З. Х. Ибрагимова
Кавказцы

Полная версия

Встретившись осенью 1825 года в станице Екатеринославской с генералом Ермоловым, Грибоедов упросил его взять с собой в Чечню. По-видимому, желание участвовать в чеченском походе и все увидеть своими собственными глазами, связано с изменившимися взглядами писателя на кавказскую политику России, с попытками определить свое отношение ко всему здесь происходящему, осмыслить пути решения исторических судеб коренных кавказских народов. Сначала Грибоедов с Ермоловым прибыли в Червленную, где узнали о восшествии на престол Николая I, а затем отправились в крепость Грозную. Именно здесь Грибоедов и был подвергнут аресту на основании привезенного фельдегерем Уклонским приказа начальника Генерального штаба И.И. Дибича.

При аресте очень важную услугу оказал Грибоедову А.П. Ермолов, приказавший своему адъютанту И.Д. Талызину позаботиться об уничтожении «опасных» бумаг писателя. Об этом имеется немало сведений, в частности, подробные воспоминания присутствовавшего при аресте Н.В. Шиманского: «Талызин, Сергей и я, пригласивши с собой фельдъегеря, пустились на рысях прямо к дому коменданта крепости Грозной. Алексей Петрович Ермолов сидел за большим столом и, как теперь помню, раскладывал пасьянс. Сбоку от него с трубкой сидел Грибоедов. Когда мы доложили, что прибыли и привезли фельдъегеря, генерал немедленно приказал позвать его к себе. Уклонский вынул из сумки один тонкий конверт от начальника Генерального штаба Дибича. Генерал разорвал конверт, бумага заключала в себе несколько строк… Я не обратил внимания на Грибоедова, но Талызин мне после сказывал, что он сделался бледен, как полотно… Талызин отдал приказание одному из ординарцев генерала… чтобы он скакал в обоз, отыскал арбу Грибоедова и Шиманского, и чтобы гнал в крепость… Когда я возвратился к А.П. Ермолову, то Грибоедова не было в комнате. Он выходил куда-то, но скоро возвратился, был, по-видимому, спокоен и слушал рассказы Уклонского, который назвал многих арестованных. Приказано было подавать ужин…». Далее Шимановский продолжал: «Тут нужно возвратиться к арбе с нашими вещами. Урядник Рассветов ловко исполнил возложенное на него поручение. Он отыскал арбу, вывел ее из колонны и заставил быков скакать, так что очень скоро прибыли наши люди к назначенному нам флигелю. Тут встретило наших людей приказание елико возможно сжечь все бумаги Грибоедова, оставив лишь толстую тетрадь – «Горе от ума». Не более как в полчаса времени все сожгли на кухне Козловского, а чемодан поставили на прежнее место в арбу»²³.

22 января 1826 года Грибоедов был арестован в крепости Грозной по постановлению Следственного комитета по делу декабристов и пробыл под арестом несколько месяцев. В апреле 1828 г. Грибоедов был назначен министром-резидентом в Персию, где и погиб при разгроме русского посольства. Ермолов, спасая Грибоедова от ареста, спасал и себя самого, зная неприязненное к себе отношение Николая I и то, что в Петербурге подозревают о существовании тайного общества на Кавказе. Возможно, именно поэтому Ермолов не только своеобразно помог Грибоедову при аресте, но и всячески старался обелить его, дав писателю благоприятнейший отзыв в письме к барону Дибичу. В нем особо подчеркнул, что «Грибоедов взят таким образом, что не мог истребить находившихся у него бумаг, но таковых при нем не найдено, кроме весьма немногих, кои при сем препровождаются….». По свидетельству секретаря канцелярии Главноуправляющего на Кавказе, П.М. Сахно-Устимовича, этот отзыв Ермолова, «как сам Грибоедов сознавался после, много ему помог при его оправдании». Оправдание же писателя одновременно способствовало и оправданию Ермолова. И об этом со всей определенностью писал Э.В. Бриммер: «… Скоро возвратился Грибоедов чист, как голубь, и более не было подозрений на Кавказский корпус». Случилось это в сентябре 1826 года. По свидетельству В.К. Кюхельбекера, «он (Грибоедов) в Москве и Петербурге часто тосковал о кочевьях в горах кавказских, где посреди людей, более близких к природе, чуждых европейского жеманства, чувствовал себя счастливым».

