Зоя Некрутова-кетько
Мой ослепительный миг
Первые бои. Санитарка
Первое боевое крещение я получила, как и весь полк и дивизия, 20 августа 1942 года в наступлении на немцев, располагавшихся на опушке леса. Еще до этого боя погибла моя лучшая подруга детства Рая Русакова. Ее рота при переходе попала в засаду и была обстреляна немецкими автоматчиками прямо с деревьев, их называли «кукушками». Сейчас про таких сочинили «романтический» фильм. Рая сразу же приступила к своим обязанностям и перевязывала раненых прямо под обстрелом. Немец, которого сейчас призывают понять-простить, прошил очередью из автомата ее и раненого, которому она оказывала помощь. Посмертно она награждена орденом Отечественной войны I степени. Фронтовой поэт написал в газете:
%%%Встало утро раннее
Над простором боя.
Кто склонился, раненый,
Нежно над тобой?
У виска пружинится
Завиток шелковый,
Над тобой дружинница —
Рая Русакова.
Перевязка сделана.
Жизнь боец с тобою —
Патриотка смелая
Вынесет из боя.
Раненых носила,
Вновь в огонь ходила.
Где ты только, Рая,
Силы находила?
Враг свинцом щетинится,
Чует: в землю ляжет.
Обожгло дружинницу
Подлой пулей вражьей.
Посмотрела Рая
В небо голубое:
«Я, и умирая,
Не уйду из боя»[2].
Нам же предстоял еще страшный бой. Бомбовые удары пикирующих бомбардировщиков по 30–50 самолетов за налет следовали один за другим. Несмотря на это к исходу 21 августа 1942 года мы очистили лес от немцев и вышли на южную опушку леса у станции Карманово. Мы, ротные сандружинницы, вылезали с опушки на открытое место, искали раненых, привязывали к лямкам и тащили в лес, а там другие эвакуировали их дальше, пули свистели рядом, рвались снаряды, но крики раненых указывали долг. Иногда подсунешься под убитого, послушаешь стоны, куда ползти, и лезешь, лезешь за очередным. Стояла жара, воздух пропитался испарениями крови, лившейся рекой. В горле от этого запаха першило. Долго это ощущение не покидало меня, и не хотелось, чтобы кто-то еще испытал такое. Курить тогда стала, чтобы отбить восприятие этого тошнотворного запаха, а не как сейчас курят – от развратной моды. Страшный, страстный, страдный, страда, труд – все эти слова русские, однопонятные. Страх не трусость.
И в это время я притащила раненого. Были такие лямки, раненого зацепляешь за эту лямку и тащишь еле-еле. Кто-то, если может, помогает и двигает ногами, а некоторые тяжелораненые – нет. Вытащила я одного, а меня тошнить стало от такого воздуха. Раненый мне и говорит:
– Знаешь, дочка, у меня здесь кисет, заверни мне папироску, дай мне и закури сама. И тебе легче будет от этого, не будет так тошнить.
И вот он мне первый раз дал эту папироску. И правда, мне стало легче, и я дальше стала выносить раненых. (Курила я с перерывами: когда дети малыми были, не курила, а так почти до 70 лет только папиросы «Любительские», потом одномоментно бросила.) Я песню часто вспоминаю такую:
%%%Вспомню я пехоту и родную роту.
И тебя за то, что ты дал мне закурить.
Со значительными потерями дивизия освободила Карманово от немцев. 23 августа поступает приказ наступать на Гусаки – Субботино. Потом, помню, мы стояли за Субботино (была деревня рядом с Карманово Смоленской области и рекой Гжать. – МК). Кухня пришла к нам в лес, а в нее попал снаряд, лошадь убило, и вся лапша на деревьях оказалась, а мы, бедные, остались полуголодными.
Сильное сопротивление противника, огневые налеты артиллерии и атаки танков принесли дополнительные потери людей и техники, вынудили остановиться и прекратить атаки.
