Юрий Анатольевич Тарасов
Михаил Кручинин – человек-легенда
Предисловие
50 лет назад (в 1967 году) именем Михаила Дмитриевича Кручинина по решению городских властей была названа одна из улиц г. Свободного. Несколькими годами позже сессия городского Совета внесла его имя в «Книгу вечной славы города». Однако не только г. Свободный, но и ещё более двух десятков больших и малых городов и посёлков страны имеют все основания хранить память о нём. Это: Петербург, Нарва, Кронштадт, Благовещенск, Чита, Уссурийск, Владивосток, Спасск, Хабаровск, Зея, Анадырь, Белогорск, посёлки Ин, Смидович, Волочаевка, Будюмкан и ряд других. В истории каждого из них М.Д.Кручинин сыграл свою, пусть и не всегда главную, но достаточно важную роль, оставив им частицу своей энергии и души.
О нём, как легендарном комиссаре бронепоезда № 8 и участнике Волочаевских боёв, в советские времена немало писала свободненская, областная амурская и даже краевая пресса. Тем не менее, биография этого человека до сегодняшнего дня остаётся почти такой же загадкой, как и полвека назад. Виной тому –лакуны и искажения, допущенные в его жизнеописаниях местными авторами то ли от неумения работать с историческими документами, то ли, что более вероятно, по идеологическим соображениям. В своём очерке, опираясь на рукописи личных воспоминаний самого Михаила Кручинина и другие подлинные документы того времени, я попытался по возможности исправить эти застарелые и, к сожалению, давно уже ставшие нам привычными ошибки и недомолвки.
Правда, воспоминания М.Д.Кручинина, как и вообще всех участников событий того времени, тоже нельзя считать бесспорными историческими свидетельствами. Они писались по памяти, спустя много лет, без серьёзной опоры на документальные источники. Память же человеческая не настолько надёжный инструмент, чтобы доверять ему безоглядно. Влияли на объективность авторов и уже установившиеся к тому времени идеологические штампы по наиболее важным, с точки зрения пропаганды «социалистических ценностей», событиям советской истории. Да и не всегда правильное мнение своих бывших соратников (особенно начальников), выраженное в их уже опубликованных воспоминаниях, они вынуждены были тоже учитывать.
Совершенно естественно, что и свидетельства М.Д.Кручинина содержат немало ошибок, а местами даже противоречат друг другу. При работе с ними приходилось постоянно сравнивать их с работами историков на эту тему (тоже часто далеко не безгрешных), другими воспоминаниями очевидцев, а также с редкими сохранившимися официальными документами того времени. Такой «перекрёстный» метод проверки, в сочетании с логическим анализом, позволил существенно уточнить ряд описываемых Кручининым событий и фактов, внося исправления в случайно (или намеренно) искажённую им информацию.
Часть 1. Юнга Балтийского флота
Родился Михаил в Петербурге в 1888 году, став последним, одиннадцатым, ребёнком в семье Дмитрия Петровича и Матрёны Васильевны Кручининых. Это первый из немногих бесспорных фактов, зафиксированных советской прессой в его дореволюционной биографии. Дальше начинается легенда, созданная в 70-е годы прошлого века. Жизнь нашего героя постарались втиснуть тогда в «прокрустово ложе» идеальной судьбы комиссара-большевика из народа, почти обязательно включавшей в себя бедняцкое происхождение, голодное детство, тяжёлый труд, раннее начало революционной деятельности, арест, тюрьму, ссылку, побег и дальнейшую подпольную работу, не особенно заботясь при этом о точности излагаемых фактов.
Вот что писал, например, о положении семьи в первые годы жизни М.Кручинина И.Швецов: «Содержать большую семью в то время было невыносимо трудно. Как ни бился Дмитрий Петрович, а концы с концами не удавалось свести, жить приходилось впроголодь. Через четыре года после рождения младшего сына Д.П.Кручинин умер. Когда Михаилу исполнилось шесть лет, умерла его мать. Призрела круглого сироту тётка, сестра отца. С большим трудом устроила она мальчика в школу юнг Балтийского флота» [5].
А так описывает этот период в своей автобиографии сам Михаил Кручинин:
– … Когда умер отец в 1890 году, семья наша распалась, братья разошлись, а я с младшим братом Александром остались при матери. В 1894 году из Нарвы приехала наша тётка Дарья Спиридоновна Савицкая (сестра матери). Мать наша была больна суставным ревматизмом. Тётка, видя, что мать не скоро оправится, отдала меня в школу юнг Балтийского флота в Петербурге, а брата Александра увезли в Нарву… [16. С. 3].
