Зигмунд Фрейд
Большая книга психики и бессознательного. Толкование сновидений. По ту сторону принципа удовольствия
3) Внутреннее (органическое) телесное раздражение
Если мы собираемся искать источники сновидений не вне, а внутри организма, то должны вспомнить о том, что почти все наши внутренние органы, в здоровом состоянии почти никак не дающие о себе знать, в состоянии раздражения – назовем его так – или во время болезни становятся источниками, как правило, неприятных для нас ощущений, которые следует приравнять к возбудителям болевых ощущений, получаемых извне. Существуют очень давние сведения, которые заставляют, например, Штрюмпеля утверждать (Strümpell, 1877, 107): «Душа достигает во сне гораздо более глубокого и широкого сознания своей телесности, нежели в бодрствовании, и вынуждена воспринимать и допускать воздействия определенных раздражений, проистекающих от различных частей и изменений ее тела, о которых в бодрствовании она ничего не знала». Еще Аристотель считал вполне вероятным, что сновидение обращает внимание человека на начинающееся заболевание, которого он совершенно не замечает в бодрствовании (благодаря усилению впечатлений во сне), а представители медицины, воззрения которых, разумеется, далеки от веры в пророческий дар сновидения, по меньшей мере допускали возможность того, что сновидение способно известить о болезни (ср. Simon, 1888, 31, и работы многих предшествующих авторов)[18].
У греков был оракулы сновидений, к которым обычно обращались желавшие выздороветь больные. Больной отправлялся в храм Аполлона или Эскулапа, там его подвергали различным церемониям, купали, натирали, окуривали и, приведя таким образом в состояние экзальтации, укладывали в храме на шкуру принесенного в жертву барана. Он засыпал и видел во сне целебные средства. Они являлись ему в естественном виде или в символах и образах, которые затем истолковывали ему жрецы. Подробнее о целительных сновидениях у греков см. у Леманна (Lehmann, 1908, Bd. l, 74), Буше-Леклерка (Bouché-Leclerq 18791882), Херманна (Hermann, 1858, § 41, 262 etc., и 1882, § 38, 356), Бёттингера (Böttinger, 1795, 163 etc.), Ллойда (Lloyd, 1877), Дёллингера (Döllinger, 1857, 130).
Недостатка в достоверных примерах такой диагностической деятельности сновидений нет и в наше время. Так, например, Тисье (Tissié, 1898) со слов Артига (Artigues, 1884) рассказывает историю одной 43-летней женщины. В течение нескольких лет, несмотря на кажущееся полное здоровье, ее преследовали страшные сны, а затем при врачебном обследовании у нее выявилась начинающаяся болезнь сердца, от которой она вскоре умерла.
Очевидно, выраженные нарушения внутренних органов у целого ряда лиц служат возбудителями сновидений. Многие указывают на частые кошмары у больных, страдающих сердечными и легочными заболеваниями. Более того, эта сторона жизни сновидений настолько подробно описана многими авторами, что я могу ограничиться здесь лишь указанием на литературу (Radestock, 1879), Spitta (1882), Maury (1878), M. Simon (1888), Tissié (1898). Тисье полагает даже, что больные органы накладывают свой характерный отпечаток на содержание сновидений. Обычно сновидения сердечных больных очень короткие и оканчиваются пробуждением в страхе; почти всегда определенную роль в их содержании играет тема мучительной смерти. Легочным больным снятся удушение, давка, бегство, и очень часто они видят известный кошмарный сон, который, кстати, вызывал у себя экспериментальным путем Бернер (Börner, 1855), кладя себе на лицо подушку, закрывая дыхательные отверстия и т. п. При расстройствах пищеварения в сновидении содержатся представления, связанные с наслаждением и отвращением. Влияние сексуального возбуждения на содержание сновидений достаточно понятно каждому по его собственному опыту, и это служит важнейшим подтверждением всей теории вызывания снов посредством органических раздражителей.
