Зеев Дровален
Акху
«Когда мне было 6 или 7 лет, меня постоянно мучил своеобразный повторяющийся кошмар, в котором чудовищная раса существ хватали меня за живот и несли через бесконечные лиги черных просторов над башнями мертвых и ужасных городов.»
(Говард Филлипс Лавкрафт, письмо Вирджилу Финли от 24 октября 1936 года)
«О, ты, который спишь, я призываю тебя, чтобы ты защитил свой сон от всех акху, которые могут проникнуть в него. Пусть они не видят тебя и не слышат тебя. Пусть они не трогают тебя и не беспокоят тебя. Пусть они не имеют над тобой никакой силы.»
(«Книга мертвых»)
Эта катастрофа произошла в августе 1981 года в отдаленном сибирском городке. Важно сразу отметить: достоверность описанных ниже событий остается под сомнением.
С одной стороны, документальных свидетельств о масштабном катаклизме не найдено, а пресса того времени не упоминает о разрушении целого города.
С другой – мало ли в те годы случалось бедствий на засекреченных объектах в далеких городках?
Бедствий, о которых мы так ничего и не узнали.
Было уже около половины одиннадцатого. Через приоткрытую дверь сырым сквозняком сочились сумерки. Резкий свет от круглой лампы на потолке заливал внутренности гаража неприятным холодным сиянием, от чего невольно в голову приходили мысли о морге. Сверкающий металлом стол с инструментами только усиливал это мрачное впечатление.
Правда, инструменты были не хирургические, а слесарные, но лежали они в том же безупречном порядке, как скальпели, ножницы и пилы у опытного патологоанатома.
Константину Петровичу гараж представлялся вовсе не моргом, а скорее операционной, где он уже который год с переменным успехом реанимировал свой старый четыреста двенадцатый «Москвич».
– Ну, Петрович, что там на этот раз? – привычно интересовался сосед, под вечер каждой пятницы заглядывая в открытую дверь.
– Вскрытие покажет, – традиционно отвечал Константин Петрович, вытирая руки ветошью.
Через минуту уже застилали газетой небольшой верстак, гость извлекал из глубокого кармана куртки бутылочку, хозяин – из сумки нехитрую закуску, и круглая лампа под потолком начинала светить уже не так неприветливо и холодно. Тепло улыбался с прошлогоднего настенного календаря олимпийский мишка с кольцами на пузе, сосед нес какую-то чепуху, и торопиться было совершенно некуда. Это была традиционная «гаражная» пятница.
Сегодня тоже была пятница, но соседа Петрович не ждал.
Соседа нашли мертвым два дня назад.
И нашли, как бы это сказать… не всего.
От гаражей к жилым пятиэтажкам, если идти напрямую, вела местами утоптанная, местами посыпанная гравием тропинка. Она проходила через небольшой запущенный парк. Когда-то там были прогулочные дорожки, киоски с газировкой и даже фонтан в центре. Сейчас киосков не осталось – их растащили на доски и фанеру, облупившийся и потрескавшийся фонтан зарос крапивой, а прогулочные дорожки можно было едва различить среди одичавшей сирени.
Вот здесь, в фонтане, в его давно высохшем бассейне, соседа и нашли. Верхнюю часть тела.
Милиция оцепила место происшествия, никого туда не пускала. Говорят, сыскари с собакой целый день рыскали по парку, заглядывая под каждый куст в поисках нижней части тела. Так ничего и не нашли.
Ходили слухи, что даже приезжал какой-то следователь из центра. Но тоже ничего не нашел.
Вот такие дела.
Константин Петрович печально посмотрел на сверкающий никелированным бампером «Москвич», на приоткрытую дверь гаража, в которую сосед уже никогда не заглянет, вздохнул, извлек из сумки нехитрую закуску и бутылку «Столичной».
Хорошего человека нужно помянуть.
Помянул, закусил килькой в томатном соусе, потом еще раз помянул и еще раз закусил.
Третий раз помянуть Константин Петрович уже не успел.
Лампа над головой загудела, замигала и погасла. В наступившей темноте нечто холодное и скользкое обвило кисть правой руки. Затем это «нечто» рвануло так, что плечо выскочило из сустава, и потащило кричащего от ужаса и боли Константина Петровича куда-то вниз, под дно его четыреста двенадцатого «Москвича».
Сережка проснулся от ощущения невыносимого горя и заплакал.
На плач отворилась дверь, и послышался усталый мамин голос – такой, каким он бывал по вечерам, когда она укладывала Сережку спать пораньше, а сама потом долго сидела на кухне за закрытой дверью.
– Сережка, спи давай! Большой уже! – мамин язык слегка заплетался, поэтому вместо «большой» у нее получилось что-то похожее на «больной». – Маме надо отдохнуть. Спи…
Из открытой двери повеяло запахом уколов. Так обычно пахла ватка, которой врач натирал Сережкину руку, прежде чем воткнуть в нее иглу шприца.
Сережка замер, затаив дыхание. Пусть мама подумает, что он опять засыпает.
И он заснул, поджав под одеялом коленки и прижимаясь мокрой щекой к своей любимой игрушке.
Во сне Сережка снова летал.
Утро было яркое, солнечное. Тюлевые занавески на окне чуть колыхались от свежего летнего ветерка, и воспоминаний о ночном кошмаре не осталось.
Сережка с удовольствием позавтракал большим ломтем белого батона с малиновым вареньем, запил его чаем и отпросился у бабушки во двор погулять.
Во дворе, у скрипучей карусели, уже собрались соседские мальчишки во главе с Ржавым Ленькой. На самом деле Ленька не был ржавым – он был рыжим. А еще он был задирой, умел ходить на руках и далеко, звонко плевать сквозь щель между передними зубами.
Сережкин брат Колька тоже был задирой, тоже умел ходить на руках, но вот плевать так, как Ленька, не мог – щели между зубами у него не было. Зато он мог свистеть, засунув два пальца в рот.
А еще Ленька Ржавый был горазд на всякие подвиги. На стройку залезть в выходной день, да в вагончике строителей по карманам спецовок пошарить. В окно надоедливому дворнику Митяю камнем засадить. Бездомную кошку на пустыре привязать к кресту из палок и сжечь заживо.
Причем делал это не сам, а в качестве проверки на «слабо» подначивал младших.
Помнится, из-за кошки брат Колька сильно подрался с Ржавым, расквасил ему нос и выбил передний зуб.
Мать Леньки тогда ходила жаловаться Колькиным родителям.
Кольку наказали за безобразную драку, грозились поставить на учет в детскую комнату милиции. Про кошку никто и не вспомнил.
Но было это давно, еще прошлым летом. Теперь бывшие приятели снова помирились, но некоторый холодок и напряжение в отношениях остались. И сказывался этот «холодок» в основном на Сережке. Особенно когда брата не было рядом.