Грибоедов был одним из первых русских писателей, долго проживших на Кавказе. А.С. Пушкин писал: «Совершенное знание такого края, где начиналась война, открыло ему новое поприще… Не знаю ничего завиднее последних годов его бурной жизни». Действительно, именно с Кавказа Грибоедов увез не только богатые впечатления, но и первые акты комедии «Горе от ума», которая обессмертила его имя. Как свидетельствуют «Акты Кавказской археографической комиссии», первые любительские постановки комедии «Горе от ума» состоялись в Тифлисе в конце 1820-х – начале 1830-х годов в салоне Александра Чавчавадзе и в зале Армянской духовной семинарии Нерсесян. Сам Грибоедов, по имеющимся сведениям, в 1828 году присутствовал в Тифлисе на концертном исполнении «Горе от ума» в доме Багратиони. Отношения между Грибоедовым и Ермоловым были не всегда радужными. Ермолов, высоко отзывавшийся о произведениях А.С. Пушкина, писал Д.В. Давыдовы: «Это не стихи нашего знакомого Грибоедова, от жевания которых скулы болят…». В.А. Андреев писал, что Грибоедов «разошелся с Ермоловым», что «у Ермолова Грибоедов составлял только роскошную обстановку его штаба; что Грибоедов был умным и едким собеседником; что Ермолов его любил, но никогда не был к нему близким человеком»²⁴.

В июле 1888 года А.П. Чехов «шатался по Крыму и Кавказу», как писал он в августе журналисту Н.М. Ежову. О своих впечатлениях от поездки по Кавказу Чехов восторженно писал редактору журнала «Осколки» Н.А. Лейкину. «Кавказ Вы видели. Кажется, видели и Военно-Грузинскую дорогу. Если же Вы еще не ездили по этой дороге, то заложите жен, детей, «Осколки» и поезжайте. Я никогда в жизни не видел ничего подобного. Это сплошная поэзия, не дорога, а чудный фантастический рассказ….»²⁵. В сентябре 1899 года великий норвежский писатель Кнут Гамсун совершил поездку через Россию на Кавказ. Результатом этой поездки явилась вышедшая в 1903 году книга «В сказочном царстве», которую один из английских исследователей творчества Гамсуна назвал самыми субъективными путевыми очерками²⁶.

А.С. Пушкин очень любил Кавказ, неоднократно здесь бывал и посвятил Кавказу многие свои произведения. Одним из самых значимых среди них был «Кавказский пленник». Никто из русских литераторов не писал так тепло о горцах, как это сделал А.С. Пушкин в «Кавказском пленнике». Красной нитью через это произведение проходит мысль, что «лишь угроза порабощения заставляет браться за оружие горцев». Вынужденно взяв оружие, они, как подчеркивал Пушкин, проявляли храбрость и стойкость, с большой любовью защищали свою родину и с честью умирали за свою свободу и независимость. Но произведение поэта нередко подвергалось и критике. Друг А.С. Пушкина, поэт П.А. Вяземский, в письме от 27 сентября 1822 года к А.И. Тургеневу, критикуя поэта относительно эпилога к «Кавказскому пленнику», писал: «Мне жаль, что Пушкин окровавил стихи своей повести. Что за герои – Котляровский, Ермолов? Что тут хорошего, что он, как черная зараза, губил, уничтожал племена? От такой славы кровь стынет в жилах и волосы дыбом становятся. Если бы мы прсвещали племена, то было бы что воспеть…»²⁷.

