Юрий Никитин
Рассветники
– Человек сто наберется, – сказал Кириченко. – А вообще-то, дикари, а ты про три-дэ! Они компьютеры все еще считают происками дьявола. Слово «интернет» выговорить не могут…
Люцифер хихикнул:
– А если и выговаривают, то как ругательство. Ничего, пусть митингуют. Проще оставить их вымирать, чем переучивать. Нам нужен современный город, а не эти… боярские усадьбы, на хрен никому не нужные и никем не посещаемые. Меня, к примеру, куда больше устраивает, что на месте этой дурацкой боярской дури будет стоэтажный Центр Атомарных Технологий. И красившее в миллион раз, даже сравнивать глупо, и польза.
– И на работу, – добавил Вертиков мечтательно, – ездить не за город, а пешком можно… А то от этих бесполезных памятников старины не продохнуть.
Корнилов поинтересовался:
– А я всегда старался понять, для чего они? Чтобы показать, как раньше было плохо? Как бедно и уныло жили?
Люцифер хихикнул:
– Наоборот! Чтобы гордились таким великим прошлым.
– Великим?
– Ну да.
– Почему?
– Почему великим? Не знаю. Почему гордиться? Тоже не знаю. Когда говорят, что нужно для национального духа, я умолкаю и отхожу в сторону. Чувствую, здесь нечто такое, что умным лучше спрятаться. Прибьют.
Кириченко посмотрел на него снисходительно:
– Дикарь. Все изменилось, теперь от умных прячутся! Но, шалишь, от нас не спрячешься.
– За все отыграемся, – подтвердил Урланис. – Я вчера целую пати замочил, почему-то считали себя крутыми.
Корнилов хмыкнул:
– Все еще играют?
Те сопляки, что раньше сбивались в уличные стаи и задирали одиноких прохожих, приставали к женщинам и обижали парней с девушками, теперь собираются в пати, создают кланы и точно так же нападают на крупных мобов, ходят на рейдбоссов, берут штурмом замки. Обязанности остаются те же, что были и в уличной жизни: этот задирает, этот танк принимает удар на себя, а эти нападают гурьбой и сладострастно мочат, стараясь бить со спины.
Преступность частично переместилась в Интернет. Как мелкая уличная, так и крупная, последние действуют уже не в баймах, разве что организовывают фирмы по прокачке чаров, поверлифтингу, фарму и крафту. Когда-то это был малодоходный бизнес, но когда баймы начали приносить своим хозяевам миллиардные прибыли, то одна лишь продажа внутриигровых денег приносила десятки миллионов долларов. Правда, в любой игре конкурируют десятки, а то и сотни фирм, предоставляющих такие услуги, но некоторые усилились настолько, что даже отстреливали конкурентов, пока власти не спохватились и не пресекли весьма жестко новый вид организованной преступности.
Кириченко поморщился, развел руками:
– А что им еще остается? На работу таких не принимают, а на пособие худо-бедно прожить можно. Играют вот, хоть там стараются побыть богатыми и крутыми.
– А ты не даешь, – упрекнул Корнилов. – Жестокий ты человек.
– Жестокий, – подтвердил Кириченко. – Пусть знают, что интеллигенты могут быть в сто раз обидчивее, а уж если смогут отплатить, то мало не покажется.
Глава 9
Вышел из кабинета подышать свежим воздухом, а за столом Люцифера, усыпанным крошками от рассыпчатого печенья, Вертиков и Корнилов вместе поглядывают на экран, перехватывают друг у друга грызуна, но, поправляя цветные шарики в двойной спирали, разговаривают хрен знает о чем, я с недоумением услышал:
– Понимающие проблему люди говорят, – сообщил Вертиков размеренно, взгляд не отрывается от экрана, – что Бог не инженер, а каменотес… Все, что инженер создал, можно разобрать, перенести в другое место и собрать снова. Но те камни, которые обтесал Творец, нельзя сделать необтесанными… Так что проблема разборки тела по какому-то чертежу, а потом сборки, гм, отпадает…
– А если разобрать, – спросил живо Корнилов, – все в точности? Просто скопировать?
– А потом собрать в другом месте? – спросил Вертиков.
– Да!
