Захарий Калашников
Пеший камикадзе. Книга вторая. Уцелевший
Самые разные предметы должны были располагаться так, чтобы в нужный момент мгновенно оказаться под рукой – и саперы следовали его принципу: примерил, подогнал, проверил, подогнал снова. Тогда Егор делал то же самое. То же самое делал и сейчас. Только времени сейчас требовалось больше, вот и поднимался раньше, и теперь наблюдал с края кровати, как это делают остальные, многим из которых, война была уже не по возрасту. Война всегда была уделом молодых.
– Текуев!.. Аюб!.. – громко объявил Зазиев, стоя на взлетке.
– Здесь! – крепкого вида лакец обозначил себя рукою, поднятой над головой с бородою–ширмой, как у президента Линкольна, соединившей оба виска вдоль подбородка.
– Мир тебе, брат! – ответил на отзыв, стоявший позади Зазиева, Муса и, словно его пихнули в спину направился приветственно обнимать новобранца, как это делают все кавказские мужчины, отхватив руками сразу побольше воздуха, будто держат перед собой скрученный невидимый матрац, вероятно для того, представляя, оскалился Егор, чтобы не дай бог не напутать чего и не провести, возможно, первое, что свалится на ум, какой–нибудь борцовский прием.
Зазиев только кивнул Текуеву в ответ, также громко объявив второго.
– Я, – отозвался Бис, подымаясь.
Покрутив головой, Зазиев не сразу идентифицировал в новобранце из темного угла инвалида. Бис не показался Зауру одноногим калекой, как отзывался о нем Абулайсов – вполне себе обычный, с руками и ногами, рюкзаком за спиной, поверх головы которого торчала какая–то карбоновая клюшка.
– Это еще что за радист? – посмеялся Муса, злорадствуя. – Ротный сказал: одноногий… А у этого, вроде обе… – презрительно глядел он исподлобья. – Что скажешь, воин? – безжалостно поинтересовался он, словно речь шла не о человеке в целом, а о босых ногах его и разбитых скисших берцах, которые под покровом ночи увели вороватые соседи по карантину.
– Ты – одноглазый, что ли? Плохо видишь? – сказал Егор с выразительным чувством, оценив ситуацию. – Или, с арифметикой у тебя хуево? – глаза Егора стали злыми, и от этого более выразительными, а лицо угловатым и недобрым.
Нельзя сказать, что у Егора вообще лицо было мягким или просветленным – грязного земляного оттенка атрофические рубцы, как результат подрыва, заметно красовались в области правого виска, на щеке и шее, рубец над переносицей «раскалывал» лицо к носу пополам и уходил под правый глаз; и такого же цвета оспины – земли, въевшейся под кожу с окалинами раскаленного взрывом асфальтного гравия, – с большой натяжкой делали его лицо не то чтобы приветливым или дружелюбным, его нельзя было назвать даже сколько–нибудь приятным.
– С арифметикой все в порядке, да… – заговорил Аллагов совсем другим тоном, куда доброжелательней прежнего, будто получил ощутимый отпор, выраженный непристойной бранью и тяжелым взглядом. – Я, доун, вопрос задал, да, отвечать надо… – но, спустя секунду уступил, сопротивляясь одним только придирчивым видом. – Дело твое, доун…
– Успокойся! – запретительным тоном сказал Заур Мусе и отвернулся к Егору, вид которого стал прежним, совсем невыразительным. – Это все вещи? Ничего не забыл? Идем!
Егор зашагал в междурядье кроватей, мелькая над головами копошащихся людей сменным беговым протезом.
«Радистка, сука, гребаная! – затаившим злобу сердцем подумал Аллагов. – Еще договорим!», – цокнул он, похлопал по плечу Текуева, кивком головы предлагая тому следовать за ним.
Между тем, к вечеру, сердечная злоба Мусы к дерзкому новичку, который почему–то оказался без заявленных Абулайсовым страшных увечий, чего Муса никак не мог понять, тихонько истлела, сменившись на странное, необъяснимое чувство – Бис напомнил Мусе важного человека из детства, с кем он вырос. Целая комбинация черт – фигура, тембр голоса и, казалось, лицо были ему знакомы, как черты дальнего родственника, человека родного и понятного, а может… человека неприятного и возможно опасного, без внятных причин, потому что Муса их уже не мог помнить, с кем могла быть старинная вражда, возможно, несерьезная, которая прошла или закончилась примирением, или переросла за давностью лет в приятельское взаимное уважение. Это неизвестное чувство Мусу раздражало.
