А. А. Митрофанов
Французская политическая элита периода Революции XVIII века о России
ИНСТИТУТ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АКАДЕМИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ГУМАНИТАРНЫХ НАУК
Митрофанов Андрей Александрович – кандидат исторических наук, научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, старший научный сотрудник Государственного академического университета гуманитарных наук. Специалист по истории Нового времени, истории политической мысли XVIII–XIX вв., истории прессы, французско-российских контактов в XVIII в., истории народных протестных движений, имагологии, автор ряда работ по истории Франции и французско-российских отношений.
Исследование подготовлено при финансовой поддержке Российского научного фонда, проект № 18-18-00226
Рецензенты:
доктор исторических наук А. В. Гладышев,
доктор исторических наук Н. П. Таньшина
© Митрофанов А. А., 2020
© Политическая энциклопедия, 2020
Введение
Эпоха революционных потрясений во Франции связана со множеством новых явлений в политической культуре Нового времени. Одним из них является формирование политической нации в самой Франции, и данный процесс был переплетен с другими изменениями в общественном сознании, готовившимися на протяжении десятилетий. Другим важнейшим процессом стало и формирование образов «других» обществ, в Век Просвещения находившихся за воображаемыми пределами «цивилизованной» Европы, а в период Революции 1789–1799 гг. оказавшихся еще и на другой стороне в военном и политическом противостоянии Франции с ее противниками. Наилучшим примером такого географически и культурно отдаленного от Франции, в разных смыслах слова «другого» общества в течение длительного времени оставалась Российская империя. Хронологические рамки исследования охватывают период Французской революции с 1789 г. и до брюмерианского переворота 1799 г. На этот отрезок времени приходится ряд важнейших событий в истории русско-французских связей: ухудшение, а затем и разрыв дипломатических отношений между Россией и революционной Францией, обусловленные развитием ситуации как внутри Франции, так и на международной арене, вступление России во Вторую антифранцузскую коалицию, военное противоборство двух стран в ходе Итальянского и Швейцарского походов Суворова. Все эти события послужили этапами в эволюции представлений французов о России.
В литературе конца XVIII в. где безраздельно доминировала франкофония, особую роль имели тексты именно на французском языке. Франкоязычные просветители и их главные критики в своих произведениях и дискуссиях вели немало политико-философских споров о России, путях ее развития, перспективах, значении ее успехов и неуспехов для просвещенного мира[1]. И главным вопросом, вокруг которого строили свои рассуждения о России многочисленные авторы, оставался вопрос о том, способно ли государство, управляемое автократически или деспотически, пройти череду сложных преобразований, реформ, проводимых монархами, чтобы успешно преодолеть отсталость во всех сферах, общественных и частных, чтобы результат преобразований был устойчивым, независимым от фигуры того или иного правителя. В известном смысле правы те историки, которые полагают, что Россия на протяжении большей части XVIII в. для философов и литераторов служила неким гигантским опытным полем для реализации их многочисленных идей и проектов, научных, политических, финансовых, а порой и просто авантюрных. Но Революция внесла немыслимые ранее коррективы в этот долгий процесс.
Другой важной вехой, по которой можно провести условную границу в эволюции представлений о Российской империи, служит окончание Швейцарского похода русских войск и выход России из Второй антифранцузской коалиции. Революционные процессы во Франции не прекратились ровно в момент брюмерианского переворота, но переход к диктаторскому образу управления в республике предопределял многие дальнейшие события. В период Французской революции взоры европейских наблюдателей постоянно обращались в сторону России: будь то очередная русско-турецкая война, разделы Речи Посполитой, прием в российской столице французских эмигрантов или события внутреннего характера, – все эти поводы подтверждали, что держава наследников Петра Великого интересует европейские столицы вовсе не только по философским причинам. И основой для представлений о России современной, то есть времени Екатерины II и Павла I, служили укорененные в сознании общества стереотипы.