Начальник политотдела дивизии Горемыкин Михаил Григорьевич, находясь в боевых порядках батальона 1079-го полка, личным примером поднял в атаку красноармейцев: «Коммунисты, за мной!». Приказ о взятии Гусаки – Субботино был выполнен. Наш полковой комиссар Носенко Е. И. при таких же действиях нашего полка был тяжело ранен.
Карта-схема боев под Вязьмой.
Из «Истории боевого пути 312-й Смоленской, Краснознаменной, орденов Суворова и Кутузова стрелковой дивизии». По схеме видно, что дивизия освобождала родину Ю. А. Гагарина. А до переформирования, в 1941, дивизия стояла насмерть на подступах к Москве, рядом с Подольскими курсантами
Я его вытаскивала и так ревела, думая, кто же теперь будет нас защищать? Потом он писал мне благодарные письма, фотокарточку подарил. Он был украинец и после войны жил на Украине. Он был очень порядочный, вежливый, с каким-то отеческим уважением относился к девочкам, следил, чтобы никто не обижал нас и не оскорблял.
Когда шли решительные бои, коммунисты и их вожаки, как наш начальник политотдела дивизии и комиссар полка Носенко Емельян Иванович, а особенно политруки, такие, как наш ротный политрук Малошик, батальонный комиссар Заболотный, всегда шли вперед и вели за собой бойцов, призывая: «Вперед, за Родину! За Сталина!».
После боя за Гусаки – Субботино мы с Верой Бердниковой подали, как и многие бойцы, заявление о приеме нас в ряды ВКП(б). Написали, как и все: «Если погибну, считайте меня коммунистом». В феврале 1943 года нас приняли в члены партии.
Парторг М. Заболотный и комсорг батальона В. Васин в день моего вступления в партию
* * *
Я часто думаю о том Неизвестном солдате, останки которого лежат у Кремля, у Вечного огня. Ведь где-то и мой брат лежит в безымянной могиле. Я уверена, что он тоже писал такое заявление. И когда к его могиле подходят и подносят венки подонки, которые предали и порушили его мечты, у меня до боли сжимается сердце.
Ведь мы, дети многих народов СССР, этот солдат, его командиры и комиссары, комсомольцы и беспартийные защищали в боях и труде нашу великую Родину, единственную в мире, где был построен и состоялся социализм. Мы воевали, проливали кровь, в тылу отдавали свой труд и последние сбережения за справедливость, свободное и счастливое общество во всем мире, за социализм против агрессии капитализма. Люди при капитализме звереют, за прибыль, за один доллар убивают враг врага внутри страны, а уж капиталистические страны вообще не могут жить без войн. Общий их враг СССР сдерживал их агрессивность.
Но вот пришли оттепель-слякоть Хрущева, мягкость «застоя», лицемерный либерализм Горбачева. Сначала одурманили нас Чумак и Кашпировский, создав из телевизора гипнотическое средство для недоумков. План ЦРУ, директива Даллеса выполнены, они оклеветали и уничтожили порядочных руководителей, нашли в нашей стране подонков среди высшего руководства, таких, как слизняк Горбачев и пропойца Ельцин, готовых за 30 зелененьких для своих отпрысков продать все. Эта группка, которую мы допустили к власти, расчленила дружный и великий Союз, а великая тяга к мелкому снобизму суверенитета породила президентиков, которые стали жить-поживать, народное добро проживать. Люди, ждавшие свободы и процентов от МММ, как та старуха, оказались у разбитого корыта. Горько нам, ветеранам, видеть, слышать и осознавать все это происходящее…
* * *
6 сентября 1942 года немцы окопались, и мы траншеи копали и заняли оборону на рубеже Емельянов – Субботино. Потери были такие, что на охранение не хватало людей. Ставили всех, кто остался жив. И вот я, санинструктор, стою на посту… и чувство такое, сердце замирает: впереди враг, а позади Москва, вся Россия и в Кремле товарищ Сталин. Все, наверное, спят… пусть спят… я их защищу, у меня ведь пулемет, противотанковое ружье, автомат, гранаты, я же до зубов вооружена. Смешная девчонка, немец-то тоже стоит в сотнях метров от тебя, так же один на два километра фронта и тоже до зубов вооружен. Это такие девчоночьи мысли раскатились. А что? И правда, так оно и было.