Вышедшее в 1822 г. первое издание «Кавказского пленника» Пушкино было распродано за несколько месяцев. В 1824 г. Пушкин, нуждаясь в средствах, ухватился за предложение брата – продать второе издание «Кавказского пленника» одному из книгопродавцев за 2000 рублей. В это время в Петербурге неожиданно для самого Пушкина, так и для его друзей и издателей, вышло новое издание «Кавказского пленника». Издание Е. Ольдекопа являлось прямой контрафакцией, грубым нарушением авторских прав Пушкина. Вяземский написал Пушкину, что продажу ольдеко-повского издания в Москве остановить уже невозможно, и советовал ему жаловаться министру А.С. Шишкову. Пушкин, которому вся эта история изрядно надоела, ответил Вяземскому: «Ольдекоп, мать его в рифму, надоел! Плюнем на него и квиты»²⁸.

В 1934 году профессор А.И. Некрасов среди литературных источников «Кавказского пленника» Пушкина назвал опубликованную впервые в Париже на французском языке в 1815 году повесть К. де Местра «Кавказские пленники». Когда Ксавье ехал из Петербурга в Тифлис, то останавливался во Владикавказе, где общался с генералом Дельпоццо, который «был в плену у чеченцев». Он с ним также беседовал и по поводу того, что «четыре иезуита сделают больше, чем десять тысяч солдат, чтобы завоевать эти места, где расположены самые лучшие долины в мире». Местр высказал также предположение, что и чеченцы в древности были христианами, но «сейчас все горцы или язычники, или наполовину мусульмане». Семья К. де Местра жила с 1825 по 1839 г. преимущественно в Италии, куда в 1832–1833 гг. приезжал В.А. Жуковский. Он поддерживал с Местрами дружеские отношения²⁹.

А.С. Пушкина волновала тема Кавказской войны не только с теоретической точки зрения, Александр Сергеевич сильно тревожился о судьбе своего брата, который служил на Кавказе. В мае 1829 года А.С. Пушкин предпринял путешествие на Кавказ, где и встретился с братом. Брат А.С. Пушкина – Лев Пушкин был «в походах против неприятеля и в самих сражениях» на Кавказе и в те дни, когда хоронили А. Пушкина. О печальных событиях он узнал только в марте 1837 года. В воспоминаниях П.А. Вяземского есть такая фраза: «После смерти брата Лев, сильно огорченный, хотел ехать во Францию и вызвать на дуэль барона Геккера (урожденного Дантес), но приятели отговорили его от этого намерения». Лев Пушкин был неоднократно награжден орденами и медалями. Старший сын поэта, Александр Пушкин, тоже выбрал ратное дело. Он участвовал в Русско-турецкой войне, освобождал Болгарию, за что был пожалован золотой саблей и орденом Св. Владимира³⁰.

Некоторые поэты больше уделяли внимание повседневной жизни на Кавказе, всем ее трудностям и радостям. В кавказских стихах Я.П. Полонского представлен российский чиновник, живущий на Кавказе, который ощущает здесь свою чуждость. Но чуткий и заинтересованный человек, по мнению поэта, многое перенимает у местного «особенного народа». Он ведет себя как «Учтивый Гость», который не смеет нарушать установленный порядок, а только старается его изучить, ведь ему здесь жить и работать, хотя и положение его несколько двойственно…³¹.

Яков Петрович Полонский родился 6 (18) декабря 1819 года в Рязани. Первые поэтические опты Я.П. Полонского относятся к годам учения в рязанской гимназии, а когда в 1838 году он поступил на юридичекий факультет Московского университета, то его склонность к поэзии уже была очевидной. Весной 1844 года Полонский окончил университет. Трудные материальные обстоятельства вынудили его отправиться в Одессу. Еще в первые дни по приезде в Одессу Полонский узнал, что одесский генерал-губернатор М.С. Воронцов назначается наместником на Кавказ: «Вся Одесса в волнении, – писал он Н.М. Орлову, – все здешнее народонаселение движется за ним, как за колонновожатым. Одесса пустеет – и вряд ли я останусь здесь. Хочется быть на Кавказе и увидеть природу лицом к лицу».

