Зинаида Гиппиус
Советский батюшка
Но вот Аня уже не поминает о затворнике. Она вся полна Введенским. Мечтает поступить в его «братство».
– Как он говорит, ах, как он говорит!
Восторг Ани породил во мне первое еще смутное подозрение. Очень был характерен. Не сидит ли в «черненьком студенте с анкетой» нечто, Анино влечение и восторг объясняющее?
* * *
Но скажу раньше несколько слов о ныне убитом большевиками, многострадальном митрополите Вениамине.
К священникам-проповедникам он относился с величайшей ревностью и благостностью. Введенский особенно льнул к нему, приникал к нему, под его крыло. Часто звал служить в своей церкви (неподалеку от нас).
М. Вениамин был очень скромен, тих и – крепок. Положение дел, надо сказать, он принял мужественно. Это было особое, не кричащее, мужество. Служил везде, где его только просили, ходил через весь город, иногда очень поздно, пешком, один. А город – черный, небывало-страшный, снежные стены сугробов, и все знают, что убийцы и грабители стерегут на уличных пустынях… (Так было в 18-19 году, так, впрочем, продолжается и в 23-м).
М. Вениамина потребовали к себе однажды кронштадтские матросы. Было похоже на ловушку. Окружающие молили его не ехать – не послушался, поехал, даже чуть ли не один. В нем была совершеннейшая готовность к смерти в каждую данную минуту. Это чувствовалось и, вероятно, не раз обезоруживало врагов. Не у всякого красноармейца, не у всякого чекиста даже, русского мужика, поднялись бы на него руки. Большевики это знали. Недаром и убийство его «сорганизовали» они особенно подло: увезли в Москву, долго замаривали в тюрьме, распускали слухи, что расстреливать, если и будут, – не теперь. Затем, ночью, заставили одних – обрить его догола и одеть в рубище; других – везти его за город; и, наконец, третьих – расстреливать неизвестного им, бритого, в лохмотьях, человека, приведенного еще и в бессознательное состояние.