Снайпер
Стало прибывать пополнение, уже стало спокойнее. Мы не дергаемся, и немец стоит. Хорошо, видно, пощипали друг друга. Командование полка решило проверить стрелковую подготовку бойцов, узнать, как кто стреляет, и подучить, чтобы пули шли не куда попало, а в цель. И когда закончилась проверка, меня вызвал командир полка Гальперин Борис Исаевич. Он объявил, что я самый лучший стрелок в полку, вручил мне снайперскую винтовку и поставил новую боевую задачу. Я ответила: «Служу Советскому Союзу!». Так я и стала снайпером. Меня обучили, как пользоваться винтовкой. Мы же на стрельбах стреляли из обыкновенной винтовки, а эта снайперская, и уж очень мне понравилась. Кстати, и командир полка, и командир нашего батальона Каплун были евреи – и они очень и даже очень хорошо воевали, а всякие анекдоты про них это глупость или мелкая подлость.
Вошли в одну из деревень, а местные жители рассказали о «предателях-власовцах». Нам, снайперам, дали почитать материалы трибунала. Принять участие в их расстреле я не решилась, одно дело в бою стрелять во врага, а тут… А в школе был их, власовский, штаб и на стене портрет Гитлера, справа от него флаг со свастикой, а слева красно-сине-белый, так что не идет мне близко в душу современный флаг. И, наверное, много осталось после войны тех, кто против советской власти, а много погибло тех, кто был за советскую Родину.
Сначала я охотилась из траншеи. И вот однажды я шла в свою роту, а между стыками рот увидела, что на нейтральной полосе к подбитому танку гуськом, один за другим, пробираются немцы. Я вскинула на бруствер винтовку и стала брать их на мушку. Первый выстрел был удачный и вызвал у них замешательство и тревогу. Немцы залегли и по-пластунски потащили своего товарища. Затишье. Следующий немец броском попытался приблизиться к танку, я на лету его сразила, и он с вытянутой, вооруженной автоматом рукой распластался на земле. Его тоже утащили. Опять затишье. Вижу, повернули все назад. Но нашелся еще смельчак. Сначала дал очередь по брустверу моей траншеи, но в меня не попал, ринулся к танку, но не дотянулся, я его срезала. Жду, села на корточки на дно траншеи, как обычно мы сидели. Вижу, ко мне подбегает капитан, адъютант командира дивизии Моисеевского Александра Гавриловича.
Фото для дивизионной газеты
– Это ты стреляла? – спросил он.
– Ну, я, а что?
– Да ничего, это комдив наблюдает за тобой в бинокль и меня послал узнать, кто стрелял, и просил привести тебя.
– Да уж пока не могу, может, еще пойдут.
– Ну, что ж, я тоже подожду, – ответил он.
Подождали, движение у немцев затихло пока, и мы пошли. Прихожу в землянку, где находился комдив, я докладываю о себе.
– Ну, садись рядом, – говорит комдив, вытаскивает папиросы «Казбек» и спрашивает: – Куришь?
– Ку-урю-ю, – врастяжку и стыдливо отвечаю ему.
– Вот губы бы тебе оборвать, – строго сказал он, – да ладно, заслужила, на, бери мой «Казбек» (мы-то махорку курили). Я вот прошел по траншеям и спрашивал постовых: «Стреляете?» А они мне отвечают: «Да вот Зоя у нас идет по траншеям и стреляет со всех видов оружия». Так вот кто у нас главный стрелок. Молодец!
