Юсси Адлер-Ольсен
Дом алфавита
Глава 7
Зал перебудила ночная проверка. Хотя большинство людей были в ночных рубашках, а в итоге и одеяла раздали, с каждым часом жалобы становились все громче. Заканчивалось действие лекарств.
Все больше людей пытались абстрагироваться от обстановки: раскачивались, принимали странные позы и сидели с застывшими лицами. Брайан никогда ничего подобного не видел. Сам он лежал абсолютно неподвижно.
Мужчины, которых он раньше не видел, зажгли в зале свет и бегло осмотрели лежащие на полу тела. На одном из мужчин было черное, полностью расстегнутое пальто, доходившее до лодыжек. Когда он топнул, все посмотрели вверх. По команде несколько пациентов нехотя поднялись и потянули соседей за рубашки, пока те тоже не встали. В итоге лежать осталось всего шесть-семь человек.
В сопровождении пары медсестер человек в пальто задал одному из лежавших вопрос, но ответа не получил. Он сделал знак рукой, и его помощники взяли больного под руки и поставили. Когда его отпустили, он снова упал, как тряпка, безвольно ударившись затылком об пол между матрасами с таким грохотом, что у Брайана перехватило дыхание. Опустившись на корточки, чтобы привести потерявшего сознание в чувство, медсестры смотрели на офицера снизу вверх, но тот уже шел прямиком к Брайану.
Взглянув в рассматривавшее его бледное лицо, Брайан решил встать на ноги.
Шатающаяся походка и слегка дрожащие колени выглядели правдоподобно, ведь последний раз он стоял семь дней назад. Кровь отхлынула от мозга, и голова закружилась. И тем не менее он не упал, когда его отпустили. Из семи человек его примеру последовал только Джеймс.
Началась болезненная процедура уничтожения вшей – Брайан попытался оказаться поближе к Джеймсу, но женщины безостановочно стучали резиновыми перчатками по резиновым фартукам, чтобы люди не останавливались.
Джеймс стоял в очереди возле отделанной плиткой и покрытой пятнами стены; как и все остальные, в руках он держал рубаху с номером и ждал, когда освободится душ. Один из обнаженных мужчин замер в кабинке, повернувшись ко всем спиной и подставив под струи воды открытые глаза. Через какое-то время он закричал от боли – вопли, подобно волчьему вою, распространились от одного сумасшедшего к другому.
Шум поднялся быстро, но так же быстро – с помощью ударов и угроз – был восстановлен порядок. Тот, кто все это начал, с красными глазами, постанывая, терпел побои и не осознавал, что происходит вокруг. Затем его за волосы выволокли из душа и припечатали к стене. Лишь когда на него накинули смирительную рубашку и повели прочь, он затих.
Когда Брайан в последний раз видел Джеймса, прежде чем они снова оказались в зале, тот улыбался, напевал и даже не сопротивлялся, когда его толкнули под холодный душ с рубахой в руках.
В зале всем выдали ботинки одинакового размера и выстроили в три шеренги вдоль стен со шведскими стенками лицом к центру зала. Некоторых сразу отделили и собрали в группу у наружной стены. Среди них Брайан опознал тех, кто ночью отважился пойти за одеялом. Судя по всему, они своего особого положения не осознали.
Тем временем перед закутками поставили несколько столов. Тот мужчина, что пришел в пальто, освободился от своего наряда и сел с другими офицерами службы безопасности и одетыми в халаты представителями медицинской службы. Женщин среди них не было.
Услышав свое имя, встрепенулся один из пациентов. К комиссии его вытащил солдат. Назвали еще несколько имен – никакой реакции не последовало, после чего офицер безопасности сверился со списком и назвал номера – насколько Брайан мог судить, они совпадали с номерами на рубахах. Брайан горячо желал понять, какие именно. Слушал он внимательно. У него закружилась голова – и тут офицер указал на него, а солдат потащил его в очередь.
Имя Джеймса назвали в числе последних. С обыкновенной прусской тщательностью больных вызывали в алфавитном порядке. Ему тоже пришлось выйти вперед.
В среднем каждый пробыл за занавеской две-три минуты, потом пациентов снова выводили и строили у задней стены в шеренги – в той же последовательности. С виду они не пострадали, но стояли неестественно прямо, с ничего не выражающими серыми лицами.
За занавесками слышалось бормотание, шелест и шум. Поводов для волнения не было. Ответы одного из пациентов напоминали резкие приказы – несколько ожидавших пациентов послушно свели пятки вместе и выпятили грудь.