Если проработать литературу о сновидениях, становится также совершенно очевидным, что отдельные авторы (Maury, 1878; Weygandt, 1893) стали заниматься проблемами сновидений, обратив внимание на влияние собственных болезненных состояний на содержание своих снов.
Впрочем, число источников сновидений, полученных на основе бесспорно установленных фактов, возросло не настолько существенно, как это может показаться на первый взгляд. Ведь сновидение – это феномен, возникающий у здоровых людей (наверное, у всех и, наверное, каждую ночь), и органическое заболевание отнюдь не относится к его необходимым условиям. Для нас речь идет не о том, откуда берутся особые сновидения, а о том, что может быть источником раздражения в случае обычных сновидений нормальных людей.
Между тем нам нужно сделать лишь еще один шаг, чтобы натолкнуться на источник сновидений, который значительно обильнее всех предыдущих и поистине неиссякаем. Если установлено, что внутренние органы в болезненном состоянии становятся источниками сновидений, и если мы признаем, что в состоянии сна душа, отрешившись от внешнего мира, может уделить больше внимания внутренним органам, то невольно напрашивается предположение, что органам не нужно заболевать, чтобы передать спящей душе возбуждения, которые так или иначе становятся образами сновидения. То, что в бодрствовании мы смутно воспринимаем как общее самочувствие лишь по его качеству, в которое, по мнению врачей, вносят свой вклад все системы органов, усилившись во время ночного сна и сочетаясь с другими своими отдельными компонентами, становится мощнейшим и вместе с тем самым обычным источником представлений, возникающих в сновидении. В таком случае остается только исследовать, по каким правилам органические раздражения превращаются в подобные представления.
Мы здесь затронули ту теорию возникновения сновидений, которая пользуется наибольшей популярностью среди ученых-медиков. Мрак, которым окутано ядро нашей личности, «moi splanchnique», как называет это Тисье (Tissié, 1898), и загадочность возникновения сновидения настолько друг другу соответствуют, что нельзя не провести между ними связь. Ход мыслей, превращающий вегетативное органическое ощущение в образы сновидения, имеет для врача еще и другое значение: он позволяет также в этиологическом отношении объединить сновидение и душевное расстройство, обнаруживающие так много сходства в своих проявлениях, ибо изменения общего самочувствия и раздражения, исходящие от внутренних органов, играют важнейшую роль в возникновении психозов. Поэтому не следует удивляться, если теорию физических раздражителей не удается свести к одному автору, который бы ее самостоятельно разработал.
Ряд авторов придерживались идей, высказанных в 1851 году философом Шопенгауэром. Образ мира возникает у нас благодаря тому, что наш интеллект переводит впечатления, получаемые извне, в формы времени, пространства и каузальности. Раздражения, поступающие изнутри организма, от симпатической нервной системы, оказывают днем в лучшем случае бессознательное влияние на наше настроение. Ночью же, когда заглушающее воздействие дневных впечатлений прекращается, впечатления, исходящие изнутри, получают возможность привлечь к себе внимание – подобно тому, как ночью мы слышим журчание ручейка, которое заглушалось дневным шумом. Как же иначе может реагировать интеллект на эти раздражения, кроме как исполняя присущую ему функцию? То есть он облекает их во временные и пространственные формы, неразрывно связанные с каузальностью, и в результате возникает сновидение (ср. Schopenhauer, 1862, Bd. l, 249 etc.). В более тесную взаимосвязь физических раздражений и образов сновидений пытались проникнуть Шернер (Scherner, 1861) и за ним Фолькельт (Volkelt, 1875) – оценку их представлений мы дадим в разделе, посвященном теориям сновидений.
