Зинаида Гиппиус
Мисс Май
VI
Чай пили, действительно, в саду, на площадке, окруженной липами. На площадке было не очень хорошо и слишком солнечно, потому что липы только что начинали распускаться. Они не то чернели, не то серели – и беспомощно протягивали к солнцу ветви, где чуть раскрылись зеленоватые лепестки, которые не хотели просыпаться. Березы, поодаль, качались и шумели почти по-летнему, тополи тоже расцвели после ночного дождя – липы оживали последние, если не считать сумрачных и недоверчивых дубов, которые спали еще крепко и чернели твердыми ветвями, не отзываясь на голос весны.
Андрей, подойдя ближе, увидал за столом в кресле тетеньку Анну Ильиничну. Полная и круглая, еще нестарая, с болезненным и веселым лицом, она поднялась навстречу племяннику и заключила его в свои объятия. Это был ее любимый племянник. Анна Ильинична считалась богачкой и большой причудницей. Она давно вдовела, подолгу, лет по пяти, живала за границей, с родными особенно не сближалась – Андрею же доводилась теткой с отцовской стороны. Ни Домну Ннловну, ни Катю она недолюбливала, последнюю почему-то всегда называла «красна девица, дочь купецкая».
– Ну что, Андрей? – начала она, глядя ему в глаза и держа его руки своими пухлыми ручками. – Весело лн тебе живется? Как душенька твоя, довольна?
– Спасибо, тетя. Мне хорошо.
Анна Ильинична покачала головой, не сводя с него глаз. Потом отпустила его руки.
– Ну, ладно. Садись чай пить. А что, познакомились?
И она обернулась, ища взором девушку в белом платье. Девушка стояла у кресла Анны Ильиничны.
Андрей что-то пробормотал.
– Моя компаньонка, дочь моя приемная, – продолжала Анна Ильинична. – Удивляюсь, согласилась со старухой жить – и не скучает. Позапрошлым летом я ее к вам не привозила, она к отцу домой ездила. А теперь отец умер, так уж она вполне стала моя. А какие способности-то, Домаша, а? – прибавила она, обращаясь к Домне Ниловне. – Кто бы сказал, что она только с четырнадцати лет по-русски стала учиться?
Домна Ниловна, которая, очевидно, не разделяла восхищений родственницы, из приличия вздохнула и покачала головой.
– Это мой племянник Андрей, – продолжала Анна Ильинична. – Андрюша, рекомендую тебе мисс Май Эвер, прошу любить и жаловать.
Мисс Эвер подвинулась и подала руку Андрею. Он пожал ее розовые пальцы, но когда выпустил их – ему стало казаться, что этого пожатия никогда не было и не могло быть.
Потом он вспомнил, что еще ни с кем не поздоровался. Он рассеянно поцеловал мать, пожелал доброго утра кузинам и кузенам. Подошел к Кате и, не глядя, наклонился, чтобы поцеловать ее в голову. Но Катя отвела голову. Андрей опомнился и удивленно посмотрел на свою невесту.
– Что с тобой?
– Ничего.
Он увидел недовольное лицо и сухо сжатые губы с неприятным выражением. Катя дулась! Никогда раньше с ней не случалось ничего подобного. Андрея это заняло в первую минуту, но в следующую он забыл, – и, обжигаясь горячим чаем, глядел на тетю Анну Ильиничну в ее кресле и на англичанку рядом с ней, прямую и всю необычайную, и только удивлялся, почему другие не удивляются и не недоумевают, как он.
– А что же, по Десне поедем? – спросил коротконосый гимназист, кузен Ваничка.
– Поедем, – неожиданно решила Анна Ильинична. – И я поеду.
Домна Ниловна вмешалась.
– А не вредно ли вам будет, сестрица? Вы о своем здоровье не думаете.
– Нет, я что-то сегодня себя очень бодро чувствую. Андрей, распоряжайся! Пускай уж мы непременно поедем. И ты, Домаша, ступай.
Но Домна Ниловна решительно отказалась – ей было некогда и подумать о гулянье. Андрею вдруг необыкновенно захотелось ехать и вообще стало весело. Спеша распорядиться насчет провизии, он догнал в коридоре Катю и вдруг вспомнил, что она на него дуется.
Ему было весело, и стало жаль, что ей не весело. Он ласково обнял Катю одной рукой и заглянул ей в глаза.
– Катюня, ты на меня за что-нибудь сердишься?
Катя молчала, выражение ее лица было неприязненно и некрасиво.
– Катя, а? Скажи мне, за что ты сердишься? Из-за чего нам ссориться? Подумай, разве это не глупо – ссориться, да еще без причины? Я, право, ни в чем перед тобою не виноват.
Катя, не подымая глаз, вдруг заговорила раздраженно:
– Нет, нет, оставь меня! Ты меня совсем не понимаешь.
– Катичка, в чем же я тебя не понимаю?