– Заур, дай личное дело русского, – попросил Муса, заглянув через плечо Зазиева.
– Зачем тебе? – не оборачиваясь, поинтересовался тот.
– Изучить хочу, доун…
– Чего тебе там изучать? – занимаясь своим делом, поинтересовался Зазиев снова. – Он не в твоем взводе…
– Знаю, – Аллагов выдавил челюсть вперед, словно именно ею сдерживал накопившееся внутри раздражение. – А тебе, чего?
– Ничего, – как мог спокойнее сказал Зазиев, глядя на взбесившееся лицо Мусы. – Закон о защите персональных данных, читал?
– Ты, блин, издеваешься надо мной?! Дай мне посмотреть!
– Иди, в окно смотри! – серьезным тоном сказал Зазиев. – Не отвлекай от дела!
– Какого дела?! – Муса руками залез через плечо Заура, разметав бумаги по столу. – Бумаги разбирать – что за дело такое?!
– Не твоя проблема? Зачем лезешь к нему?
– Да! Не моя! – взорвался Аллагов, не в силах больше сдерживаться. – Мне просто надо посмотреть: кто он, доун, что он, откуда… Могли мы пересекаться?!
Зазиев подчеркнуто важно положил из тарелочки в рот инжир.
– Командиру твоему – дам… Тебе – нет, – вкусно прожевал он слова с инжиром во рту, скрыв под этим свою нерешительность, как поступить. – Нет таких полномочий! – еще больше запутал он ситуацию, из чего вообще не было ясно, кому и для чего их, полномочий, не хватает.
Аллагов моргнул злыми глазами, цокнул и, не возразив ничего, вышел из кабинета. Но минуту спустя, влетел снова, как коршун:
– Последний раз, доун, по–братски прошу, дай посмотреть!
– На… смотри… – неожиданно, без раздумий согласился Зазиев, положив картонную папку перед Мусой, пораженному внезапной переменчивостью Заура, как молнией. – Только, смотри здесь.
Аллагова интересовала биография. Руки Мусы нервно полезли в папку, торопились листать ворох ненужных бумаг, но документов в личном деле оказалось всего два.
– Это что?! – спросил он, уставившись на Заура. – Все?!
– Все… – спокойно сказал Зазиев. – А если побольше почитать хочется – тогда тебе в городскую библиотеку. Там читальный зал есть…
Аллагов уставился в оба, выбрав, наконец, интересующий:
«Я, Бис Егор Владимирович, родился двадцать шестого сентября семьдесят шестого года в деревне Теребуш…» – Аллагов читал напряженно, без конца хмурился, гладил бороду, тер лоб, будто разбирал ребус на конце которого стояла печать тайного ордена.
Подозрительный по натуре, замкомандира взвода Аллагов так придирчиво и внимательно изучал биографию Биса, точно был уверен – вот–вот ему откроется страшная военная тайна, но этого не случилось. Он с тоской разглядывал почерк, словно хотел опознать и его в числе деталей загадочного пазла, который никак не складывался.
– Ничего не пойму… – искренне озадачился Аллагов.
– Тебе, может, прочесть надо? – улыбнулся Зазиев.
Муса сделал простое лицо, но своего занятия не бросил.
– Дыру не прогляди – документ все–таки есть! – с издевкой прищурился Заур.
– Я тебя в саду сейчас похороню! – не смог стерпеть Муса, снова выпустив челюсть.
– Не волнуйся за это… Меня похоронят рядом с отцом, когда придет время! – совершенно серьезно ответил Заур. – Все! Давай, документ!
