Где-то загудело что-то вроде человеческого голоса, погудело, прокатилось под сводами и замерло. Потом где-то что-то запели, недурно, довольно приятно, и кончили. Опять загудело, и на этот раз не прекращалось, а все гудело с длинными концами на одну букву, чаще всего на «а».
Скоро, привыкнув и прислушавшись, я стал кое-где различать отдельные слова.
– Сказа-а-а-ша… взя-а-а-ша… И гул.
– А-а-ще… Обря-я-ще… чеником. И опять гул.
Старик в тулупе, внимательный, тоже разобрал это и повторил сокрушенно:
– Аще. Обряще.
Читали, конечно, Евангелие. Но что, какое место – я не знал, а догадаться не мог.
Посмотрел на тетку Марью. Она меня изумила. Я ожидал, что она благоговейно слушает – нет! Послушает, послушает и вдруг на колени припадет, с отчаянием каким-то, с ужасом, и громко шепчет:
– Не попусти! Ох, не попусти! Доброго ответа подай! Не попусти!
Я даже испугался. Улучив минутку, когда она поднялась с колен, я придвинулся к ней и, не выдержав, спросил:
– Тетенька, вам слышно, о чем читают-то?
Тетка гордо и презрительно глянула на меня из-под нависшего платка.
Я испугался еще больше, устыдился, что потревожил ее. Но она, посмотрев пристальнее и увидев, что я ее спрашиваю с серьезностью, хотя сам на барина похож, сказала мне под связный гул шепотом и не без сожаления: