Юрий Никулин
Цитаты, афоризмы, анекдоты
Утром мой приятель Коля Борисов поинтересовался: как, мол, «Чапаев»?
– Отлично, – ответил я. – Нам еще показали два киножурнала, поэтому поздно и вернулись.
На «Лебединое озеро» из строя вышли четверо. Среди них и Коля Борисов. Они мыли полы.
* * *
Моя тетка в то время работала в детском саду. Помню, пришла она к нам и, увидев кочергу, которой мама помешивала головешки в печке, сказала:
– Хорошая у вас кочерга. А мы в детском саду мучаемся, у нас вместо кочерги ружье.
– Как ружье? – не поверив, спросил я.
– Да так, настоящее ружье, дуло есть, приклад.
– Вот бы мне его! – сказал я мечтательно.
– А чем же мы печку мешать будем? – спросила тетка.
* * *
Командир огневого взвода лейтенант Ларин забавно говорил вместо «огневики» «угневики».
Вызовет он, бывало, помком взвода и говорит:
– Собери-ка угневиков, я им прочту профилактику.
Когда все собирались, он начинал свою «профилактику»:
– Что же получается, товарищи? На седьмой батарее – прогресс, а на нашей – агресс.
* * *
Любимым выражением военфельдшера Бакурова было «проявите находчивость». Как-то я сказал ему, что нам не завезли дров и нечем топить печки.
– Достаньте, проявите находчивость, – сказал мой начальник.
Наступила ночь. Вместе со своим приятелем-санитаром я отправился «проявлять находчивость». Осторожно подошли к дому комсостава и начали пилить скамейку. Тут же в окне квартиры начальника штаба открылась форточка, высунулась рука с наганом, и бабахнул выстрел. Мы побежали, в панике бросив пилу.
На другой день дежурный по штабу ходил и всех спрашивал: «Кто потерял пилу?» Он и к нам в санчасть зашел.
– Это не ваша пила?
– Да, нет, – говорим, – наша на месте.
И показываем ему вторую пилу, которая, по счастью, оказалась у нас: в общем, «проявили находчивость».
* * *
Стояла страшная жара. Ходили по военному городку все разморенные. В это время с инспекцией приехал из округа полковник. Проверяющий ходил по городку и всех разносил в пух и прах. Рядом с ним – начальник штаба.
А тут – ЧП. Неизвестно откуда появился пьяный писарь (потом выяснилось, что он только что вернулся со свадьбы сестры). Стоит писарь посреди городка и разглагольствует. Что делать? Друзья «проявили находчивость»; взяли писаря за руки, за ноги и со словами: «Лежи тихо, а то погибнешь» – спрятали его под грузовик, стоявший на площадке.
Подходит полковник к грузовику и видит: ноги чьи-то из-под машины торчат.
– Как фамилия бойца? – спрашивает полковник у начальника штаба. Тот назвал первую попавшуюся.
– Молодец. Единственный человек делом занят. Объявить ему благодарность, – сказал полковник и уехал из городка.
Рассказывали, что на другой день обнаглевший писарь потребовал объявления благодарности перед строем. Начальник штаба дал ему трое суток ареста.
* * *
22 июня 1941 года по случаю воскресенья с Боруновым, взяв трехлитровый бидон, пошли на станцию покупать для всех пива. Подходим к станции, а нас останавливает пожилой мужчина и спрашивает:
– Товарищи военные, правду говорят, что война началась?
– От вас первого слышим, – спокойно отвечаем мы. – Никакой войны нет. Видите – за пивом идем. Какая уж тут война! – сказали мы и улыбнулись.
Прошли еще немного. Нас снова остановили:
– Что, верно война началась?
– Да откуда вы взяли? – забеспокоились мы.
Что такое? Все говорят о войне, а мы спокойно идем за пивом. На станции увидели людей с растерянными лицами, стоявших около столба с громкоговорителем. Они слушали выступление Молотова.
