Зинаида Гиппиус
Всё непонятно
Мне была «дана» квартирка Маделены на Николаевской, даны ее характер, интонация голоса, ее вкусы, вплоть до ее платьев. Действительно, показана была «она», и как всякая «она», показанная сквозь любовь, она была прекрасна. «Эта женщина, – пишет Андреевский в „Книге о Смерти“, – была прощением моей души. Если бы величайший художник задумал изобразить мою Музу, он бы вдохновенно нашел именно этот женский образ, и никакой другой».
Менее наглядны были, для меня, ее фотографии. Черноволосая, по-японски причесанная, молодая женщина, прямые черты нерусского типа, красивые руки. Немножко «волоокая». Вот и все.
В белый, предвесенний, предвечерний час, в Страстную Пятницу, является мой «друг»:
– Я за вами. Пойдемте к Плащанице, в Исакий. Я каждый год езжу.
Змеей вьется у собора длинный хвост. Двигаемся и мы. Терпеливая, чуть сгорбленная, в шинели, фигура Андреевского. Каждый год ездит взглянуть на Христа в гробу. Но ведь этот мертвый через три дня воскреснет? «Я потерял мою детскую веру…». А все-таки тянет к божественной смерти… с воскресеньем?
Выходим из собора. Белые сумерки. Холодно. Андреевский запахивается в шинель. Говорит:
– А теперь пойдемте к Маделене. Она давно знает вас, через меня. Не будет дичиться.
И мы поехали.
6
Может быть, Вл. Соловьев прав: нет любовной «идеализации», есть «прозрение» любви. Человека подлинного видит только тот, кто его любит. Он «слышит его музыку». Остальные видят маску и никакой музыки не слышат.
А может быть, важна сама любовь, объект же ее совершенно не важен, и не им она судится.
Так или иначе – для меня до сих пор существуют две Маделены, обе одинаково реальные, и кто решит, которая из них подлинная?
К моей, к Маделене моих собственных глаз, у меня всегда было чувство жалости; впрочем, не к ней только, а к тому, что она такая и что я, видя ее такой, даже не понимаю, какой видит ее Андреевский. Невольно хотелось жалеть и его… Но стоило перевести глаза на него, на его любовь, – и вот, другая Маделена, живая тоже, но другая, и это ей написано:
Мне снилось, я поэт, – но лишь до нашей встречи.
Я песни разлюбил, твой образ полюбя.
