Юрий Борисович Шершнев
Жароцвет (Купалова ночь)
ISBN 978-5-600-04158-5
Пролог
Ночь опустила кòсу в рѐку:
К ней месяц пò небу подплыл.
Туман под ноги лёг по брегу.
И мягким облаком укрыл
Ей плечи лёгкий летний ветер,
Чтоб не озябла до утра.
Она раскрыла звёздный веер:
Ночь на Купалу так нежна.
У заводи струится песня
Из нот волшебных соловья,
Она чарующе чудесна:
Сомлела грешная душа.
Над рябью вод склонились ивы:
Тòли устали, толь в тоске,
Толь в ожиданьи ветра силы,
Чтоб ветви их встряхнул в руке.
С ветвей, как слёзы, тихо капли
Упали: по воде круги.
Камыш о чём-то шепчет цапле,
Что, замерев, на гладь глядит.
Затихло всё. Всё в ожиданьи.
Предвестник ночи колдовской
Вам с ветки, что-то громко каркнув,
Вспорхнёт, над самой головой.
Русалки бросили плетенье
Чарующих своих сетей
Из морока и тьмы забвенья,
И ближе к берегу, скорей
Приплыли, спрятались в кувшинках:
Быть может русый молодец,
Услышав тихий зов старинный,
К ним в омут бросится, глупец.
И затянуть его поглубже,
Туда, где полумрак и муть,
Чтобы напиться кровью юной,
И русский дух его сглотнуть.
А в тихом, неглубоком месте,
Сел на коряге водяной.
Он выберет себе невесту
Из тех, кто плёл сейчас венок
Из трав пахучих полных сока,
Из ярких полевых цветов:
Их пустят нá воду до срока,
Пока не выловит их кто.
А водяной ждёт ту девицу,
Что в ночь Купалову свою,
Захочет в воду окунуться,
Сняв всё с себя на берегу.
Тогда утопленница станет
На целый год его женой.
Венки сплели. Одежду – наземь.
И воду пробуют ногой.
А лес ожѝл: там навья сила
Под каждой кочкой, в каждом пне.
Готова смельчаку могила:
Иди, ищи «цветок в огне».
И знахарь, и колдун, и ведьма,
В плену желания: обрéсть
«Цветок из пламя» сокровенный,
Со всех концов заходят в лес.
Над ними фѝлины смеются,
Лешáк кого-то уволок.
Одежды вместе с кожей рвутся,
Но, вожделен им сей цветок.
Богатство, власть, и тайна знаний
Их тянет, тянет, как магнит.
В сердцах же – пламень страсти адской:
Как сладок он, как он манѝт.
Но те, кто мыслями своими,
Или желаньями нечѝст -
Тот навсегда в том месте сгинет,
Где «огнецвета» свет горит.
Не снять цветка ему со стебля.
Он будет нáвью истреблён.
Он будет, в лаву недра ввергнут,
И лавой той – испепелён.
Глава первая.
Любовь ввергает разум в смуту,
Коль безответна та любовь.
1
Колдунье в двери постучали:
Она предвидела, что вскоре он придёт.
Вороны над избушкой прокричали,
Взглянула в воду: «Подождёт».
Издалека был гость: стоял конь в мыле,
Водил боками, жадно воздух пил.
Колдунья еле двери приоткрыла:
– Ну, здравствуй мòлодец. Раз прибыл, проходи.
Широкоплечий, с русыми власами,
Чуть потянул, и двери настежь отворил.
Колдунья длинный нос платочком прикрывала:
Был русский дух для ней невыносим.
А мòлодец, в дверях пригнулся
И широко шагнул через порог.
Из-под плаща окóва нòжен промелькнула,
Колдунья:
– Стой, оставь за дверью свой клинок!
Остановился, в удивленьи смотрит:
– Куда ж его, ведь это ж, тётя, меч!
Твоей хибары он по боле стоит:
Кому прикажешь ты его стеречь?
– Тут, юноша, медведи лишь, да лоси.
Да зайцы с белками заходят погостить.
Вон, где коня оставил, там положишь.
Вот конь твой и пускай посторожит, -
Колдунья указала на берёзу,
К которой был привязан рыжий конь.
Гость вышел, был довольно грозен.
«Такой зарубит сразу, только тронь»,
Подумала старуха и щепотку,
Какой-то пыли дунула с руки.
И, оглянувшись в грязный угол, кротко:
– Ты, сила тёмная, меня обереги!
2
Дверь дёрнул молодѐц – та чуть не отвалилась.
Встал среди комнаты, взглянул по сторонам:
– Ты б, тётя, печку, что ли, малость протопила.
Да и лучину бы, для света, подожгла.
Колдунья не ответила на это.
Она смотрела юноше в лицо:
«Душа его, как новая монета:
Ещё не рассчитался ей никто».
– Чего пожаловал? Аль, дело есть к старухе?
Ты сядь, милок, чего ж стоять столбом, -
Поправила кольцо большое в ухе,
Напротив юноши присела за столом.
– Да, дело есть… Не знаю, вдруг поможешь…
Мне мельник присоветовал к тебе…
Поехать. Указал дорогу…
Покоя больше нет моей душе…
Вздохнул. Взглянул в глаза колдунье
И тут же в сторону свои глаза отвёл:
Как будто в омут мрака окунулся.
И в омуте судьбу свою прочёл.
