Юрий Вячеславович Назаров
Горюшко от умишка
Часть I
Глава I
Нижний Новгород, 1917 год. Поздняя осень претерпевала первые заморозки и готовилась к началам обильных снегопадов, редко когда в этих краях запаздывающих. На южных окраинах города вёл бойкий торг небольшой рынок, объединивший кустарей разного рода деятельности. Входная деревянная арка торговой площади сообщала всяк сюда впервой попавшим, что это «СРѢДНОЙ РЫНОКЪ», а ниже разъясняла рукописным текстом: «торговля провiантомъ и рѣмѣслѣннымъ товаромъ».
Потребно – выбирай, что люди показали; а коли имеешь, что предложить – вставай не чурайся в подходящий ряд.
***
По ремесленному ряду шёл высокий, солидный бородач в меховой шубе и недешёвом малахае на голове. Не особенно чем интересующийся, остановился он возле прилавка с серебряной, золочёной и расписной фарфоровой посудой, и тонкой чёрной тростью, инкрустированной золотистой нитью, манерно указал на приглянувшиеся вещицы:
– Почём за серебро ноне просишь?
Торговец засуетился, радуясь выбору покупателя, поднял напоказ столовый набор для специй – несколько предметов на фигурном серебряном блюдце – и сопроводил улыбкой:
– Подыми полчервонца, Авдей Семёныч, сдам без торга!
– Знаешь меня – откель? – удивился бородач.
– Сталось давеча, отцу вашему заказ сполнял…, – втираясь в доверие, слебезил торговец. Авдей Семёнович, услышав об отце, отвернулся и направился дальше, бормоча под нос:
– Нет боле отца… Непочайно былое ворошить…
Проходя мимо прилавка с вывеской «Галантѣрѣя Горячева А. А. Пошивъ издѣлiй из яла, юфтя и сыромяги», торгующего кожаными и прочими изделиями, бородач остановился вновь:
– Сам скорняк, на сбыте ли стоишь?
– Або оставаться сытым, обретаюся на сбыте! – сочинил галантерейщик, – А отец мой с вуями скорняки мастеровые…
– Заказы на изготовление саквояжей с хитростями примают ли мастеровые сродственники твои?
– Во поры оные отказать, што товар без навару раздать! – продолжал стихотворствовать галантерейщик.
По тому же ряду навстречу Авдею направлялся фиксатый субчик с повадками мелкого уголовного типажа. Завидев отходящего от скорняка Авдея, субчик абы случайно протолкнулся мимо него, ловким движением вытащил портмоне, но смекнув, что ротозей не заметил пропажи, развернулся и окликнул:
– Ворон, идешь, считаешь, Дрын, а портуху теряешь?!
Авдей обернулся и нахмурил брови:
– Фикса? Затыря ты типишный, да стихоплёт никудышный! Не чаял бы тебя встретить, а ижно в пользу оберну…
Фикса и готов бы выказать радость от встречи знакомца, руку протянуть первым не решается. Показывает портмоне:
– Разявист ты на щипок, хоть в первых буграх на тюрьме ходил… Твоя ль портуха?
– Ощипал?.. – не особо беспокойно проверив карманы, Авдей вырвал у карманника кошель, спрятал и протянул руку к пожатию: – Гоже, наука мне впредь… Ну, да будет! Люлька на ходу – пошепчемся, коли уж свидеться довелось?
– Так вышел бы на Почаинский балчуг, я там в погребке завсегдатайствую…, – с удовольствием ответил карманник.
– На погребке добрые уши да злые языки… Делишки там мазать, што рупором трубить…
***
Посреди богато представленной гостиной дома зажиточного купца, на дальнем от входной двери краю длинного стола сервирован обед на три персоны. Готовятся к трапезе купец с женой Скородумовы Матвей Иванович и Фаина Михайловна, и их тридцатилетний сын Кирилл. Мужчины, как водится, бородачи, купчиха привлекательно пухловатая, не скованная в повадках добродушная женщина.
– Заказчик хоть мелкой, хоть гуртовой всё боле в отказы идёт… Оборот скудеет, товар дорожает, разор грядёт, – сетует Купец, подсовывая за ворот льняную салфетку.
– Што так, Матвеюшка, не в разум мне? – откликнулась жена, пока Кирилл наполнял наливочкой лафитники.
– Прижимисты люди стали, страшатся непонятности… В Петрограде власть перехватили, ново правительство низложили, толки в земском собрании, што устройство государственно порушается-те вновь! – продолжает купец, подливая сливки в плошку с горячими щами и, пробуя, громко прихлёбывает.