Разочарованный, но удовлетворивший неуемный интерес Аллагов, негодуя, ушел. Заур подвинул «дело Биса» ближе и полез в папку, прочитав первое, что открылось:
Я, Бис Егор Владимирович, родился двадцать шестого сентября семьдесят шестого года в деревне Теребуш Веневского района Тульской области в семье крестьян. Русский…
Первое, что постарался сделать Зазиев в уме: быстренько вычесть возраст Егора; но вычесть точный возраст из цифр, написанных прописью – не вышло трижды. Дальше Заур пытаться не стал. Только казарменно обругал себя, продолжив читать дальше:
…В сентябре восемьдесят четвертого года поступил в первый класс средней школы города Венев. В июне девяносто третьего – окончил Тульскую муниципальную гимназию.
В августе того же года поступил на дневное отделение Тульского электротехнического техникума, который окончил в июне девяносто девятого года по специальности «электромонтер».
С июля девяносто девятого по декабрь двухтысячного года работал электромонтером в ОАО «Тульский самовар» в Туле. В января две тысячи первого – в результате производственной аварии потерял руку и ногу.
С марта того же года – инвалид первой группы. С января две тысячи первого года по настоящее время – безработный. Не женат.
Родители: Отец, Бис Владимир Анатольевич, родился двадцать второго апреля пятьдесят пятого года в станице Качалинская Камышинского района Волгоградской области. Русский. В настоящее время работает электромонтером ОАО «Тульский узел электросвязи».
Мать, Федосеева (Бис) Лидия Николаевна, родилась двадцать пятого сентября пятьдесят седьмого в деревне Теребуш Веневского района Тульской области. Русская. Домохозяйка.
Проживают по адресу: город Тула.
Ниже – стояла личная подпись.
Необычным и странным показался Зауру стиль написания биографии – в тексте которой напрочь отсутствовали цифры. Они были прописаны словами, что совершенно не позволяло проследить хронологию описанных в ней событий, несмотря на логический и последовательный их порядок и деловой стиль изложения. И чем больше было таких цифр, тем сложнее было Зазиеву разобрать что к чему, хронология и простейшая математика терялась в буква–цифрах.
Зазиев вышел из кабинета, решив разыскать Биса в расположении.
Егор сидел на кровати, лицом в окно.
– Салам, – Зазиев доброжелательно протянул руку. – Разговор есть.
Егор протянул активный тяговый протез в ответ.
– Я – Заур, командир второго взвода… – представился он, неуклюже пожав резиновую ладонь. – Я, сразу, даже не заметил… – отозвался Зазиев о руке. – Мой младший брат, Георгий, после теракта в бесланской школе и неудачного штурма там, тоже остался без кисти на левой… ампутировали, короче, – неожиданно для самого себя поделился Заур общенациональным горем и болью в объеме семейной трагедии, как будто располагая Егора к диалогу. – Мне в той школе тоже достались – три шурупа… С тобой как случилось?
Егор посмотрел внимательными карими глазами на Зазиева, минуту молчал, решительно обдумывая – говорить правду, но так чтобы не пожалеть, или сказать неправду – и раздумал.
– Подрыв на фугасе, – коротко сказал он, отвернувшись в окно.
– Так ты воевал?! – почему–то обрадовался Зазиев.
– Немного. Во вторую чеченскую…
– Я почему–то так и знал! – пуще прежнего воодушевился Заур. – Мне тоже случилось – немного, в российско–грузинскую… – произнес он с гордостью, словно говорил о русско–японской, под Мукденом.
– Да… слышал… быстро вы ее закончили.
– Мы и начали ее тоже быстро!
– В каком смысле – начали? – спросил Егор.
– Э! Ты, брат, не знал? – удивился Заур, как–то быстро породнившись с Егором, вероятно, локальными войнами. – Серьезно?! Войну начинает тот, кто к ней заранее готов! Если реально, война началась двадцать девятого июля! Не знал?
– Нет, – покрутил головой Егор.
