Юрий Быков
На светлой стороне
9
Однако с внешностью Насти трудно было оставаться незамеченной, отчего и ходила она всегда в сопровождении брата.
Антон очень удивился, когда увидел её на пороге музея одну, да ещё вечером.
Стояла она в полутьме коридорчика, красивая, волнующая. Приучила-таки Жанна её к коротким одеждам. Но всё же взгляд, словно бы для пущей очарованности, отталкивался от самого низа, от бархатистости сапожек, возносившей к маленькой шубке телесную смуглость ног. Серебрился серый мех, на непокрытых локонах таял снег, а оливковые глаза то казались неожиданно чёрными, то обращались в зелёные перламутры, какими светятся спинки изумрудных жуков. Эта игра особенно очаровывала взгляд. Натыкину даже подумалось, уж не волшебство ли здесь какое!..
– Можно, я тут немного побуду?
– Ну, конечно! А где же ваш брат?
– Он дома. С Жанной. Не хочу им мешать…
– Так вот в чём дело! – заулыбался Натыкин. – Ничего удивительного…
– А я и не удивляюсь! – встала Настя, сделавшая перед этим шаг вперёд.
– Да не сердитесь! – подхватил её под локоть Антон. – Проходите. Будем чай пить. Я вам запретный кипятильник покажу.
Они расположились в его комнатке за маленьким столом.
– Вот, опускаем эту штуковину в трёхлитровую банку с водой, – демонстрировал Антон, – подаём электричество, ждём…
Настя, сидя напротив, внимательно наблюдала за пузырьками, поднимавшимися от спирали на поверхность воды, которая закипела очень быстро, так как Натыкин использовал киловаттный кипятильник.
К чаю у Антона нашлась только пачка печенья «Юбилейное».
– Откуда же мне было знать, что вы придёте в гости.
– А я как раз очень люблю печенье, – протянула она руку к тарелочке с угощением. – Особенно фабрики Эйнем.
Натыкин вопросительно посмотрел на неё.
– Это в Москве, – пояснила Настя. – На Берсеньевской набережной.
– А, – догадался Антон. – «Красный Октябрь»… Там теперь нет никакой фабрики.
Настя откусила кусочек печенья и отпила из кружки, на которой красовалась надпись «Boss».
Натыкин, конечно, любовался ею, но не смел и думать ни о каких других отношениях, кроме дружеских. Впрочем, в дружбу с женщиной он тоже не верил. Да ещё и женщина была… неземная, что ли…
А Настя, словно бы ощутив смятённость его чувств, спросила напрямую:
– Я вам совсем не интересна как молодая женщина?
– Очень интересны. Но вряд ли я могу рассчитывать на взаимность… По разным причинам… Значит, отношения наши обречены быть нейтральными с уклоном в дружелюбие.
– Вы так думаете? Мне нравится ваша прямота. Иногда вы грубоваты… А подчас вообще бываете хамом! Как бы нелепо это ни звучало, но мне за этим видится смелый человек! А такие люди мне импонируют с юных лет! Судите сами: мой отец – генерал, воевал ещё корнетом на Балканах, мой брат подпоручиком сражался с японцами. Правда, мой муж был из штатских…
– Муж? – изумился Натыкин.
– Муж, – подтвердила Настя. – Я успела побывать замужем. И даже овдоветь… Никанор Дмитрич был в летах, но достойнейший человек – тайный советник и прочее. Что вы удивляетесь? В наше время брак молоденькой девушки с солидным мужчиной был не редкостью.
– Настя, я этому нисколько не удивляюсь! В наше время такой брак тоже не редкость! Но фамилия! Почему вы под девичьей фамилией?!
– Вовсе нет. Просто Никанор Дмитрич – очень дальний наш родственник, потому и однофамилец… Но вы меня уводите в сторону. Я вот всё думаю, что мне дальше делать? Не завтра, не послезавтра, а вообще. Мне двадцать два года… было.
– И есть, – уточнил Антон.
– Я, по сути, ещё не жила. Вышла только замуж, через год овдовела, а потом – всё… Теперь мне выпал второй шанс. Как всякая женщина, я хочу семью, детей… И боюсь. Боюсь, что меня опять не станет – по словам Фёдора Леонидыча это вполне возможно. Я же как бы не совсем земная женщина (Натыкин вздрогнул: раньше ему на ум пришло это же слово!). Да и возможно ли рисковать благополучием близких?!