Старуха встала. Перешла поближе:
– Чего же замолчал? Ведь сам пришёл.
Смутился сердцем, милай, как я вижу.
Ты продолжай, послушаю ещё.
– Смутился сердцем? Это, тётя, точно.
С тобою рядом, как-то холодит.
Я, тётя, знаешь, с колдовством – не очень…, -
Колдунья подожгла пучок травы.
Его окутал дым. Вдохнул: уходят стены.
Избушка стала шире и светлей.
В висках стучало, на запястьях вздулись вены,
А сердцу от тоски ещё больней.
– Как звать-то? – старая спросила.
– Меня?
– Тебя. Ты ж тут со мной один.
– Есеня. А отец – Добрыня.
При князе был в дружине до седин.
– А сам-то?
– Я – в дружине младшей.
Хоть силой бог меня не обделил,
Да, по летáм меня к дружине старшей,
Мой князь, пока что, не определил.
Колдунья, в воду кинув дымный веник,
Напротив снова села за столом.
К ней на колени прыгнул кот-бездельник.
– Так ты, милок, ко мне, зачем пришёл?
– Чем, старая, меня ты окурила?
Уже ли, погубить меня взялась?
– Да, что ты. Только русский дух отбила.
Тяжеловат, – ответила, смеясь.
– Ну, коли так, позволь сказать, зачем я
К тебе скакал, чуть не загнал коня.
Сочтёшь за сумасшедшего, наверно:
Тоска меня сердечная гнала.
– Не мудрено с ума сойти, коль сердце
Тревожит разум, душу страстью рвёт.
Хоть я в лесу живу, но знаю, ты поверь мне:
Кто любит так, того погибель ждёт.
Вздохнул наш молодѐц, провёл по кудрям дланью:
– Так слушай, старая: лежит в душе печаль.
Я выжигал её в жестоких бранях сталью.
И даже смерти в бранях тех искал.
Не лгу: одним лишь только взглядом
Я повстречался с Ладушкой моей,
И сердце переполнилось отрадой,
И счастье мне отныне только с ней.
Седлаю пò утру коня, в седло запрыгну…
И правлю жеребца к её окну.
Стою, гляжу в окно, признаться стыдно:
Стою, пока её не разгляжу.
И так живу полгода, как в дурмане.
Хочу ей слово произнѐсть – закостенел язык.
Вот, мельник дал. Сказал: «Носи в кармане», -
Достал и положил на стол кабаний клык.
Колдунья потолкала длинным ногтем
Изогнутый дугой огромный зуб:
– С любимой связь, под зубом сим, не дрогнет.
А мельник, давший это, просто глуп.
Есеня спрятал жёлтый клык и буркнул:
– Другого нету ничего. Что есть – моё.
Чего смеёшься? – по столу ладонью стукнул.
– Твоё, конечно же. Конечно же, твоё.
Тебе, я вижу, помогли уж: что же ищешь?
Ко мне пожаловал, да по столý стучишь.
Сказала ж – глупость. Аль, меня не слышишь?
Чего ты хочешь, не пойму. Чего молчишь?
– Прости, погорячился. Так – негоже, -
Рывком поднялся, -
Дам, что хочешь, помоги!
– Да чем помочь-то? Говори, чего ты хочешь?
– Хочу… хочу взаимной от неё любви.
– Ну, наконец-то! С этим разобрались.
А от кого любви-то ждёшь? Зовут-то её как?
– Я, что же, не сказал? Зовут её – Беляна, -
И сел за стол, руками голову обняв.
Старуха встала, сняв платок свой верхний.
Накинула поверх окна его:
Такой же, как колдунья, ветхий
И чёрный, словно ворона крыло.
Поправила оставшийся, зелёный,
Качнула в ухе золотым кольцом:
– К печѝ сходи: там порошок толчёный
На блюдце. Что, нашёл? Тогда возьми его.
Принёс колдунье. Та взяла щепотку
И пересыпала её себе в ладонь.
И, глубоко вдохнув, произнесла:
– Откройся! – и порошок раздула на платок.
Потом сказала:
– Выгляни в окошко.
Платок откинь, чего он тут висит.
Он снял платок:
– Да, как это возможно? -
Беляна из окна ему в глаза глядит.
А вот и двор, и терем их высокий.
Её отец меч правит у крыльца.
А это кто к отцу её подходит?
Так это ж брат мой названый, Всеслав.
Дружинник отвернулся от окошка
В старуху вперил свой свирепый взгляд:
– Ты это показала мне нарочно?
Клин, ведьма, хочешь вбить? Всеслав – мой брат!
Колдунья отшатнулась:
– Что ты, что ты?
Не ведала про брата твоего.
Уйми свой норов. Знала ль я, кого-то
В окошке том увидишь ты ещё?
Он рухнул на скамью. Ударил кулаками
О стол. Зажмурились глаза.
Колдунья думала: «Глубòко же вогнала
Ему под сердце яд моя змея.
Теперь позволю яду разбежаться,
Разлиться, вызреть в жилах, закипеть.
Он будет с навью за цветок сражаться:
Ему любовь, цветок же «огнекрылый» – мне!»
3
– Ты не кручинься, это, видно, мòрок, -
Колдуньи голос тёк, как сладкий мёд. ‐
Смахнём соперников, как листьев жёлтых ворох.