А уж потом за все подобные деяния получила я медаль «За отвагу»…
Обычно шапку я носила на макушке. Прихожу, как-то, докладываю командиру батальона, как прошел день, а он говорит:
– Ну-ка, сними шапку.
Я сняла, а оказывается, в моей шапке звездочка пробита. Он говорит:
– Как же так? Звездочка пробита, а голова цела? И посоветовал надевать шапку задом наперед, чтобы звездочка была сзади.
Однажды, как обычно, я пришла в траншею. У меня был там знакомый пулеметчик Коля, он вечно что-нибудь рассказывал про свою девушку Валю, письма показывал. Как подружка мне был. И вот он просит: «Дай мне хоть раз пострелять из винтовки (снайперской. – МК), а сама у пулемета постой». Я дала ему винтовку…
А потом приносят моего Колю – ему снайпер немецкий в горло попал. Ни речи у него не было, ни движения. Его потащили в тыл. Что с ним было дальше, я не знаю. Такое дело нехорошее у нас получилось… Мне было жалко его, плакала я. Зачем, думаю, дурочка, дала ему винтовку? Он же необучен был. Наверное, высунулся здорово, вот его и ранили. А тут надо знать, как и что. Нас-то готовили. Например, мы знали, что если танки идут, то нужно стрелять бронебойными патронами в смотровую щель и в место, где башня движется.
Обстрелянная я была – сначала в звездочку, а потом как-то ночью пуля попала по касательной в ногу. Ну, думаю, раз уж с ног до головы обстрелянная уже, значит, будет следующая в живот. Так и получилось потом…
С командиром дивизии меня не раз сводила судьба. После командира полка Гальперина Б. И. пришел Тонконогов, я и не запомнила даже его инициалы, и не хочу. И стал свои порядки устанавливать. Прежде всего он стал вызывать поодиночке девочек и склонять к сожительству. Меня вызвал, а я ему нахамила. Он отобрал у меня снайперскую винтовку и выгнал. Но одну подружку он себе нашел, Шатохину Наталью. Это ее дело, но я была разгневана, что винтовку он у меня отобрал. Написала комдиву письмо: «Пишу не как солдат, а как девушка, защищая честь и права свои и своих подруг» и т. д. Отправила с нарочным.
Это было зимой. Вызывают меня в штаб полка, а около него стоят сани-розвальни, мне сказали садиться и тулуп раскрыли, чтобы на дорогу укрыть. Я села, рядом в другом тулупе сидел командир полка Тонконогов. Едем молча. Морозец. Куда, зачем везут, не знаю, извозчик везет. Приехали к командиру дивизии. Его адъютант, мы с ним уже знакомы по траншее, провел меня в кабинет комдива. Это очень большая землянка – блиндаж. Ухоженная, с большим длинным столом. Командир дивизии дружелюбно встретил, усадил и стал расспрашивать обо всем. Я все рассказала.
– А может, тебя перевести в другой полк? – спросил он.
– Нет, не могу уйти от боевых друзей, мы вместе приняли боевое крещение, а это как кровная клятва.
– Да, ты молодец, командиры могут меняться, а солдаты – монолит нашей части, боевой дружбы. Хорошо, пройдите к моей жене на кухню, она вас ждет.
Я захожу на кухню, меня встретила высокая красивая женщина в форме капитана и в фартучке. На столе супчик, котлеты, компот. Вот такого я не ожидала. А котлеты-то я и дома не ела, все пельмени стряпали. А когда я уходила, она положила мне в карман три плитки шоколада. Командир дивизии, пока я угощалась, разговаривал на повышенных тонах с Тонконоговым. Потом распрощались, и мы поехали в свое расположение.
Приехала, разбудила в землянке девчонок, разделила шоколад, сидим, едим. Прибегает связной, сообщает, что меня вызывает командир полка. Я прибыла, он сидит за столом, на столе пистолет, сам пьян, ну, думаю, труба. Что можно взять с пьяного дурака? А мне так хочется жить. Лучше погибнуть в бою, а не перед этим подонком. Конечно, здесь я струсила.