– Кажется, вы всё усложняете. Берите пример с вашего брата. Он в том же положении, что и вы, однако это не останавливает его. Я имею ввиду их отношения с Жанной.
– Вот именно: «их»… Это и Жаннин выбор. А для неё положение Николая – не тайна. Теперь представьте мужчину, который полюбил бы меня… Как ему, да хоть кому-то ещё, открыться, что я из позапрошлого века?
– Да, – шутливо покачал головой Натыкин. – Если рассматривать тех, кто посвящён в вашу тайну, выбор у вас невелик. Иванцов и Ениколопов женаты, остаются Козличенко и я.
– Разумеется, я бы выбрала вас! – засмеялась Настя.
Но смех её вскоре утих, застыл полуулыбкой на разомкнутых губах, а глаза снова почернели, хоть было достаточно света, и перламутрово замерцали. Антон, как завороженный, смотрел в эту темень, где скользили изумрудные спинки жуков, и не смог остановиться, даже когда от окраины взгляда поступил в сознание сигнал: «она сидит нагая»… «Это зрительный обман!» – решил мозг и попытался расфокусировать взгляд, но безуспешно. Расплывчато, но продолжилось то же видение: округлые плечи, налитые овалы грудей, красные пятна сосков. Оставалось последнее средство: закрыть глаза…
Когда Антон поднял веки, Настя предстала пред ним одетая, светлоглазая. Во взгляде её он обнаружил интерес, который не показался ему заурядным любопытством («что это с ним?»). Это был интерес познания, спокойное, вдумчивое изучение…
Однако вскоре он решил, что ничего необычного в её поведении нет, а представшая прежде картина всего навсего ему померещилась.
Настя как ни в чём не бывало положила оставшийся кусочек печенья в рот и, сделав последний глоток из кружки, сказала:
– Чай у вас очень вкусный. Наверно оттого, что вы используете кипятильник.
Натыкин посмотрел на тёмно-янтарную банку, в которой плавала заварка.
– Ещё? Сейчас нацедим…
– Нет, спасибо, поздно уже. Я пойду.
– Не могу же я вас одну отпустить… И боевой пост тоже не могу бросить. Оставайтесь… А брату можно позвонить.
– Вас не станет ругать Даниил Викторович?
– Да что вы, в самом деле!
– Останусь, – улыбнулась Настя. – Только не беспокойтесь, я спать всё равно не хочу. Позвольте мне побродить по комнатам…
– Понимаю… Конечно! Но, если устанете, в вашем распоряжении этот шикарный диван. А я вот в этом кресле прекрасно высплюсь.
– Спасибо вам, – наплыл её, как тёплая волна, взгляд.
Сердце у Натыкина сладко заныло. «Ещё, к чёрту, влюблюсь!.. Оно мне надо?» – опасливо подумал он.
Под утро Настя склонилась над ним, и он почувствовал поцелуй – припавшую к губам плоть, упругую и сочную, как помятый цвет, – а глаза различили только опущенные ресницы да прядку волос.
Но это был, конечно, сон.
Разбуженный побелевшим светом из окна, Антон увидел пустой диван, и ему вдруг стало нестерпимо жаль Настиного ухода, который он к тому же и проспал.
10
Наконец, всё было готово для того, чтобы Савойский приступил к работе.
Во избежание каких-либо сомнений в авторстве будущего полотна следовало, конечно, обратиться к тематике, присущей Савойскому. Но Орест Сергеевич решил почему-то изобразить несвойственную его творчеству жанровую сцену. К счастью, его – мастера портрета и пейзажа, – удалось-таки склонить к написанию последнего, который, как известно, почти всегда находится вне рамок исторических эпох.
Живописец творил удивительно быстро, и вскоре была закончена картина «В ожидании».
Зимнюю опушку с кривоватой берёзкой на переднем плане освещает размытое пятно луны; деревце стоит на белом берегу ручья из талых вод. Но ручей не течёт, как и стынет всё вокруг… Так бывает, если уходит душа, и остаётся только ждать, когда она вернётся и повелит дальше жить.