Таким образом, в действительности отец у Михаила умер не через четыре года, после его рождения, а через два. Мать же в момент отправки сына в школу юнг была ещё жива. О её смерти М.Кручинин узнает только в 1922 году, из письма дочери всё той же тётки Дарьи из г. Нарвы, где Матрёна Васильевна прожила последние годы своей жизни.
Что же касается полуголодного существования семьи до смерти отца, то никакого упоминания об этом в автобиографии нет. Зато там сказано, что все братья Михаила имели рабочие профессии и работали по найму [16. С. 1-2]. Учитывая, что их родители поженились ещё при крепостном праве [16. С. 1] (то есть до 1861 года), ко времени смерти отца старшие сыновья были достаточно взрослыми, чтобы иметь собственный заработок, хотя и предпочитали до поры-до времени жить одной большой семьёй.
Продолжает слишком вольно трактовать биографию М.Д.Кручинина И.Швецов и в следующих строчках своей статьи, утверждая, что «в 1900 году, после окончания школы юнг двенадцатилетнего паренька направляют для продолжения учёбы и получения специальности в Кронштадтскую машинную школу. А в начале 1905 года переводят в 18-й флотский экипаж Кронштадтской крепости для работы на пароходно-ремонтном заводе» [5].
Получается, что Михаил провёл в школе юнг целых шесть лет, а потом ещё пять лет учился в машинной школе. Между тем, курс обучения в обеих школах составлял всего один-два года. Таким образом из жизни Кручинина выпадает не менее семи лет. Соответственно, оказывается неверной и дата окончания им школы юнг. Случайна ли столь грубая ошибка? А может быть, это просто попытка скрыть неудобные для советской идеологии факты его жизни? Посмотрим, что говорит об этом периоде сам М.Д.Кручинин в своей автобиографии:
«Я же, окончив школу юнг, был направлен с другими юнгами в Кронштадт и нас раздали на суда, я попал на яхту «Штандарт»» [16. С. 4].
В этих двух строчках и кроется ответ на поставленный выше вопрос. Паровая яхта «Штандарт» – любимое судно царя Николая II, построенное в Дании для собственных нужд русской императорской семьи в 1896 году. Видимо именно тогда, вместе со всем экипажем, и был отправлен туда из Кронштадта восьмилетний юнга Михаил Кручинин.
«Штандарт» являлся в то время самым большим и красивым кораблём своего класса в мире. При длине 128 метров и водоизмещении 5480 тонн, он мог развивать очень высокую для того времени скорость до 22 узлов. Выкрашенные в чёрный цвет плавные обводы корпуса хорошо гармонировали с позолоченными украшениями на его бортах в носу и корме. Под острым форштевнем судна, словно паря над кипящей пучиной вод, простирал свои могучие крылья огромный золотой двуглавый орёл. Высочайшим качеством отделки отличались и все внутренние помещения корабля, хотя позолота там уже не применялась. Это был настоящий царский путевой дворец на воде.
Приём иностранной делегации на яхте «Штандарт»
Почти каждый год царская семья отправлялась на нём в морские круизы, в том числе и с заходом в иностранные порты. Самый первый из них состоялся осенью 1896 года, когда «Штандарт», приняв на борт в Копенгагене императорскую чету, отправился в Лондон. Неоднократно принимал царь высоких иностранных гостей и у себя на корабле. Уже в 1897 году его посещали с визитами сиамский (тайландский) король, германский император и французский президент [25].
Камбуз на яхте «Штандарт»
Михаил несомненно был свидетелем всех этих значимых событий отечественной и мировой политики. Правда, личная роль его в них была очень невелика. По собственному признанию, ему «… пришлось работать у кока (повара), чистить картошку, убирать офицерские и общие каюты, или кто куда пошлёт» [16. С. 4]. Быть фактически мальчиком на побегушках маленькому Мише явно не нравилось, да и кому бы это понравилось в его годы. Зато именно здесь, на своём первом в жизни корабле, он, судя по всему, впервые по-настоящему заинтересовался машинной техникой, что и предопределило выбор им в дальнейшем своей морской, да и не только морской, профессии.