В 1845 году одесский генерал-губернатор М.С. Воронцов получил назначение – он стал наместником на Кавказе, и многие чиновники, пожелавшие служить в Тифлисе, отправились вслед за Воронцовым; к ним присоединился и Полонский. Друзья выхлопотали Полонскому место в канцелярии наместника. Полонский завязал знакомство с художниками, поэтами, учеными. Приехав в Тифлис, он вступил в тот круг, из которого судьба только что вырвала М. Лермонтова, в котором хорошо помнили и любили А. Пушкина, где хранили память о Грибоедове. Я. Полонский познакомился с художником Г.Г. Гагариным, писателем В.А. Соллогубом, востоковедом Н.В. Ханыковым³².

В Тифлисе Я.П. Полонский поступил одновременно и на службу в канцелярию наместника и в редакцию журнала «Закавказский вестник». Несколько месяцев Полонский провел в служебных поездках по Кавказу, собирая статистические данные о местном крае. Непосредственным результатом этих путешествий стали очерки и статьи этнографического характера, которые печатались в «Закавказском вестнике». В 1849 году Полонский выпустил сборник стихотворений о Кавказе, наполненный историческими и этнографическими реалиями, описанием нравов кавказских горцев. В 1851 году Полонский покинул Кавказ³³.

Изображение писателями и поэтами кавказской действительности привело к освоению новых художественных форм, к развитию важнейших эпических жанров. Кавказские события, характеры, нравы горских народов диктовали необходимость их отображения в новых формах и побуждали все чаще и чаще обращаться к такой сложной эпической форме, как повесть. Писатель-декабрист А.А. Бестужев-Марлинский, предшественник М.Ю. Лермонтова на Кавказе, создал романтические повести «из кавказской жизни», которыми зачитывалась вся Россия. В.Г. Белинский неоднократно отмечал в своих работах ту особую роль, которую сыграл Марлинский в становлении русской повести. Именно благодаря А.А. Бестужеву-Марлинскому, по мнению критика, повесть становится одним из наиболее распространенных жанров в русской литературе, обретает свои характерные черты, освобождаясь от классической высокопарности и тяжеловесности, сентиментальной плаксивости и приторно-навязчивой нравственности ранних романтических повестей³⁴.

С авторитетом А. Бестужева-Марлинского как кавказоведа считались многие. Примечательно, что Л.Н. Толстой в период работы над повестью «Хаджи-Мурат», продолжая сбор географических и этнографических материалов о Кавказе, перечитал пересланную из Москвы дочерью Татьяной Львовной повесть «Мулла-Нур» А. Бестужева-Марлинского. Названная повесть декабриста выделяется своей описательностью и исключительно разнообразным обилием краеведческого материала³⁵.

Александр Бестужев – гвардейский офицер, печатавшийся в петербургских журналах (Марлинский – его литературный псевдоним), был переведен рядовым в Кавказскую армию в 1829 году из Сибири, где отбывал в далеком Якутске ссылку за участие в декабрьском восстании. Кавказ поразил его своей первозданной красотой. В одном из своих очерков он писал: «Кто видел Кавказ в грозу и ведро (проливной дождь), тот может умереть, не завидуя Швейцарии. Вдали, как исполинские волны застывшего океана, вставали горы над горами, увенчанные алмазною пеною снегов; угрюмо, как минувшие столетия, висели надо мною громады и над ними сверкал снежный Перун лавин, готовый низриться от жаркого луча солнца, от крыла ветра. Далеко под стопами моими бродили облака, подобно стадам златорунных овец. В стороне горные потоки, надменные дождями, ниспадали млечной струей и едва внятно роптали в глубине….».