– Кто здесь командир, ты или я?! – закричал он.
– Вы… – мямлю я.
– Ты что себе позволяешь? Жаловаться на меня? Да я тебя одним хлопком… ты, букашка, сотру с лица земли, а потом жалуйся!
Это происходило в его землянке. Он соскочил с табурета, глаза как у бешеной собаки, схватил пистолет и заревел:
– Встать!!!
Слева, вверху от меня, было продолговатое окно, как во всех землянках. Это меня спасло, так как сверху видно, что делается в землянке, увидел это и заскочил в землянку Заболотный М. В., комиссар батальона. Выхватил у него пистолет, позвал часового, стоявшего у двери. Связали командира и уложили в постель. Меня же перед этим выгнали из землянки. А Заболотный М. В. рассказал мне потом, что батальон два раза подавал представления к награждению меня медалью «За отвагу», а командир полка переписывал представления на Н. Шатохину, которая ранее дала согласие жить с ним. Меня награды не волновали, взволновала несправедливость.
Тамара Несина (Удот) с дочкой Таней
На второй день меня, Тамару Несину и Клаву Кряжеву отправили в армейскую прачечную стирать белье. Нас было по три девочки с каждого полка. Старшей назначили меня, ефрейтора.
Расположились в доме в деревне, не помню названия. В отдельном помещении стояло два больших чана, топка, котел и другие средства для стирки. Стирали на стиральных досках.
Привезут грязное белье, в крови – мы его в чанах замачивали, а потом, слоем в несколько сантиметров, всплывали вши, мы их собирали и в топку. Затем стираем, потом долго кипятим, сушим, проглаживаем, штопаем. Белье, постиранное нашим отрядом, считалось в армии лучшим. О нашей работе и обо мне как о старшей группы написали в армейской газете.
Помнится, как-то по ошибке в походе под Москвой нас покормили в столовой по летной норме, вот это была еда… да. Сейчас я понимаю, что так и нужно было кормить летный состав, а тогда немного зло взяло. Нас-то кормили несколько иначе. Подмороженную картошку, к примеру, чистить не надо, положи в воду, чуть отогреется, разморозится, нажмешь на нее, и она выскакивает из кожуры, как пуля из гильзы. А вареные картошку с пшенкой заправляли лярдом – такой вонючий американский комбинированный жир, пусть бы они его сами жрали.
Командир дивизии прочел заметку и послал адъютанта: узнай, дескать, не наш ли там снайпер так хорошо стирает белье. Конечно, адъютант приехал и спросил меня, за что ты здесь находишься, а я ему – «за непочтение к родителям» (своих командиров бойцы зачастую приравнивали к родителям. – МК). На другой день приехали за нами и забрали в полк.
Но на следующий день нас отправили в тыл полка чинить мешки. Ну, мешки так мешки. Хоть вшей нет. Итак, штопаем мешки второй день, к концу дня прибегает солдат: меня с Тамарой вызывают к тыловому начальству. Мы являемся в землянку, сидят два подполковника, стол накрыт по-царски, бутылки и всякая изысканная снедь. Они галантно приглашают нас за стол. Конечно, подозрительно все это было, можно было сразу развернуться и уйти. Но… какой соблазн, мы такого не только не едали, но и не видали. Кормили нас в пехоте незаслуженно плохо.
А вот тыловые чины себе позволяли такую, не всегда заслуженную роскошь. Ну что ж, пора бы и нам попробовать то, чем питаются наши «кормильцы». Сели, поели, пить отказались, встали, сказали спасибо и направились к выходу. Я первая, Тамару за руку, нам преградили дорогу: «Так не пойдет, надо расплатиться». Какой стыд! Я говорю, что нечем нам расплачиваться, кроме своей чести, и плохо то, что вы свою офицерскую честь теряете, и я сейчас буду так кричать, что все часовые сбегутся. Нам открыли дверь и чуть не вышвырнули. На следующий день к нашей радости нас выгнали в полк. А главное, в полку мне вернули мою снайперскую винтовку. Это был для меня праздник.