– Тогда разберешь старика, – ответил Вертиков, – и соберешь старика. Со всеми его болезнями, плохой памятью… И какой смысл?
Я сказал, повысив голос:
– Вы там не в богословы записались? Корнилов, ты чем занят?..
– Расширяю диапазон ловилки запахов, – отрапортовал он. – Но мы ж должны видеть перспективу? Сверхорганизм – это фактически Бог, хоть и не Бог, вот мы и обмусоливаем проблему. А тут еще чипы расшаривания на подходе, а мы еще не решили, готовы отказаться от главной константы в человеке или не готовы?
– Это какой? – спросил я невольно.
– Лжи, – объяснил он. – А вы как думаете, шеф?
Я пробормотал:
– Что-то ты загнул… с какого перепугу это главная константа – ложь?
Корнилов сказал живо:
– Ну, пусть чуть-чуть загнул, хотя, может быть, и не загнул вовсе. Вся цивилизация держится на лжи, вообще началась с нее!.. Как только люди начали притворяться, что улыбаются, хотя на самом деле готовы были вцепиться друг другу в горло, они сумели жить сообща, помогать друг другу, совместно противостоять более сильным хищникам!.. И вот теперь все это должно рухнуть? В одночасье?
Вертиков сказал:
– Почему же в одночасье? Этот монолит, признаю, подтачивается медленно и со всех сторон. Разве телекамеры, установленные на перекрестках, не ограничивают наши возможности врать? А когда их установили в лифтах, подъездах, даже туалетах?.. Даже насрать нельзя мимо унитаза и сказать, что не ты!.. С ума сойти, какие ограничения!
Урланис повернулся в их сторону вместе с креслом, глаза недоумевающие, проговорил медленно:
– Не понимаю, о чем спор?.. Когда перейдем в сингулярность, мне будет совсем не стыдно, что там творил мелкий человечек в биологическом теле, у которого моя фамилия!.. Я, кстати, вообще сменю фамилию. Если в сингулярности они еще будут, хотя вряд ли.
Вертиков покачал головой:
– Сингулярность… Это понятно, когда будем смотреть на себя нынешних, как на муравьев. Но вот на подходе к сингулярности, когда ты еще человек, а уже весь должен стать открытым… иначе дальше шагнуть не позволят, то как такому?
Урланис двинул плечами:
– И что? Судьи все поймут. И если ты вчера насрал у меня под дверью…
Люцифер сказал сердито:
– Я не срал!
– Да ладно, пусть даже насрал, это в твоем характере, вон даже сейчас глазки забегали, все равно спишется на обезьяньи инстинкты, дурные привычки, наследственность, все это можно будет легко исправить.
– Я не срал! – продолжал настаивать Люцифер, повысив голос.
– Ты не понял, – объяснил Урланис. – Я верю, что судьи все поймут и все простят. Но каково самому… гм… подсудимому? Или абитуриенту, соискателю? Он же со стыда сгорит. Иной лучше повесится, чем позволит экспонировать себя всего.
Я отмахнулся, ушел в свой кабинетик. Мне сейчас гораздо интереснее поправка к УК, добавляющая строгое наказание за поэтизацию насилия и преступности, так это было сформулировано, а говоря простыми словами, отныне все кинопродюсеры, как и создатели байм, будут нести уголовную ответственность за положительные образы гангстеров, мафиози, грабителей банков и прочих-прочих, что не подпадают под категорию добропорядочных граждан.
Собственно, общество уже созрело и доросло до того, чтобы не считать грабителей героями, оставалось это мировоззрение подкрепить законодательными актами. Для первого нарушения предусматривался штраф, правда, высокий. А за второй следовало лишение права заниматься творческой деятельностью, включая издание печатной продукции, рисование картин и даже изготовление сувениров.
Правозащитники подняли ожидаемый вой, но они давно скомпрометировали себя противодействием любым действиям и предложениям правительства, так что на них смотрели с любопытством, как на уличных клоунов, но внимания уделяли намного меньше.