Картина получилась тонкая, нежная – совершенно в духе Савойского, и обоснованно можно было рассчитывать на успех, но никто не ожидал, что она будет продана за столь баснословные деньги!
Настоящая удача!
Конечно, Козличенко не претендовал на первую роль, которая, несомненно, принадлежала Савойскому, но однозначно считал себя незаслуженно потеснённым с полагавшегося ему почётного второго места. Это и сподвигло его вспомнить о первоначально оговоренных пятидесяти процентах.
– Вот уж правду говорят: нет предела человеческой жадности! – возмутился Натыкин и назвал Козличенко сумму, которая соответствовала пяти процентам, причитавшимся ему по второму договору. – Тебе мало? Не наглей, Валера…
Он выразительно посмотрел на Козличенко. У того в памяти всплыло понятие «лихой человек», и хоть таковые ему прежде не встречались, у него моментально составилось представление о том, как они в действительности могут выглядеть.
А ко всему прочему названная сумма существенно превышала ожидаемое значение, так что Козличенко решил не лезть на рожон. И потом: от добра добра не ищут! Если доход будет того же порядка и постоянным, это ж какие деньги потекут!..
В голове началось кружение различных мыслей, точнее, не мыслей, а их обрывков. Когда же этот водоворот осел, первым делом подумалось о Веронике Витальевне. Козличенко потянулся к мобильнику.
– Какой Валера? – прозвучало в трубке.
– Ну из санатория… Помните?
Наступила тишина, в которой нельзя было уловить ни одного флюида – ни дружелюбно-тёплого, ни неприязненно-холодного. Это пугало. Козличенко поспешил продолжить:
– Хочу в ресторан вас… тебя пригласить… Отметить. Дело-то, о котором я говорил, выгорело!
– Поздравляю, – ответила, наконец, Вероника Витальевна. – Только я не могу.
– Но почему?!
– Во-первых, я ещё на работе. А, во-вторых… Валера, мы же взрослые люди! То, что между нами тогда случилось, ничего не значит…
– Хорошо, хорошо, ничего не значит, – согласился Козличенко, опасаясь, что сию же минуту она положит трубку. – Но почему мы не можем просто посидеть в ресторане? Просто!
Ненадолго установилась тишина, которая уже не была безмолвна, но была полна прохладных флюидов раздумья.
– Я освобожусь только в восемь. Можем встретиться у ресторана в девять. Это устроит?
Снова увидев Веронику Витальевну, Козличенко окончательно понял: это его женщина! Помимо того, что ему необычайно нравилась её внешность, а она была дородная, зрелая красавица, притягивала её незлобивость – когда сердце, если кого-то и не принимает (как его не приняли санаторские), но и не ожесточается против (а они ещё и обидным словечком наградили!). И, конечно же, не давала покоя память о внезапной страстности этой спокойной пышнотелой женщины.
Ко всему прочему она совершенно не смущалась, что кавалер ниже её ростом.
Они устроились за столиком у окна. Тихо играла музыка, посетителей было немного, все общались вполголоса. Обстановка, пронизанная покоем, как нельзя лучше, располагала к душевной беседе. Именно на неё и рассчитывал Козличенко.
– А, может, сегодня коньячка выпьем?
– Думаешь, так легче меня напоить? – неожиданно рассмеялась Вероника Витальевна. – Я девушка стойкая!
– Значит, точно коньяку!
Зря Натыкин называл его жадным. А ещё называл расчётливым. Вот против этого Козличенко возражать не стал бы. Ничего зазорного в расчётливости нет! Она сродни мудрости! И, между прочим, очень часто заставляет быть щедрым. Как сейчас.
– А к коньяку закажем… Сырную тарелку, сёмгу, икру…
– Постой, постой, ты, в самом деле, так разбогател?
– А ты думала, я пошутил? Что желаешь из горячих блюд?
Чудесный вышел вечер!
Был тот самый случай, когда коньяк раздобряет вкушающих (а это происходит не всегда!) – умягчает души, взгляды, делает проникновенными голоса и речи. А в меру прожаренное каре ягнёнка с гарниром из овощей принималось желудком как благодать, как изысканное подношение организму…
– Никогда не ела такого нежного мяса, – говорила Вероника, – хоть и сама неплохо готовлю.