– Зачем ты так держишь себя, как будто тебе до меня все равно? Да еще при этой… при тетке. Я тебе два раза сказала: Андрюша, садись сюда! Андрюша, садись сюда! А ты как будто не слышишь и сел перед теткой и перед ее фрей противной. Гувернантка, компаньонка простая, а топорщится, словно баронесса. И для тетки твоей я на посмешище далась: что это за манеры: «купецкая дочь»! Чего она этим желает достигнуть?
Андрей в изумлении следил за потоком Катиных слов. Ему спорить с ней не хотелось. И он вместо возражений обнял и поцеловал Катю.
– Прости, Катюнчик, я действительно не слыхал тогда твоих слов. Не сердись на меня, будь веселенькой. Ведь я же тебя люблю. И, слава Богу, все это знают, и тете не придет в голову усомниться, если я немного рассеян.
Катя сама обняла его и поцеловала. Потом Андрей опять ее поцеловал, но уже думая, следует ли взять две или три корзины.
Отправляясь за корзинами в людскую, он думал про себя:
«Премилая эта Катя – и я ее очень люблю. Вот как руку свою собственную люблю, ни на чью бы не променял. Жаль только, что так привыкаешь к человеку. Целовал ее и не помню даже, целовал ли – никакого впечатления, вот опять, как свою собственную руку. Еще в прошлом году было не так…»
Потом его мысли улетели далеко от Кати и сделались так рассеянны, что он сам не мог следить за ними.
VII
В кухне, куда вошел Андрей, стоял чад и дым, что-то жарилось и брызгало на плите, а стряпуха в грязном розовом платье пронзительно ругалась.
Заметив панича, она примолкла. Андрей разглядел у стола Тихона чернее ночи и Василису-прачку с гигантским ореолом бумажных розанов. Василиса была бледна, плоское лицо ее казалось некрасивым, заплаканные глаза смотрели злобно.
– В чем дело? – спросил невольно Андрей.
Василиса кинулась в ноги смущенному Андрею, который поспешил ее поднять.
– Панычу, миленький, да скажите ж вы этому аспиду, чтоб он души моей по ниточке не выматывал! Это ж никаких сил терпения не хватает! С другими говорлив, угодлив – а со мной теперь молчит, как проклятый! Сказился он, что ли? Чем я ему не угодила? Я ль его не ласкала, я ль не любила? Не первый месяц мы с ним согласились, слава Богу, не чужаки теперь, обрученье-то еще когда было…
– Постой, Василиса, – сказал Андрей. – Скажи мне, Тихон тебя обижает?
– Да не обижает он…
– Свадьбы, что ли, не хочет?
– Нет, на свадьбу он всегда согласен. И, говорит, люблю тебя прекрасно.
– Так чего же ты хочешь?
– Дозвольте, барин, – вмешался вдруг Тихон, – дозвольте уж нам это дело меж собою оставить. Дура баба, дура непременно, ежели она баба. Она, значит, недовольна, коли если я с кем другим разговор заведу, а все чтобы с ней. А что, я с ней теперь буду говорить, коли если она мне вдоль и поперек известна, и каждое ее слово, какое она сказать может, я сам себе могу сказать? После того извольте рассудить, какой мне в ней для разговору интерес может быть? Я ее ухватки все как есть знаю. Мне и нет интереса, а я, значит, к другим подхожу. Она же это пойми и довольна будь, что я моих чувств к ней ни насколечко не изменил и в положенное время на свадьбу согласен.
Андрей в замешательстве смотрел то на Василису, то на Тихона.
– Ну что ж, Василиса, – произнес он наконец, – видишь, это все вздор. Тихон тебя любит и не думает от тебя отказываться. Он тобой доволен.
– Я доволен, – подтвердил Тихон. – Она славная будет жена. А с женой какие тебе там тары-бары? Жена не для того.
– Однако, Тихон, – заметил Андрей с некоторой робостью, – я не понимаю, как ты женишься и не находишь в Василисе, по твоим словам, никакого интереса. Я, признаться, не понимаю, какая же радость…
Тихон взглянул мрачно и, взяв шапку, пошел к двери, не отвечая. Но на пороге остановился и произнес с некоторой презрительностью в голосе:
– Этого уж нам объяснять не приходится. А только вот каждый день вы за стол садитесь кушать, обедаете, значит. И какой только в этом интерес – не вижу! А после обеда книжки читаете, в театр в город едете. Тут уж, конечно, интерес есть. Так не обедайте-ка вы никогда, а все книжки читайте. Или, ежели этого не угодно, – занимайтесь кушаньем и к нему одному интерес имейте. Ан на это никто не согласен. Хотя и того, и этого. И правильно хотят! Правильно хотят! Так уж мне никто и не мешай! Никто меня и не учи!
Он произнес последние слова угрожающим тоном и вышел из кухни. Ошеломленная Василиса даже не всхлипывала, Андрей пожал плечами и намеренно громко произнес:
– Вот нелепый! Притчами какими-то говорит!
