Юстасия Тарасава
бóбо
Я Бо́бо. «Жёлтая ворона». Мир полон цветных ворон. Не всем же быть белыми или чёрными, нужен кто-то и радужный. Бирюзовый, сиреневый, красный, зелёный, оранжевый. Или жёлтый.
Больше всего на свете я люблю путешествия. Мы, вороны, птицы перелётные, нас хлебом не корми, дай полетать. Когда садишься в самолёт, поезд, автобус, машину – чувствуешь, что у тебя вырастают крылья. Когда выходишь из вокзала в другом городе – перед тобой другой мир. Когда возвращаешься из поездки домой – привозишь этот мир с собой, и он навсегда остаётся в тебе. И в моей копилке путешествий становится на один город больше. Я живу, учусь, гуляю с друзьями, а на каникулах езжу с мамой путешествовать. Мы были в разных местах, в Европе и в Азии, и даже на других континентах. Моя мама – филолог, она только и умеет, что книжки читать. Иногда она пишет книги о книгах, и её приглашают прочитать лекции, провести семинар, выступить на симпозиумах и конференциях – чтобы она могла рассказать о своих открытиях. Хотя какие же это открытия – написать книгу об истории давным-давно кем-то написанной книги? А вот не поверите, есть люди, которым это интересно, и каждый раз набирается полный зал послушать мамины выступления! Когда мама выступает в других городах, она всегда берёт меня с собой, чтобы до и после конференций мы с ней знакомились с новыми местами. Так я и попал в эту историю.
Тёплый Город
обнял нас ласковым жарким ветром, пальмы приветственно махали нам своими длинными листьями, и казалось, что всё улыбается. Даже горы. Я никогда не думал, что горы могут улыбаться, но эти, в Лочини, могли. Солнце светило так ярко, что было больно смотреть, как ни на миг не выключающаяся фотовспышка. И всё выглядело каким-то киношным и ненастоящим. Мы словно прилетели на съёмки фильма по восточным сказкам.
В толпу выходивших из аэропорта, так же, как и мы, ослеплённых и обожжённых горячими золотыми лучами, людей нырнул смуглый глазастый парень и выловил нас с мамой из потока: «Вы на конференцию? Идите за мной. Я Нодар, ваш водитель». Он подхватил наш самый тяжёлый чемодан, как пушинку, и повёл нас к автостоянке. А я плёлся сзади и думал, как он догадался, что на конференцию именно мы? В машине я не выдержал и спросил его об этом. Нодар рассмеялся и достал из бардачка мамину фотографию: «Вот, мне в институте дали портрет профессора и сказали, что она будет с сыном». Всё правильно – мама профессор, а я её сын Бобо. Мне стало стыдно, что я сам не сообразил. А Нодар засмеялся и смеялся всю дорогу, как будто он нам так рад, будто всю жизнь нас ждал и наконец дождался, и всю дорогу хвастался, как будто всё вокруг принадлежало ему, будто это были его улицы, его дома, его крепости. Он рассказывал историю каждого дома, мимо которого мы проезжали, чуть ли не каждого камня, и я подумал, что всё это действительно его – его страна, его город, и он ими очень гордится и хочет, чтобы они нам понравились тоже. И они нам понравились. Они не могли не понравиться.
Нодар привёз нас в квартиру, которую приготовил для мамы институт, и помог выгрузить вещи. «Сколько времени вам нужно, чтобы отдохнуть?» – спросил он. «Отдохнуть? – удивилась мама. – Мы не устали». «Отлично! – обрадовался Нодар. – Тогда я повезу вас обедать и покажу город». Странный он парень, этот Нодар, только и делал, что радовался и шутил, всё вокруг для него было шуткой. «Вы приехали в институт имени Джавахишвили и живёте на улице Джавахишвили, вот так совпадение! – смеялся он. – А эта церковь называется Невели, это русская церковь». «Невского? – обрадовалась мама. – Ой, как хорошо! Я давно хотела попасть к отцу Виталию». Нодар одобрительно кивнул и стал рассказывать про улицу Марджанишвили, на которую мы выехали.
Он возил нас по городу и показывал всё, как заправский гид. Сиони, Метехи, Самебу, Старый Город, Георгия Горгасала и Давида Строителя. В рассказах Нодара, то страшных, то смешных и пересыпанных анекдотами, прошлое оживало и открывало нам свои секреты. Он цитировал разных поэтов, а когда показывал серные бани, на память прочитал отрывок из «Путешествия в Арзрум». Я всегда думал, что прозу учить наизусть труднее, но Нодар, похоже, так не считал.
– Первый раз вижу такого образованного водителя. Вы настоящий экскурсовод! – восхитилась мама.
– Я не просто водитель, – обиделся Нодар, – я грузин!