Слышать это Козличенко было особенно приятно, как и то, что она давно развелась с мужем.
– Не сложилось, разные мы… Да и на сторону он всё время поглядывал.
– При такой-то красавице?!
– Да, при красавице… Вас же, мужиков, сам чёрт не разберёт!
– Нет, во мне ты можешь не сомневаться!
– Хм… – усмехнулась Вероника и испытующе оглядела его. – В общем, осталась я с сыном. Теперь он уж взрослый, женат… А ты что же не обзавёлся семьёй?
– Не хотел! – честно признался Козличенко. – На других смотрел и никакого желания не испытывал. Получалось, что женились они только для того, чтобы ненавидеть друг друга. Парадокс!
Живёшь себе, живёшь, и вдруг у тебя ненавистник появляется! Это, как на гладкой доске заноза! Ну и зачем? Глупые люди…
– Валера, Валера, видно, любовь – это не твоё!
– Почему не моё? С тобой – моё!
– Ты мне в любви признаёшься?! – прыснула смехом Вероника, а её тёмные глаза… глаза зажглись этаким звёздным небом.
От этого сияния Козличенко стало радостно, и он тоже засмеялся.
В этот момент в зал вошли штабс-капитан и Жанна.
Чудесный был вечер…
11
В очередной раз Козличенко отметил про себя, что этот штабс-капитан – настоящий красавец-мужчина (хорошо, что Вероника сидит к нему спиной!): черноусый, осанистый, с твёрдым взглядом и спокойным лицом. Порода, военная косточка… Даже и в штатском костюме в нём нетрудно узнать белого офицера. «Почему „белого“?! – спохватился Козличенко, – они все тогда были просто офицеры».
Рядом с ним Жанна выглядела вполне гармонично – хоть и простовата личиком, но волнующе женственна (и не в последнюю очередь благодаря манере одеваться, привившейся теперь и Насте). На ней было тёмно-красное платье, – облегающее, с волнами складок на груди и открытой спиной, а на штабс-капитане – чёрный, с иголочки костюм, поверх которого аристократично белел длинный шарф. Козличенко догадался, что всё это обновы. «Значит, им тоже была выдана некая сумма денег, – заключил он. – Интересно, какая…»
К появившейся паре сразу же обратились взгляды присутствующих, но после того, как Жанна и Батищев сели за столик, все вернулись к своим занятиям.
Козличенко же время от времени поглядывал на них, желая быть уверенным, что остаётся незамеченным. Справедливости ради следует заметить, что штабс-капитан или Жанна никогда лично ничего осуждающего ему не высказывали, но принадлежали к кругу тех, кому был он мало симпатичен, а давать почву для пересудов этим людям ему не хотелось.
Вдруг, разгоняя покой, в зал вкатилась компания молодых людей. Истерически весёлые, взвинченные, – по всему было видно: догуливали, брали, так сказать, последний аккорд!
Потребовав сдвинуть два стола, они шумно расселись и велели официантке нести виски со льдом и закуски. Явным лидером компании был коротко стриженный белобрысый качок. Над разудало погрубевшими кавалерами и оставившими всякое жеманство дамами висела пьяная грозовая атмосфера, из которой уже начали посверкивать молнийки. Сначала завязалась небольшая ссора между рыжей девицей и её спутником – обладателем куцего хвоста из зализанных на затылок волос, потом перекрёстным полётом пары недружественных фраз закончилось краткое общение двух парней, но грозовое небо рухнуло, когда появилась официантка.
На подносе у неё были закуски, бутылка виски, но не было ведёрка со льдом – не уместилось.
– Ты что, коза! Где лёд?! – возмутился белобрысый главарь.
– Не кричите, сейчас принесу!
– Ещё и грубишь?!
Он ухватил официантку за волосы, стянутые в узел и свисавшие на спину, так что у бедняги запрокинулась лицо с гримасой боли.
– Что вы делаете?.. – обескуражено простонала она.
– Ты знаешь, кому грубишь?!
Публика, до того наблюдавшая за сценой в немом молчании, которое вполне можно было истолковать как паузу перед взрывом негодования, дружно уткнулась в свои тарелки.
И только штабс-капитан поднялся со своего места.
– Вы! Негодяй! Отпустите даму!