Большинство киностудий тут же закрылись, это и понятно, хорошего добропорядочного человека изображать неимоверно трудно, да и кому это интересно, кассовые сборы тут же упадут. В баймах и того хуже, там почти все построено на сплошной мочиловке, разве что перевести все сервера на ПвЕ, но и там достанут защитники животных…
Я прикидывал, как это отразится на работе Энн, с одной стороны – помощь, с другой – меньше работы, а это значит, меньше влияния, меньше оклад, меньше азарта.
– Энн, – позвал я, – откликнись…
Через пару секунд экран вспыхнул, появилось ее спокойное лицо с внимательными глазами.
– Да, Грег, – ответила она, – что-то случилось?
За ее спиной старинные шкафы, с ходу и не скажешь, что это серверы, где собраны все фильмы и сериалы со всего света, несколько экранов, где идет действие в ускоренном режиме, а особые проги высматривают элементы насилия, расизма или неполиткорректности.
– Только сегодня услышал про новый закон, – признался я. – Ну, который о культурном наследии. Как-то не слежу за политикой…
– Ничего страшного, – ответила она ровным голосом. – Но что-то у тебя глазки бегают…
– Ты права, – признался я. – Культурное наследие мне как-то по овощу. Даже парниковому. Могу тебя сегодня встретить?
– Сегодня можешь, – ответила она, – но ненадолго. Я обещала приехать к родителям повидаться.
– А где они?
– В Подмосковье.
Я сказал живо:
– Могу отвезти!
Она улыбнулась, покачала головой:
– Нет уж, нет уж. Мой отец не любит, когда приезжают без спроса. Он человек старых правил.
– Жаль, – сказал я. – Хотелось бы повстречаться с твоими родителями.
Она сделала большие глаза, расхохоталась, на щеках выступили ямочки.
– Ты, наверное, единственный на всем белом свете, кто хотел бы увидеть родителей твоей девушки!
Она отключила связь, надо работать, но я остаток рабочего дня ходил и улыбался, как дурак, в ушах все звучат ее слова «твоей девушки». Все-таки хоть и видимся редко, во всяком случае реже, чем мне бы хотелось, она считает себя моей…
Амебы, когда им жрать нечего, собираются в огромный ком, напоминающий виноградную улитку, и передвигаются, уже как улитка, и до сих пор никто не может понять, как достигается такая абсолютная синхронизация движений: образуется ли центр управления или же это нечто вообще небывалое?
Со школьной скамьи навяз пример с гидрой, которую можно растереть в ступке в кашицу, но если оставить ее там, то разобщенные клетки снова соберутся в гидру. Ну, как по команде «Вольно» все разбредаются, а по команде «Становись!» выстраиваются в упорядоченную структуру.
То есть амебы предпочитают жить порознь и, только когда нужда припрет, собираются в Сверхсущество, а вот гидры настолько привыкли жить единым организмом и получать от этого бонусы, что разбегаются только в случае, если их разгоняют силой.
Я постоянно ищу аналогию с человеком, потому что все, что мы делаем, и вообще, что делают все ученые на свете, чем бы ни занимались, это человеку и для человека, так вот мы, люди, – амебы или гидры?
Кириченко по моему указанию все перепроверил и подтвердил, что клетки обмениваются не только медиаторами, но и информационными пакетами. Передача упакованной РНК абсолютно новый вид коммуникации между клетками, однако пока никто даже не приблизился к разгадке, какую функцию выполняют экзосомы, несущие молекулу РНК. Кириченко азартно поклялся, что именно он сообщит изумленному и благодарному человечеству, что, как и зачем.
Урланис фыркнул, он-то знает, что панэмэтцирцэнзенному человечеству на все насрать, кроме чемпионата мира по футболу, но сам над своими жуками просто трясется и надеется первым сообщить о прорыве в изучении темных связей.
Энн не догадывается, на что способен человек, мало-мальски знакомый с современной техникой. При следующей встрече она встретила меня сияющими глазами и немножко удивленной улыбкой.
– А ты знаешь, железнячник, ты моим родителям понравился!
Я сделал вид, что невероятно удивлен, тоже вскинул брови, а еще и развел руками.
– Шутишь?
– Нет, правда! Сама бы никогда не подумала.
– Но… прости, мы же никогда не виделись! Или ты что-то такое сказала?