– Ай ба… Мало им царёва отречения? – воздыхает жена.
– Николай-те наш… впору отречённый… хоть и становой столп империи, а повадлив да более гораздый был ворон стрелять, да на подлый люд любоваться…
– Эко-ть ты… самодержца-те…
– О государе что ни сказ – всё марает! – отмахнул купец, отложил ложку и напоказ ужал ладонь в кулак: – А в государстве, аки в хозяйстве хозяин должён быть! Або политику вести понятную и в кулаке всея бразды владения держать! Тады бы и народец будет спокоен, и започинщик беспечен…
Купчиха аппетитно мажет масло на хлеб:
– А нам пошто́ся беспокойство примать? Масло маслиться не станет, али кашу испоганит? Купец-те чай при всяческой власти купец – никуды без торговли?
Все приветственно подняли лафитники, выпили.
– Смута, маменька, ужо-сь докатилась, – выдохнул сын, – На Сормовских верфях беспорядки, на чалках буза, вного где ешшо непристойного! Амбалы на ярманке булгачат день со дня за подымки в нощный перегруз…
– Мало им пятиалтынника, терь к полтинничку подыми? И то на провианте! – негодует купец, – А на москатели да мануфактуре разной – рубль праздный?
– Помилуйте, так реки лёдами скуёт во дни? Образумятся, поди, за зимь… отступятся? Да и анафемы оныя…
– Большевики…, – подсказал матери Кирилл.
– Надолго ль власти удержат?
– Откель знать, маменька? Новы властники волею упрямы, забастовки устраивают! Навыдне шествие против земской управы собрали… Околотошник, што во милицию переписался, за порядок вступился, палаш по старой памяти обнажил, а анафем твой отмахнул оглоблей, хватил за шкирку да макнул челом в кобылий назём! Да не раз народишку в усладу!
– Ай ба, гликось, страсти… Околотошник не указ?
– Кой указ, коли в назём да харей напоказ?
– Благоволения ждать терь не от кого! – вступил купец, – Без купечества власть не станется, тут твоя правда, Фаина, а за финансы примутся – кого щипать во-первыя начнут?
– У кого скоплены финансы оныя, тот и щипан будет?
– Вот! Акции, участия в торгах и прочий актив убережём судебными тяжбами, а зримо имущество да побрякушки всяки, али барахло неоценённое – не осилим…
– Чай не грабить придут? – забеспокоилась купчиха.
– Исключать нельзя, маменька…
– Придут! – подтвердил купец, – Право слово – придут! Ощиплют донага и по миру с сумою пустят…
– Ай ба, страсти-те эки?! – запричитала купчиха.
Купец прильнул к столу и сощерился исподлобья:
– Вот и умишкаю впотай, што трудом великим да по́том с кровью нажито схоронить от прещения…
– Не разумею штой-та, благоверный мой: в городу страшишься, што пограбить придут, а в поместье караваем за милу душу пожалуют? – задалась вопросом жена.
– В городу всё имущество на виду, в поместье жа земель не оймёшь и рощица своя! – щерится купец, – Коли не в дому, так поимеем прыть, где сундучок стаить?
– Богатеешь умишком, Матвеюшка! – похвалила жена.
– Не без оного, Фаина, да не хватить бы горя-горюшка от умишка! – безнадёжно помотал бородой купец и обратился к сыну: – Кирила, чай исполнил ли ты отцово поручение от второго дня? Кой представишь результат?
– Ксель полной ясности нет, отец, – сын подлил наливки из графинчика и кивнул пополнить лафитник отца.
– Подлей… Экие жа-сь принял сложности?
– По наказу твоему обошёл механические мастерские, по давнишней памяти к цеховикам Жердёвым обратился, и Авдей Семёныч отсоветовал…
– Семён Жердёв крепок был задним словом, – отставил лафитник отец, – А воспитанием сына пустительствовал… Яво Авдей золости в себе выявил, и с тою обрекается ядрицей, што без маслица во саму задницу… Жди бед откеля мысли нет!
– Дюже вздорен ты теперича, Матвей Иваныч, охолонись чутка! – укорила жена.
Кирилл, попуская хульные слова отца, достал из карманчика жилетки золотые часы на цепочке, сверил время:
– Авдей Семёныч присоветовал столярных дел мастера… Нашёл сего, пригласил к частному разговору с тобой… Ударили по рукам, должён бы ужо подойти к условленному…
– Туська, чай где ты здеся? – вскрикнула купчиха.