Насколько изучение стереотипов позволяет историку понять образ страны и ее народа в сознании другого общества? Стереотип, по природе своей, максимально упрощающий картину мира, того или иного явления, чаще всего отражает только отпечаток, клише, с помощью которого общественное сознание может оперировать с образами «других». Стереотипы Века Просвещения имели множество отличий от аналогичных явлений, например, века XIX, как в силу технологических причин, степени доступности печатного слова и уровня грамотности, развития государственной пропаганды, так и в силу степени развития политической культуры в целом. «Трибунал разума», как именовали общественное мнение XVIII в., институты, формировавшие его, существовали в эпоху просветительского космополитизма, с одной стороны, и доминирования в официальных дискурсах европейских стран конфессиональных критериев определения идентичности, с другой стороны. Французская революция стремительно разрушала устои, но декларации и прокламации, обращенные к собственному и чужим народам в итоге далеко расходились с реальными действиями революционеров: космополитизм сменился мощным националистическим фактором, а конфессиональные категории отошли в прошлое, уступив идеологическим и политическим. Стереотипы же, как самые устойчивые явления, во многом пережили Революцию, чему как раз особенно способствовало рождение националистических тенденций в официальном дискурсе: именно клишированные представления об отсталости русского населения, о самодержавии как форме самого сурового деспотизма, агрессивности политики царей и угрозе для стран Европы оказались удобны и просты в новой системе координат, когда Россия из далекой и малознакомой «страны Севера» преображалась в совершенно реального военного и политического противника Революции.
Французское общество, погрузившееся в пучину революционного хаоса, особенным образом самоконституировалось, отталкиваясь от описаний и границ воображаемых «других». Прежде всего, для французов важными были самые близкие соседи: австрийцы, испанцы, англичане, итальянцы. Именно они в общественном сознании олицетворяли в разные периоды разные формы угрозы. Но в основе этих представлений всегда лежали результаты многовековых этнических, культурных, хозяйственных связей, знание традиций и прочих характеристик соседей. Более отдаленные от французских границ народы, такие как поляки, американцы, шведы, турки и русские, в условиях быстрой политизации и радикализации конструировались творцами общественного мнения на основе просветительских идеологем и актуальной информации, приходившей из-за рубежа (чаще всего прессы). То есть сведения об отдаленных странах проходили через систему восприятия третьих стран, что не могло не сказаться на итоговом восприятии во Франции. Российский пример в этом отношении, пожалуй, наиболее характерен. Но основой создания целостного образа страны служили так называемые «миражные» представления о путях развития цивилизации в России, сложившиеся приблизительно в середине и третьей четверти XVIII в.
Эпоха Революции – это эпоха воплощения идей и проектов Просвещения на практике, но в то же время и эпоха отказа от «ошибок» и «заблуждений» просветителей, среди которых в числе первых оказались идея о просвещенном монархическом правлении, мечта о просвещенном деспоте, ведущем своих подданных по пути цивилизации. Естественным продолжением этих процессов в общественной мысли стал отказ от различных форм воплощений в новейшей истории этой идеи, а следовательно, от мифов о российских монархах, в разное время превозносившихся философами, – Петра I, Елизаветы Петровны, Екатерины II. В обстоятельствах 1790-х гг. общественное мнение отказывалось от вчерашних кумиров стремительно и резко, подвергая их образы диффамации. Этот фактор принципиален при изучении эволюции представлений о России, так как образ страны по сложившейся традиции был до предела персонифицирован, что плачевным образом сказывалось и в двусторонних отношениях, и в области взаимного восприятия.
Просвещенная элита после 1789 г. стремилась перейти от деклараций к реализации представительного правления, равенству всех сословий перед государством, свободе совести, истреблению всех форм наследия Старого порядка, и по мере продвижения к этим целям она конструировала образ противоположного – другого общества на основе антитез, образ общества – некоего антипода Французской революции. Идеальным примером служила современная тем событиям Российская империя. Особенно эти тенденции прослеживаются в «Россике» – публицистике, специально посвященной российской тематике, выходившей в печати в период Революции и в произведениях о международных отношениях, где русскому вопросу уделялось большое внимание.