Она помотала головой:
– Нет, я о тебе вообще стараюсь ничего не говорить, чтобы их не…
– …раздражать?
– Не печалить. Просто мама сильно расстроится. А папа напоминает, что он же хотел второго ребенка, а мама воспротивилась. Дескать, второй был бы удачнее…
Я сказал осторожно:
– Твой отец бывает… слишком строг.
Она поправила:
– Жесток, ты хотел сказать? Да, он не знает меры. Говорит, что это свойство молодости, и гордится такой бескомпромиссностью, как он ее называет. Но ты ему понравился.
– Ума не приложу, – пробормотал я, но сердце радостно застучало.
– Помнишь, – сказала она, – мы вчера заходили в какой-то противный магазин, где ты купил какую-то гадкую железку?
– Ну-ну?
– А мои родители, – сказала она победно, – как раз выходили из супермаркета. Они обратили на тебя внимание, когда ты вышел из машины, обошел ее и открыл передо мной дверь. Дескать, какой воспитанный молодой человек, теперь таких не осталось!.. И как же удивились и обрадовались, когда оттуда выползла я, а ты мне к их восторгу еще и руку подал!..
Я пробормотал:
– Ну, это же естественно…
Она рассмеялась:
– Это только твоя причуда, а больше так никто не делает. Моя мама всю дорогу щебетала, какой ты замечательный.
Я спросил с надеждой:
– А отец?
Она посмотрела на меня хитрыми глазами.
– Не поверишь.
– Что?
– Он долго слушал маму, меня не спрашивал ни о чем, дети всегда врут родителям, а потом обронил, что хорошо бы мне как-нибудь привезти тебя к ним на чай.
Мое сердце подпрыгнуло, расправило крылышки и сделало несколько восторженных кувырков в безоблачной сияющей голубизне.
– В самом деле не верю, – пролезло между моих расползшихся в стороны губ. – Это просто… нет, не верю.
– А придется, – сказала она авторитетно, – в общем, подготовься, вытри слюни, подстригись, оденься поопрятнее, и мы заскочим на эту самую чашку чаю. И даже чаю попьем! Если дадут.
Я сказал торопливо:
– Поедем сейчас?
Она отшатнулась:
– С ума сошел? Не такой уж ты и старомодный, как они решили. Родителей нужно предупреждать хотя бы за неделю.
– Хорошо-хорошо, – сказал я торопливо. – Как скажешь.
– А вот так и скажу, – отрезала она почти сердито. – А еще подстригись, а то, знаешь…
– Сделаю, – сказал я. – Как подстричься?
Она наморщила нос:
– Им все равно, главное – подстрижен, аккуратен, воспитан.
– Все сделаю! Клянусь, чем хочешь.
– Не надо, – сказала она великодушно. – Это в твоих интересах, если в самом деле хочешь пройти через этот ад.
И снова она упорхнула, а я со сладкой тоской смотрел вслед. Как-то получилось, что из девушек у меня были только те веселые и общительные, кто всегда стремится к тусовкам, дискотекам, обожают парней на байках, всегда готовы в кино, кафе, на пляж, на сиюминутный секс, веселую болтовню, пьют пиво и вино, покуривают травку, обожают шутки и приколы. И хотя я вроде бы не в их вкусе, но иногда замечают и меня, но так же легко и просто расстаются, словно ничего и не было, хотя у меня обычно после такого на сердце шрамик, впрочем, легко рассасывающийся.
Хотя сказать, что они были у меня, это слишком, это я был у них, причем даже не знаю зачем, вокруг таких всегда парни, которым нужны веселые и некапризные подружки.
Глава 10
Правда, еще была Эльвира, от нее осталось сладостно-тревожное воспоминание, как в детстве, когда, помню, посмотрел фильм «Эльвира – Повелительница Тьмы», и с тех пор прелестная ведьма с вот такими снилась сперва ребенку, потом подростку, хотя уже по-другому. До сих пор теряюсь в догадках, что ее привлекло во мне, когда подошла на вечеринке, покачивая крутыми бедрами, разрез на юбке справа до пояса, блузка наброшена на голое тело, и обе пышные груди при ходьбе то и дело дразняще показывают то справа, то слева розовые соски с упруго торчащими и такими аппетитными ниппелями… а после вечеринки сказала клеящимся парням, что пойдет со мной, после чего я едва не упал со стула.