И он пустился в долгие объяснения про имеретинцев, аджарцев, гурийцев, картлийцев, кахетинцев, пшавов, тушинцев, хевсуров, рачинцев и ещё какие-то народы, которые вроде бы все вместе грузины, а по отдельности разные, совсем непохожие. Наверное, Нодар ещё долго бы рассказывал, как они научились жить дружно и быть одной страной. Историю он знал как увлекательный фильм, а не как скучный учебник – шутил, грустил и рисовал оживающие картинки. Но вдруг он остановил и свой рассказ, и машину, и сказал, что нам пора обедать, и обедать мы будем именно здесь, на улице Шардони.
* * *
В кафе нас уже ждали. Никогда я ещё не видел такого застолья – все кафедры, весь факультет, который проводил конференцию, собрался и чествовал маму. Столько похвал сразу я сроду не слышал. И меня тоже хвалили, хотя хвалить меня совершенно не за что, я обыкновенный школьник, и даже не отличник, и ничего особенного я никогда не совершал, а всегда жил самой обычной жизнью. Но меня всё равно расхваливали до небес, как героя. Я даже стал сомневаться: может, я не всё знаю о себе? Может, я действительно сделал что-то выдающееся? Но особо раздумывать было некогда. Столы ломились от еды, и вот она-то точно была необыкновенной. Необыкновенно вкусной. Я и не знал, что можно так вкусно приготовить баклажаны, я раньше их не любил, но эти аджапсандали таяли во рту. И лобио. И хачапури. Я учился правильно держать за хвостики хинкали, макал кукурузные лепёшки мчади в соусы ткемали и сацебели, и мне казалось, что я лопну, но остановиться я не мог. Каждый раз, когда я думал: «Всё, больше не могу!», оказывалось, что на меня смотрит ещё один кусочек, маленький кусочек пахлавы, ну разве можно от него отказаться? Всего один кусочек и глоточек лимонада. Я ел и ел, а люди за столом всё хвалили и хвалили нас с мамой и всех остальных, и радовались, и пели, и ели, и снова восхищались, час за часом. Гостей было немного – несколько приехавших на конференцию, как мама. Хозяев было гораздо больше, и каждый произносил торжественную речь. Я был поражён, сколько же существует поводов для благодарности и восторженных слов, чтобы её выразить, а главное – сколько желания восхищаться друг другом! Когда гости начали расходиться, на улице уже стемнело. Мы ехали по вечернему городу – совсем другому городу, темнота и гирлянды огней превратили его в сказочный, волшебный, фантастический город. Мне снова казалось, что мы на съёмках кино.
Нодар отвёз нас на квартиру и пообещал заехать утром:
– Сладких снов, Бобо! Утром мы поедем в крепость Нарикала. Мтацминда тебе понравится.
Я еле доплёлся до постели и уснул, едва прикоснувшись к подушке. Мне снился Тёплый Город. Очень тёплый.
* * *
Мтацминда мне не понравилась. Как может Мтацминда понравиться? Что значит «понравиться», когда речь идёт о священной горе?! Мтацминда меня поразила, заворожила, заколдовала, мне захотелось там жить! Сначала мы осмотрели крепость и Пантеон, сходили в гости к Грибоедову, а потом в парке аттракционов я развлекался, как маленький. Катался на динозаврах, пугал привидения в комнате страха, а с колеса обозрения видно было даже далёкие Казбеги, как сказал Нодар. Потом мы сидели в ресторанчике у смотровой площадки, ели пончики, и чем дольше я смотрел на раскинувшийся внизу Тёплый Город, тем сильнее понимал, что я люблю этот город, и эту гору, и всегда любил, просто не знал об этом. Они давно жили где-то глубоко во мне, я о них не задумывался и не мечтал, а вот теперь увидел и понял – это моё, оно во мне есть и всегда было. Откуда оно во мне? Я же в этом городе первый раз! Все эти деревья, горы, крепости, старые каменные дома, запах хлеба, вкус тархуна, почти незаметный ласковый ветер Тёплого Города – почему это всё такое родное, знакомое, близкое?
– Я здесь уже был? – спросил я у мамы, когда Нодар отошёл сфотографировать нас.
– Думаю, да, – кивнула мама.
– Ты не знаешь? – удивился я.
– Я же не слежу, что ты читаешь. Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Толстой, Мандельштам, Пастернак, Ахмадулина, Евтушенко, – мама задумчиво посмотрела на меня. – Определённо, ты здесь с ними был.
Когда мы поднимались на Мтацминду на фуникулёре, я чувствовал любопытство и азарт. А спускался уже другим – вагончик вёз меня в мой Тёплый Город, в мой самый Тёплый Город, и его тепло разливалось во мне, и хотелось обнять весь мир. Я улыбался всему, как Нодар. А дэвы, караулившие выход из парка, хитро улыбались мне вслед.