В военных походах Бестужев проявлял чудеса храбрости и самообладания. В письме к братьям в Сибирь он писал: «Я дышал эту осень своею атмосферою: дымом пороха и туманом гор. Я топтал снега Кавказа, я дрался с сынами его – достойные враги! Какие куклы перед ними персы и турки! Как искусно умеют они сражаться, как геройски решаются умереть!» За неоднократные боевые отличия Бестужев был произведен в июле 1835 года в унтер-офицеры, а в мае 1836 года – в прапорщики. Это производство, по его словам, он «выстрадал и выбил штыками». Просьбу об отставке Бестужева (Марлинского) поддержал в личном письме к Николаю генерал-губернатор Новороссии граф М.С. Воронцов, на что царь ответил в том смысле, что Бестужев «должен служить там, где еще возможно без вреда для службы». Мысли о близкой кончине не покидает писателя. Он устал бороться с судьбой. «Я хочу уехать поскорее в экспедицию, – пишет Бестужев брату Павлу. – Ей-богу, лучше пуля, чем жизнь, какую я веду». 1837 год, последний в своей жизни, он встретил в Тифлисе. Получив здесь известие о смерти А.С. Пушкина, он заказал священнику отслужить панихиду по двум поэтам на могиле Грибоедова. «Я плакал тогда, как плачу и теперь, горькими слезами, – признается он Павлу, – я плакал над другом и товарищем по оружию, над самим собой. И когда священник возгласил «За убиенных бояр Александра и Александра», этот ваозглас показался мне не только воспоминанием, но и пророчеством…. Да, я чуствую, что и моя смерть будет насильственной, необычной и уже недалекой…»³⁶.

В начале лета 1837 года Бестужев участвовал в высадке десанта в Абхазии, у мыса Адлер. Накануне операции, находясь на борту фрегата «Анна», он пишет завещание. По рассказам очевидцев, во время вылазки десанта Бестужев попытался вернуть далеко ушедшую в лес цепь стрелков, но в завязавшейся схватке был ранен двумя пулями в грудь и изрублен окружившими его горцами. Подошедшие на подмогу части отбросили неприятеля и подобрали раненых и тела убитых, но Бестужева среди них не было. В мемуарах кавказского офицера М.Ф. Федорова передается рассказ о том, что на 4 день после десанта, во время набега на аул, при одном убитом мулле нашли пистолет Бестужева. Лазутчики рассказали, что горцы, уважая храбрость и необыкновенную ловкость русского офицера при защите себя шашкой, взяли его тяжелораненого в село, где он от большой потери крови на другой день скончался³⁷. Александр Бестужев окончил свой путь в возрасте 40 лет, в пору писательской зрелости и расцвета творческих сил.

Михаил Юрьевич Лермонтов по праву занимает одно из ведущих мест в кавказоведческой художественной литературе. «Хаджи-Абрек» – первое произведение Лермонтова, появившееся в печати. Оно было напечатано в XI томе «Библиотеки для чтения» Сенковского за 1835 г. Вот что пишет А.П. Шан-Гирей в своих воспоминаниях по поводу появления этой поэмы в печати: «С нами жил в то время дальний родственник и товарищ Мишеля по школе Николай Дмитриевич Юрьев, который после тщетных стараний уговорить Мишеля печатать свои стихи, передал, тихонько от него, поэму «Хаджи-Абрек» Сенковскому, и она, к нашему немалому удивлению, в одно прекрасное утро появилась напечатанной в «Библиотеке для чтения». Лермонтов был взбешен, но, по счастью поэму никто не разбранил, напротив, она имела некоторый успех, и он стал продолжать писать, но все еще не печатать»³⁸. В лирике М.Ю. Лермонтова проявляется отношение поэта к миру, к чужому сознанию. При помощи сопоставления Востока и Запада Лермонтов надеялся выявить сущность русской культуры, которая представляется ему юной, только начинающей вступление на мировую арену. Он пытается оценить сложный образ «русского европейца», представляющего собой дворянина, его современника. Этот человек гибок, способен к восприятию чужих обычаев, культуры, сознания. В какой-то степени этот образ был списан Лермонтовым с самого себя. Интересно, что в 1837 году в одном из писем, отправленных с Кавказа, Лермонтов, между прочим, заметил, что он «уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч., теперь остается только проситься в экспедицию в Хиву с Перовским…..»³⁹. В произведениях Лермонтова часто находит продолжение образ «полуевропейца», о котором говорил еще Грибоедов. Образ такого «полуевропейца» описывается поэтом в стихотворении «Портреты» (1829 г.)⁴⁰.

