Зинаида Гиппиус
У порога (сборник)

Полная версия

У порога

 
На сердце непонятная тревога,
Предчувствий непонятных бред.
Гляжу вперед – и так темна дорога,
Что, может быть, совсем дороги нет.
 
 
Но словом прикоснуться не умею
К живущему во мне – и в тишине.
Я даже чувствовать его не смею:
Оно как сон. Оно как сон во сне.
 
 
О, непонятная моя тревога!
Она томительней день ото дня.
И знаю: скорбь, что ныне у порога,
Вся эта скорбь – не только для меня!
 

1913

С.-Петербург

Отрывочное

 
Красная лампа горит на столе,
А вокруг, везде – стены тьмы.
Я не хочу жить на земле,
Если нельзя уйти из тюрьмы.
 
 
Красная лампа на круглом столе.
Никто не хочет тьму пройти.
А если весь мир лежит во зле –
То надо мир спасти.
 
 
Красная лампа на круглом столе –
Сердце твердит: не то! не то!
Сердце горит – и гаснет во мгле:
Навстречу ему нейдет никто.
 

Лето 1905

СПБ

А потом…?

 
Ангелы со мной не говорят.
Любят осиянные селенья,
Кротость любят и печать смиренья.
Я же не смиренен и не свят:
 
 
Ангелы со мной не говорят.
 
 
Темненький приходит дух земли.
Лакомый и большеглазый, скромный.
Что ж такое, что малютка – темный?
Сами мы не далеко ушли…
 
 
Робко приползает дух земли.
 
 
Спрашиваю я про смертный час.
Мой младенец, хоть и скромен, – вещий.
Знает многое про эти вещи,
Что, скажи-ка, слышал ты о нас?
 
 
Что это такое – смертный час?
 
 
Темный ест усердно леденец.
Шепчет весело: «И все ведь жили.
Смертный час пришел – и раздавили.
Взяли, раздавили – и конец.
 
 
Дай-ка мне четвертый леденец.
 
 
Ты рожден дорожным червяком.
На дорожке долго не оставят,
Ползай, ползай, а потом раздавят.
Каждый, в смертный час, под сапогом,
 
 
Лопнет на дорожке червяком.
 
 
Разные бывают сапоги.
Давят, впрочем, все они похоже,
И с тобою, милый, будет то же,
Чьей-нибудь отведаешь ноги…
 
 
Разные на свете сапоги.
 
 
Камень, нож иль пуля, всё – сапог.
Кровью ль сердце хрупкое зальется,
Болью ли дыхание сожмется,
Петлей ли раздавит позвонок –
 
 
Иль не всё равно, какой сапог?»
 
 
Тихо понял я про смертный час.
Я ласкаю гостя, как родного,
Угощаю и пытаю снова:
Вижу, много знаете о нас!
 
 
Понял, понял я про смертный час.
 
 
Но когда раздавят – что потом?
Что, скажи? Возьми еще леденчик,
Кушай, кушай, мертвенький младенчик!
Нё взял он. И поглядел бочком:
 
 
«Лучше не скажу я, что – потом».
 

Январь 1911

Канн