Качок улыбнулся: ну вот же, случилось! У сегодняшних похождений будет достойное завершение!
– Ты чего там вякнул?! – отбросил он «конский хвост» девушки и тоже встал.
Противники сближались. Парень шёл осклабившись, подёргиваясь физиономией от разгулявшихся по ней чувств упоения, предвкушения, самодовольства… Батищев же был, как маска, сурово-бесстрастен. Не дожидаясь атаки, он первый ударил белобрысого коротким, быстрым тычком в подбородок. Тот с ухмылкой застыл, а светлые его глаза тут же помутнели, как замёрзшая вода, и обессмыслились. Штабс-капитан добил его ударом в челюсть справа. Вожак рухнул на пол. Компания в изумлении затихла.
Первым очнулся хвостоголовый. Он схватил стул и огрел спинкой возвращавшегося к своему столику Батищева. Удар пришёлся частью по голове, частью по плечу. Штабс-капитан покачнулся. Но немедленно на помощь ему пришла Жанна. С тем же, между прочим, предметом мебели, что и у его обидчика. Это невероятно, но в фехтовании на стульях она одержала победу, после чего снова пришла на помощь Батищеву, который к тому времени отбивался от двух нетрезвых, но крепких парней. Тогда в дело вступили и дамы из стана противника…
Чего только не пережил Козличенко на фоне разворачивающихся событий! Поначалу было острое желание исчезнуть (желательно, конечно, с Вероникой, но…). Хотя, почему поначалу? Всё время хотелось сбежать! Это желание было подобно базису, основе. Однако путь отсюда пролегал через территорию опасности, поэтому на базисе стали возникать надстройки в виде ошеломления («Батищев сошёл с ума!»), сопереживания («ох, и наваляют же они ему!»), радости («молодец, капитан!») и даже азарта («Жанна, давай!»). Когда же прибыла полиция и все участники драки были увезены, Козличенко испытал страх, ясно осознав, что через Батищева органы смогут выйти на остальных «пришельцев» (конечно, не факт, что он их «сдаст», но всё же…) и тогда настанет крах их замечательного предприятия!
– Вероника, мне нужно позвонить!
– По-моему, ты знаешь этих людей, ну, тех мужчину и женщину…
Козличенко задумчиво посмотрел на Веронику, решая, открываться ли ей. Разумеется, не до конца, только в том, что у него есть такие вот знакомые.
– Ты права. Поэтому мне и надо позвонить.
– Что же ты ждёшь? Их нужно срочно выручать!
12
Это был второй раз, когда Настя пришла к Натыкину.
– Николаша с Жанной захотели поужинать в ресторане. Приглашали с собой, а я решила к вам заглянуть. Не возражаете?
– Нисколько. А вы не возражаете, если мы перейдём на «ты»?
– Нисколько…
Натыкин улыбнулся. Он, конечно, не мог проявить своих опасений: а не начнутся ли, как в прошлый раз, всякие миражи-видения? Он пригляделся к её глазам. Цвет оливковый, желтеющий к зрачку. Вроде чудес не предвидится. Именно эта обеспокоенность подгорчила удовольствие видеть её. Да, с одной стороны, ему, как и всякому мужчине, было приятно общество красивой женщины. И не просто красивой, а как-то к нему по-особенному (он чувствовал это) настроенной. А, с другой, именно это обстоятельство и смущало. Зачем он ей? Что она – добрая душа, наивное сердце, себе напридумывала? Знала бы Настя, почему он оказался в Зуевске…
– Чай?
– Угу, – кивнула она. – Как тогда, из банки с кипятильником! Я ещё эклеры купила.
Теперь Натыкин заметил, что к её пальчику в перчатке подвешена белая, перевязанная бечёвкой коробочка.
– Отлично. Если прибавить мою коробку шоколадных конфет…
Настя, снимая шубку, вопросительно на него посмотрела.
– Да, держу в хозяйстве с некоторых пор… В общем, намечается у нас с тобой пир! Проходи.
Вода уже собиралась закипеть, когда у Натыкина зазвонил мобильник.
Козличенко старался говорить спокойно, но придыхание выдавало его взволнованность.
– Их всех увезли в отделение полиции, на Мархлевского. И ещё: главным в той компании был сын Мешакова, хозяина нашего супермаркета, я его узнал. У Мешакова – связи, он сына выгородит, а у Батищева даже документов нет. Что делать будем?!