Отправленный царскими властями на Кавказ, М.Ю. Лермонтов вынужден был принимать участие в походах царских войск против горцев, как офицер, здесь он был представлен к награде, но Николай I отказал в ней поэту. Таких людей, которые дружелюбно относились к горцам, а во многих случаях и с любовью, среди русского офицерства на Кавказе было немало – и это была лучшая его часть. Многие из них, как и сам Лермонтов, не по своей воле принимали участие в Кавказской войне. Таких офицеров он изобразил в совсем небольшом очерке, который назвал «Кавказец»⁴¹. Кавказская война привлекала наивную и восторженную часть дворянской молодежи возможностью подвига, приобретения воинской славы. Об этих доблестях молодого офицера и пишет М.Ю. Лермонтов в очерке «Кавказец»: «Он думает поймать руками десятка два горцев, ему снятся страшные битвы, реки крови и генеральские эполеты…». Для «кавказцев» война в силу своей деятельности стала судьбой, главным содержанием их жизни. В подавляющем большинстве случаев они не сомневались в необходимости и справедливости дела, которому посвятили всю жизнь. Историческое самосознание кавказского офицера определялось твердой уверенностью в монументальности совершаемого: они не просто расширяли пределы родного, могущественного государства, что само по себе было императивом для русского военного человека, – они преобразовывали мир. В этом плане Кавказская война не знала «гуманистических предрассудков» – цель оправдывала средства⁴².

Лермонтов погиб на дуэли с Н.С. Мартыновым в июле 1841 г. Интересно, как в творчестве Мартынова отразились реалии того времени. Есть в нем, например, упоминание о знаменитых кавказских кальчугах:

 
«Джигиты смело разъезжают,
Гарцуют бойко впереди;
Напрасно наши в них стреляют…
Они лишь бранью отвечают,
У них кольчуга на груди….»
 

Главное же сочинение Мартынова – поэма «Герзель-аул» – основано на личном опыте. Оно является документально точным описанием июньского похода в Чечню в 1840 г., в котором сам Мартынов принимал деятельное участие. Схожие сцены можно увидеть и у Лермонтова, в знаменитом стихотворении «Валерик», созданном на материале той же летней кампании 1840 г. Однако взгляды на войну были различны. М.Ю. Лермонтов воспринимал происходящее на Кавказе как трагедию, мучаясь вопросом: «Зачем?» Мартынову эти сомнения были неведомы. Он находился в полной уверенности в праве России применять против неприятеля тактику «выжженной земли»⁴³.

Одна из самых важных проблем современного Лермонтову общественного сознания: «можно ли совместить борьбу за свободу с человечностью, гуманистическим началом?» Лермонтов не ограничивал свои поиски решения проблем человечности и гуманизма историей. С необыкновенной для своей эпохи смелостью, М.Ю. Лермонтов привлекает в стихотворении «Валерик» (1840 г.) свои личные впечатления о войне на Кавказе и, показывает ее жестокость, бессмысленность и бесчеловечность⁴⁴. О вдохновляющем воздействии Кавказа на нравственное состояние поэта писал М.Ю. Лермонтов в своем письме С.А. Раевскому: «…если ты поедешь на Кавказ, то это, я уверен, принесет тебе много пользы физически и нравственно: ты вернешься поэтом…»⁴⁵.

Чеченцы, не имея письменной литературы, издавна создавали довольно развитую народную поэзию, причём эта поэзия у них обладала известными особенностями. Чеченская поэзия спокойно описывает шаг за шагом, без особого восхищения, само событие во всех его подробностях. Это является типичным признаком так называемой эпической поэзии. Некоторые из произведений чеченской поэзии поражают своей художественностью, замечательными образными выражениями и представляют интерес не только для чеченцев, но и для мировой литературы⁴⁶. Мир, отраженный в фольклорном материале не был простым и примитивным. Это сложная, многомерная, иерархическая система, в рамках которой существует метафизическое и земное, истинное и ложное. Различные природные формы и проявления не так одухотворены, как хотелось бы человеку. В связи с этим вся северокавказская поэзия по-своему пронизана потребностью сделать мир осмысленнее, добрее, обнаружить высшие типы одухотворенности в различных явлениях бытия, родственных человеку. Отсюда возникает феномен всеобщей персонификации, наивного очеловечивания окружающей природной среды и уподобления человека природе⁴⁷.

Высоко ценил народную чеченскую поэзию Лев Николаевич Толстой⁴⁸. Л.Н. Толстой, к середине XIX века несколько раз приезжал на Кавказ к своему брату Николаю Николаевичу (1823–1860), служившему сначала в станице Старогладовской, а затем в укрепленном лагере, возле чеченского селения Старый Юрт. Старший брат Л.Н. Толстого, Николай окончил курс философского факультета сначала Московского, а затем Казанского университетов (1840–1844). С 1844 г. служил офицером на Кавказе, принимал участие в военных действиях в Чечне и Дагестане, однако в душе он питал симпатию к горцам, что видно из его книги «Охота на Кавказе» – единственного дошедшего до нас его произведения⁴⁹.

Заинтересовавшись жизнью гребенских казаков и их соседей горцев, Л.Н. Толстой стал приобретать почти всю издававшуюся в то время на Кавказе этнографическую литературу⁵⁰. Первые посещения Толстым горских аулов относятся к 1851 году. Впечатления Толстого о Старом Юрте переданы в его письме к Т.А. Ергольской в июле 1851 г. В этом письме говорилось не только о новой для молодого человека кавказской природе, но и приводилось много этнографических наблюдений. Толстой, например, обратил внимание на устройство горских мельниц, построенных «совсем особенным образом», и на одежду горских женщин, и даже на их обычай стирать белье – ногами⁵¹.

Около 2-х месяцев Л.Н. Толстой прожил в чеченском селении Старый Юрт, куда был переведен взвод орудий 4 батареи, которым командовал его брат Николай. 26 мая 1904 г. С. А. Толстая записала рассказ о том, как писатель «ходил» в набег и «поступил на военную службу»: «Когда Л.Н., проигравшись в Москве в карты и прокутив много денег, решил ехать на Кавказ к служившему брату своему, Николаю Николаевичу, он в мыслях не имел поступать в военную службу. Ходил он на Кавказе в штатском платье, и когда ходил в первый раз в набег, то надел фуражку с большим козырьком и простое свое платье». На опасной дороге в ХасавЮрт Толстой встрети командовавшего левым флангом русской линии А.И. Барятинского. Последовали настойчивые уговоры поступить на военную службу. Князь Барятинский «хвалил Льва Николаевича за спокойствие и храбрость, которые он выказывал во время набега». Вскоре Л.Н. Толстой стал военным⁵².

В Старом Юрте Лев Николаевич познакомился с одним из жителей села, чеченцем Садо Мисербиевым (1832–1901), с которым они вскоре стали кунаками (побратимами). В 1850-е годы Мисербиев служил переводчиком при полковнике Ипполитове в крепости Воздвиженской.

Толстой познакомился с Садо летом 1851 года. Мисербиев приезжал в русский лагерь и играл в карты, но из-за незнания всех тонкостей игры на деньги, часто проигрывал, т. к. офицеры его обманывали. Л. Толстой пожалел молодого чеченца и предложил за него отыграться, Садо ему был так благодарен, что подарил кошелек и захотел стать кунаком благородного русского офицера. В письме к своей тетушке Т.А. Ермольской Толстой сообщал: «Садо позвал меня к себе и предложил быть кунаком. Я пошел; угостив меня по их обычаю, он предложил мне взять, что мне понравится: оружие, коня, чего бы я захотел. Я хотел выбрать что-нибудь менее дорогое и взял уздечку с серябряным набором; но он сказал, что сочтет это за обиду и, принудил меня взять шашку, которой цена, по крайней мере, 100 рублей серебром…. После моего посещения я подарил ему Николенькины серебряные часы, и мы сделались закадычными друзьями. Часто он доказывал мне свою преданность, подвергая себя разным опасностям для меня…».