В одном особенно последовательно проведенном исследовании психиатр Kpayc [Krauß, 1859, 255] вывел возникновение сновидений, равно как делириев[19] и бредовых идей, из одного и того же элемента, то есть органически обусловленного ощущения. Нельзя представить себе такой части организма, которая не могла бы стать исходным пунктом сновидения или бредового представления. Органически обусловленные ощущения «можно разделить на два ряда: 1) на общие настроения (общие чувства) и 2) на специфические ощущения, присущие главным системам вегетативного организма, в которых мы выделили пять групп: а) мышечные ощущения, б) пневматические, в) гастрические, г) сексуальные и д) периферические».
Процесс возникновения сновидений на основе телесных раздражений Краус описывает следующим образом: ощущение по какому-либо закону ассоциации вызывает родственное ему представление и вместе с ним объединяется в некую органическую структуру, по отношению к которой, однако, сознание ведет себя не так, как обычно. На само ощущение оно не обращает никакого внимания, а ориентируется целиком на сопутствующее представление, и именно по этой причине данный факт так долго не замечали (ibid., 233234). Краус обозначает этот процесс особым термином – транссубстанциацией ощущений в образы сновидения (ibid., 246).
Влияние органических телесных раздражений на образование сновидений признается сегодня чуть ли не всеми, но на вопрос о закономерностях связи между ними отвечают совершенно по-разному, часто приводя туманные объяснения. Если взять за основу теорию телесных раздражений, то при толковании сновидений появляется особого рода задача – сводить содержание сновидения к вызывающим его органическим раздражителям. И если не признавать правил толкования, которые были сформулированы Шернером (Scherner, 1861), то часто приходится сталкиваться с тем неприятным фактом, что органический источник раздражения выдает себя не иначе, как через содержание сновидения.
Однако довольно сходным образом толковались разные по своей форме сновидения, которые называют «типичными», потому что у многих людей они очень близки по содержанию. Это известные сновидения о падении с высоты, о выпадении зубов, о полете и о смущении из-за своей наготы или плохой одежды. Последнее сновидение, по-видимому, объясняется восприятием во сне того, что спящий человек сбросил с себя одеяло и лежит голым. Сновидение о выпадении зубов объясняется раздражением полости рта, под которым, однако, не следует понимать болезненное состояние возбуждения десен. Сновидение о полете, согласно Штрюмпелю (Strümpell, 1877), является адекватным представлением, которым пользуется душа, чтобы истолковать сумму раздражений, исходящих от расширяющихся и спадающихся легких, если при этом кожные ощущения от грудной клетки снизились настолько, что уже не воспринимаются сознанием. Это последнее обстоятельство передает ощущение, связанное с формой представления о парении. Поводом для сновидений о падении с высоты, видимо, является то, что при наступившем ослаблении тактильного чувства либо свешивается рука, либо вдруг выпрямляется согнутое колено; благодаря этому тактильные ощущения начинают снова осознаваться, но переход к сознанию психически осуществляется в сновидении о падении (ibid., 118). Слабость этих, казалось бы, убедительных попыток объяснения, очевидно, заключается в том, что здесь без каких-либо на то оснований отбрасывается или, наоборот, привлекается та или иная группа органических ощущений, пока наконец не достигается констелляция, благоприятная для толкования. Впрочем, в дальнейшем у меня еще будет возможность вернуться к типичным сновидениям и их возникновению.
Сравнив между собой ряд сходных сновидений, М. Симон попытался вывести некоторые закономерности влияния органических раздражителей на содержание сновидений. Он утверждает (Simon, 1888, 34): «Когда во сне какой-либо орган, обычно участвующий в выражении аффекта, по какой-то другой причине находится в состоянии возбуждения, в которое он, как правило, повергается при таком аффекте, то возникающее при этом сновидение будет содержать представления, соответствующие аффекту».
Другое правило гласит (ibid., 35): «Если какой-либо орган находится во сне в состоянии деятельности, возбуждения или расстройства, то сновидение будет содержать представления, относящиеся к осуществлению органической функции, которая присуща данному органу».
