – сажали. Чем Яковлева, не жалея метафор, пугает читателя ещё в «Детях ворона». Хотя автозаки ездят по городам и сейчас. И сажать не перестают. И не так уж, чтобы совсем не по делу.

В самой же ленинградской блокаде – по Яковлевой – нет ничего героического. Не работают заводы. Не налаживаются переправы (та же знаменитая Дорога жизни). Не сохраняются памятники культуры. Не сохраняются тёплые человеческие чувства. Не проявляется взаимопомощь. Всё, что там есть – это голод, холод, деградация, воровство, попытки съесть собачку и людоедство (последнее, правда, за кадром, но вполне недвусмысленно упоминается) плюс постоянное подлавливание на антисоветской агитации. Ну а чего вы хотели? Не мы такие, жизнь такая:

когда людям хорошо – они хорошие. Когда им плохо – они плохие. А когда им ужасно – они ужасные. А хороших или плохих людей или, там, добрых и злых – нет. И сейчас людям очень плохо. Вот и все.А то, что под обстрелами мужественно стояли – так это потому, что просто боялись своё место в очереди потерять. Все эти последние известия от государства о героизме – это «последние враки».

Есть, правда, в Ленинграде госпитали, но если человек идёт туда работать или сдаёт кровь, то это исключительно потому, что податься ему больше некуда. Есть школы, но и туда ходят исключительно для еды. А обучение в ней – такое, как показано у Яковлевой – напоминает диалог с воображаемым дураком.

Ну не стала бы ни одна нормальная советская учительница обвинять Пушкина в антисоветизме. Хотя бы потому, что Пушкин в СССР – «наше всё», а его дружба с декабристами не позволила бы очернить его репутацию. А уж если речь шла о «Евгении Онегине», учительница вполне бы могла рассказать, что старушка Ларина при всей своей милоте была помещицей-крепостницей. Которая била служанок и брила лбы, то есть отдавала крестьян, находящихся в её собственности, в солдаты. А служба эта длилась 25 лет. И к чему она могла привести – см. у Некрасова «Арина – мать солдатская». А отданный крестьянин – вполне мог быть чьим-то мужем и отцом. И тогда уже его семья обрекалась на полную нищету – см. у Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Что помещики, тратящие астрономические суммы на развлечения, заставляли крестьянок петь при сборе ягод, дабы те не дай бог ягоду-другую не спёрли. Что няня у Татьяны Лариной была выдана замуж в 13 лет (то есть в возрасте слушающей про Онегина аудитории) потому, что нужна была работница в дом, а её жених был ещё моложе. Что Онегин, так же, как прочие дворяне, паразитировал на труде крестьян, а сам ни дня не работал. И, собственно, именно доход с крестьян позволял ему выезжать на балы и жить в Петербурге – в квартире с лепниной, красивыми парадными лестницами и мебелью. Причём Онегин был ещё добрячком. А другие могли перевести крестьян не на оброк, а на барщину – чтоб те вовсе бесплатно работали.

Сюжет повести такой: главные герои готовятся эвакуироваться. Но приходят чекисты и, естественно, всё портят. Неясно, какие претензии они могли предъявить тёте Вере, которая забирала детей из детдома вполне официально и на законных основаниях. Неясно, почему чекистам надо было искать конкретно тётю Веру, ехать на место её работы, спрашивать там адрес и отправляться к ней домой, отнимая тем самым у себя драгоценное время и возможность вовремя покинуть Ленинград. Неясно, почему они ищут совершенно незнакомого человека, чтобы тот посторожил их добро. А не привлекут для этой цели, например, соседку по коммуналке Маню. Но слова «чекист» и «идиот», видимо, для автора синонимы.