В боковую дверь влетела молодая миловидная помощница по хозяйским делам. Скорая на руку, непоседливая и словоохотливая девка из сенной прислуги Туся.
– Здеся! Здеся я, матушка Фаина Михаллна…
– Никто к нам посейчас не напрашивал? – с ноткой беспокойства в голосе, спросила купчиха.
– Не, матушка… не слыхивала…
– Ну и не убудет! – подуспокоилась купчиха, – Подавай копочёнку, отопрелась чай ужо?!
***
Авдей и Фикса вышли с рынка, сели в ожидавшую карету.
– Люлька-те гожа! Хозяйствуешь али ямная халабуда? – рассевшись и примеряясь к сидушке, оценил Фикса. Авдей постучал тростью по передней стенке, веля извозчику трогать.
– Своя… Скажи-ка, затыря, в одиночку ротозея щиплешь, али шайка-лейка на подхвате пасётся?
– Могу щипнуть, могу рвануть, а к делу стоящему и шпану кликнуть надрыва не возымею? – ответил уголовник.
– На пятом проезде у Сенной мастерские мои – ведаешь?
***
Едва захлопнулась боковая дверь, скрипнули створы двустворчатой центральной, в гостиную Скородумовых вошёл молоденький, высокий, оттого худюще нескладный, ко всему нерешительный прислужник Гаранька. Снял картуз:
– Матвей Иваныч, тамава онава… тамава чёловек прихожий постучал… Кирилу Матвеича поспрошает… Яков Сухарев по согласию прибыл, бает…
– Зови-зови, голубчик! Да поспешай! – повелел купец.
– Вот и древоделец прибыл…, – оживился Кирилл.
Гаранька вяло нахлобучил шапку и неторопливо вышел.
– Поспешай, Гаранька! Неторопь-те в тебе экая?
Туся принесла поднос с закрытой стеклянной крышкой тарелью и большеньким керамическим горшком, поставила на стол. Своей рукою купчиха наполнила плошки мужа и сына.
В дверях вновь показался Гаранька, снял картуз, помял в руках, перебирая по очелью, и безмолвно вышел вон.
– Ну-коть ты, поди ужо и позабыл, пошто ноги волочил? – усмехнулась купчиха. Спустя минуту, Гаранька снова вошёл, открыл бы рот, но не успел выдавить ни звука. Следом вошёл преладно одетый мужичок из мастеровых, бородач лет пятидесяти Сухарев Яков Степанович.
– Прыток ваш… мо́лодец…, – сыронизировал Яков.
– Туська-те наша бойка́, да старательна! – оправдалась купчиха, – А вот братец ея Гаранька и услужлив бы тожа, а потянущ… киселяй киселём! В кого бы уродилась экая обуза?
– Мире вам, хозяева́ поштенные, позвольте приветствовать! – Яков снял шапку, приветственно приклонился телом, выпрямился, двумя перстами окстился на киот с ликом Спаса в красном углу и продолжил: – Гражданин Яков Степанов из Сухаревых, мастеровой древоделец, прибыл под собственным поручением Кирила Матвеича…
– Ждём, Яков Степаныч! – откликнулся Кирилл.
Древодел замялся, безмолвно ожидая развития событий. Купец расправил плечи и величаво откинулся на спинку стула:
– Здравствуй, мастеровой! Люди мы купеческого сословия, а православной жа традиции – единоверцам приветливы… Будь ты старого обряду, гражданин, крестьянин ли – коли потчуемся в единении, то и гостя призовём к столу…
– Покорно благодарствую за милость вашу… Матвей?
– Иваныч…, – подсказал Кирилл.
– Благодарствую Матвей Иваныч… Чай дозволь ужо сына сваво Михея кликнуть? Ученик и первый жа мой подмастерье… Хотя и сам ужо дюже умел и рещик искусный…
– Помилуй, Яков Сухарев! С сыном пришёл, с сыном проходи… Наливочки опробуйте для аппетиту и частной беседы…
– Добро, Матвей Иваныч, благодарствую…
Яков приклонился и вышел. Купчиха распорядилась:
– Туська, здеся ли? Поднеси, што гостям потреба!
***
К застолью Скородумовых присоединились Сухарев отец с молодым и наповид простоватым сыном Михеем. Туся суетится вокруг стола, меняет посуду, косится и милой улыбкой привечает привлекательного парня – Михей щурится в ответ, так же привечая её и выказывая ответную симпатию.