Как только до нас дошло, что началась война, мы побежали на наблюдательный пункт…
Прибегаем совершенно мокрыми на наблюдательный пункт и видим сидящего на крыльце дома сержанта Крапивина. Он спокойно курил. Заметив нас, спросил:
– Ну, где пиво?
– Какое пиво?! Война началась! – ошарашили мы его.
* * *
Навсегда вошло в мою жизнь 14 января 1944 года – великое наступление, в результате которого наши войска сняли блокаду и отбросили фашистов от Ленинграда. Наша батарея снялась, и мы двинулись из Пулкова…
Ночь. Темно… Мы не спали несколько ночей – страшно устали, промокли. А из-за оттепели все раскисло. Кругом грязь. Сыро. Противно. Зашли в пустой немецкий блиндаж, зажгли коптилку и достали сухой паек: колбасу, сухари, сахар.
Стали есть. И тут увидели, как по выступающей балке спокойно идет мышь. Кто-то на нее крикнул. Мышь не обратила на это никакого внимания, прошла по балке и прыгнула к нам на стол. Маленькая мышка. Она поднялась на задние лапки и, как делают собаки, начала просить еду. Я протянул ей кусочек американской колбасы. Она взяла ее передними лапками и начала есть. Мы все смотрели как завороженные.
Видимо, просить еду, не бояться людей приучили мышь жившие в блиндаже немцы.
Петухов замахнулся автоматом на незваную гостью. Я схватил его за руку и сказал:
– Вася, не надо.
– Мышь-то немецкая, – возмутился Петухов.
– Да нет, – сказал я. – Это наша мышь, ленинградская. Что, ее из Германии привезли? Посмотри на ее лицо…
* * *
Вспоминаю такой эпизод. Всю ночь мы шли в соседнюю часть, где должны были рыть траншеи.
Темно, дождь, изредка вспыхивают осветительные ракеты. Пришли мы на место измученные, голодные. Худой майор подошел к нашей группе и спросил:
– Инструмент взяли (он имел в виду лопаты и кирки)?
– Взяли! – бодро ответил я за всех и вытащил из-за голенища сапога деревянную ложку.
Все захохотали, майор тоже. Настроение у нас поднялось.
* * *
На батарее скопилось много немецких касок, гимнастерок, брюк. Когда мы расположились на короткий отдых в одном лесочке, я решил надеть немецкую каску, шинель, очки, взял немецкий автомат и пошел через чащу в ельничек, где наш повар Круглов варил кашу на завтрак. Смотрю, он черпаком мешает что-то в котле. Я раздвинул кусты метрах в десяти от него и, высунув лицо в очках, произнес: «Ку-ку». Круглов посмотрел на меня и не поверил своим глазам. Я опять: «Ку-ку, ку-ку…» Круглов замер на месте и начал медленно вертеть черпаком кашу, тупо уставившись на меня.
Ничего не говоря, я поманил его пальцем, Круглов опустил черпак в котел и, небрежно запев: «Тра-ля, тра-ля-ля», – тихонько сделал несколько шагов от котла в сторону, а потом как сиганет в кусты! И исчез.
Это случилось утром. Весь день Круглов не возвращался – кашу доваривали сами, да и обед тоже.
* * *
В Валмиере вызвал меня замполит командира дивизиона капитан Коновалов и сказал:
– Никулин, ты у нас самый веселый, много анекдотов знаешь, давай-ка организуй самодеятельность.
Я охотно взялся за это дело…
Я понимал, главное – найти отличного партнера. Мой выбор пал на моего друга сержанта Ефима Лейбовича… Делали мы с ним такую репризу. Ефим спрашивал меня:
– Почему наша страна самая богатая и самая сладкая?
Я отвечал:
– Не знаю.
– Наша страна самая богатая, – говорил он, – потому, что у нас есть только один поэт Демьян Бедный. А наша страна самая сладкая потому, что в ней только один Максим Горький…
Тогда я спрашивал Ефима:
– А почему наша страна самая умная?
– Не знаю, – отвечал он.