В результате тётя Вера и оставшиеся с ней дети вынуждены переживать блокаду в комфортабельной чекистской квартире с кучей соседей. Хотя блокада – страшная вещь даже в таких условиях. Дети – это всё те же скорбные разумом Шурка и Таня из «Детей ворона». Тане уже исполнилось 13 лет, и своё взросление она, как положено главной положительной героине детской повести, начинает с воровства. Ну действительно: зачем рассказывать, что 13-летний подросток может, например, вымыть пол или приготовить обед? Воровство Тане прощают, и с этого момента девочка становится очень принципиальной. Настолько, что главным её делом стало вывести на чистую воду младшего братца. В результате есть нечего, тётя Вера приходит с работы никакая, а единственная проблема, которая волнует девочку – поиск хозяев игрушечного мишки и частично вопрос о переименовании улиц и дореволюционной орфографии. Братец Шурка, видя, что в доме из съедобного нет ничего, кроме жидкой каши, берёт последние деньги и карточки, идёт за хлебом на другой конец города, покупает пряники и, пройдя несколько кварталов, выкидывает их в урну. За весь изображаемый Яковлевой период блокады ни Шурка, ни Таня не принесли ни ведра воды, ни полена дров. Возможность подкормиться в школе они бездарно профукали. И даже в очередь за хлебом встают с явной ленцой. Не потому, что так уж обессилены от голода – почему-то кроме повышенного аппетита и временами боли в животе они никакого дискомфорта не испытывают. А потому, что все бытовые вопросы за них решают либо тётя Вера, либо соседка Маня. И только когда первая исчезла, а вторая деградировала, ВНЕЗАПНО выясняется: «Надо было искать дрова. Самим. И воду. Самим. И хлеб. Самим.». Интересно, что сами подростки после выяснения этого факта так ничего и не ищут, предпочитая… ждать маму.

Шансы выжить у этих двух ленивых инфантилов в условиях реальной блокады были бы равны нулю, если бы Яковлева не подсовывала им обильных подачек – вроде ВНЕЗАПНО оказавшейся в распоряжении квартиры, забитой вещами, которые можно выгодно обменять, ВНЕЗАПНОЙ посылки с сухофруктами, конфетами и витаминами и материализации нарисованных груши и булки. Шансы проявить себя в тех условиях, в которые помещает их Яковлева, также равны нулю. Поскольку:

a) ленинградское общество – в трактовке Яковлевой – деградировало, а с деградантами себя не проявишь;

b) герои живут практически вне общества.

Единственная возможность проявить себя при таком раскладе может быть только в параллельной реальности. Или в Туонеле – загробном мире из финских преданий, если кто не понял. Здесь наиболее интересен правильный выбор героев, поскольку автор даёт понять, чего конкретно она ждёт от аудитории.

Человек в сером смягчился.

– Слыхала такое выражение – испить до дна чашу горестей? А? Слыхала?

Таня шмыгнула носом. Кивнула.

– Ну так пей! – Он обернулся, бережно снял с часов верхнюю чашу, где еще плескалось на дне, сунул ей под нос: – Пей!То есть испейте до дна чашу горестей. Покайтесь за прошлое. Прокляните собственную историю. И будет вам счастье, пони и радуга. Восстановленная экономика. Еда и топливо. А без этого можете вообще не трепыхаться. Всё равно трагический финал будет вам гарантирован. Ну что ж, для взрослых подобный вывод становится частью уже немодной моды. Приходится внушать его детям.

П.С. На самом деле рассказывать детям о блокаде важно и нужно. Всё зависит от того, с каких позиций рассказать.

Можно с позиции труженика, старающегося остаться человеком в максимально тяжёлой ситуации. – А можно с позиции людоеда, для которого «не мы такие, жизнь такая».

Можно отнестись к блокаде как к испытанию на прочность, которое ленинградцы всё же выдержали, и одновременно как к величайшей трагедии. – А можно, как к заслуженному наказанию, вслед за которым наступила повальная деградация.

Можно с уважением к истории и стране. – А можно с сознательным обгаживанием истории и страны.

Если вам нравится второй вариант, и вы хотите воспитать своих детей именно на нём, то так и быть, читайте «Краденый город». Если всё же отдаёте предпочтение первому варианту, читайте лучше Верейскую «Три девочки». Девочки там не старше героев Яковлевой, живут не богаче, питаются не лучше. Во время блокады видят ужасов гораздо больше, не говоря уже о том, что смерть Верейская открыто называет смертью, не прикрывая её эвфемизмом «превращение в куклу». Но каков контраст!