– Причастимся, поштенные!
Матвей поднял лафитник, присутствующие поддержали, Михею пришлось привстать. Выпили и принялись к закускам.
– Сладка хозяйская наливочка, а чаялось с горчинкой на губу ляжет? – похваляет Яков.
– Наливочка для дела пользы, а не дури напоказ! – всем своим видом купец показывает милость пришедшим.
– И верно, Матвей Иваныч, дело во-первыя! – согласился Яков и отложил вилку.
– Чай не осрами хозяев, добрый человек! – возмутилась купчиха, своею рукою подложила в гостевые плошки кушанья, двинула ближе соусницу, – Дело вторыя, во-первыя кушайте копочёнья порося молочного, да вот под бешамельку свежую…
– Соглашусь и с вами, матушка… Работник познаётся в обеде, а человек во пьяном бреде! – зарумянился Яков.
– Давно ли столярничаете с Михеем Яковличем, искусны ли в труде своём? – купец обратил внимание к сыну Якова.
– Михей мой сызмальства в подмастерьях, а самый я почитался мастеровым ужо на Всероссийской выставке девяносто шестого года… В составе артели предоставлял витражный ряд под сортамент товарищества Эйнема!
– Белоблёсые витрины в Художественном отделе, кои ж похваляла Ея Высочества императрица Александра Фёдоровна, чай твоих рук изделие? – удивилась купчиха.
– Эко-ть, память ваша! – возгордился Яков, – Моих да в числе прочих древодельцев! Ешшо к старшому Жердёву Семёну в те поры подряжался…
– Семён слова человек, а Авдей не в отца прохиндей…, – достаточно слышно пробормотал купец.
– Окстись, старый, людей-те хулить почём зря! – осадила мужа купчиха и хитро сощурилась: – Али тайностью ведаешь, коя нам недоступна? Так открой?
– Уймись, Фаина! Непочасно чужи кости мыть!
– Чай не обидели за эко искусство? – отвлёк Кирилл.
– Эко-ть, праведа ваша! – ответил Яков, – Благоугодно жалован вензельной грамотой Его Величества государя Николая Вторыя, денежным вспоможением да аттестатом мастера-древодела под скреплённой сургучом печатью…
– Ну, Яков Сухарев, раз ты мастер грамотный, рекомендации гласишь превосходные, посему примай заказ на подряд! – перешёл к делу купец, – Замыслил я отправить в лысковско имение кое-како имущество. И не составило бы сие труда, будь то скрыни с гуньём… Их дажа Гаранька соберёт и справит…
– Гаранька-те наш соберётся… аки медведь на пляску… к Посту Великому, – подхихикнула купчиха, вызвав у Сухаревых лёгкие усмешки и успокоение.
– Сего лета представилось мне выкупить кузовной фаят мо́биль в плачевном, иного не внять, состоянии, – продолжил купец, – Движитель и оныя… аки ея?
Купец щёлкнул пальцами, чтобы Кирилл ему напомнил.
– Трансмиссия…
– Вот-вот… Восстановили и поставили колёса, а кузовок поистрёпан до дыр… Надо-те козырёк для шоферу возвести, и в кузовок не особо кудряву фургону приладить, а главное, што с твёрдого древа! Возьмётесь?
– Изначала грузовой автомобиль FIAT 15 Ter…, – давая отцу договорить, горделиво сообщил Кирилл.
– С мо́билем доселе дела не имели, вяще с дилижанцами, но знаю одно, Матвей Иваныч: што сделано руками, руками жа починке подлежит! – согласился Яков.
– Разумно баешь! Так берётесь за нашу фаяту?
– Што по дереву, от нас противу не имеет! Иждивение на подряд али за придатком? – уточнил Яков.
– Мастерить будете на моём хозяйстве… Верстаки, лиственница, дуб, тёс кедра али иной твёрдости будут в достатке…
– Червонец золотом на подъём, ешшо три ассигнациями к представлению изделия…, – сообщил Кирилл.
– Щедрый премион… На том и по рукам ударим! – чуток помедлив, довольно кивнув сыну, согласился Яков.
– И вот ешшо…, – дополнил купец, – Зима на носу, под обильные снега скумекайте полозки поширше на колёса, коли фаяту оную приключится упряжью волочить…
***
Покидая дом Скородумовых, Михей Сухарев столкнулся в коридоре с Тусей, от неожиданности зарумянившейся.