– Ты ещё в ресторане?
– Да.
– Двигай в полицию. Скажи, что ты свидетель, что знаешь Батищева и Жанну. Ты же, Валера их знаешь?
– Да я как бы… – замешкался Козличенко.
– Вот и прекрасно! Я сейчас буду.
Без труда поняв, что с братом и Жанной приключилась какая-то история и теперь они в полиции, Настя поднялась из-за стола:
– Я с тобой!
– Не стоит рисковать. Вдруг они у тебя документы спросят?
– Не спросят!
Во взгляде её скользнул изумрудный просверк, живо напомнивший Натыкину о давешних волшебствах и будто бы предостерегающий ей перечить. Он подчинился, не имея ни желания, ни времени осознать, было это наяву или только показалось.
В полном молчании доехали они на частнике до отделения полиции.
Свет колышущихся фонарей раскачивал улицу. Серая мгла лежала на небе, метель раскидывала белёсые пряди по земле… И вдруг позёмки не стало, на пепельное небо вышла луна, сделалось тихо и заискрился снег.
Это жёлтое светило было, как одиночество в зимнем поле. Или это странствовала сама печаль, которая, однако, не навевала тоски, а только влекла покоем и какой-то нестрашной тайной…
Возле окошка дежурного Натыкин и Настя увидели Козличенко, рядом с ним – даму в величественной дублёнке.
– Что так долго?! – кинулся к ним Козличенко. – Мешаков уже здесь! В кабинет начальника пошёл. Плохо дело…
– Не паникуй, Валера. Где наши?
– В «обезьяннике», где ж ещё? Я говорю дежурному, мол, мы свидетели, готовы дать показания… Кстати, это Вероника Витальевна, моя знакомая. А он: «Ждите, следователь всех опросит».
Официантку уже повели. Что она там расскажет, одному богу известно.
В этот самый момент из кабинета напротив вышла девушка с «конским хвостом» – вся в слезах. Следом появился мужчина в свитере и джинсах, с листом бумаги в руке.
– Свиридов, я к начальству! – бросил он дежурному и начал подниматься по лестнице.
– Пошли, – взглянув на Натыкина, произнесла Настя тихим голосом, в котором он с удивлением распознал командные нотки.
Пока они поднимались за мужчиной, Антон искоса поглядывал на Настю, отмечая, что лицо её, вроде бы оставаясь прежним, в то же время становится другим. Однако понять, что конкретно с ним происходит, он решительно не мог.
В конце коридора мужчина постучал в один из кабинетов:
– Разрешите, товарищ подполковник?
У закрывшейся за ним двери и встали, обратившись в слух, Настя и Антон.
В помещении было трое: начальник, следователь и Мешаков.
– Не беспокойся, Александр Ильич, сына твоего сейчас отпустим, его друзей тоже.
– Надеюсь, этот залётный получит по заслугам! Совсем обнаглели! Мы в своём городе уже не хозяева!
– У него и документов-то нет! Не сомневайся, я его надолго закрою.
– Ладно, спасибо, в долгу не останусь…
– Ага, на днях загляну.
За дверью раздались приближающиеся шаги. Настя и Антон поспешили отойти в сторону. Из кабинета вышел крупный мужчина с редкими, зачёсанными назад волосами. Холодно скользнув по ним взглядом из-под очков, он неторопливо пошёл по коридору, с достоинством покачиваясь тяжёлым телом, как судно на волнах.
А из кабинета послышалось:
– Товарищ подполковник, а что делать с показаниями официантки? Она утверждает, что сынок Мешакова схватил её за волосы…
– Что делать, что делать? Первый день служишь? Не знаешь как показания меняются? Компанию выпускай, этого задерживай до выяснения…
– А женщину, которая с ним? Она тоже дралась…
– А её…
В этот момент в кабинете распахнулась дверь…
У подполковника Решёткина и следователя Зацепина широко открылись глаза от вида прекрасного женского тела. Нет, оно не было обнажённым, но одежда создавала именно такую ненаготу, которая манит сильнее откровенности, подобно тому, как недосказанность бывает притягательней раскрытой тайны. А на красивом лице женщины отражались своеволие царицы, порочность распутницы, коварство колдуньи. Всё это сходилось в улыбку и взгляд, гуляло в очерке сочного рта, мыском оплывавшего надгубную ложбинку, дышало во тьме чёрных глаз, прятавшую ещё, похоже, что-то изумрудное…
Разумеется, наблюдатели не анализировали подобным образом зримое, они постигали его целиком и безотчетно и были не в состоянии перевести ни на что другое взгляда.