«Краденый город» – продолжение «Детей ворона» , вторая книга из пенталогии «Ленинградские сказки». «Дети ворона» – главное событие 2016 в подростковой литературе, книга вошла в шорт-лист литературной премии «Ясная Поляна» и попала в международный список «Белые вороны» – среди лучших 200 книг из 60 стран.

Рецензию на «Дети ворона» вы можете прочитать тут.

Мое интервью с писательницей Юлией Яковлевой вы можете прочитать тут.

Если в прошлой книге мы с вами были в 1938 году, то в этой мы видим блокадный Ленинград.

Таня, Шурка и Бобка живут у тёти Веры, и кажется, что жизнь хоть чуть-чуть, но наладилась…Шурка и Бобка проходя мимо ДЛТ заглядываются на витрину с игрушками, на трамвае катаются на задней сцепке, так называемой «колбасе», в общем-то обычные дети…Таня ходит в гости, а там танцы, музыка, разговоры про «буржуев», в общем-то обстановка спокойная…

Хотя подождите-подождите, что это за странный человек, которого встречает Таня? «Только прохожий. С ним что-то было не так. Он был не похож на обычных ночных прохожих. У тех походка была особой – расслабленной, мечтательной, не дневной. А этот был явно занят делом. Быстро переходил от дома к дому. Останавливался. Таня успевала уловить только жест поднимающийся руки – а он уже шел дальше» – чувствуете, как постепенно в вас нарастает тревога, вы напрягаетесь, начинаете строить догадки, вы чувствуете, что здесь явно что-то не то… Но что «не то»? За это я и люблю Юлию Яковлеву, она мастерски создает тревожное ожидание…Как писательница описывает этого человека – великолепно, сиюминутно же возникает образ, и ты уже вместе с Танькой пытаешься выяснить, что это за человек? Это один из моих любимых моментов, так что уж простите за обилие цитат: «В этом взгляде не было ни злобы, ни опасности. Но было что-то такое, отчего Таня почувствовала холодную черную ночь внутри.

Незнакомец отвернулся. Протянул руку к дому, небрежно начертил на стене крестик – и пошел дальше». Таня видит множество крестиков и словно отходит от сна (Юлия Яковлева мастерски манипулирует читателем, погружая своих герой на границу бытия и не бытия), благодаря газетчику мы узнаем, что на дворе 22 июня 1941 года…

«…А незнакомец в обвисшей серой шляпе все шел и шел. От дома к дому. Поднимал руку и делал два коротких движения крест – накрест.» Вот уже помечены качели в саду, школа, магазин, больница, трамвай, множество домов, дач, заводов, теплиц…

«Не пропустил ни одного дома. Где-то отмечал лишь несколько квартир, а где-то сразу весь подъезд».Кто этот человек и что он делает? Вор? Случайный сумасшедший? Смерть?

«Брест, Житомир, Киев, Севастополь, Каунас он прошел давным-давно, самыми первыми. И еще много других городов. Но работы у него было все еще невпроворот.

Телега его скрипела, не отставала. И все так же была невидима. …

Страна была большая. В то утро – двадцать второго июня – у него было очень много работы.»Читая книгу в первый раз, я после этих строк была парализована. Для меня эта завязка – то, что я готова перечитать не раз. Постепенно провести читателя от спокойной жизни героев до ледяного ужаса, до осознания того, что только что увидела героиня… Писательница не пугает своего читателя, нет, она рассказывает о будничности, о чем-то обычном, о простом прохожем… И у тебя захватывает дыхание.

Дорогой мой читатель, вы даже и не предполагаете, что вас ждет дальше. Дом Тани, Шурки и Бобки разбомбили…

«Это похоже на картину в Русском музее, подумала Таня. Далеко-далеко на полнеба растирался черный, необычайно плотный жирный дым. Внизу он был подбит багрово-красным.