За тускло-зеленой занавеской офицер за шатким столом читал медкарту Брайана, стоящий рядом врач заглядывал ему через плечо. Солдат, который его привел, подтолкнул Брайана к стулу перед столом и торопливо отступил за занавеску. По мере того как палец офицера пробегал по строчкам медкарты, в закутке постепенно менялось отношение к Брайану. Ему кивали, уважительно обращались и снова кивали – Брайан в это время пытался унять беспокойство и страх, которым уже поддавалось тело. Хоть эти люди ему и улыбались, в следующую секунду они вполне могли превратиться в его убийц.
Заданные вопросы повисли в воздухе. Офицер безопасности побарабанил пальцами по краю стола и посмотрел на врача – тот схватил Брайана за запястье и пощупал пульс. Затем посветил фонариком в глаза, шлепнул сбоку по голове и снова посветил. Брайана сковало, и он даже не заметил, как врач зашел ему за спину. От резкого хлопка – появившиеся сзади ладоши хлопнули прямо у него перед глазами – он заморгал и тут же поднял плечи – зашевелилась вся верхняя часть тела. Однако наблюдателям это необычным не показалось.
Врач встал позади офицера – тот вновь поднял глаза от бумаг, повернулся, схватил что-то со стола и одним движением перебросил Брайану. Даже если бы он и попытался, защититься у него бы не получилось. От боли в переносице он широко распахнул глаза.
Больше он даже не шелохнулся.
Из соседнего закутка послышался удар, пациент застонал, затем еще один – пациент умолк. Офицер службы безопасности снова улыбнулся Брайану и принялся совещаться с врачом, тараторившим с такой скоростью, что Брайан не понял бы ни слова, даже если бы говорили на его родном языке. Когда Брайана выводили к остальным, офицер пожал плечами и встал.
Он оказался прямо перед Джеймсом – тот пока стоял в небольшой очереди. Влажная рубашка прилипла к телу. Под самым вырезом обозначилось темное пятно. Брайан застыл. Джеймс опять надел платок Джилл. Совершив этот безумный и чрезвычайно опасный поступок, с виду Джеймс расслабился и казался спокойным. Но Брайан хорошо его знал. В глубине души, за фасадом, его переполнял страх. Все чувства приведены в боевую готовность. Без своего талисмана ему уцепиться не за что. А если от него не избавиться, он же послужит его гибели.
«Все нормально», – одними губами объяснил Брайан, но Джеймс лишь тихо помотал головой и, как и остальные, сделал шаг вперед.
Наконец со своего места встал главный офицер и жестами приказал небольшой группе в углу – тем, кто взял ночью одеяла, – выстроиться к закутку у самой двери.
Раздававшиеся за занавеской яростные вопли долетали до потолка, и ткань затряслась, как будто там дрались. Старший офицер службы безопасности весь побагровел; занавеску сдернули и опрашиваемого потащили по полу: он волочил ноги, в лице отражалась мука.
Подошедшие дежурные взяли мужчину под руки. Дерзкий пациент дико таращился на вялых людей, напрасно ища, за кого бы зацепиться. Брайан посмотрел на него, не фокусируя взгляд. От волос по лбу текла кровь. Его тоже ударили каким-то предметом. Наверное, он совершил ошибку, попытавшись защититься.
Старший тяжело опустился на угол стола позади, злобно усмехаясь дежурным, протащившим пациента между остальными – так, чтобы его все увидели вблизи. Затем ухмылка исчезла. Он сделал глубокий вдох, собрался с силами и обрушил гневные обвинения на выстроившихся рядами мужчин – те беспокойно заерзали. Слова выскакивали очередями, а взбешенный офицер стоял, заложив руки за спину и привставая на мыски. Но одно слово не понять было просто невозможно.
Симуляция!
Услышав обвинение, пациент унял дрожь и опустил голову – он осознавал свою вину и, пойманный с поличным, готовился ее искупить.
Вдруг офицер перестал гневаться и с улыбкой добродушно раскинул руки в стороны, обращаясь к своим слушателям. Брайан понял, что тот уговаривает признаться других симулянтов, если таковые есть. Им ничего не будет – надо лишь сделать шаг вперед, пока еще есть время.
Пока этот зверь их разглядывал, у Брайана не было возможности посмотреть на Джеймса. «Джеймс, мы себя не выдадим!» – умолял про себя Брайан, обращаясь, однако, больше к себе самому.
Все то время, за которое Брайан успел прочитать «Отче наш», офицер стоял, улыбаясь и кивая. Вдруг он резко шагнул за спину обвиняемого, вынул из кобуры пистолет и выстрелил ему в затылок – тот даже крикнуть не успел.