Это увлечение пришло к М.Кручинину конечно же не случайно. Матросские кубрики, где он, по-видимому, жил тогда, располагались на нижней палубе, прямо по соседству с машинным отделением корабля. Увидеть судовые машины можно было и с верхней палубы, через приоткрытые вентиляционные люки, а также через специальные застеклённые окна на главной палубе рядом с каютами царской семьи. И посмотреть действительно было на что: освещаемые ярким светом электрических ламп, гудящие и урчащие, словно неведомые морские чудовища, агрегаты и механизмы, вместе со связывающей их паутиной труб, привлекали взгляд своими странными формами, ослепительным блеском начищенной меди, сиянием никелированных поверхностей и постоянно поддерживаемой немалыми усилиями матросов идеальной чистотой.
Михаил просто не мог не влюбиться в этот по-настоящему инопланетный для него мир. Наверняка ему удалось покорить этим своим чувством и старшего судового механика «Штандарта» Владимира Петровича Ведерникова, иначе вряд ли ему удалось бы так быстро добиться своего перевода с корабля в машинную школу Кронштадта. Согласно автобиографии М.Кручинина это случилось в 1898 году [16. С. 4], то есть на два года раньше даты, указанной И.Швецовым.
В 1900 году Михаил эту школу уже закончил и был отправлен на крейсер 2-го ранга «Африка» (Кручинин ошибочно называет его учебным судном, хотя оно стало таким только в 1906 году), видимо, в качестве практиканта. Там он тоже, по молодости лет, находился сначала на положении «кто куда пошлёт», но при этом всё свободное время «занимался по книгам и торчал частенько в машинном и кочегарном отделении, кочегарил, чистил котлы от накипи».
Крейсер «Африка»
Усердие молодого матроса было замечено его высоким начальством, капитаном 1-го ранга Вишневским, который уже в 14 лет позволил ему самостоятельно кочегарить, а вскоре и допустил к испытанию на корабельного машиниста. Испытания закончились успешно и в 1903 году М.Кручинин становится наконец, как он выразился в своей автобиографии, «машинистом самостоятельного правления».
В том же году он первый и последний раз в своей жизни побывал в настоящем кругосветном плавании, «закалился и сделался заправским матросом» [16. С. 5-6]. Из воспоминаний Михаила Дмитриевича не ясно на каком именно корабле он принимал участие в том путешествии. Вряд ли это была «Африка». В источниках нет упоминаний о каких-либо дальних морских экспедициях её в это время. Возможно, он имел в виду новейшее учебное судно «Океан», как раз в 1903 году совершившее свой первый шестидесятидневный переход из Кронштадта в Порт-Артур с 500 учениками 
машинной школы на борту. По прибытии на место, практикантов, из числа выпускников школы, расписали по кораблям 1-й Тихоокеанской эскадры, а сам «Океан» благополучно вернулся затем на Балтику.
Часть 2. Ссылка
Надолго задержаться на учебном судне Кручинину не довелось. Всего через несколько месяцев после пережитой им кругосветки вспыхнула Русско-японская война и в апреле 1904 года царское правительство приняло решение часть кораблей своего Балтийского флота послать на Дальний Восток. Ядром формирующейся на Балтике для этого похода 2-й Тихоокеанской эскадры должны были стать недавно спущенные со стапелей четыре новейших русских эскадренных броненосца типа «Бородино». Однако лишь один из них к тому времени уже был введён в строй. Остальные даже не завершили ещё ходовых испытаний и не были полностью укомплектованы экипажами. Совершенно не хватало достаточного числа подготовленных специалистов. Приходилось брать на корабли офицеров, мичманов и прапорщиков запаса или, даже, служащих с гражданских судов.
Особенно трудная ситуация сложилась на последнем корабле этой серии – броненосце «Орёл», спущенном на воду только в конце 1902 года. Видимо, именно по этой причине одним из младших машинистов корабля оказался, первоначально, тогда ещё шестнадцатилетний матрос М.Кручинин. Лишь прибытие ему на смену через неделю более взрослого и опытного специалиста (в списке членов экипажа этого броненосца во время Цусимского сражения младшими машинистами числились только прапорщики и лейтенанты) спасло Михаила от гибели или японского плена1. Как пишет он в своей автобиографии, сначала его перевели с Орла на эскадренный миноносец «Бедовый», который тоже должен был принять участие в предстоящем походе на Дальний Восток (и тоже попал в плен). Лишь в порту Ревель (Таллин), куда эскадра прибыла 29 августа 1904 года, он был списан (видимо, по молодости лет) на берег и отправлен назад, в крепость Кронштадт, где получил назначение в 18-й флотский экипаж.