Она не только пошла, но и затащила в постель, а там оказалась такой податливой, чувственной и нежной, чего я никак не ожидал, потому сразу же влюбился и считал дни, когда увидимся снова. Константин, старый друг и великий ловелас, навел о ней справки и сообщил возбужденным шепотом, что она – дочь известного политика, дед вообще в прошлом член ЦК партии, сказочно богата, за нею всюду таскается целый хвост женихов и просто обожателей, она имеется с разными, иногда с двумя-тремя за день, и ему тоже непонятно, что такая во мне нашла…
Отношения наши оборвались так же внезапно, как и начались, но все-таки два месяца – это два месяца. Я потом, как и Константин, долго ломал голову, не понимая, почему я, когда за нею ходят табуны роскошных сынков олигархов и политиков.
За эту неделю Энн удалось адаптировать «Ромео и Джульетту» настолько удачно, что ей поручили работу намного посложнее – «Триста спартанцев». Она посмотрела все три варианта кинофильмов, комиксы и мультики на эту тему, пришла в отчаяние и прибежала ко мне в слезах.
– Я не знаю, – твердила она, – просто не знаю, с какого конца взяться. Это же целая гора!
– Не берись, – посоветовал я.
– Это большой заказ! – огрызнулась она. – Огромный!.. И тема… я не думала, что ею так интересовались. Я вообще ни о каких спартанцах не слыхала, а тут, оказывается, столько о них… И фильмы, и романы, и мультики, и комиксы, и статуэтки, игрушки, постеры… Если я откажусь, заказ тут же схватят Васильев или Коган, эти уроды за все берутся, но все портят.
– Но заказчики принимают?
– Заказчики дураки, – отрезала она. – К тому же у нас есть мастера впаривать. Ты лучше подскажи, как адаптировать хотя бы фильмы?
Я подумал, сдвинул плечами:
– Ну, последний фильм, сделанный по детскому комиксу, полное говно, его адаптировать просто. Он ничего общего со спартанцами не имеет, кроме названия, так что менять можно все. Там этот, как его, ну, персидский военачальник… типа панка тупого, вся морда в пирсинге, полный дурак, его сразу можно в геи, скотоложцы и даже трансвеститы. Предыдущий фильм Рудольфа Матэ с Ричардом Эганом в главной роли уже забыт, хотя то был шедевр, если кто и помнит что-то про ту эпоху и каких-то спартанцев, то как раз дерьмо Снайдера. Битву у Фермопил можно оставить за кадром, а царя спартанцев сделать половым партнером короля Ксеркса. Ну, король воспылал страстью к спартанскому царю Леониду и предложил к его услугам свою задницу, но Леонид отказался, у него для этих целей все триста спартанцев. Опирсингованный жестоко оскорблен и, мучимый ревностью, клянется уничтожить все триста спартанцев, чтобы у Леонида не оставалось выбора, кроме его задницы…
Она прервала:
– Постой-постой!.. Такие вольности процветали в демократичных Афинах, как я знаю, а это же Спарта…
Я отмахнулся:
– Да какая разница? Ты девушка умная, слышала выражение «греческая любовь»?
– Слышала, – подтвердила она, посмотрела настороженно и удивленно, – а вот откуда бы…
– С этим серфингом по инету чего только не нахватаешься, – сказал я виновато. – Так вот, не афинская, а именно греческая. Спартанцы – тоже греки.
Она задумалась, милое личико приняло такое сосредоточенное выражение, что я поблагодарил мысленно хитрых и дальновидных политиков, придумавших суфражизм: женщины, старающиеся думать – такие забавные, что хочется схватить в горсть и держать там, целуя, как джунгарских хомячков, в мордочку и даже в попку.
– Да, это пройдет…
– Но Леонид, – продолжил я, – тоже гибнет вместе со своими любовниками, и перс горько рыдает над его трупом и в исступлении совокупляет его мертвое тело, тем самым меняя подориентацию с пассивного на активного.