– Еще в июле ваши военные организовали учения «Кавказ–2008» назывались. Но, уже тогда их официально называли, типа – «подготовка к операции по принуждению агрессора к миру». Саакашвили вообще ничего не знал про это. Потом к границе с Грузией перебросили элитных российских десантников, боевую технику. На полигоне «Терское» на юге Северной Осетии развернули тыловой пункт управления, госпиталь, я тебе клянусь – своими глазами видел! Мы сопровождали колонны военных на территорию Южной Осетии, как раз в район военной базы в Джаве, еще до начала самой агрессии. А военные действия начали мы, совместно с южноосетинским ополчением. – Заур рассказывал о войне с таким сладким удовольствием, будто делился рецептами осетинских пирогов. – Двадцать девятого, в соответствии с планом из Москвы, начались боевые действия. Говорят, лично Первый руководил. Мы открыли минометный огонь по двум южноосетинским селам на грузинской территории, где в основной массе проживали этнические грузины и позициям грузинских миротворцев. Наша задача была вызвать ответные действия… Саакашвили решился на все такое, в ответ, только первого августа! Тоже артиллерией. А мы уже ответили тяжелым вооружением. Короче, нам сказали, ни при каких обстоятельствах огонь не прекращать, стрелять до талого снега! Говорят, грузины хотели переговоров, но мы про это даже не были в курсе. А московские «решалы» от нас в момент открестились, сказали, что мы бесконтрольные им. И в это время из Рокского тоннеля вышли российские войска на танках, и началось вторжение. Вот тогда и случился для Саакашвили цугцванг и начало войны. Думаю, чисто по–мужски Саакашвили не мог поступить иначе никак… Никакого геноцида осетин не было, как говорили по «ящику». И погибших столько не было, как там сказали: две тысячи человек! Если бы так было, в Цхинвали должны были убить каждого второго! Потери были в основном среди ополченцев – на девяносто процентов. Цхинвал был почти пустой, людей эвакуировали заранее. Москва нам обещала, – нам так сказали, – денег на мирную жизнь, мировое признание независимости, и обманула… Кто нас признал? Никарагуа? Чертова Венесуэла? Науру – даже не знаю в какой жопе мира она поселилась! Ну, и ХАМАС, который сам недогосударство? Позор! …И кусок «мертвой» земли достался, который мы своими же руками разбомбили, что теперь на нем сто лет ни жить нельзя, ни скот пасти – мины и бомбы неразорвавшиеся кругом. И там, и здесь, у Москвы цель иная есть. Там – обманула, и здесь – обманет! Россия подставила нас в очередной раз – также, как с захватом школы! Ну, да, ладно… То пережили и это переживем… Скажи мне только честно: выходит твоя автобиография в личном деле липа?
– Да, – сказал Егор, совсем не думая, как под гипнозом, будто за время разговора разучился думать наперед прежде, чем говорить. – Чепуха там все, – отмахнулся он. – Не рассчитывал, что ее вообще кто–то будет читать. Решил: пустая формальность.
– Я так и думал! Теперь знаю, почему тобой интересовались чеченцы…
– Чеченцы? – насторожился Егор.
– Муса. Заместитель командира… Аллагов – его фамилия. Из Грозного. Приходил в карантин – ты обязан его вспомнить? Кого одноглазым назвал! – напомнил Зазиев. – Он хотел твое дело изучить.
Егор не забыл, конечно, помнил. Не каждый же день грубишь двуногому.
– И что? Изучил? – спросил Бис.
– Показал, что на тебя было: биографию, учетную карточку… Походу, он тебя не узнал. Теперь не успокоится просто так – характер такой: задиристый и злопамятный… Чеченец, короче.
– А чего он такой злой? Потерял что ли кого в войну?
– Вроде, нет… Не знают… Ничего такого за него не слышал… Они все сейчас злые.
– А лет ему сколько?
– Двадцать шесть… – предположил Зазиев, – ну, может, двадцать восемь…
– Я в эти годы тоже был злой, – почти оправдывая, сказал Егор. – Мне тогда вообще казалось, что в тридцать шесть – люди уже морально запрограммированы на поражение во всем только потому, что с возрастом утратили злость… Одну ее… Только и всего… В двадцать три я спрашивал: когда она уйдет, сколько еще ждать? А оказалось, философия совсем проста, почти тибетская что ли: пережить злость всего лишь надо… Сколько ему во вторую войну было лет? Тринадцать? А в первую – и того меньше – восемь? Есть на что злиться…
– Они, из-за войны с их народом, злые… – сказал Заур. – А кто будет добрым? Хотя, может быть, заблуждается он на твой счет.