Присутствующие почти никак не отреагировали. Сначала кровь хлынула из затылка, а потом медленно потекла по полу к Джеймсу. Брайан смотрел на нее украдкой. Джеймс даже не пошевелился, только побледнел – это вполне можно было объяснить тем, что он долго простоял на ногах.
Двое дежурных взяли труп и поволокли по полу. Один врач в халате, не сразу осознавший происшедшее, прижимал ладони к лицу. Когда он успокоился, его протесты казались далекими и вялыми. Офицер безопасности, словно волчок, развернулся на каблуках. Рапорта по этому происшествию не будет. Протесты не рассматриваются.
Когда Джеймс оказался за занавеской, Брайан стал отсчитывать секунды. Когда он почти добрался до двух сотен, Джеймса вывели наружу – отстраненного, скованного. Следующий в очереди пациент стоял спокойно, не обращая внимания на оклики придерживавшего занавеску врача. Когда солдат попытался взять его под руки, он рухнул вперед. Вместо него дежурные схватили следующего и потащили в обход лежавшего – тот, повернувшись на бок, тихонько стонал и, как в бреду, цеплялся за одно имя, Брайан его уже слышал. Возлюбленная, жена, мать или дочь?
Джеймс в нескольких шагах от него снова стал напевать – медленно и невыразительно. Его тщедушный сосед с красными глазами, одетый в смирительную рубашку, о чем-то задумался, а с постепенно темнеющей рубашки капала моча.
Брайан решил, что тот, должно быть, слишком жадно глотал в душе воду, когда пялился вверх.
Очнулся он резко. Кто-то закричал: «Оставьте меня в покое!» Может, он сам и кричал, раз все понял? От одной этой мысли по телу Брайана пробежал холодок – он посмотрел в сторону медсестры, совсем недавно стоявшей возле его кровати. Значит, отключился он всего на мгновение. Медсестра налила еще один стакан воды и вложила в рот его соседу две таблетки. Она ничего не слышала. Наверное, сон.
В палате было тихо. Брайан осторожно огляделся и проклял тот момент, когда они с Джеймсом оторвались друг от друга по дороге из барака. Сейчас они бы хоть рядом лежали. Несомненно, так было бы безопаснее. Брайан лежал в пятой кровати слева от двери, а Джеймс – в самой глубине, у противоположной стены. Двенадцать кроватей на стороне Брайана, десять – на стороне Джеймса. Судя по размерам помещения, шесть кроватей тут лишние.
Между кроватями было всего полметра, между кроватью и стеной расстояние было разное; часть кроватей стояла напротив окон, часть – напротив стены, но в основном – как придется. Создавалось впечатление беспорядка.
Весь его мир сузился до светло-зеленого помещения с высоким потолком, двадцать метров в длину и десять в ширину. Помимо кровати, все его земное богатство составляли облупившийся стул – в проходе их было двадцать два, – ночная рубашка, пара тапок и тонкий халат.
Все кровати, за исключением четырех – их уже заняли находящиеся без сознания раненые, все в повязках, – заполнили солдаты с того же транспорта: им скомандовали лечь в ту кровать, возле которой они случайно оказались. Пара человек улеглись в ботинках и испачкали постельное белье. Медсестры раздали лекарства: каждому скормили две таблетки, а затем дали воды из одной и той же кружки, которую наполняли из белого эмалированного чайника.
Медсестры уже обошли почти всех.
В первый раз еда пахла как-то непонятно, не очень заманчиво, но аппетит тем не менее проснулся. Брайан несколько дней не смел даже думать о еде, а теперь рот наполнился слюной – последние минуты ожидания превратились в пытку.
Лежавшие на жестяной тарелке комки напоминали сельдерей, но оказались безвкусными. Может, это брюква была – Брайан не знал. В семье Янг привыкли питаться по-другому.
По помещению, словно пожар, расползлись жадный скрежет ложек и звук жующих челюстей, почти звериный. Брайан понял, что у людей притупились не все чувства.
На краю кровати Джеймса, угрожающе пошатываясь, уже стояла пустая тарелка. Тяжело поднимавшаяся и опускавшаяся грудная клетка и расслабленное выражение лица – явное доказательство невероятного человеческого умения приспосабливаться. Брайан завидовал тому, как спокойно Джеймс спал. Его самого так и не отпустил страх, что он выдаст себя во сне. Одно слово – и все закончится, как у того бедолаги в спортзале. Он теперь в снегу между бараками лежит.
Они проходили мимо и видели его.
К пресной брюкве добавился сладковатый привкус, и мысли Брайана прервало усиливающееся головокружение. Подействовали таблетки.