Маурли Вольд (Vold, 1896) попытался экспериментально доказать влияние, постулируемое в теории физических раздражителей, на образование сновидений для отдельной области. Он изменял положение конечностей спящего человека и сравнивал содержания сновидения с этими изменениями. В качестве результата он приводит следующие выводы.
1. Положение конечности в сновидении в целом соответствует ее положению в действительности, то есть человеку снится статическое состояние членов тела, соответствующее реальному.
2. Если человек видит во сне движение конечности, то оно всегда таково, что одно из положений, возникающих при его исполнении, соответствует действительному.
3. Положение собственных конечностей может приписываться в сновидении постороннему человеку.
4. Может также сниться, что данное движение затруднено.
5. Член тела в данном положении может предстать в сновидении в виде животного или чудовища, при этом между ними возникает определенная аналогия.
6. Положение конечности может вызвать в сновидении мысли, имеющие к ней какое-либо отношение. Так, например, при движении пальцев снится счет.
Из таких результатов я бы сделал вывод, что и теория физических раздражителей не может полностью исключить мнимой свободы в формировании образов сновидения.
4) Психические источники раздражения
Когда мы обсуждали отношение сновидения к жизни в бодрствовании и происхождение материала сновидений, мы узнали, что, по мнению как самых древних, так и самых современных исследователей, людям снится то, что они делали днем и что их интересует в бодрствовании. Этот интерес, присущий жизни в бодрствовании и сохраняющийся во сне, не только представляет собой психическую связь, соединяющую сновидение с жизнью, но и служит для нас немаловажным источником сновидений, который, наряду с тем, что стало интересным во сне, – раздражителями, воздействующими во время сна, – должен объяснить происхождение всех образов сновидения. Мы слышали, однако, и возражения против вышеприведенного утверждения, то есть что сновидение отвлекает спящего от интересов дня и что нам, как правило, снятся вещи, больше всего занимавшие нас днем лишь тогда, когда они уже потеряли свою актуальность для бодрствующей жизни. Поэтому при анализе сновидений у нас на каждом шагу возникает впечатление, что недопустимо устанавливать общие правила, не вводя ограничений с помощью таких слов, как «часто», «обычно», «в большинстве случаев», и не предупреждая о возможных исключениях.
Если бы дневных интересов, наряду с внутренними и внешними раздражителями во сне, было достаточно для объяснения этиологии сновидений, то мы бы могли дать удовлетворительный отчет о происхождении всех элементов сновидения; загадка источников сновидения была бы разрешена, и оставалось бы только разграничить роль психических и соматических раздражителей в отдельных сновидениях. В действительности же такое полное разъяснение сновидения ни в одном случае еще не удавалось, и у каждого, кто пытался это сделать, оставались – как правило, в большом количестве – составные части сновидения, о происхождении которых он сказать ничего не мог. По-видимому, дневные интересы как психический источник сновидений не играют такой важной роли, как следовало бы ожидать после категорических утверждений, будто каждый продолжает заниматься в сновидении своим делом.