Один из цехов пароходного завода в Кронштадте
Как специалиста по судовым машинам Михаила привлекли к работе на расположенном неподалёку военном пароходном заводе [16. С. 6]. Возможно, там и нашёл бы он своё место под солнцем на всю оставшуюся жизнь, если бы не революционный вихрь, пронёсшийся над Кронштадтом и всей страной всего лишь несколько месяцев спустя. Именно с этого момента биографы М.Д.Кручинина начинали, обычно, отсчитывать его революционный стаж. И.Швецов, в частности, пишет, что восстание в Кронштадте, в котором принял участие Михаил Дмитриевич, произошло в ночь на 21 июля 1905 года [5]. Дата эта взята им из автобиографии самого М.Кручинина (где сказано, правда, что восстание началось в ночь на 20 июля и продолжилось затем в ночь на 21). Тем не менее, она не соответствует действительности. Это ещё одна загадка в истории жизни знаменитого красного комиссара.
На самом деле, в годы Первой русской революции в Кронштадте состоялось два восстания. Первое из них произошло в октябре 1905 года, а второе – 20 июля 1906. Описания М.Д.Кручинина более всего соответствуют событиям последнего. Именно тогда восстание матросов началось ночью и было разгромлено уже под утро верными правительству частями расквартированных в Кронштадте 94-го пехотного Енисейского и лейб-гвардии Финляндского полков, при поддержке 1-го и 2-го Кронштадтских крепостных батальонов.
На эту же дату указывает и упоминание Кручининым начавшихся сразу после разгрома восстания массовых арестов среди матросов крепости, многие из которых были затем расстреляны. Историки утверждают, что всего было осуждено тогда 1417 участников восстания, 36 из которых были приговорены к смертной казни, 130 отправлены на каторгу, 316 – в тюрьму, а остальные 935 – в исправительно-арестантские отделения. Подавляющее же большинство участников предыдущего октябрьского восстания 1905 года, в условиях бурного роста в то время революционных выступлений по всей стране, избежали серьёзного наказания, а расстрелянных по суду среди них вообще не было.
Итак, восстание, описанное М.Д.Кручининым, произошло не в 1905, а в 1906 году. В первом же из них 18-й флотский экипаж участия, видимо, не принимал.
Михаила арестовали вместе с другими рабочими-матросами утром того же дня на проходной пароходного завода, однако после месячной отсидки в комендатуре крепости всех их под конвоем вновь отправили работать на завод. Видимо, замены им там найти не смогли. Потянулись долгие дни, недели и месяцы томительного ожидания решения своей судьбы. Как пишет М.Кручинин, «каждый день кого-либо из матросов уводили арестованным и больше они не возвращались» [16. С. 9].
Самому ему, скорее всего, особо бояться было нечего. Судя по его собственному описанию событий, он не входил в число активистов восстания. В автобиографии он представляет себя и своих товарищей скорее пострадавшей стороной.
«В ночь на 21 июля – пишет он – наш экипаж вышел на улицу… в организованном порядке, тут конечно и нас взяли молодых (а нас в экипаже было восемь человек бывших юнг). Только мы поравнялись с Красной улицей, как со стороны арсенала был дан залп с винтовок… часть из нас успела уйти в соседние дворы и перебраться на другие улицы, а человек десять убитыми остались на Красной улице» [16. С. 7-8]. По-видимому, у матросов 18-го флотского экипажа даже не было оружия для ответного огня (из всех четырёх тысяч участников восстания его имели лишь около сотни человек при крайне недостаточном количестве боеприпасов).
Тем не менее, напряжённость ожидания и слухи о многих расстрелянных и спущенных в мешках на дно залива матросах его экипажа в конце концов дали о себе знать, и Кручинин решается на побег со службы. Судя по тому, что даже в этот период ему часто удавалось бывать у своих многочисленных родственников в Петербурге и Нарве, серьёзного полицейского надзора за ним не было. Родные и помогли ему достать паспорт на имя одного из его старых товарищей Иоганна Людвиговича Бергмана. Гражданскую одежду Михаил приобрёл себе сам. Тёмной январской ночью он по льду Финского залива добрался до ближайшей железнодорожной станции в г. Ораниенбаум и пригородным поездом в тот же день благополучно прибыл в Санкт-Петербург.