Когда же перевели…
– Здравия желаю, товарищ генерал! – вскочил Решёткин, а Зацепин вытянулся по стойке «смирно».
Натыкин опешил ещё больше. Он и так-то находился в состоянии изумления от Настиного вида. Дело в том, что до того, как они вошли в кабинет, ни этой юбочки, ни облегающей блузки на ней не было! Правда, лицо… Он заметил его преображение ещё на лестнице. И вот каким оно стало… Но, что это?! Как такое возможно?! А тут ещё эти полицейские! Они его что, за генерала принимают?!
Он опустил взгляд, которым упёрся в чёрные китель и брюки с красными лампасами, а, покосившись, обнаружил на плечах тоже чёрные с красной же окантовкой погоны! Правда, генерал! И не армейский, а полиции!
«Что ж, Анастасия Алексеевна, – подумал Натыкин, – оставим выяснения на потом» – и кашлянул.
– Вы что, подполковник, захотели из органов вылететь?! Кумовство развели! Закон попираете!
«Надо же! „Кумовство“, „попираете“! Вовремя вспомнилось!» – отметил про себя Антон.
– Виноват, товарищ генерал!
В вытаращенных глазах Решёткина стояли ужас и мольба, лицо обабилось и поглупело.
«А следак-то держится лучше, – подумал Натыкин, глядя на Зацепина, внешне довольно спокойного, лишь слегка подрумянившегося. – Ну да, а ему-то что? Он ещё не успел показания переделать…»
– Вы следователь?
– Так точно!
– Показания потерпевшей у вас есть?
– Есть!
– Так что стоим?! Не знаем, что делать? Мужчину и женщину выпустить, сынка задержать! Выполняйте!
Зацепин стремительно исчез.
Натыкин заложил руки за спину, обвёл кабинет грозным взором, который – вдруг понял Антон – не смягчился бы, даже попадись ему Настя!
«Надо же, как в роль вжился!» – подумал он и осёкся, осознав, что Насти нет! Исчезла! Когда?
Натыкин направился к двери.
– И гляди у меня, подполковник!.. – погрозил он пальцем. – Чтоб всё по закону!
– Есть! Так точно! – проорал, обезумев от испуга, Решёткин.
За дверью Насти не было. Натыкин торопливо миновал коридор, начал спускаться по лестнице и вдруг заметил: на нём нет формы! Он опять в своих джинсах и серой куртке! Да что же происходит? В пору умом тронуться!
А с лестницы уже были видны дама в дублёнке, возвышавшаяся над Козличенко, Жанна, державшая Батищева под руку, одновременно её обнимая, и… невозмутимо-милая Настя в своей серебристой шубке.
– Уходим, уходим, – поравнявшись с ними, негромко скомандовал Антон.
Молча, они дошли до перекрёстка.
– Ты, Валера, молодец! – протянул руку Натыкин. – Серьёзно, без шуток…
– Да и вы молодец, – отвечал ему с рукопожатием Козличенко. – Не знаю, как бы мы без вас… – и поправился, решив сблизиться со своим антагонистом: без тебя…
– А я тут как бы и не при чём, правда, Настя? – усмехнулся Натыкин.
Неожиданно Вероника Витальевна отвлекла на себя внимание. Она шагнула к штабс-капитану.
– Это был смелый поступок! Вы настоящий мужчина!
– Благодарю, сударыня, – поклонился Батищев. – Но, не стоит!
– И вами я восхищена! – дотронулась она до руки Жанны.
– Знали бы вы, как я испугалась! Особенно потом. Никогда не думала, что окажусь за решёткой!
На губах у Жанны была тихая, недораскрытая, как намёк, улыбка, а в глазах, словно бы горела лучинка счастья. Всё говорило о блаженстве человека, благополучно избавившегося от большой напасти.