Другие психические источники сновидений неизвестны. Поэтому все отстаиваемые в литературе объяснения сновидений – за исключением разве что теории Шернера, о которой будет говориться, – имеют большие пробелы там, где речь идет о выведении наиболее характерного для сновидения материала из образов представлений. В этом отношении большинство авторов склонны максимально принижать роль психики – к которой так трудно подступиться – в образовании сновидений. Классифицируя сновидения и выделяя сны, обусловленные нервным раздражением, и ассоциативные сновидения, из которых последние имеют свой источник исключительно в репродукции (уже пережитого материала) (Wundt, 1874), они все же не могут избавиться от сомнений в том, могут ли «они возникать без стимулирующего телесного раздражения» (Volkelt, 1875). Характеристика чисто ассоциативного сновидения также оказывается несостоятельной: «В собственно ассоциативных сновидениях уже не может быть речи о таком прочном (возникшем на основе соматического раздражения) ядре. Здесь свободное группирование проникает также и в центр сновидения. Жизнь представлений, и без того уже независимая от разума и рассудка, уже не поддерживается здесь теми полновесными телесными и психическими возбуждениями и, таким образом, отдается на откуп своих собственных разнообразных побуждений и стимулов, своего собственного разброда и шатания» (ibid., 118). Преуменьшить значение психического компонента в образовании сновидений пытается также Вундт (Wundt, 1874), утверждая, что «фантазмы сновидения, пожалуй, неправомерно рассматриваются как чистые галлюцинации. Вероятно, большинство представлений в сновидениях на самом деле являются иллюзиями, поскольку они исходят от слабых чувственных впечатлений, никогда не угасающих во сне». Вейгандт (Weygandt, 1893) присоединился к этим воззрениям и обобщил их. Относительно всех представлений в сновидении он утверждает, что «их непосредственной причиной являются чувственные раздражения, и только потом присоединяются репродуктивные ассоциации». Еще дальше в оттеснении на задний план психических источников раздражения заходит Тисье (Tissié, 1898): «Les rêves d’origine absolument psychique n’existent pas»[20], и в другом месте (ibid., 6): «Les pensées de nos rêves nous viennent du dehors»[21].
Те авторы, которые, подобно авторитетному философу Вундту, занимают промежуточную позицию, не упускают случая заметить, что в большинстве сновидений действуют соматические раздражители и неизвестные или известные в качестве дневных интересов психические возбудители сновидения.
Впоследствии мы узнаем, что загадку образования сновидений можно разрешить благодаря открытию неожиданного психического источника раздражения. Пока же не будем удивляться переоценке роли раздражителей, не относящихся к душевной жизни, в образовании сновидений. Это происходит не только потому, что их легко обнаружить и даже подтвердить при помощи эксперимента; соматическая точка зрения на возникновение сновидений вполне отвечает идеям, преобладающим сегодня в психиатрии. Хотя господство мозга над организмом и подчеркивается самым категорическим образом, тем не менее все, что может указать на независимость душевной жизни от доказуемых органических изменений или на спонтанность ее проявлений, сегодня пугает психиатров так, будто признание этого вернет нас во времена натурфилософии и метафизических представлений о сущности души. Недоверие психиатров словно взяло психику под опеку и требует, чтобы ни одно из ее побуждений не считалось проявлением ее собственных способностей. Это, однако, свидетельствует исключительно о незначительной вере в прочность цепочки каузальных связей, протянувшейся между телесным и психическим. Даже там, где психическое в ходе исследования выступает в качестве первичной причины явления, более глубокое изучение когда-нибудь сумеет найти дальнейший путь, ведущий к органическим первоосновам душевной жизни. Но там, где психическое на уровне наших нынешних знаний означает конечный пункт, его отрицать не нужно.
Г. Почему сновидение забывается при пробуждении?
То, что сновидение к утру «улетучивается», всем известно. Правда, его можно припомнить. Ведь мы знаем сновидение только из воспоминания о нем после пробуждения; но нам очень часто кажется, что мы помним его лишь урывками, тогда как ночью знали о нем больше; мы можем наблюдать, как воспоминание о сновидении, с утра еще живое, в течение дня исчезает до небольших фрагментов; мы часто знаем, что нам снился сон, но не знаем, что снилось, и мы так привыкли к тому, что сновидение подвержено забыванию, что не отбрасываем как абсурдную возможность того, что человеку могло ночью что-нибудь сниться, а утром он не знает ничего ни о его содержании, ни о том, что ему вообще что-то снилось. С другой стороны, нередко бывает, что сновидения чрезвычайно долго сохраняются в памяти. У своих пациентов я анализировал сновидения, приснившиеся им двадцать пять и более лет назад, и сам могу вспомнить одно свое сновидение, которое видел по меньшей мере тридцать семь лет назад и которое до сих пор не утратило в моей памяти своей свежести. Все это кажется очень странным и на первых порах непонятным.