– Смею ли я, милая Туся, надеяться свидеться с вами в ином антураже? – нашёлся Михей.
– Надежды грехом не станутся…, – смутилась девушка.
– А што как исполню подряд, да и осмелюсь пригласить вас на увеселительный променад? – осмелел Михей.
– Делу время, Михей Яковлевич, да и потехе час!
Барышня раскраснелась и поспешно скрылась по делам.
***
Сухаревы вышли из дворика купеческого дома, Гаранька закрыл притвор. Едва за ворота, Яков придержал сына.
– Разрази меня Господь! Почайна мне мыслишка, Михей, што над затеей сей хитрая роздумь витает?
– В чём жа хитрость, отец? Подъёмны выдали, древеса на выборку всякие, а на месте и под пядь примеримся?
– Лопни моя голова, дельце-те наугад плёвое… червонец под него без лихвы с дорогой душой!
– Плёвое, а плотют… Чай не вижу причин отпираться?
– Пущай так. Охулки в руку не покласть, да три червонца не напасть! – соглашается отец, – Куды прибыть, запомнил?
– Чай што гадать? Скородумовские лабазы на ярманке…
– Дай-ка доедем, озерцаем, как нонче хозяйство купеческое предстаёт. А под оказию и в ренсковый погребок к Михайлу Андрееву заглянуть ввечеру греха не выйдет…
Сухаревы запрыгнули в проезжавшую мимо пролётку.
***
Нижегородская ярмарка, а в нижегородском выговоре не иначе как ярманка – явление уникальное. Бесчисленные ряды промысловых и мануфактурных лабазов, торговых рядов, гостиниц, доходных домов или бедняцких приютов. От шантанов и ресторанов, цирков, каруселей и прочих различных увеселительных заведений голова шла кругом. Основная масса торгов свершалась в две летние недели, когда только спадало вешнее половодье. К тому времени сюда сволакивался товар не только со всей империи, но и многих стран Европы и Азии. Подрядная же суета продолжалась вплоть до зимнего ледостава.
Хозяйственный двор купца Скородумова представлял собой длинный лабаз, состоящий из складских отделений, с виду потому был огромен. Несколько входов, в середине двустворные основные ворота, коими заведовал ключник Софрон.
Сняв замки и разведя оба створа, Софрон пустил в складское помещение отцов и сыновей Скородумовых и Сухаревых. Вперёд их на склад проник луч света, осветив укладки досок, бухты канатов разной толщины, стеллажи с тюками, сундуки и ящики с разным товаром. Напротив входа стоял остов грузового автомобиля FIAT. На раме мотор с поднятым кожухом, за сиденьем водителя остатки кузова. Брезент валялся рядом.
– Софроха, отворяй шире, фаяту развидеть бы надоба! – скомандовал Скородумов старший, – Да поди возницу встреть, газолину бочку вспоможи поднесть…
Софрон ушёл. Вошедшие обступили FIAT, Яков прошёл к остаткам кузова вперёд. Кирилл зашарил по карманам, достал бумажный свёрток и развернул напоказ от руки, но достаточно броский рисунок предполагаемого вида фургона.
– Яков Степаныч, способности мои к наглядному начертанию требуют пущей натуги, – оправдался Кирилл, – Созерцайте прорись, коя под собственной рукою свилась…
– Добро, што снятые детали кузовка не пожгли, не порубили… Вымерять будет с чего, – отозвался Яков, рассматривая остатки изделия, после чего подошёл к остальным: – Сложности особой нет, Матвей Иваныч… Забот неделю-две, скажу прямо, а посему хитрость вашу к столь щедрой ссуде умом нейму?
– Прозорливо подметил, Яков Степаныч, а хитрость есть! А владеть ею будем мы с вами…, – купец огляделся, убедился, что лишних ушей нет, – И всея-навсе!
Глава II
В захолустном питейном заведении низового уровня дым коромыслом. Взачасто сюда наведывались разномастные урки, чтобы подсмотреть ротозея из того среза общества, кое можно было щипнуть практически без последствий. До недавних пор которое звалось бесчинцами и неудельными батраками, сейчас приращённое обедневшими рабочими и беглецами с фронта.
Шум, гам, пьяные крики и выходки лишнего хлебнувших. Народу не протолкнуться, свободных мест нет даже у ростовых столиков. Кто беднее грошем, налегают на солодуху, вприкусь посасывают сушёную воблу, дешёвую или бесплатно подаваемую к каждому третьему жбану. За отдельным присядным столом попивают водку из графинчика и щедро закусывают Яков Сухарев, плечистый кузнец Ероха и двое горожан.