– Может… – сказал Бис, – может быть…
– Тебе уже сказали: в какой идешь взвод?
– Нет. Еще не говорили.
– Хорошо, – сказал Зазиев, поднимаясь.
Но Егору не показалось ничего хорошего.
«Вот, дурак, – подумал он на себя. – Не успел обжиться – нажил врага, и никого–нибудь, а чечена?! Ох, дурак!»
– Иса! Иса, погоди! – окликнул неожиданно Зазиев Абулайсова, который направлялся к себе. – Разговор есть?
– О чем разговор?
– С глазу на глаз… – побежал следом Зазиев, прежде смешно наклонившись, словно собирался оттолкнуться и полететь головой вперед над рядами кроватей, как супергерой в синем трико и плаще, оставляя Егора в сложных чувствах от российско–грузинской войны, но еще больше от ненужного ему внимания чеченца Аллагова.
А еще, Егор неплохо был осведомлен о войне с Грузией восьмого года по рассказам сослуживцев одного из московских отрядов–спецназа, в который был переведен после тяжелого ранения для дальнейшей службы на должности помнача группы кадров, и откуда ушел годом ранее – «перегорел», но официально – по здоровью. Правда, в его памяти эта пятидневная война имела другие причины, носила иное название и характер. Он запомнил ее как южноосетинский вооруженные конфликт по принуждению Грузии к миру, убийство российских миротворцев и нескольких тысяч мирных жителей Цхинвали – МИДом России заявлено три, отсутствие связи и взаимодействия между частями, штабами военной группировки и ополченцами, игры в прятки российских дипломатов–переговорщиков, поиске Второго играющего роль Первого, и совершенно дикий военный поход, в лучших традициях Второй чеченской, роты комбата Ямадаева в грузинский Гори, убитого годом позже в Дубае, сопровождающийся обезглавливанием плененных грузинских солдат, как следствие – пропавших без вести.
Одного не знал Бис, а Зазиев по какой–то причине смолчал, что неделю назад в составе чеченского взвода были потери.
– За новеньких… Давай, порешаем вопрос? – Заур настиг ротного у самого кабинета.
– Валяй, – согласился Абулайсов, тут же свалившись тушей в свою койку, не считая сколько–нибудь важным предстоящий разговор с Зазиевым.
– Ты решил, в какой взвод они идут?
– Решил, – не сомневаясь, соврал Иса. – Чего хотел?
– Отдашь Биса мне?
– Зачем тебе? Он инвалид! Нет, короче, – моментально раздумал Абулайсов, не дав Зазиеву привести ни единого аргумента. – Бис пойдет к Сулиму Джамалдаеву, а ты – забирай Текуева, – я так решил, – тебе полезный будет боец…
– Иса, зачем Сулиму русский, если есть уговор – во взводе никого, кроме нохчей; ни дагестанцев, ни ингушей, ни тем более русских? Один раз такое было – взяли «Сивого» и то, ненадолго. Давай порешаем: предложи Джамалдаеву Текуева, а мне отдай Биса…
– Зачем тебе? – снова спросил Иса, очевидно не собираясь уступать.
– Суди сам: задача взвода – оборона второй очереди, правильно? То есть, уже в черте города, в случае прорыва «украми» обороны первой очереди – наших опорных пунктов…
– Ты замысел не пересказывай мне? – вспылил Абулайсов. – И нет у нас очередей – это не магазин тебе! У нас – эшелоны, запомни: первый, второй… десятый!
– Хорошо–хорошо, он же из военных пришел, у него специальность должна быть какая?
– Сапер он…
– Мне нужен такой человек на втором эшелоне! Будет минировать подступы. Ему непросто будет воевать у Джамалдаева – он же инвалид?!
– Кто сказал: что ему должно быть просто?! Он пришел воевать наравне со всеми, его специально никто не звал, всем тяжело будет – и ему не должно быть легко. И запомни уже: я тебе, короче, брат, но здесь я – командир, и я решаю, да? Сказал: не нужен тебе – значит, делай, как сказал! Хватит разговоров. Иди! И прикрой дверь, устал я, отдохнуть хочу.