О забывании сновидений наиболее подробно пишет Штрюмпель (Strümpell, 1877). Это забывание представляет собой, по-видимому, сложное явление, поскольку Штрюмпель сводит его к не одной, а к целому ряду причин.
Прежде всего забывание сновидений объясняется всеми теми причинами, которые вызывают забывание в бодрствующей жизни. В бодрствовании мы обычно забываем многие ощущения и восприятия либо потому, что они были слишком слабыми, либо потому, что они имели слишком незначительную связь с соответствующим психическим возбуждением. Это же относится и ко многим образам сновидения; они забываются потому, что были слишком слабыми, тогда как более яркие образы при приближении к ним вспоминаются. Впрочем, сам по себе момент интенсивности решающей роли для сохранения в памяти образов сновидения не играет. Штрюмпель (Strümpell, 1877), как и другие авторы (Calkins, 1893), признает, что человек нередко вскоре забывает образы сновидения, о которых известно, что они были очень яркими, тогда как среди сохранившихся в памяти имеется много призрачных, неотчетливых образов. Далее, в бодрствовании обычно легко забывается то, что произошло всего один раз, и, наоборот, запоминается то, что воспринималось не раз. Большинство сновидений представляют собой однократные переживания[22]; эта особенность в равной мере способствует забыванию всех сновидений. Гораздо более важной является третья причина забывания. Чтобы ощущения, представления, мысли и т. п. отложились в памяти, необходимо, чтобы они не оставались разобщенными, а соответствующим образом вступали в связи и ассоциации. Если небольшой стих разбить на слова и перемешать их друг с другом, то запомнить их будет очень сложно. «Упорядоченная и логически связанная последовательность помогает вспомнить слова, одно за другим, и вся осмысленная фраза удерживается в памяти легко и долго. Абсурдное обычно мы запоминаем так же трудно и так же редко, как беспорядочное и бессвязное» (Strümpell, 1877). Сновидения же в большинстве случаев лишены осмысленности и порядка. Композиции сновидения не имеют возможности запоминаться и забываются, потому что, как правило, распадаются уже в следующие моменты времени. Однако с этими рассуждениями не совсем согласуется то, что было отмечено Радештоком (Radestock 1879). Он утверждает, что мы запоминаем лучше всего самые странные сновидения.
Еще более важными для забывания сновидений Штрюмпелю (Strümpell, 1877) представляются другие моменты, вытекающие из отношений сновидения и жизни в бодрствовании. Забывание сновидения бодрствующим сознанием, по-видимому, представляет собой лишь эквивалент ранее упомянутому факту (ibid., 47), что сновидение (почти) никогда не заимствует упорядоченные воспоминания из бодрствующей жизни, а берет из нее детали, вырываемые из ее обычных психических связей, в которых они вспоминаются в бодрствовании. Тем самым композиция сновидения не имеет места среди психических рядов, которыми наполнена душа. Она лишена всех вспомогательных средств запоминания. «Таким образом, структура сновидения словно отрывается от земли – от нашей душевной жизни, – парит в психическом пространстве, точно облако на небе, которое может быстро развеять новый порыв ветра» (ibid., 87). В этом же направлении действует и то обстоятельство, что осязаемый мир, вторгающийся при пробуждении, тотчас овладевает вниманием с такой силой, которую могут выдержать лишь немногие образы сновидения. Они исчезают под впечатлениями от наступающего дня, словно сверкание звезд перед сиянием солнца.
И наконец, забыванию сновидений содействует еще и тот факт, что большинство людей вообще проявляют незначительный интерес к своим сновидениям. Кто, например, будучи исследователем, какое-то время интересуется сновидениями, тот в этот период и чаще видит сны, точнее, чаще и легче их запоминает.