– Наверное, пройдет, – повторила она нерешительно, – хотя ты предлагаешь чересчур крутые варианты. Я предпочитаю мягче, мягче…
– Женщина, – сказал я с сочувствием.
– Должен говорить не с сочувствием, – сказала она сердито, – а с завистью! Слышал, скоро сможем размножаться и без вас! А вот вы…
В назначенный день я приехал, томясь сладким нетерпением, за час до конца ее работы, ждал в приемной, потом заглядывал в просмотровые, там жизнь кипит, режут, доснимают, вклеивают, вот так не увидел бы, ни за что не узнал бы, что фильм не просто переделан, а изменена вся суть, часто из жестокого и зрелищного фильма о завоеваниях получается веселая оперетка или мюзикл.
Она вышла сдержанно довольная, царственно улыбнулась одними глазами, я счастливо подставил ей локоть, но она даже не повела в его сторону взглядом, это только для ее родителей важны такие старомодные знаки внимания, но на самом деле они унижают женщину, подчеркивая ее слабость и зависимость от мужчины.
Авто молчало и не двигалось, я сам распахнул перед Энн дверцу, усадил, обошел спереди и сел на свое место.
– Теперь можно, – сказал я великодушно.
Он фыркнул, как мне показалось, недовольно-презрительно, мы всегда одушевляем машины, выкатился из ряда и, набирая скорость, понесся по маршруту, введенному в навигатор.
Когда вылетели на МКАД, там вообще скорость на пределе, автомобиль едва не отрывается от земли, я наслаждался стремительной ездой, то и дело над широким скоростным шоссе возникают чисто вымытые дождем дождевые черви, почему-то именно они приходят на ум, когда вижу перекинутые над дорогой переходы для пешеходов из прозрачного пластика. Составленные из сегментов, как тело дождевого червяка, они начинаются на земле с одной стороны шоссе, а заканчиваются на другой, а внутри видно, как двигается нечто темное, иногда редкими комочками, иногда непрерывной массой.
Раньше показателем успеха было вскарабкаться на вершину служебной лестницы или создать с нуля процветающий бизнес, а теперь успешным считается вообще работающий, так как найти место в мире, где половина безработных, уже показатель крутости, умений и высокого профессионализма.
Хотя мне кажется, мы, как всегда, на потеху всей Европе, перегибаем палку. Еще далеко не сингуляры, даже не все знают, что такое трансгуманизм, но агрессия настолько усиленно изгоняется из всех сфер жизни, что даже футболистов обязали играть в шлемах, как некогда хоккеистов. Но так как у человека всегда были две самые важные страсти: война и секс, то чтобы заменить пустоту, оставшуюся после войны, усиленно насаждается секс. Любой. Пусть даже с животными и любыми извращениями, кстати, запрещено употреблять слово «извращения», этого не существует, так как все способы полового удовлетворения законны, легитимны и моральны.
Неморальны, незаконны и нелегитимны отныне любые виды насилия. В том числе в кино, книгах, рисунках, детских играх.
– А вот там впереди, – сказала она весело и показала пальцем, – будет столбик, дальше съезд на проселочную… Надо взять управление на себя… Ты хоть машину водить умеешь?
– А это обязательно? – спросил я лихо. – Извозчики на что?
Она заметно напряглась, когда машина резко сбавила скорость и свернула на проселочную дорогу прямо через поле, заросшее бурьяном почти в рост человека.
– Хороший у тебя извозчик, – проговорила она ошарашенно. – Я думала, это работает только в городах и на трассах.
– Теперь везде, – успокоил я хвастливо. – Видишь, вот тут на карте я указал место… машина туда и везет.
Она отмахнулась:
– Все равно не запомню, я гуманитарка. А ты – черствый технарь.
– Ага, – согласился я, – как сухарь. Но рядом с тобой таю, как мороженое на солнце.
Она улыбнулась:
– Смотри, не испачкай.
Несколько аккуратных домиков расположены на приличных расстояниях друг от друга. Совсем не то, что в коттеджных поселках вблизи МКАД. Здесь главное не близость к городу, а эти участки, у каждого владельца не меньше, чем по полгектара, нехило.
Она наблюдала с любопытством, как автомобиль подъехал к воротам, переговорил на своем языке с ними, те медленно начали подниматься, как решетка средневекового замка, только здесь она наворачивается на длинный вал, как цепь деревенского колодца.