– Нечастен ты здесь гость, Яков Степаныч? – опрокинув в рот лафитник, выдыхает горожанин старше, – В прибытках, усекаю, коли водкой угощаешь, да и на закусь не скуперда?
– Нечастый… И сим часом причинно зашёл, потому как к кузнецу Ерофею дельце прибыльно имею…
– Причина на погребке обышна: штобы лишний грошик карман не тянул…, – сыронизировал горожанин помладше.
– Спорить нету воли, коли грошик не набил мозолей!
– Даже набивши не одну мозоль, а залить за воротник на десятинку – всегда в усладу! – поправил первый.
– Кого с десятинки, другого и с двух не берёт! – очередной раз разливает водку по лафитникам Ероха.
– Ты, Ероха, кузнец удельный, – Яков прикрыл ладонью свой лафитник, – Чай по твою душу я здеся… Возьмёшься ли за необычную ковань?
– Кузнец жалеза не чурается… Сам же с мастеровых, Яков Степаныч – отношение усекаешь? – держит графин Ероха.
– С мастеровых…, – отнял ладонь от лафитника Яков, – Кузовок, полозки зимни да три багажных скрыни надо-те оковать… Не фигурной ковкой, а скоро и поперёк прочих дел…
– Кузовок-то, поди, для саней – большенький?
– Кузовок к грузомобилю фият, фаят ли… Внимай топерь к чёму я? – сощурился Яков.
Фиксатый субчик Фикса, фривольно балаганивший за соседним столом с такими же по виду уголовниками, притих и на слова Якова навострил уши.
– Вон ты к чёму ряд ведёшь… Жалезный прокат сойдёт к скреплению эдака изделия, ежели завитки непотребны?
– Заказным под сей труд купец Скородумов… Велел таку работу сделать, абы конструкция осталась крепка и не рушима от дорожных ухабов…
– Дело тады нехитрое… Окую уголья да проклепаю в локоть отступа… Сколь подымешь за таку плёву работёнку?
– Цену сбиваешь опрометчивым словом, Ероха? – заметил горожанин помладше.
– Не хули дело, докуда молва не поспела! – учит второй.
– Чай не обидишь приварком за простоту мою, Яков Степаныч? – заверился Ероха
– Не обижу… Успеешь ли в три дня? Скородумов обещал оплату достойную и денежный расчёт вовремя…
***
За столом конторского помещения механо-столярных мастерских занимается бумажной рутиной Авдей. По мастерским в помещение к нему проходят Фикса и такой же с виду уголовник Сизый. Завидев их, Авдей спрятал бумаги в ящик стола.
– Метнулись по тебе, Дрын, а он канцелярией укрылся?
Авдей не особо охотно, но поручкался с обоими.
– Пошто пришли, урканы залётные?
– Купца Скородумова знаешь, поди? – спросил Фикса.
– Мускусные торги… Отец мой Матвея в приятелях имел, я с Кирилой его маломальски знаюсь… Про коего спрос?
– А шут-те знает? Навострил ухо на мужицкий сговор…
Авдей набивает табаком трубку и раскуривает.
– На вдоволь прибыльный?
– Сам отмерь… Старый столяр, из твоих, похож, выпытывал кузнеца оковать барабаны багажные…, – ответил Фикса.
Авдей затянулся и, помедлив, пыхнул дымком:
– Второго дня Кирила искал древодела поручного, Сухарева ему отсоветовал… Сладили, получается?
– Да не торгуют мускусом с рундуков? – заметил Фикса.
– А на кой товар надоба? – добавил подозрений Сизый.
– Гадай не гадай… Слышали, переворот в Петрограде? – откинулся на спинку стула Авдей.
– Нам што… до переворотов оных?
– Экие вы! Купчишки нонче шепчутся, как схоронить от мужицкой власти нажитое… А Скородумов наперёд всех чует!
– Драпать намеряет? – домыслил Фикса, – На мо́биле… Молва шла за кузовок… жалезом оковать потуже…
– От-жась, на мо́биле? – мотнул бородой Авдей, – Дёру намеряет дать, старый скупердяй?
– Коли так, Дрын, спускать нельзя! – поддержал Фикса – Подкараулить бы у большака на подлеске да награйкать разом – такого куша нам ешшо не падало?