В течение всего описанного периода моих небоевых приключений наша дивизия вела бои и понемногу продвигалась на запад. По прибытии из тылового обеспечения мы сразу вступили в бои, шедшие с переменным успехом.
Однажды, наверно, в марте, движемся, преследуя немцев, авангардом: разведчики и я с ними. Подходим по лощине к одной деревне, а из нее бежит нам навстречу мальчишка, подросток, и кричит: «Немцы! Немцы!» И упал, сраженный вражеской пулеметной очередью. Спас нас. Мы отошли в лощину, ребята пошли справа, а мне сказали остаться на месте, прикрывать и ждать команды.
Слышу, шум необычного мотора, оборачиваюсь, а это аэросани комдива направляются в сторону немцев. Я вскочила и наперерез, машу, кричу, немец начал минометный обстрел меня и аэросаней, они разворачиваются, аж на месте закрутились, и ко мне. Вышел из аэросаней командир дивизии, приказал водителю заехать в лощину и спросил меня: «В чем дело?» Я ответила, что в деревне немцы.
А рядом была копенка соломы, сели на нее, он поблагодарил, угостил «Казбеком» и начал расспрашивать, как я занималась стиркой и почему туда попала. Я ему все рассказала, что Тонконогов меня туда отправил «после нашего с вами разговора за то, что я на него нажаловалась». Он молча встал и пошел.
Подтянулась пехота, и мы пошли в наступление на эту деревню. На краю деревни у большака начал стрелять пулемет. Пришлось и мне по-пластунски подползти и уничтожить эту огневую точку. Немца выбили, это было немецкое прикрытие отхода их основных сил.
Иногда деревни были пустые, без немцев. Так, однажды вошли мы в деревню, где уцелела одна банька, вошли в нее. Открываем дверь, а на полке спят два друга немца, уснули бедолаги и проспали отход своих войск, нечаянно или специально, чтобы сдаться в плен, не знаю…
Обычным делом было, когда шли ночью, впереди вдали сияли огни как бы большого города. А оказывалось, что это совсем недалеко светились угольки домов спаленной немцами деревни. И все это на Смоленщине после войны было восстановлено, поэтому там и в Белоруссии и сейчас ценят советскую власть и патриоты еще не все перевелись.
К исходу дня 19 марта 1943 года все части дивизии выходят на рубеж реки Осьмы. На противоположном берегу занял оборону противник. На этом рубеже 24 марта дивизия заняла оборону. Находясь в обороне, части и подразделения учились боевому мастерству, задача была одна – подготовиться к освобождению Дорогобужа и Смоленска…
Лето наступило, и при штабе дивизии нас, снайперов, собрали на учения.
В дивизии я, снайпер-девушка, была единственная. Командовал сборами капитан Кащенко, очень строгий и справедливый командир-снайпер. До седьмого пота учил нас стрелять: по движущимся, светящимся, по сверкающим целям, по щелям танков, в поворотные места их башен. Сверкающие цели – это оптика или командиров и наблюдателей, или снайперов. Однажды к нам на сборы приехал комдив, а у меня левый глаз забинтован, получила «ранение» при пришивании подворотничка. Подходит он ко мне:
– Наверное, все мимо и мимо с завязанным глазом? – говорит он с улыбкой.
– Нет, товарищ командир, – вступился Кащенко, – у нас их двое, которые мимо не стреляют: Некрутова и Лупарев.
– Ну, так проверим, – сказал комдив, пошел и поставил свой портсигар на бруствер траншеи.
Я, конечно, волновалась, но мишень была хорошей, яркой, и я ее прострелила не в центр, а в верхний правый угол. Он сам пошел, принес портсигар и подает мне:
– Эх, зачем ты испортила вещь, хочется и мне ее взять на память, но я его отдам тебе. Зачем он мне с дыркой. А ты ведь все еще куришь?