Егор как прежде глядел в окно, за которым стемнело. Не было большого смысла пялиться в него, пустое, за которым стоял глухой и терпкий вечер, где ни звезд на небе, ни фонарей на улицах, ни тусклого окна на версту, только сиреневая мгла как смола – из воздуха, который, казалось, еще утром явился черный как сажа. Такими вечерами Егор словно деревенел, превращаясь в трухлявое дерево, у которого уже не было величественной кучерявой кроны, но оно еще цеплялось за землю кривыми корнями. Но и корней у Егора уже почти не осталось.
Егор, как часто с ним случалось в такие минуты с тоской вспоминал о сыне… ну, и, конечно, не обходилось без Кати. Правда, воспоминания о ней вызывали такое тяжелое ощущение как от потери всего на свете.
«Душевную тоску сейчас могла заглушить разве что водка, – подумал он, – и еще эти… Катины капронки», – о них Егор вспомнил совсем не потому, что трижды побывал в капроновой петле, скорее, впервые за долгое время представил в них Катины ноги – от лодыжек до самой талии…
– Извини, брат… – неожиданно явился Заур, застав Егора на прежнем месте, – …не вышло забрать в свой взвод. Иса против. Не дал. У меня был план на тебя и просто ты мне симпатичен, по–братски: понял, что ты четкий, я сразу это вижу, сам такой, говоришь по делу, значит, не балабол, каких здесь вдоволь, будь у них по семь ртов, как у уаигов. Жаль только, что к Сулиму идешь…
– Почему – жаль?
– Не нужно тебе к нему, – сказал Заур. – Лучше к Абхазу тогда…
– Почему так считаешь?
– Ну, была ситуация… – признался Зазиев и замолчал, совсем не собираясь ее прояснить.
«Чего из тебя по слову выдавливать надо?!» – хотел было возмутиться Егор, но раздумал:
– Поделишься, какая?
– Да… без проблем… – с задумчивый видом согласился Заур, думая о чем–то другом. – Короче, не так давно был в батальоне капитан – из бывших… федерал… зам или даже комбат какой–то… Грамотный такой офицер: карты, схемы, план обороны… кажется, все мог решить. Ходаренок людей собирал, а этот – «Сивый» его позывной – планировал. Придумал, как разоружить батальон Кировоградского спецполка, охранявший Донецкий аэропорт… Но пока Ходар якобы утверждал план Сивого, ночью двадцать шестого комбат с «Альфой» блокировал аэропорт и уговорил охрану сдать аэропорт и оружие без сопротивления. Оружия там было много – несколько оружейных комнат и склад… даже четыре миномета там нашлось. На утро решено было Кировоградских на автобусах отправить в Киев, но те, за ночь, организовали оборону и навели авиацию. У нас появились потери, а в отсутствии координации действий и единого командования произошла полная неразбериха. Бои в окрестностях аэропорта вели несколько отрядов ополчения, которые также несли потери. Вечером уцелевшие сумели вырвались из аэропорта с ранеными на двух КАМАЗах, но, в результате отсутствия связи и опознавания «свой–чужой», были расстреляны своими же на въезде в город – на «опорнике» посчитали, что Кировоградские пошли на прорыв… Больше пятидесяти ополченцев из разных отрядов погибло, в двое больше – раненных. Сивый был зол на Ходара. По сути Сивый готовился к полномасштабной войне, а Ходар – наверное, думал, что решит все проблемы худым миром… «Альфа» Медведчука изъяла на захваченном складе минометы, которые, короче, оказались бесполезными, поскольку мины хранились без взрывателей, раздельно. Их парни просто не взяли. А склад на отходе расстреляли из гранатометов… «Альфа», конечно, крутой спецназ, но не армейский, не приучен проверять взрыватели у мин. Думаю, они из минометов и стрелять не умели, и большинство вряд ли знало, что за штука такая – взрыватель. Такая война – не их профессия. Тогда Ходар и Сивый сильно повздорили. Сивый обвинил комбат, что тот ни черта не смыслит в войне и ему надо поучиться военному делу: вроде, воевать – не террористов мочить по сортирам; ну, а Ходар, походу в отместку, отстранил Сивого от должности и назначил командовать чеченским взводом, вместо Джамалдаева. Я Сулима знаю – Сулим ни за что такое не согласился бы. Но Сивый командовал, короче, недолго. Не знаю, что там случилось дальше, вроде как Сивый подался в Луганск, к «Плотнику». Чеченцы хвалились еще, будто сопроводили его туда. Через день никто про него уже не помнил. Но я думаю, что по приказу комбата его могли ликвидировать… Зачистить, как поступают с неугодным или упорным соперником. Такое случается часто, когда залетные попадают в батальон или застукают кого за мародерством – вывезут в поле и зарежут как барана.