В Старом Юрте Л.Н. Толстой много играл в карты. В конечном счете, он проиграл с офицерами все свои наличные деньги, 150 рублей, занятые у брата Николая, и еще 500 рублей под вексель. Деньги по тому времени были большие, на них он мог бы прожить на Кавказе около года. Какова же была его радость, когда в очередном письме от брата из станицы Старогладовской он нашел свой разорванный вексель, отыгранный у подпоручика Кнорринга верным кунаком Садо. Особенно досадно было Толстому, что он проиграл крупную сумму денег именно Ф.М. Кнориннгу, своему сослуживцу, которого сильно недолюбливал. 15 ноября 1853 года, за 2 месяца до отъезда с Кавказа, Толстой записал в своем дневнике: «Удивительно, как неприятен мне этот человек… В нем вполне отражаются все низкие свойства офицера – порождения праздности и холостой жизни».

В декабре 1851 года Мисербиев отыграл у Кнорринга векселя Толстого и передал их Н.Н. Толстого, брату писателя, служившему на Кавказе. Николай писал Льву Толстому: «На днях был у меня Садо, он выиграл у Кнорринга твои векселя и привез мне их. Он так был доволен этому выигрышу, так счастлив и так много меня спрашивал: «Как думаешь, брат рад будет, что я это сделал? – что я очень его за это полюбил. Этот человек действительно к тебе привязан»⁵³.

Толстой немедленно распорядился о присылке на Кавказ в качестве подарков для Садо шестиствольного пистолета и музыкальной шкатулки. Но чеченец Садо и без подарков был счастлив оказать услугу своему другу⁵⁴. В 1920-е гг., по свидетельству сына Мисербиева (С.С. Мисербиева), «коробочка с музыкой», подаренная Л.Н. Толстым, вместе с другими реликвиями до 1918 года хранилась в этой чеченской семье.

Даже после отъезда Л. Толстого с Кавказа чеченцы продолжали общаться с писателем. Так, два чеченских муллы из Старых Атагов – Мусип Паскаев и Цома Мурдалов в своем письме к графу Л.Н. Толстому обратились с просьбой высказать мнение о событиях 1905 года (18 февраля – рескрипт о создании Думы и 17 апреля, когда император подписал проект указа Правительствующему Сенату «Об укреплении начал веротерпимости»). Письмо было написано на арабском языке, завернуто в обложку из бумажного листа с фрагментами турецко-русского словаря⁵⁵.

Говоря о влиянии горцев, в частности чеченцев, на гребенских казаков, Л.Н. Толстой писал: «Лучшее оружие добывается от горца, лучшие лошади покупаются и крадутся у них же. Молодец-казак щеголяет знанием татарского языка и, разгулявшись, даже со своим братом говорит по-татарски»⁵⁶. Лев Тостой во время своего пребывания на Кавказе ввел себе в правило: «Записывать все замечательное, виденное на Кавказе и продолжать вести такого рода записи в дневнике», и этого правила он придерживался долгие годы. Так,1 февраля 1852 года Лев Николаевич Толстой записал со слов своих приятелей (кунаков) Балты Исаева и Садо Мисирбиева в своем дневнике две чеченские песни, первую из них пел Балта; здесь же Толстой дал подстрочный перевод с чеченского. Это первая известная нам запись чеченского текста с подстрочным переводом⁵⁷. Запись Толстым двух горских песен представляют большой научный интерес с точки зрения первенства фольклорной записи горских образцов свадебных песен (никем еще до Толстого не записанных) и с точки зрения оригинальности записи национального текста с помощью русских букв⁵⁸. Толстой использовал народные песни для передачи психологического состояния героев в трагические минуты их жизни. «Все было тихо. Вдруг со стороны чеченцев раздались странные звуки заунывной песни…. Ай! Дай! Да-ла-лай… Чеченцы знали, что им не уйти, и, чтоб избавиться от искушения бежать, они связались ремнями, колено с коленом, приготовили ружья и запели предсмертную песню…». Так органически вплелись в ткань произведения мастера, национальный мотив и народная сила⁵⁹.