Две другие причины забывания сновидений, которые Бонателли (Bonatelli, 1880; по Benini, 1898) добавляет к причинам, перечисленным Штрюмпелем, пожалуй, уже в них содержатся, а именно: 1) изменение общего чувства между сном и бодрствованием является неблагоприятным для взаимной репродукции и 2) иное расположение представлений в сновидении делает его, так сказать, непереводимым для бодрствующего сознания.
При наличии всех этих причин забывания становится поистине удивительным, как отмечает сам Штрюмпель (Strümpell, 1877), что так много сновидений все же сохраняется в памяти. Непрекращающиеся попытки авторов найти общие закономерности припоминания сновидений равносильны признанию того, что и здесь тоже что-то остается загадочным и неразрешенным. Совсем недавно были вполне обоснованно выделены отдельные особенности припоминания сновидений, например, что сновидение, которое утром человек считает забытым, в течение дня может всплыть в памяти благодаря какому-либо восприятию, случайно соприкоснувшемуся с – все же забытым – содержанием сновидения (Radestock, 1879, Tissié, 1898). Воспоминание о сновидении подлежит, однако, ограничению, существенно снижающему его ценность для критического рассмотрения. Можно усомниться, не искажает ли наша память, опускающая так много в сновидении, то, что она сохранила.
Эти сомнения в точности репродукции сновидения высказывает также Штрюмпель (Strümpell, 1877): «В таком случае вполне возможно, что бодрствующее сознание непроизвольно что-то добавляет в воспоминание о сновидении: человек воображает, что ему снилось то, чего данное сновидение не содержало».
Особенно категорически высказывается Йессен (Jessen, 1855, 547): «Кроме того, однако, при исследовании и толковании связных и последовательных сновидений необходимо особо принимать во внимание то, пожалуй мало учитывавшееся до сих пор обстоятельство, что с истиной почти всегда дело не ладится, ибо мы, вызывая в памяти приснившийся сон, сами того не замечая и не желая, заполняем и дополняем пробелы в образах сновидения. Редко связное сновидение бывает настолько связным и, возможно, вообще никогда таким не бывает, как это нам кажется в воспоминании. Даже самый правдивый человек едва ли способен рассказать приснившийся сон без каких-либо добавлений и прикрас: стремление человеческого разума видеть все во взаимосвязи настолько велико, что, вспоминая в известной степени бессвязное сновидение, он невольно восполняет недостаток связности».
Чуть ли не переводом этих слов Йессена звучат следующие замечания В. Эггера (Egger, 1895), несомненно все же сделанные им самим: «…l’observation des rêves a ses difficultés spéciales et le seul moyen d’éviter toute erreur en pareille matière est de confier au papier sans le moindre retard ce que l’on vient d’éprouver et de remarquer; sinon, l’oubli vient vite ou total ou partiel; l’oubli total est sans gravité; mais l’oubli partiel est perfide; car si l’on se met ensuite à raconter ce que l’on n’a pas oublié, on est exposé à compléter par imagination les fragments incohérents et disjoints fourni par la mémoire…; on devient artiste à son insu, et le récit périodiquement répété s’impose à la créance de son auteur, qui, de bonne foi, le présente comme un fait authentique, dûment établi selon les bonnes methods…»[23]
Такого же мнения придерживается Шпитта (Spitta, 1882), который, по-видимому, предполагает, что уже при попытке воспроизвести сновидение мы привносим порядок в плохо связанные между собой элементы сновидения – «приводим элементы, существующие рядом друг с другом, в отношения последовательности и обусловленности, то есть добавляем процесс логического соединения, отсутствующий в сновидении»».
Поскольку у нас нет никакого другого контроля над правдивостью наших воспоминаний кроме объективного, а в сновидении, которое является нашим собственным переживанием и для которого мы знаем лишь один источник познания – воспоминания, он невозможен, то какова же тогда ценность нашего воспоминания о сновидении?