И отдал его мне. Я его берегла и считала наградой. Комдив ушел, а мы продолжали стрелять, у нас шел экзамен, и мы с Гришей Лупаревым лидируем, двое отличников. Отстрелялись, построились, пошли в расположение своих частей. Погода хорошая, настроение прекрасное и вдруг откуда ни возьмись – тучка, а с ней – шквал и ливень, промокли до нитки, а идем с песней. Входим в расположение части и слышим из рупора передвижного радиоузла: «По заказу отличников-снайперов Зои Некрутовой и Гриши Лупарева исполняется песня „Синий платочек“. Были как мокрые курицы, а приятно было слышать песню в свою честь».
Командир дал мне свой свитер и штаны, я пошла в землянку, переоделась. Отжала свое обмундирование, развесила его сушить, благо опять выглянуло солнышко, я взяла газету, села на скамеечку, сижу, читаю.
Кто-то подходит, я специально не поднимаю головы, а боковым зрением вижу хромовые сапоги. По натуре я ежик, и мне противны всякие приставания. Слышу командный голос: «Встать!» Ну уж, думаю я, это уж слишком. Я же не по форме, без погон, вне строя и ко мне не может быть претензий. Я выдавливаю реплику: «Пошел отсюда!» И он пошел… Пошел к моему командиру, капитану Кащенко. Затем подходит ко мне командир:
– Ты знаешь, кто к тебе подходил?
– Нет.
– Это был полковник Мармитко, заместитель командира дивизии по строевой части. Объявил тебе взыскание: десять суток строгого ареста. Я попытался ему объяснить ситуацию, что идут экзамены и что ты и Гриша – отличники, тогда он велел передать в полк его приказ, чтобы по прибытии в свой полк тебя посадили.
Что делать? Заслужила – получи.
К этому времени командиром полка стал майор Коростылев А. Н., прежнего убрали. Я и прибыла к нему и доложила о вынесенном мне наказании.
Погода – зелень, красота, солнышко, а мне светит «губа». Этого командира я видела впервые, но показался он мне пожилым и добрым.
– Вот что… Пока немного сделаем отступление от приказания вышестоящего командования. Вас ждут корреспонденты, зай митесь с ними, потом ко мне вернетесь.
На сборах нас с Гришей Лупаревым уже фотографировали вместе. Сказали, что для истории дивизии. Здесь меня начали фотографировать лежа с винтовкой – для газеты[3]. Сфотографировали и уехали. Я прибыла к командиру в землянку. Его ординарец помог снять с меня погоны, ремень, забрал винтовку и гранату. Лимонка была всегда со мной, чтоб в плен не попасть, немцы снайперов сразу расстреливали.
А я думаю, куда же меня посадят здесь, в лесу? Нашли все-таки железный квадратный ящик, примерно два на два метра, очень массивный и сверху круглое отверстие. Приподняли этот ящик, и я влезла под него внутрь. Через отверстие мне подали кружку воды и сухарь, такой, какой давали перед боем. Я улеглась на травку и стала обдумывать происходящее…
Обидно до слез, но что сделаешь с таким моим характером, наверное, еще горя не раз хлебнешь. Старшиной санитарной роты был Идрисыч, маленький, черненький и добрый человек. Каждый день он подходил к моей гауптвахте, приносил воды и сухари, иногда кусок мяса и даже однажды котлетку. В общем – курорт. Вот только днем этот проклятый ящик накаляется, а ночью остывает и холодно. Сижу уже третьи сутки, приходит Идрисыч и в мое окно подал газету:
– Читай, Зоя, чтобы не было скучно.
Смотрю я, в газете наша с Гришей фотография: стоим бодрые, счастливые, отличники. Немного погодя меня освобождают из-под ящика и ведут к командиру полка. Он мне показывает газету, я не выдаю, конечно, Идрисыча, его газета у меня в кармане. Читаю ту, что дал командир. Эту фотографию и многие другие, а также газетные статьи, я все высылала в Волчиху домой сестре Кате, а она все это в райком комсомола относила и мне на память почти ничего не осталось. Но я не жалею.