Барахолка на Сухом мосту
больше похожа на музей под открытым небом. Когда-то здесь был рукав реки Куры, а теперь ездят машины, а на тротуарах сидят продавцы, разложив свои богатства на расстеленных прямо на земле газетах и кусках ткани. Коллекционеры торгуются о ценах на антиквариат, а такие же, как мы, туристы прогуливаются и глазеют на чудные товары.
– Если потеряетесь, – сказал Нодар нам с мамой, – встречаемся у вон той скульптуры, – он махнул в сторону бронзовой фигуры художника.
Я рассеянно кивнул, и мы пошли бродить по блошке. Не знаю почему, то ли потому что мы любопытные вороны, то ли по другой причине, но блошиные рынки – это наша страсть. Моя мама фанат барахолок, а я отношусь к ним не как к местам купли-продажи, а скорее как к выставкам. Груды хлама вызывают у меня благоговейный трепет. Картины, старинные наряды, ковры ручной работы, украшения, иконы, чугунные утюги, изящные статуэтки, роскошная посуда, старые фотоаппараты и ветхие открытки, чего здесь только не было! Невероятные коллекции наручных и карманных часов, шкатулок, значков вперемешку с допотопными телефонами, патефонами, дряхлыми транзисторами, проигрывателями, виниловыми пластинками и пишущими машинками. В дальней части рынка на прилавках лежали вещи, которые боязно было положить на землю или багажник машины, до того хрупкими выглядели эти хрустальные люстры и фарфоровые безделушки.
У рядов с холодным оружием я замер и простоял довольно долго, разглядывая кинжалы, ножи и сабли, мерцавшие тёмным серебром на бережно подстеленной бархатной ткани. Мне бы хотелось купить их все, чтобы любоваться ими дома и придумывать страшные и великодушные истории про это оружие и про людей, которым оно принадлежало. На некоторых клинках были бурые пятна то ли ржавчины, то ли чего-то ещё. Оружие всегда рассказывает про войны лучше, чем все учебники, вместе взятые. А это оружие рассказывало про войны, которые были здесь так часто, что стали привычной частью жизни, где каждый мальчишка с самого детства был вооружён и умел сражаться. А смог бы я тоже? По правде… смог бы? Я вздохнул и пошёл разыскивать маму. Она стояла возле целой армии глиняных кувшинов и выбирала турку для кофе.
– Не знаю, какую джезву купить, – спросила у меня мама, – керамическую или медную?
Пожилая женщина, одетая во всё чёрное, терпеливо ждала, когда мама примет решение. Мама обернулась на рынок и стала подслеповато вглядываться вдаль, наверное, пытаясь высмотреть Нодара. Смешная у меня всё-таки мама. Ну чем Нодар ей поможет? Это же не ему, а ей варить кофе в этих джезвах, что он может посоветовать?
– Бери обе, – сказал я.
– Дорого.
– А я скину! – оживилась чёрная дама. – Я вам цену уступлю.
– Бери, – повторил я. – Если тебе две дорого, купи одну себе, а вторую мне. Получится дешевле.
Мама рассмеялась и, счастливая, высыпала на ладонь крупные местные монеты:
– Помоги-ка мне разобраться в этих тетри и лари.
Люблю путешествия, я уже говорил? Люблю незнакомые места и непонятную речь, и считать иностранные деньги тоже люблю, это гораздо интереснее уроков математики: умножать, делить, переводить. Почему этому не учат в школе?
Мы купили турки, и продавщица завернула их в толстую коричневую бумагу, приговаривая добрые пожелания, чтобы в них варился самый вкусный кофе и приносил нам счастье и здоровье. Мама осторожно уложила свои сокровища в сумку, и они ещё долго благодарили друг друга за покупку. Наконец мне удалось отлепить маму от этого прилавка, и мы двинулись дальше. Нодар сидел на корточках перед россыпью деталей и сосредоточенно выбирал какие-то схемы-клеммы. Мы не стали его отвлекать и пошли в книжный ряд.
* * *
Книжный – это мягко сказано. Я часто хожу в книжные магазины, супермаркеты и букинистические или покупаю книги в интернете, но по сравнению с ними здесь были настоящие древности. Я бы не удивился, узнав, что часть этих книг написана на папирусе или телячьей коже. Потёртые обложки, потемневшие от времени страницы, замысловатые крупные буквицы в начале глав, витиеватые закорючки диковинного алфавита. Хотя почему диковинного? Для местных он самый что ни на есть понятный и привычный. А для меня – абракадабра какая-то. Но эти антикварные печатные развалюхи притягивали как магнит, и, зная мою маму, я боялся, что она захочет купить их все. Для неё книги – воздух и еда одновременно.