– Решётка – это, Жанночка, тюрьма, а ты только в «обезьяннике» посидела, – уточнил Натыкин. – Но всё равно: ты храбрая! Говорят, и в драке участвовала?
– Ещё как! – подтвердила Вероника Витальевна.
– Мне бы без Жанны совсем туго пришлось… – с нежностью глядя на неё, добавил штабс-капитан, у которого чернела ссадина на скуле и заметно распухло ушибленное ухо.
– А знаете что? Пойдёмте все ко мне! – предложила Вероника Витальевна. – Я живу отсюда в двух шагах. У меня бутылочка шампанского есть, отметим! Завтра ведь суббота!
– Уже сегодня, – поправил её Козличенко.
– Тем более. Никому же на работу не надо?!
Все, включая Козличенко, многозначительно переглянулись.
– Никому, кроме нас с Жанной, – ответил Натыкин.
– Анто-о-н! – распевно протянула Жанна. – Первая экскурсия только в три часа дня! Пойдём, ничего страшного не случится!
– Какая экскурсия? – удивилась Вероника Витальевна.
– Обычная. Мы музейные работники!
– Музейные работники?
– Да. Они, между прочим, тоже, – кивнул Антон на брата и сестру Батищевых. – Но у них завтра выходной.
* * *
– Что? Что это было? – улучив минуту, надвинулся Натыкин на Настю.
Штабс-капитан и Жанна плыли в тихом танце (человеку, ещё в юнкерской молодости обученному бальным танцам, освоить современный «медляк» не составило никакого труда), Вероника Витальевна и Козличенко пропадали на кухне, наверно приготовляя чай.
Настя сидела в углу дивана, молчаливая, обречённо-согласная на разговор.
– Это было колдовство… – повернула она к Антону лицо.
– Я так и подумал, – усмехнулся он как небылице, а на самом деле защищаясь от догадки, что это правда. – А ты, наверно, ведьма…
– Да… – промерцали в полумраке её глаза.
От этого признания всё в голове Натыкина встало на свои места. Он разом успокоился, а в кровь его даже вбрызнулся какой-то духоподъёмный гормон.
– И, знаешь? – смерила она его взглядом. – Мне это совсем не страшно. А тебе?
– Ни капли! – улыбнулся Натыкин глуповатой, как ему показалось, улыбкой. – Честное слово!
– Это замечательно… То есть ничего замечательного нет. Я сама только недавно поняла, что происходит. Во мне появляется вдруг другая женщина. Греховная вся насквозь, чувственная, бесстыдная, искусительная… А нравится ей быть такой не из сладострастия, а из какого-то недоброго озорства: вот захочу и будет так! Она безудержна в желании играть судьбами и обстоятельствами! А хуже всего то, что, когда она появляется, мне необычайно хорошо! Неужели молодая вдова – это не я настоящая?
– Не знаю. Может, после всех этих метаморфоз ты и стала собой. Супруга-то Бог уберёг, не дал испить в полной мере…
Натыкин умолк, поняв, что хватил через край, а всё потому, что было у него на удивление легко на душе, даже как-то игриво.
– Прости, прости…
Настя молча улыбнулась, извиняя.
– Ещё чудесный дар тебе достался, – продолжил Натыкин. – Ну и получилась из тебя классическая ведьма…
Он подсел к Насте поближе:
– А ведь дар-то достался?! Как ты меня в генеральский мундир одела?
– Там рядом с военным ещё портрет гражданского висел. Так я хотела поначалу тебя в его виде представить. Решила, что, наверно очень большой начальник, раз в кабинете висит…
Натыкин опешил:
– Настя, ты о портретах в кабинете Решёткина говоришь?
– Ну да. Потом передумала: всё-таки Решёткин в форме, пусть уж и ты тогда…
– Господи, ты знаешь, чьи это портреты?! Президента и министра внутренних дел! Разве Фёдор Леонидович на этих своих лекциях не показывал портрета Президента?
– Нет… Не помню…
– Да… В общем, поздравляю, ты меня в мундир министра внутренних дел обрядила!
– Почему только обрядила? Ты и был министром внутренних дел… Как сейчас говорят, полная идентичность внешности.
– Одно могу сказать: спасла ты Решёткина тем, что передумала; мог бы человек с испугу и в мир иной отправиться!