Командир говорит:
– Возьми себе, и вот что: мы договоримся с тобой, если Мармитко или кто еще спросит о твоей отсидке, то говори, что отсидела все десять суток, некогда сидеть, немцы нагло бродят по траншеям и даже садятся на бруствер и зовут наших солдат выпить шнапс, пора их проучить. Ты теперь командир отделения снайперов, и твоему отделению пора выходить на охоту.
Я надела погоны (их только что ввели), ремень, стала обуваться, а у сапог подошва оторвана, привязана проволокой. Командир увидел это безобразие и велел вызвать старшину. Говорит ему:
– Не стыдно вам, старшина?! Не можете найти бойцу, отличнику, да еще и единственной девушке-снайперу в дивизии, порядочные сапоги?
Старшина принес сапоги, и я пошла в свой второй батальон. Пока я сидела в ящике, мне как девушке-командиру построили отдельную маленькую землянку рядом с землянкой моих снайперов. Захожу в свою землянку. Чисто, пахнет травой, которую разбросали по полу вместо ковра, а на столике из березового чурбака в вазе, сделанной из гильзы пушки-сорокопятки, лесные цветы. Это мальчики меня ждали, и я была тронута их вниманием. Ходили мы, девчата, как все, в штанах и в сапогах, пытался один командир заставить нас надеть юбки, а мне как лазить-то? Задницей сверкать? Мы все в штанах были, кто на переднем крае. А в юбках только те, кто (в санитарном батальоне. – СМК) участвует в операциях и там перевязывает раненых.
Итак, стали мы снова ходить на охоту. Рано утром, до рассвета вылезали на нейтральную полосу, а поздно вечером возвращались обратно. Целый день мы лежали на нейтральной полосе, меняли позиции, нас ведь тоже засекали, но было лето, тепло, не то что зимой, в снегу целый день, иногда и пристынешь, еле отдерешься, если часто не меняешь позиции.
А уж панораму немецкой передовой настолько изучишь – каждый бугорок, каждую веточку запоминаешь. Разведчики всегда к нам обращались за информацией об обстановке на ближайшей части обороны противника, и я им по памяти рисовала. Однажды прихожу с охоты, а мне часовой говорит:
– Зоя, ты вот ходишь, выслеживаешь немца, а к тебе в землянку немец сам пришел.
Я захожу в землянку, правда, сидит немец с нашим солдатом. Потом я узнала, что его возят по подразделениям и он через усилитель агитирует своих немцев сложить оружие и сдаться. Сопровождающий его солдат знал немецкий, и мы познакомились. Его звали Вилли, он показал фото с женой и сыном, рассказал, что до войны работал пекарем и очень переживает, что его агитация отразится на семье. Его увезли, а я и задумалась, сколько же их, солдат, может, и невинных, под пятой Гитлера погибает, и я в этом тоже участвую. Нет, подумала я, буду их просто выводить из строя, бить в плечо, в ногу, в живот и так далее.
Меня однажды вызвали на партбюро, задали вопрос: почему не указываешь количество убитых? Я ответила, что не указывала и не буду указывать, я же не знаю, убила я его или он отлежался и удрал. А то ведь еще в конце 1942 года к нам прибыло отделение армейских снайперов, все в орденах и медалях, звали меня с собой: «У нас Героем Советского Союза будешь».
А я ответила, что со своим батальоном приняла боевое крещение и, если нужно, погибну со своими боевыми друзьями. А награды не нужны, не за ними поехала на фронт, особенно такие, как у вас. Ведь вы за три дня поубивали столько, что наша пехота может встать и идти вперед, не сгибаясь, ведь по количеству заявленных вами убитых там нет немцев. Обескураженные, они отправились восвояси, а мы продолжали исполнять свои обязанности[4].