Егор слушал молча, без ужаса в глазах, угрюмо всматриваясь в темноту, как в холодные непроглядные зеркала.
– Такое возможно? – наконец, спросил он.
– Э! Сколько раз было! Комбат, как полномочный, вроде не специально, но, сам понимаешь, выводит на эмоции своими приказами и решениями никого–нибудь, а самых нетерпимых, а те решают возникшую проблему как умеют. Сам, конечно, глаза закрывает на это. На войне свои командиры, своя власть есть. А власть все спишет, как говорят?
– Война, говорят, спишет.
– Ай, да! Точно! Напутал немного… Хотя, разве разница есть? Сулим, он как военная власть, мог не стерпеть Сивого, короче… Но ты не бойся, я за тобой приглядывать буду!
Бис впервые улыбнулся, но улыбкой совсем нерадостной. Было заметно – насторожился.
– Я тебе говорю… – важно настоял Зазиев, –…не бойся, короче! – добавил он, напоследок.
Егор не испугался. Он смутился собственной кривой улыбки, вдруг вспомнив – зачем он здесь. Из памяти совсем неожиданно вывалился наблюдавший Егора медицинский психолог, который в последнюю встречу сказал:
«…американские солдаты в Ираке и Афганистане умирают ежедневно. Вернувшиеся с войны ветераны убивают себя каждые восемьдесят минут. Двадцать два человека в день! Статистика ошеломляющая: на одного убитого там – двадцать пять военных–самоубийц здесь! Причины суицидов известны – посттравматические стрессы, полученные травмы и ранения. Психические проблемы, вроде твоих, наблюдаются у каждого пятого американского солдата, который вернулся с руками и ногами, не говоря уже о твоем случае. Наверное, думаешь: причем тут американцы? Просто в России подобную статистику не ведут. Она никому не интересна. Потеря одного ветерана, совершившего самоубийство в Америке – еще не трагедия, но уже сигнал; а подобное для России – вообще не беда. Бабы новых солдат нарожают! Убить себя – я, пожалуй, тебя не остановлю… не смогу… никто не сможет. Лично я не против самоубийства в принципе, не считаю его ошибкой или грехом. Существуют такие ситуации, в которых действительно кажется – лучше умереть, чем продолжать страдать. Просто знай, что во время самоубийства, ты убиваешь не только себя, ты убиваешь все воспоминания о себе. Все будут помнить только это… Вся твоя жизнь в памяти близких тебе людей сведется к тому, как ты решил умереть! А что, если окажется, что ты заблуждался в том, что единственное решение – самоубийство? Что, если близкие ждут, что ты излечишься и вернешься?»…
«…лучше бы ты геройски сдох на войне! – вспомнил Егор Катин гнев. – Принес бы семье пользу и гордость… вместо того, чтобы изводить нас! Все хорошее о тебе мы сохранили бы в памяти, и не видели бы твоих отвратительных пьянок и всего этого кошмара! – и уже не в силах сдерживать слезы, навзрыд кричала. – Будь ты проклят, сука! Сгори в своем аду!»…
После психолога чувство глубокой изоляции никуда не исчезло. Куда могли деться – абсолютное одиночество, ощущения брошенности и ненужности, и то чувство, когда возвращаешься в пустой дом, который как заколдованный круг только усиливал чувство изолированности? Ведь именно в этих стенах созрела непоколебимая решимость прекратить это тяжкое существование и эти тяжелые страдания. Ведь продолжать жить – означало, страдать. И тогда в голове Егора созрел этот план. Егор был убежден, у него все продумано.