– На ходу прижмём! – Авдей выбил пепел из трубки и зыркнул на сообщников: – Фикса, ты на стрёмку… Зри каждый шаг старшего Матвея… А ты, Сизый, шпану повернее на скачок мазай… И штобы тверёзыми ждали до часу верного…
Сообщники перечить не стали, а по всему было видно, что даже обрадовались. Когда они ушли, Авдей пробормотал:
– Времена нонче надломные… Пора бы по-крупному щипать, а устрашение богатеям нововластники обеспечат…
***
Морозным вечером до ворот дома Скородумова подошёл Михей Сухарев. Торкнул – притвор запертый. В нерешительности помялся, постучал кулаком. Створ открыл Гаранька.
– Здрав будь, Герасим! Чай позови Тусю выйти к беседе не прилюдной… Наведай, Михей Сухарев кланяется…
Гаранька ничего не ответил, закрыл. Михей стоит, не понимает ждать ли, постучаться ли вновь? Через некоторое время выходит Туся, запахивая пальтишко и повязывая шаль.
– Поштение моё, сударыня! – снял шапку Михей.
– Здравствуй, сударь, коль не шутишь! Не сымай шапку-те, застынешь жа? – с толикой кокетства ответила Туся.
– Не застыну… Привыкши мы…
– А я было надумала, не расхрабришься вовсе?
– Наперёд решился бы, да заказик крайне натужный выдался… Денно и нощно с прифуговки не отшагивал…
– Знаю-знаю, тем и тешилась! – затараторила Туся, – Назавтра матушка наказала сборы, всем семейством хозяева отъезжать намеряются… До вчёра-се не тужились, а надысь обмолвился Кирила, што новы властники приходили… Складское имущество описали… Толки, отымать, поди, будут? Полохонула матушка, тюков на две подводы навязала… Што деется…
– А как жа ты? С собою увезут? – забеспокоился Михей.
– Не… Матушка бает: всякой тати пуста изба кстати! Ижным отбывку дала да рублём одарила, а нас с Гараней да Демида дворника оставила за покоями стеречь…
– И то отрада! – обрадовался Михей, – Чай не откажи в неприсутственный день присоединиться к карусельным катаниям на Самокатной площади?
– Тады и циркову арену братьев Никитиных посетим-те? Дюже похваляют люди пёсиков потешных? Пудельки на задних лапах ходют там, и через огненны кольца прыгают… Одним бы глазком глянуть на эку умору…
– На ярмашну сторону сойди, увеселения там всяческие в избытке! Пуделями потешимся, и калашный ряд не минуем!
– Тем и буде, подходи опосля утренней литургии! Удержать меня терь и прикащику не властно…, – крепко пожав руки молодого человека, Туся юркнула в дверь.
***
Вечереет, сыплет снег. По безлюдной городской улочке, освещённой тусклыми фонарями, бредёт пьяненький Яков. Его нагнал закрытый экипаж, выскочили Сизый с Фиксой, схватили и затолкали внутрь. Извозчик подстегнул кобылу и экипаж скрылся в первом же тёмном переулке.
– Кто вы такие и на кой ляд я вам? – успел вскрикнуть Яков, но в тот же миг получил удар в поддых.
– Кто мы – тебе ни к чему!
– Ежали денег… и рубля не наберу? – откашлялся Яков.
– Лавье на опосля… Открой-ка нам, што ведаешь о купце Скородумове? – Фикса прижал Якова, поднёс к его горлу нож.
– Чай ничего не знай… Оне птица не маво полёту…
– Подо што барабаны клепал? – напирает Сизый.
– Экие жа барабаны? Не было оного…
– Сундуки дорожные клепал? – выдал Фикса.
– Откель жа знать-те? Труд мой столярный, а в тайности посвящаться и непошто? Подрядился – сделал, и вся недолга…
– Ишь, не знай он ничего! Выкладай, што промеж заказу молвлено! – Сизый тоже достал нож, подоткнул к горлу Якова. В полном испуге столяр запричитал, что на язык легло:
– Чай што? Барахлишко свезти в лы́сковско имение, художества всяки, посуду серебряну али золотишко мал-мала?
– В лысковское, баешь? – задумался Фикса.
По всей видимости, умерщвлённый Яков был вывален из экипажа в тёмном переулке.