Пароход «Конкордия»
До апреля М.Кручинин скрывался в доме своего брата Константина, после чего по паспорту Бергмана нанялся машинистом на стоявший в Петербургской гавани пароход Доброфлота «Конкордия» [16. С. 9-10]. И вновь, как и четыре года назад, теперь уже последний раз в своей жизни, Михаил мог действительно чувствовать себя настоящим моряком. В течение почти всей навигации 1907 года «Конкордия» совершала рейсы между различными портами Балтийского моря, и только поздней осенью встала на ремонт в Ревельский док. Здесь и закончилась морская карьера Михаила Дмитриевича Кручинина.
Сойдя на берег, он неожиданно встретился со своими друзьями детства, которые, зная о его хорошей технической квалификации, попросили поставить электрический звонок для снимаемой ими квартиры в мезонине большого дома, предупреждавший бы их о каждом открывании с улицы парадной двери. Знал ли Михаил о том, что его друзья были тогда участниками местной революционной группы, а квартира, в которую его пригласили, являлась конспиративной? Совершенно неясно. Во всяком случае прямо в автобиографии об этом не сказано. Он уже заканчивал проводку, когда ввалившиеся в дом жандармы схватили его вместе со всеми членами этой подпольной организации [16. С. 10-11]. Так М.Д.Кручинин оказался под арестом во второй раз.
Скрывая от следователя, что является беглым матросом, Михаил выдал себя за эстонца. Этот язык он знал хорошо, что само по себе является ещё одной загадкой в его биографии. Где он мог его изучить? Да, сестра М.Кручинина Евдокия проживала с мужем Романом Георгиевичем Максимовым в русско-эстонском городе Нарва (где жила и его тётка Дарья), но Михаил бывал там только на коротких побывках, а освоение чужого разговорного языка требует довольно длительного регулярного общения с его носителями. Остаётся предположить, что он знал этот язык с детства. Однако детство его, до отправки в школу юнг, прошло в Петербурге, где даже эстонцы говорили на своём языке только между собой и в семейном кругу. Может быть, эстонскому языку его научили в собственной семье? Но это могло произойти только в том случае, если хотя бы один из родителей знал этот язык как родной.
Попробуем разобраться. Мать Михаила происходила из крепостных крестьян Псковской губернии, поэтому её эстонское происхождение маловероятно (на территории соседней Прибалтики крепостное право было фактически отменено ещё в 30-е годы XIX века). А вот отец по происхождению являлся мещанином города Гдова, расположенного на западной границе Петербургской губернии рядом с берегом Чудского озера. Правда, русские имя и фамилия Дмитрия Петровича Кручинина говорят о том, что он, видимо, мог быть представителем одной из родственных эстонцам, но уже изрядно обрусевших и давно православных финских народностей северо-запада России. Кстати, историческая территория проживания народности «водь» находилась как раз в тех местах. Впрочем, это всего лишь предположение, и действительная причина знакомства М.Кручинина с эстонским языком могла быть совершенно другой.
Как бы то ни было, Михаил был арестован под чужим эстонским именем и в качестве подозреваемого в революционной деятельности отправлен для следствия в Санкт-Петербург. Через шесть месяцев (то есть уже в 1908 году) состоялся суд, который приговорил его к ссылке в Средне-Колымск на десять лет [16. С. 11].
Средне-Колымск, расположенный в лесотундровой зоне рядом с полюсом холода на северо-востоке Якутии, был основан в середине XVII века русским землепроходцем Михаилом Стадухиным. Несколько лет спустя именно отсюда отправился в свой знаменитый поход первооткрыватель пролива между Азией и Америкой Семён Дежнев. С 1775 года Средне-Колымск считался городом, а с 1882 – центром Колымского круга. В нём имелась старинная деревянная церковь и собственное почтовое отделение, открытое всего за шесть лет до прибытия туда М.Д.Кручинина. Правда, никаких других достопримечательностей здесь больше не было.
Средне-Колымск, начало XX века.
На 1897 год население «города» составляло всего 538 человек, из которых 278 мужчин и 260 женщин. Основную часть жителей составляли казаки (около 70 душ) и мещане. Кроме них здесь проживали «инородцы» (якуты, эвенки, юкагиры) и, с 1880 года, ссыльные. В единственной приходской школе обучалось всего два десятка учеников.