Он уснет – не важно, хватит у него смелости или нет.
Сосед справа лежал на боку, уставясь на подушку Брайана мертвыми глазами. Из-под одеяла без конца доносились приглушенные звуки, – судя по всему, он, сам того не осознавая, пускал газы.
Это было последнее ощущение Брайана перед тем, как он провалился в сон.
Глава 8
В День памяти героев им дали послушать речь Гитлера. За те два месяца, что они провели в больнице, подобное случилось впервые. По такому случаю включили отопление и зажгли все лампы на потолке. Санитары протянули по центру комнаты провода к маленькому громкоговорителю на столе у торцевой стены.
В ожидании все загудели, без конца переминались с ноги на ногу, покачивались и расхаживали по комнате. Во время речи фюрера большинство медсестер сложили руки на груди и улыбались, зачарованно слушая его. Сосед Брайана слева пробыл в сознании всего пару дней и ничего не понимал, а вот взгляд лежавшего справа приобрел еще большую дикость, и он начал хлопать в ладоши, пока все это не прекратил санитар.
Брайан впервые побывал на сеансе электрошоковой терапии всего лишь день назад. Поэтому привести в порядок мысли стало сложнее. Его все эти восхваления сбивали с толку. Как вообще можно понять, что там выкрикивает искаженный металлом истеричный голос? Шоковая терапия затмила даже воскресный концерт по заявкам в честь оставленных жен, молодоженов и юбиляров.
Но людям концерт нравился, они махали руками и улыбались. Музыка из оперетты и фильмов, Цара Леандер и «Es geht alles Vorüber»[2]. В такие дни казалось, что война и не начиналась.
В остальные дни сомнений не возникало.
«Все пройдет!» Брайан заставил себя так думать, когда его в первый раз вывели в коридор через полосатую стеклянную дверь.
В процедурном кабинете побывали уже многие. Возвращались они вялыми и зачастую потом несколько часов лежали без признаков жизни, но затем приходили в себя, – судя по всему, ничего страшного с ними не случилось.
Всего в коридоре было шесть дверей, помимо двери палаты, – ее Брайан видел только снаружи. В торцах коридора располагались выходы, в самом конце слева – комната отдыха медсестер и обслуживающего персонала. Затем шла дверь в процедурный кабинет, а следом еще две двери, – как предполагал Брайан, помещения за ними предназначались для врачей.
В предпоследнем помещении его ждали несколько медсестер и врачей. Не успел он что-то понять, как его грубо привязали кожаными ремнями, сделали укол и подвели к вискам электроды. Удары тока мгновенно его парализовали, и на несколько дней все ощущения притупились.
Обычно серии лечебных процедур состояли из одного сеанса шоковой терапии в неделю на протяжении четырех-пяти недель, затем делали перерыв. Пока Брайан не мог сказать, когда процедуры повторятся, но основания на то имелись. Во всяком случае, у первых пациентов после месячного перерыва началась новая серия. Во время перерыва их кормили таблетками. Всегда одними и теми же, каждому давали одну или две в день.
Брайан боялся того, что способно сотворить с ним подобное лечение. Картины, за которые он раньше цеплялся, медленно блекли. Меркли и притуплялись представления о том, как он вновь увидит своих близких, поговорит с Джеймсом или просто прогуляется без всякого надзора под серым проливным дождем. Память его разыгрывала: то к нему приходили детские воспоминания о соседней улице в Дувре, а то на следующий день он не мог вспомнить, как сам выглядит.
План побега расстроился еще до того, как полностью сложился.
Аппетит тоже падал. Когда Брайан разглядывал себя раз в неделю под душем, он видел, как у него все сильнее выпирают тазобедренные суставы, а верхнюю часть тела портят торчащие ребра. И дело не в том, что еда ему не нравилась – временами она даже была вкусной: картофельные блинчики и гуляш, суп и консервированные фрукты, – просто аппетита не было. Сеансы электрошоковой терапии закончились, и тело кричало, требуя энергии, но Брайана могло вырвать от одной мысли об утренней овсяной каше и куске ржаного хлеба с маргарином. К тарелке он даже не притрагивался, а его никто и не заставлял. В себя впихнуть он мог только вечерний бутерброд с остатками ужина, а иногда сосиску и сыр – если времени хватит.
Джеймс лежал в своем углу: шли дни, а он слушал, спал и теребил платочек Джилл, постоянно лежавший рядом – под матрасом, под простыней или под его ночной рубашкой.