Картина в Русском музее называлась «Последний день Помпеи». Только под багровыми клубами была сейчас не Помпея, а красные и зеленые ленинградские крыши, от которых то тут, то там тянулись черные дымовые трубы».Вот только у их тети Веры есть ключи от еще одной квартиры…А у Шурки есть новый медведь, подарок для Бобки… А дядя Яша подарит нашим героям собаку – Бублика, любимца всей семьи (если у вас сейчас подозрительно поднялась бровь и похолодело внутри, то у вас хорошая интуиция)!

Писательница не даст вам расслабиться ни на минуту, у вас также будут отчего-то болеть животы… В ту осень уже 16 октября сыпал снег, а значит был не только голод (норма хлеба все уменьшалась и уменьшалась), но и холод, даже до прихода зимы. И вы будете переживать, куда же подевались все соседи? Почему это вдруг тетя Вера не возвращается с работы..? И что происходит с людьми на улицах? Почему все такие нервные и грубые, пока стоишь в очереди, а еще какой-то странный дядька умолял продать песика, да и оставшиеся жильцы в доме почему-то очень пугающие…

«– Я ей сказала, что когда людям хорошо – они хорошие. Когда им плохо – они плохие. А когда им ужасно – они ужасные. А хороших или плохих людей или, там, добрых и злых – нет. И сейчас людям очень плохо. Вот и все».

Как и в прошлой книге, предметы оживают очень неожиданно. Хочешь стулом растопить печку? Ох, боюсь не получиться, он еще тот драчун… Пытаясь спасти от всех напастей дети попадают в совсем иной мир… В Туонелу, в мир, где действуют совсем другие правила, а время остановилось. Страшно? Еще бы. Но тут уж не понятно, какой из миров предпочел бы каждый из нас. Вот только все-равно хочется домой, но вернуться будет не так легко, как попасть. Таньке, Шурке, и даже маленькому Бобке предстоит сложный выбор, а еще нас ждет встреча с серым человеком на скрипучей телеге. Да, мир жесток.

« – Хочу знать, – выдавила Таня. – Должна. – Сглотнула. – Вы смерть? – спросила она.

Лицо незнакомца окрасилось удивлением. Он вытаращился на Таню. Кажется, даже слегка обиделся.

– Смерть? Ну нет. Вовсе нет. Смерть… Выдумают же!..

– Тогда за что нам все это? – крикнула на него Таня. – Мы ни в чем не виноваты! Слышите? Мы ничего плохого не сделали!

– Вы? – опять удивился незнакомец. На этот раз напоказ. Помолчал. – Ну полезай, – неожиданно согласился он. – Коли должна знать».

Сделают ли дети правильный выбор (Да, и есть ли он, правильный)? Смогут ли выбраться из Туонелы и в какой попадут мир? Об этом, конечно, вы узнаете из книги.

А я в свою очередь уже перечитала книгу по второму кругу и с нетерпением жду третье части – «Жуки не плачут», где мы отправимся в 1946 год.

Книга обязательна для домашней библиотеки.

Для среднего и старшего школьного возраста. 12+

Скорее не понравилось, но тема ВОВ и, особенно, блокадного Ленинграда очень для меня значима и болезненна, поэтому совсем уж снижать оценку не стала.

Но вот читать эту книгу детям или пытаться узнать из неё что-то ценное и новое – не стоит.

Это очень странная и страшная сказка.

Страшная, потому что события-то реальные: многочисленные смерти, страшный голод и холод, людоедство, перерождение людей в сволочей и скотов.

Но вот тут меня несколько коробит. Конечно, было всякое. Были и гады. Процветало и мародерство, и воровство, случалось и людоедство (ужас), но где же рассказы о порядочных, честных, самоотверженных гражданах, благодаря которым этот город и выжил? Почему-то героев окружали только подонки.

А странная, потому как теории автора о «наказании» Ленинграда меня просто убили. Даже разбираться в этом не хочется. А фантазии и необычные вещи, происходящие с детьми, отнесу к голодным галлюцинациям.

Может быть, я и не права, но мне кажется, о блокадном Ленинграде надо писать честно, прямо и открыто, а не используя всякие аллюзии и метафоры, не прибегая к мифам и сказкам.