– Какой умный, – похвалила она, – не боишься, что машины захватят власть?
– И начнут насиловать женщин? – уточнил я. – Нет, последнее мы им не уступим.
Авто аккуратно и красиво въехало во двор на вымощенную для машин площадку. Я вдохнул чистый воздух полной грудью, окинул взглядом уютный дворик с множеством цветов, горделивыми подсолнухами, королями всех цветов, и ощутил, что люблю этот мир, люблю родителей Энн, и вообще мне здесь хорошо и уютно, как всякому попаданцу.
В доме распахнулась дверь, появились смеющиеся родители Энн, если я правильно понимаю: приземистый мужчина с фигурой боксера и женщина в легком цветном халате.
Отец, как я вижу, здесь безраздельный глава семьи, и я всматривался в него с особым вниманием. Человек состоятельный в наше время отличается от несостоятельного не пышной одеждой, не автомобилями и виллами, а индексом здоровья.
Семидесятилетний несостоятельный выглядит как семидесятилетний, а то и восьмидесятилетний… если вообще доживает до такого преклонного возраста, средняя продолжительность жизни в России – едва перевалила за шестьдесят пять лет. Но состоятельный семидесятилетний – это сорокалетний мужчина в расцвете лет, полный сил, энергии и желания сворачивать горы.
Самое выгодное вложение средств – в себя, любимого. Что останется – на прочую хрень. Ибо если от пренебрежения к себе издохнешь раньше времени – то на фиг тебе все акции, виллы и собственный самолет?
Отец Энн выглядит именно таким, поджарый и моложавый, хотя Энн «завели», когда ему было за пятьдесят, а его супруга явно моложе, значительно моложе, но за собой так не следит, сильно располнела, по виду очень довольна всем и всеми.
Они быстро обнялись и расцеловались с Энн, я терпеливо ждал в сторонке с застывшей улыбкой, руку подавать не тороплюсь, по правилам недопустимо первым, а здесь живут по правилам. Наконец мужчина протянул мне руку ладонью вверх, что значит общаться будем на равных, а вот если бы подал ладонью книзу… гм…
– Анатолий Евгеньевич, – сказал он, – отец этого существа.
– Очень приятно, – ответил я. – А я пока Григорий, отчеством обзаведусь, надеюсь, со следующим повышением.
Женщина подала мягкую пухлую ладонь и сказала милым голосом:
– Меня зовут Людмила Николаевна, но это так длинно, в следующий раз можете называть просто Людмилой…
Она в самом деле выглядит очень молодо, как старшая сестра Энн, и такую если бы кто назвал тетей Людой – оскорбил бы точно.
Энн ухватила меня за руку.
– Пойдемте все в дом. Я обещала показать, как мы сами без всяких дизайнеров оборудовали мансарду.
У меня не слишком уж и опытный глаз на такие вещи, но заметил, что к нашему прибытию в доме и даже на участке прибрались. О таком феномене узнал еще по отцовской даче, они с матерью всегда спешно наводят порядок в доме перед приходом гостей, прячут в шкафы разбросанные вещи, все расставляют по местам, пылесосят, а когда встречают на пороге и обнимаются, то делают вид, что так у них всегда.
Гости же, когда принимают у себя при ответном визите, стараются точно так же все вычистить и вылизать, вещи и мебель расставить, как на выставке в мебельном салоне, получается музейно холодно и красиво-мертво, зато ни намека на беспорядок. И в такой церемонной обстановке пьют чай и обмениваются любезностями.
Конечно, когда все это понимаешь, то вроде бы смешно, однако с другой стороны в этом что-то есть, чего не могу пока уловить и тем более объяснить, но при этой чопорности никогда ничего не узнают друг о друге порочащего или даже намекающего на порок.
А вот нам скрывать нечего, мелькнуло у меня бодренькое. Мы, новое поколение, настолько уверены в себе, что мишура нам ни к чему, ну совсем не страшимся показать нижнее белье, даже если не совсем чистое, а даже пусть и засранное: все срут, нечего делать вид, что ходим мыть руки, видите ли.