***
Во дворике дома Скородумовых возле бокового входа для прислуги стоит грузовой автомобиль: кузовок из толстого морёного дерева окован для усиления стальной лентой, а поверху приспособлен фургончик из крашеной вагонки. Несмотря на студёную зиму, кабина в силу тех времён открытая: под нависающим козырьком различима рулевая колонка и двойное сиденье в виде деревянной лавки для шофера с пассажиром.
Под руководством Кирилла идёт погрузка в фургон. Пока два подсобника втаскивают большие окованные сундуки, купчиха прикрикивает на Тоську с помощницей, сволакивающих из особняка тюки и складывающих их возле колёс грузовика.
– Суетятся купчишки, скоро в дорогу сорвутся, по всему?
Фикса, подглядывавший через щель приоткрытых ворот, сплюнул по-жигански, и в тот же миг запрыгнул в экипаж.
***
Сумерки. Шумно вьюжит снежная позёмка. Средь всхолмлений по заснеженному большаку катит скородумовская карета в упряжи из двух лошадей. На отдалении впереди стрекочет грузовичок FIAT. Шофёр Гордей в ватных крагах, овчинном тулупе, утеплённом кожаном шлемафоне и круглых герметичных очках. Рядом кутается в меховой шубе Кирилл Скородумов.
– Не зябко тебе, Кирила Матвеич?
– Зяби не чую, а в кювету вывалиться опасаюсь…
– Жмись ближе и хватись крепше… Грабиловку огинули, а тут до Кстова верста с два перста… Не успеешь оглянуться, уж и Лыскова будет…
Кирилл вцепился в какой-то рычаг и крепко держится.
– И помысла не было, што поездка на эком тарантасе так утомительна… Надо-те было к родителям подсесть…
– Сидушки бы хоть сенные припасти, тады и черёсла поберегли…, – подсмеивается Гордей.
– Не привыкший я к оным диверсиям…
– А я попривыкший… Два годка отшоферил при артбригаде, а по ранению прошлой осенью отписан от службы…
– Награды чай имешь?
– Медали «За отличну мобилизацию» имею и Георгиевку четвёртой степени «За храбрость»! – возгордился шофёр.
– А я и не слыхивал, што ты у нас герой…
***
Откуда-то сзади послышался звон бубенцов. Шофёр стал притормаживать и подруливать грузовик к обочине.
– Што насторожился, герой? – заметил Кирилл.
– Слышь, бубенцы… прыткостью гонют? Правило такое к большой дороге предписано, дилижанец государевой спецпошты треба пропускать, удаляясь на край шоссе!
– Треба – пропускай! Да только нет давно государя-то?
– Государя нет, а табелю дорожного движения перечить не до́лжно… В государстве раздрай, хай тут порядку быть!
***
Обогнавший процессию дилижанс резко принял в сторону грузовика, и прижал до полной остановки. На дорогу выскочили вооружённые наганами Фикса, Сизый и за ними трое других налётчиков. Окружили грузовик.
Сзади в малое удаление подкатила карета Скородумовых, в которой сопровождали грузовик купец с женой.
– Што за оказия, Матвеюшка?
Матвей раздвинул шторку, выглянул в окно:
– Дилижанец поштовый… Пойти справиться надо-те…
Матвей с Фаиной вышли из кареты и направились к грузовику, не ведая о поджидавшей опасности. Их ямщик завидел наганы в руках налётчиков, и быстро спрятался под облучок.
Кирилл в эту минуту спустился с подножки и бесстрашно вышел вперёд грузовичка:
– Кто вы? За кою надобой дорогу прибрали?
– Фикса, к чему спрашивать кто мы, если явственность в битках? – помахивая наганом, съехидничал Сизый.
– Всё-то им разложь да под нос положь? А как не по нраву станется? – поддержал сообщника Фикса
Кирилл сообразил что к чему, ловко выхватил из-под шубы свой наган и выстрелил в ближнего к нему бандита. Фаина заблажила. Среагировав, бандиты открыли ответную пальбу, а спустя мгновение все трое Скородумовых лежали на земле.
Подстреленный бандит вопил и корчился от боли в брюшине. Из дилижанса вышел вооружённый наганом главарь, подошёл к Матвею, тот открыл глаза, узнал в главаре Авдея Жердёва, потянул к нему руку и прохрипел:
– Авдей… прохиндей…
– Напрасно твой Кирила геройствовать взялся… Пожили бы ешшо всласть…, – Авдей выстрелил купцу в грудь, не моргнув и глазом. Затем отошёл к раненому подельнику, посмотрел на его мучения, сплюнул злобно, и тоже добил выстрелом.