И вдруг я увидел Книгу. Не знаю, чем она выделялась среди прочих. Книга как книга. Старая, рваная, не очень чистая, с громоздким металлическим замком в виде виноградной ветви. Таких книг здесь пруд пруди. Но что-то в ней было, чего не было в других. Её хотелось купить и не выпускать из рук, и никогда никому не отдавать. Я старался не смотреть на неё, но не мог отвести взгляд. Стоял как прикованный и боялся, что мама увидит её тоже, и тогда мы точно купим эту Книгу, хотя стоит она наверняка целое состояние. И боялся ещё чего-то, сам не понимая чего. Старик, продававший эту книгу, улыбнулся и заговорщицки подмигнул мне. Нет, покачал головой я. Да, кивнул он. Так мы и стояли, разговаривая глазами. Его чёрные глаза, окружённые сеточками морщин, убеждали меня: «Покупай, не бойся!» Я молча мотал головой. Тогда старик обратился к маме, рывшейся в книжных развалах:
– Прекраснейшая!
– Вы мне? – растерялась мама.
– Тебе, тебе, – поманил её старик.
Мама подошла ближе и нахмурила брови, переводя взгляд с меня на старика, словно пытаясь понять, не натворил ли я чего и нужно ли меня с ходу защищать или надо сначала разобраться.
– Тебя ждёт! – старик постучал по Книге заскорузлым коричневым пальцем.
Мама увидела Книгу и ахнула. И тут же её восторг сменился ужасом – она явно представила цену этого сокровища. С такими суммами мы были незнакомы. Старик благодушно улыбался и почему-то одобрительно качал головой. Я разозлился на него, неужели он не видит, что нам его товар не по карману? Мама обрадуется, что ей довелось встретить такую редкую книгу, а потом расстроится, что не может её купить, и будет дома всю ночь вздыхать и считать, сколько научных статей ей нужно написать, чтобы накопить на такой превосходный экземпляр. Эмоции от восхищения до отчаяния пробежали по её лицу, и мама робко спросила:
– Можно?
– Нужно! – рассмеялся старик.
Мама кивнула мне, и я протянул руку к Книге. Тяжёлая, обитая металлом обложка легко открылась, Книга сама распахнулась навстречу мне, едва я успел к ней прикоснуться. Это действительно была Книга. Древняя, дряхлая, но живая и обрадовавшаяся, что её наконец открыли. На пожелтевших страницах, исписанных выцветшими чернилами, были картинки и, когда я смотрел на них, они тоже смотрели на меня, и люди на них – радующиеся, горюющие, задумчивые, строгие, мечтательные, насмешливые, надменные, старые и молодые, дети, юноши, девушки, зрелые важные господа и дамы, молодожёны в праздничных платьях и монахи в чёрных рясах, – все эти люди ликовали, увидев нас с мамой. Я зажмурился и даже потёр глаза. Книга не мультик, иллюстрации в ней не могут двигаться. Не должны. Я снова взглянул на них. Они двигались. Мама зачарованно смотрела на них, и их поведение её абсолютно не смущало. Или она не видит, что они двигаются? Неужели это заметно только мне? Может, я перегрелся и у меня так проявляется тепловой удар?
Сколько же она стоит, эта чёртова Книга?
– Семь лари, – ответил старик и немного укоризненно добавил, – только она не чёртова. Наоборот.
– Библия, что ли? – не понял я.
– Как семь?! – поразилась мама. – Но это ведь слишком мало за такую старинную книгу. Вы, наверное, хотели сказать семь тысяч лари?
– Семь лари, – повторил старик. – Я сказал что хотел.
Мама беспомощно переводила взгляд с Книги на меня, словно спрашивая, что делать.
– Семь лари? – почему-то шёпотом переспросил я.
– Семь, – подтвердил старик.
– Тогда мы берём. – Я отсчитал монеты. – Нельзя не взять, мам. Она же тебе потом сниться будет.
Старик захлопнул Книгу, и виноградовый замок с лязгом защёлкнулся. Одной рукой он взял деньги, а другой протянул мне Книгу. Я чуть не уронил её, Книга оказалась ужасно тяжёлой. Мы уже собрались уходить, когда старик поманил маму и надел ей на шею словно из воздуха взявшуюся металлическую подвеску на кожаном шнурке.
– Да вы что! – возмутилась мама, – вы и так нам книгу практически даром отдали, и ещё медальон?!
Старик усмехнулся и сказал: – Книга без него не может. Он её охраняет.
Мама растерянно посмотрела на меня, поблагодарила старика и мы пошли к выходу. Нодар ждал нас возле бронзового художника.
– Хорошая штука! – одобрил он Книгу и, повертев её в руках, спросил: – А ключ от неё есть? Она же закрыта.
Я попробовал открыть. Книга не открывалась.
– Подержи-ка, – сунул я Книгу маме и побежал обратно к старику.
Я прошёл весь книжный ряд туда и обратно. Никакого старика там не было.