Первые пару недель они не вставали с кроватей, но постепенно пациенты стали сами ходить в туалет, и ждать медсестер с суднами приходилось гораздо дольше. Брайан пополнил свой словарный запас фразой «Schieber, Schieber»[3]; но невыносимым становилось ожидание, пока в санитарной комнате задребезжит крышка, а на одеяло наконец приземлится эмалированный сосуд.
Первым встал Джеймс. Как-то утром он пошевелил пальцами ног и стал ходить от кровати к кровати, собирая на тележку оставшуюся после завтрака посуду. Брайан задержал дыхание. Он идеально играл роль – передвигался мелкими прыжками, сползшие гетры едва прикрывали лодыжки. Руки судорожно прижаты к телу, двигался он неуклюже, шея окаменела – ему пришлось поворачиваться всем телом каждый раз, когда взгляд замечал что-то новое.
Брайана подвижность Джеймса обрадовала. Так они скоро смогут побеседовать.
Через несколько дней от этого занятия Джеймса отстранил сосед. Как только Джеймс зашевелился, крупный мужчина, весь в оспинах, вылез из кровати и тихо встал, наблюдая за уборкой. Затем он взял Джеймса за плечо и пару раз погладил по волосам, после чего уверенно и решительно довел Джеймса до его кровати и мягко подтолкнул его голову к подушке. Отныне медсестрам помогал тот самый рябой пациент: когда представлялась возможность, он бродил и ухаживал за прочими.
С Джеймса он буквально глаз не спускал: если у него ночью падала с кровати подушка или во время обеда появлялись крошки на одеяле, он вставал с кровати, чтобы все поправить.
Изначально он лежал напротив Брайана. Но в тот день, когда одного из соседей Джеймса увезли в морг, рябой по собственной инициативе перешел на его место. Кто-то из молодых медсестер пытался вернуть его на прежнее место, а он жалобно скулил и хватал их за руки своими огромными ладонями. Когда наконец пришла старшая медсестра, он спокойно спал в новой постели.
В итоге его там и оставили.
После неудачной попытки найти себе занятие Джеймс начал вставать только умыться или в туалет.
Когда Брайан впервые сам встал с кровати, после сеансов шоковой терапии миновала пара дней.
Он, как всегда, мыл руки и лицо – в его семье эту процедуру в шутку называли «высокий воротник и длинные рукава», – и тут голова закружилась, его стало тошнить. Опрокинулся таз с мыльной водой, и кусок мыла из чистящего порошка с опилками упал на пол и рассыпался. В этот момент в палату вошла одна из самых косных медсестер. Вместо того чтобы ему помочь, она стала ругаться из-за воды, растекающейся по полу темной лужей. Затем потащила его в противоположный конец палаты, подальше от процедурных, – Брайан по дороге едва не упал и оставлял на свежевымытом полу лужицы рвоты.
В выложенное белым кафелем помещение свет попадал из большого, завинченного болтами окна – оно обрамляло другие здания на фоне заснеженных утесов. Не тратя времени на разговоры, медсестра заперла его в туалете. Брайан тяжело опустился на колени перед унитазом и с глухим стоном вывалил остатки дурноты. Когда утихли спазмы в животе, он сел на холодный фаянсовый унитаз и осмотрелся.
Окон в туалете не было – хватало света над дверью. Исследовав все мелкие трещины и царапины, Брайан растянулся на полу и постарался осмотреться получше. Перегородка держалась на ржавых металлических прутах, утопленных в цементный пол, за ней находился еще один туалет, а дальше – кирпичная стена. Узкая дверь в противоположной стене вела в кладовку – оттуда медсестры носили постельные принадлежности, а уборщица прятала там метлу и ведро. Брайан видел, как туда-сюда носят инвентарь и белье. В углу, должно быть, ванная, а дверь рядом с окном, наверное, ведет в санитарную комнату.
Обратно в палату его привели перед самым обходом и с улыбкой потрепали по щеке – он не мог не улыбнуться в ответ.
С тех пор Брайан начал вставать с кровати по несколько раз в день. В первый день он попытался заговорить с Джеймсом и пошел за ним, задержавшись лишь на какие-то секунды, когда тот решил сходить в туалет. Но толку было мало. Какой бы удачной ни была представившаяся возможность, Джеймс торопливо уходил в противоположном направлении, едва заметив Брайана.
Появлялись и другие случаи: как правило, после проверки в середине дня, когда в палате царил относительный покой, Брайан, прохаживаясь, пытался переглянуться с Джеймсом, но безуспешно.
В итоге Джеймс начал вставать с кровати, только когда Брайан спал.
Он просто-напросто не хотел иметь с Брайаном ничего общего.