Трудно переоценить роль протестующих народных масс в первый период Революции, когда обагренная кровью своих многочисленных жертв толпа указывала элитам на свои чаяния, но именно в это время на страницах французской «Россики» и прессы формируется в новом контексте стереотип о «варварстве» русских, ошибках в процессе ее цивилизации, даже вполне в руссоистском духе о принципиальной недостижимости ступени цивилизации для россиян. «Варварство» русских, имевшее в просветительской литературе амбивалентное значение, всегда предполагавшее более и менее скорый переход к следующей стадии культурного развития, теряет его, стагнирует, становится для французских наблюдателей неизменной и удобной характеристикой чужого общества. Свержение монархии во Франции в августе 1792 г. дает мощный импульс для развенчания образа «северной Минервы» – Екатерины II, которая стараниями публицистов превращается теперь в свою полную противоположность, распутную и агрессивную правительницу, виновную в череде тяжелых войн, коррупции, нищете своих подданных и сохранении крепостного рабства. В свою очередь, вступление Франции в войну против первой коалиции вызывало к жизни поток обвинений в адрес Петербурга в особом агрессивном характере всей внешней политики начиная с Петра Великого, стереотип «русской опасности» и даже «угрозы» для всей Европы прочно закрепляется в прессе. Случайны или закономерны эти оценки российской действительности рубежа XVIII–XIX вв.? В том числе ответом и на этот непростой вопрос призвана стать эта книга.
Дискуссионным долгое время остается вопрос о существовании особого якобинского дискурса. Как показывает опыт зарубежных исследователей, выявить границы такого типа дискурса, определить его основных авторов и хронологию весьма непросто. Осознавая всю ограниченность наших возможностей, на примере некоторых представителей якобинизма мы делаем попытку реконструировать такой тип дискурса применительно к Российской империи. Как мы пытаемся показать, основные принципы в оценке российской политики были весьма схожи и в практике периода Комитета общественного спасения, и в эпоху Директории. Вопрос о реконструкции того или иного типа политического дискурса всегда остается частью большой темы о самих источниках исследования. Информация о России в XVIII в. черпалась, разумеется, не только из книг, которые послужили основой настоящего исследования. Гигантский поток сведений о России в публицистике уступал еще большему потоку, дополнявшему его, – потоку информации из периодической печати, на протяжении века, а особенно в конце его приобретавшей все большее значение. Но роль всевозможных периодических изданий менялась, как менялись и ритмы, и скорость почтовых и транспортных коммуникаций, сокращались сроки доставки новостей, эволюционировали типографии. Таким образом, уже в 1780-е гг. пресса ориентировалась на публикацию актуальных новостей, влиявших на экономику и политику, поэтому газетная информация о России отличалась краткостью, анонимностью, часто опровергалась. Именно поэтому в основу нашей работы легли публицистические произведения, а по вопросу об образе России в прессе отсылаем к специально посвящённым этой теме работам[2]. Способы репрезентации России были разными, зависели от менявшейся политической конъюнктуры, однако сводить широкую палитру мнений о стране, ее правителях и народе только к условным клише представляется непродуктивным приемом, который не позволяет взглянуть на тему исследования глазами современников – представителей политической и интеллектуальной элиты Франции. В конечном итоге, предлагаемое вниманию читателей исследование – это не только книга об образе России в представлениях политической и интеллектуальной элиты революционной Франции, но книга о самопонимании французами своего собственного общества с помощью представлений о «другом», что представляет особенный интерес в контексте более широкой проблемы рождения национализма, а также становления республиканского режима и всеобъемлющего идейного и военного конфликта Франции с союзами противостоявших ей монархий Европы.
На протяжении всего периода работы над этой книгой ряд исследователей оказывали автору помощь и поддержку. Прежде всего автор выражает глубокую признательность и благодарность А. В. Чудинову, который в свое время и предложил автору уделить внимание этой сложной теме, а впоследствии постоянно поддерживал интерес к ее дальнейшему изучению. Важные дополнения и уточнения в разное время автор смог сделать благодаря помощи и советам П. П. Черкасова, Д. Ю. Бовыкина, С. А. Мезина, А. В. Гладышева, С. Я. Карпа, Н. Ю. Плавинской, Г. А. Сибиревой. Ценные замечания A. В. Гордона, П. Ю. Уварова, А. Форреста, В. А. Сомова, B. С. Ржеуцкого, А. Ф. Строева, Н. П. Таньшиной, В. В. Рогинского, Ж. Олливье, А. Ю. Самарина, Е. И. Лебедевой, Г. А. Космолинской были также использованы в работе над книгой. Автор бесконечно признателен коллегам, с которыми регулярно обсуждал и прорабатывал разные аспекты исследования, – Н. В. Промыслову, Е. А. Прусской, и в сотрудничестве с ними один из важных самостоятельных аспектов исследования – образ России в прессе – приобрел вид совместной коллективной монографии. Промежуточные результаты исследования представлялись и обсуждались в Институте всеобщей истоии РАН и Государственном академическом университете гуманитарных наук, руководителям которых А. О. Чубарьяну, М. А. Липкину, Д. В. Фомину-Нилову автор выражает глубочайшую признательность. Особая благодарность сотрудникам Государственной публичной исторической библиотеки, Российской государственной библиотеки, Национальной библиотеки Франции, Национального архива Франции, Архива Министерства иностранных дел Франции, Российского государственного архива социально-политической истории, Архива внешней политики Российской империи Историко-документального департамента МИД РФ, Российской национальной библиотеки, где автор имел возможность работать в период подготовки данного исследования.
Глава I
Изучение образа России XVIII в. во Франции. Историография и источники
§ 1. Историография вопроса: основные вехи
Несмотря на то что специальное исследование образа России на основе сочинений периода Французской революции XVIII в. началось только в последние десятилетия, ряд аспектов темы нашего исследования в той или иной степени затрагивался исследователями истории французско-русских культурных связей XVIII в. На рубеже с XIX-ХХ вв. вышли в свет первые специальные работы французских исследователей Л. Пенго, Ш. де Ларивьера, Э. Омана о влиянии французской культуры на российскую[3]. Прологом им послужила кропотливая и методичная деятельность российских и французских историков по публикации соответствующих источников в последние десятилетия ХТХ столетия[4].
В этой богатой исторической литературе о дипломатии и российско-европейских культурных контактах косвенно затрагивались и вопросы восприятия России в Западной Европе. Одновременно с этим вводились в научный оборот все новые и новые сочинения иностранцев о России XVI–XVIII вв., однако французы среди посетивших Россию иностранцев составляли меньшинство. Труды историков-позитивистов (А. Сореля, Л. Пенго, Ш. де Ларивьера, М. Турнё, П. И. Бартенева, В. А. Бильбасова и др.) отличало особое внимание к архивным документам. В научный оборот введена большая часть известного сегодня корпуса французской «Россики» XVIII в. (включая обширные материалы переписки просветителей). В центре внимания историков этого периода оказались отношения России и Европы во времена Петра I и Екатерины II, то есть периоды наибольшей интенсивности культурных и политических контактов.
Среди работ русских ученых этого времени, касавшихся данной тематики, прежде всего стоит отметить многотомный труд В. А. Бильбасова «История Екатерины II»[5]. Двенадцатый том этого сочинения содержит подробное описание и анализ сочинений иностранцев о России последней трети XVIII в. Многие из упомянутых и описанных Бильбасовым источников, такие как некогда анонимно вышедшие произведения «Об угрозе политическому балансу Европы…» (Ж. Малле дю Пан, 1789 г.)[6], «Философическое, политическое и литературное путешествие в Россию 1788 и 1789 гг.» (П.-Н. Шантро, 1794 г.)[7], «Путешествие двух французов в Германию, Данию, Швецию, Россию и Польшу» (А.-Т. Фортиа де Пиль, 1796 г.)[8], до настоящего времени редко использовались историками. В связи с этим труд В. А. Бильбасова во многом и сегодня сохраняет научную ценность.
Один из важнейших аспектов эволюции представлений французов о России – образ страны в дипломатических источниках конца XVIII в. Основы изучения данного сюжета были заложены еще А. Сорелем, автором знаменитого пятитомного исследования «Европа и Французская революция». Много работавший в архиве МИД Франции, Сорель не обошел своим вниманием и те источники, которые ранее оставались на периферии интересов большинства исследователей. Не задаваясь специально вопросом о формировании образов различных стран в общественном сознании, Сорель, анализируя выступления лидеров монтаньяров и термидорианцев, а также дипломатические проекты времен Директории, отметил эволюцию образа России от традиционных клише «русского варварства» и ожиданий нового «Аттилы» до появившихся при Директории проектов французско-русского сближения и даже союза[9]. История дипломатии в типичном для позитивистской историографии конца XIX в. ключе анализировалась также в работах отечественных историков В. И. Иконникова и П. В. Безобразова[10]. И, хотя сегодня их сочинения могут рассматриваться только как историографические памятники, стоит заметить, что, рисуя картину дипломатических отношений эпохи Французской революции, авторы не обошли вниманием и вопрос об отношении к русским во французской мемуаристике.
С 30-гг. XX в. восприятие образа России в европейской культуре XVIII–XIX вв. становится важной темой для мировой историографии (за рамками которой развивалась марксистская советская историография). Изучение этой темы в условиях идеологического противостояния социалистической и капиталистической систем становилось чрезвычайно актуальным. Однако исследователи не были свободны от модернизации исторических фактов (в данном случае оценок, концепций, взглядов XVIII в.). К середине XX в. вопрос о представлениях франкоязычных авторов эпохи Просвещения о России приобрел статус самостоятельной научной проблемы, что было обусловлено доминирующим положением французского языка и французской культуры в европейском культурном пространстве той эпохи.
В мировой историографии восприятия России во Франции XVIII в. в 1930-1980-х гг. наблюдался плюрализм взглядов и авторских подходов. Однако особенностью этого периода стало заострение внимания на изучении двух составляющих многомерного образа России: так называемого «русского миража» и истории русофобии в Западной Европе XVIII–XIX вв.[11], то есть приоритетным направлением исследования стало раскрытие тенденциозных политических концепций, созданных в эпоху петровских и екатерининских реформ, а также в период наполеоновских войн. Тем более это направление приобрело популярность в связи с тем, что советская историография не была способна вести полноценные деполитизированные научные дискуссии с западными коллегами по такой чрезвычайно актуальной и острой в годы «холодной войны» теме.
Уже в работах середины XX века было указано на необходимость изучения материалов революционного периода, посвященных России, которые ранее не входили в состав просветительской «Россики». В конечном итоге новые источники были необходимы для доказательства преемственности (или разрыва) в комплексе представлений о России, существовавших до и после Французской революции. Однако авторы (в том числе Д. Мореншильдт, А. Лортолари, позднее С. Блан) в своих исследованиях не были свободны от влияния идеологем XX в., а методологические основы исследования оставались неизменными на протяжении ряда десятилетий. Эти вопросы были подняты позднее – только в последние десятилетия XX в. и в первом десятилетии XXI в.
Первые попытки изучения собственно образа России в общественном сознании французов были предприняты в историографии 30-х гг. ХХ в. В 1936 г. вышла в свет книга профессора Колумбийского университета Д. Мореншильдта[12]. Это была первая монография, посвященная формированию представлений о России, в которой рассматривалось все столетие – Век Просвещения. В своем исследовании ученый отмечал, что интерес к России во Франции проявился еще в начале XVIII в., но кульминация пришлась на конец столетия. Важным вкладом в разработку данной тематики стало монографическое исследование французского историка Альбера Лортолари (1951 г.)[13]. Проанализировав труды Вольтера, Дидро, Рейналя и других философов Просвещения, он показал всю противоречивость «русского миража», созданного французской литературой XVIII в., и наметил пути дальнейшего изучения восприятия России в среде философов и литераторов Франции. Ссылки на русский пример использовались просветителями для изобличения монархии, «фанатизма» и привилегий у себя во Франции, а русский двор становился участником культурного и политического диалога с интеллектуальной элитой Франции.
В эпоху Екатерины II и сама императрица, и весь российский двор демонстрировали желание идти в духе времени по пути реформ, и этот пример многим французским литераторам и философам казался привлекательным и весьма поучительным. Это было особенно важно в условиях Франции второй половины XVIII в., когда, как подчеркивает Ж.-Д. Мелло, королевская власть уже «отнюдь не являлась монолитным блоком» с «единой и непререкаемой политической линией» и вынуждена была считаться с различными институциями, политическими и интеллектуальными группами, находившимися в состоянии шаткого равновесия, а следовательно, считаться с «общественным мнением»[14].
Впрочем, непосредственное отношение к теме настоящего исследования имеет только последняя глава труда Лортолари, посвященная реакции Екатерины II на Французскую революцию. В этом достаточно кратком тексте автор попытался показать всю сложность культурных связей, существовавших тогда между интеллектуальными элитами России и Франции, и то, что Революция стала, по сути, переломным временем для русско-французского межкультурного диалога. Рассматривая период русско-шведской войны 1788–1791 гг., он обратил внимание на подчеркнуто негативное отношение французских литераторов и журналистов к Екатерине, олицетворявшей собой политику России. Однако и сам Лортолари не был свободен от стереотипов, оставаясь пленником созданной им концепции «русского миража». Он полагал, что такое явление европейской культуры Просвещения стало результатом планомерных пропагандистских усилий российской императрицы по созданию положи – тельного образа своей страны в глазах Европы. Соответственно историк рассматривал все аспекты французско-российских отношений сквозь призму данной концепции. Тем не менее Лортолари заслуженно принадлежит одно из почетных мест в историографии русско-французских отношений XVIII в.
Лортолари наметил направления дальнейших исследований, которые в конечном итоге требуют ответа на вопрос о том, к каким изменениям в восприятии образа России привела Французская революция конца XVIII в. В частности, Лортолари показал важную критическую функцию так называемого «русского миража». По отношению к главным идеям Века Просвещения «русский прогрессистский миф» (связанный со времен Фонтенеля с именем Петра I), по мнению Лортолари, играл роль второстепенную, роль «вспомогательной» идеи: «“Русский мираж” – это вспомогательная идея, мираж, который чередуется с другими, в том числе с английским (последний, по крайней мере, содержал в себе значительную долю истины), китайским…»[15]. Примеры из истории и культуры далеких стран извлекались философами для критики некоторых порядков в своей собственной стране, для разоблачения «заблуждений» и «предрассудков», господствовавших во Франции[16]. Однако обращал внимание Лортолари и на то, что «мираж» был важным звеном в политико-дипломатической игре Екатерины II: «Философы помогали Екатерине и России преодолеть предубеждения Запада. Своим союзникам Екатерина обещала свое имя и поддержку в их собственной борьбе. На самом деле этот союз был выгоден обеим сторонам и утратил свою актуальность только в тот момент, когда одна сторона потеряла необходимость в другой. Екатерина и младшее поколение философов следовали уже совершенно различными путями. Она подшучивала над “людьми системы”, а сами “люди системы” клеймили тиранию. Затем Революция завершила этот [своеобразный] развод, воздвигая перед лицом государыни, самодержавной более, чем когда-либо прежде, “философию”, поскользнувшуюся в потоках крови»[17]. От более подробного рассмотрения вопросов восприятия России в философии и публицистке революционной Франции Лортолари воздержался, оставив поле для дальнейших исследований.
Кроме того, французский исследователь проанализировал описания путешественников, указав, что авторами, посещавшими державу Екатерины II, двигали довольно часто политические мотивы.
Таким образом, благодаря работе Лортолари в историографии впервые была представлена целостная картина взаимодействия друг с другом различных образов России, существовавших во французской культуре Просвещения. Тем самым был намечен путь для дальнейшего изучения данной темы, что и было сделано, прежде всего, в трудах французских исследователей М. Кадо и Ш. Корбе[18].
Шарль Корбе в книге «Французское общественное мнение перед лицом неизвестной России (1799–1894)» охватил большой временной промежуток и на основе обширного литературного материала проследил эволюцию отношения французов к России на протяжении без малого ста лет[19]. Не обошел он вниманием и предшествующий период: введение книги посвящено памятникам общественной мысли и историческим произведениям «Россики» XVIII в. Несомненной заслугой Корбе является то, что он первым в историографии указал на необходимость специального исторического исследования, посвященного отношению революционных политиков и публицистов Франции к России[20]. Однако сам он ограничился лишь кратким обзором основных произведений французской «Россики» конца столетия, в том числе сочинений Левека, Леклерка, Рюльера, Малле дю Пана, Шантро, Фортиа де Пиля, Кастера и Лаво.
Другим известным исследователем русско-французских литературных и культурных контактов стал Мишель Кадо, автор одной из наиболее обстоятельных монографий второй половины XX в. по истории эволюции образа России на Западе. Книга «Образ России во французской интеллектуальной жизни. 1839–1856 гг.» (1967 г.) была посвящена сравнительно небольшому, но чрезвычайно важному периоду для формирования образа России в Европе: от выхода книги маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году» до окончания Крымской войны[21]. Автор проанализировал большое количество литературных источников, детально рассмотрел особенности восприятия России в литературном мире Франции. Непосредственное отношение к теме настоящего исследования имеет принадлежащий также перу Кадо подробный анализ одного из публицистических произведений «Россики» революционной эпохи – «Путешествия в Россию» П.-Н. Шантро (1794)[22]. Соглашаясь с Мореншильдтом, Кадо отмечает, что «Путешествие» являлось компиляцией, основанной на трудах Палласа, Манштейна, Кокса, Шерера и Левека. Однако, детально проанализировав текст Шантро, Кадо опроверг долгое время господствовавшую в литературе точку зрения о том, что источники сведений Шантро сводились исключительно к вышеуказанным авторам. Кадо выявил ряд совпадений между текстом Шантро и книгой голландца Петера Ван Вунсела «О современном состоянии России» (1783 г.)[23].
Начало последнего по времени, третьего, этапа изучения темы «образ России во Франции конца XVIII в.» можно отнести к концу 1980-х гг. Принципиальная новизна этого этапа заключалась в повышенном внимании, которое было проявлено в исторической науке и смежных отраслях научного гуманитарного знания к изучению образа «Другого» (в широком смысле) в культуре прошлого. Исследования по истории образа России во Франции приобрели в последние три десятилетия междисциплинарный характер, в их основу полжены достижения литературоведения, социологии, этнопсихологии, философии. Иными словами, это этап, когда историческая имагология как направление междисциплинарных исследований, приобрела самостоятельность и в повестке дня оказалось не только изучение идеологем и политических концепций новейшего времени, но и коллективных представлений о «чуждости», «инаковости», образе врага. Кроме того, российская наука также смогла принять активное участие в разработке этой темы.
На данном этапе в центре внимания исследователей оказались стереотипы о России, то есть устойчивые представления, эволюция которых происходила на протяжении большой временной длительности. Отметим, что если раньше использовались источники, специально посвященные России, то теперь пришло время привлечения и тех источников, которые посвящались более широкому кругу международных проблем эпохи, а также периодической печати. Благодаря активной публикации источников по истории русско-европейских связей XVIII в. историки, работающие по данной теме, располагают сегодня большим количеством новых архивных материалов[24].