Из 147 деревянных строений, жилыми были только 53, причём крыш подавляющее большинство из них не имели: накат потолка просто покрывался землёй (брёвна вылавливали в реке во время весеннего половодья). Этого было вполне достаточно при крайней редкости здесь дождей и ежегодных выездах большинства населения летом из города на рыбалки (рыба – основная пища местных жителей). Имелось также 22 юрты для инородцев. Была и небольшая больница с одним врачом и двумя фельдшерами, а также 12 торговых лавок, кабаков и магазинов.
В общем, с точки зрения царских властей эта «дыра» была идеальным местом для «перевоспитания» революционеров-интеллигентов, выросших в просвещённой культурной среде больших городов. Впрочем, Михаил Кручинин переживал отрыв от городской цивилизации в гораздо меньшей степени, чем его более интеллигентные товарищи по несчастью. Ему довольно легко удалось найти в Средне-Колымске достаточно прибыльное для себя занятие, без труда освоив очень дефицитную здесь профессию кузнеца. Общение же с высокообразованными и хорошо подкованными в революционной теории другими ссыльными окончательно сформировало революционное мировоззрение М.Д.Кручинина, вплотную подведя его к усвоению идейных основ социализма.
Михаил прожил в Средне-Колымске всего чуть больше двух лет, что подтолкнуло его советских биографов к созданию легенды о героическом побеге из ссылки. На самом же деле всё обстояло намного проще. Как пишет сам М.Кручинин, «12 января 1911 года нам объявили, что мы свободны» [16. С. 11]. Говоря юридическим языком, местные ссыльные были освобождены по амнистии. Правда выбираться отсюда им теперь пришлось на свои собственные средства и, как говорится, на свой страх и риск.
Если взглянуть на карту и представить себе всю сложность такого маршрута (никаких сухопутных дорог, связывающих Колыму с внешним миром, тогда не было), то переход за один зимне-весенний сезон группы ссыльных из Средне-Колымска в Благовещенск (около четырёх тысяч километров) можно признать самым удивительным путешествием в истории Дальнего Востока России. Перед ним безнадёжно меркнут знаменитые экспедиции Пржевальского, Арсеньева, Федосеева и других прославленных исследователей нашего края. К сожалению, не сохранилось никаких описаний этого потрясающего события. Видимо, способная к такому творчеству наиболее интеллектуальная часть членов группы не пережила последующих катаклизмов отечественной истории. К тому же, из тех, кто начинал поход, очень немногие дошли до конца. Как пишет сам М.Д.Кручинин, «нас шло порядочно, но вышло мало» [16. С. 12].
Хотя Михаил Дмитриевич Кручинин называет этот переход пешим, вряд ли он являлся полностью таковым. По крайней мере часть пути пришлось проделать на нартах или лодках, иначе это путешествие заняло бы у них не один год. Конечно, не могли они двигаться и напрямик, через огромную горную страну, поднимающуюся своими заснеженными вершинами почти на три тысячи метров над уровнем моря и изрезанную бесчисленными ущельями, поперечными основному направлению движения группы.
Современный сухопутный маршрут сообщения между Средне-Колымском и Якутском проходит первоначально в западном направлении, в долину реки Яны, обходя с севера наиболее высокую часть этой горной системы. Далее путь идёт долиной Яны на юг, к водораздельному Верхоянскому хребту, перевалив через который путешественники попадают на самый крупный приток Лены – реку Алдан. Именно таким, видимо, и был первоначальный маршрут движения бывших ссыльных из Средне-Колымска. Затем группа, скорее всего, продолжила свой путь вверх по Алдану, поскольку иначе попасть в верховья Зеи, минуя Томмотский тракт золотоискателей, выводящий прямо на Амур, было бы невозможно.
Самым сложным этапом пути стало, видимо, преодоление Станового хребта (в восточной, наиболее высокой его части), отделяющего Амурский бассейн от бассейна реки Лены. Не случайно в своём сверхкратком описании похода (всего полпредложения) М.Д.Кручинин упоминает только этот горный хребет, называя его, правда, по ошибке, Яблоновым. Перейдя через него, путники вышли к истокам реки Зеи, откуда «самосплавом» спустились на плотах и лодках до Благовещенска.
Таким образом, начиная с Алдана, бывшие ссыльные, возможно не сознавая того, фактически повторили маршрут открывшего Амур для России знаменитого русского землепроходца XVII века Василия Пояркова. По пути они, конечно, не могли миновать и Суражевку, ставшую к тому времени крупным перевалочным пунктом на Зейском речном пути. Именно тогда Михаил Кручинин, видимо, впервые побывал на территории нашего города, формальное рождение которого состоялось уже в следующем, 1912 году.