И я с торжеством говорил:
– Наша страна самая умная потому, что в ней есть только один дурак… И это… ты!
Пользовалась успехом и такая острота. Я с невинным видом задавал партнеру «простую задачу».
– У киргиза было шесть верблюдов. Два убежало. Сколько осталось?
– А чего тут думать, – отвечал Ефим, – четыре.
– Нет, пять, – заявлял я.
– Почему пять?
– Один вернулся.
* * *
Третьего мая мы заняли огневую позицию в районе населенного пункта с романтическим названием Джуксте. Восьмого мая нам сообщили, что утром начнется общее наступление наших войск по всему фронту.
Казалось бы, ночь перед боем должна быть тревожной, но мы спали как убитые, потому что весь день строили, копали.
В нашей землянке лежали вповалку семь человек. Утром мы почувствовали какие-то удары и толчки. Открыли глаза и видим: по нашим телам, пригнувшись, бегает разведчик Володя Бороздинов с криком «А-ааа, а-аа!». Мы смотрели на него и думали – уж не свихнулся ли он?
Оказывается, Бороздинов кричал «ура!». Он первым узнал от дежурного телефониста о том, что подписан акт о капитуляции фашистских войск. Так пришла победа.
* * *
Через четыре дня я стоял на площади у Рижского вокзала. Москва встретила солнечным днем. Я шагал по столице со своим черным фанерным чемоданчиком, в котором лежали толстая потрепанная тетрадь с песнями, книги, записная книжка с анекдотами, письма от родных и любимой. Еще на вокзале я подошел к телефону-автомату и, опустив дрожащей рукой монетку, услышав гудок, набрал домашний номер телефона, который помнил все эти годы: Е-1-26-04. (В то время вместо первой цифры набирали букву, считалось, что так легче запомнить номер.)
– Слушаю, – раздалось в трубке. К телефону подошла мама, я сразу узнал ее голос.
– Мама, это я!
– Володя, это Юра, Володя… – услышал я, как мама радостно звала отца к телефону.
Отец с места в карьер, как будто я и не уезжал на семь лет из дому, сказал:
– Слушаю! Как жалко, что поезд поздно пришел. Сегодня твои на «Динамо» играют со «Спартаком».
Я почувствовал в голосе отца нотки сожаления. Он собрался идти на матч и огорчался, что придется оставаться дома. Тогда я сказал, чтобы он ехал на стадион, а сам обещал приехать на второй тайм.
Он с восторгом согласился:
– Прекрасно! Я еду на стадион. Билет возьму и тебе. После первого тайма встречаемся на контроле у Южной трибуны.
Пока я трясся в трамвае, шел по Разгуляю к Токмакову переулку, сердце так бешено колотилось, что подумал: наверное, вот так люди умирают от радости.
* * *
Жизнь в 1946 году была тяжелой. Карточная система. Долго я не мог разобраться в продовольственных карточках, что и по каким талонам можно получать. Каждый работающий прикреплялся к определенному магазину-распределителю, где имел право «отовариваться». Помню, отец спросил меня:
– Земля вертится?
– Вертится, – ответил я.
– А почему люди не падают?… – И сам ответил: – Потому что прикреплены к магазинам.
* * *
Я возвращался из армии с уверенностью, что для меня открыты двери всех театральных институтов и студий…
Во ВГИКе на актерском факультете образовался огромный конкурс…
Первый, отборочный, тур прошел спокойно, а во время второго, после того как я прочел стихи и прозу, меня подозвали к столу, за которым сидела комиссия (ее возглавлял режиссер Сергей Юткевич – он же набирал курс). И мне сказали:
– Знаете, товарищ Никулин, в вас что-то есть, но для кино вы не годитесь. Не тот у вас профиль, который нам нужен. Скажем вам прямо: вас вряд ли будут снимать в кино. Это мнение всей комиссии. Если вы действительно любите искусство, то советуем вам пойти в театральный институт. Там еще принимают заявления…
