А. И. Шаталкин
«Философия зоологии» Жана Батиста Ламарка: взгляд из XXI века
1.6. Философия зоологии
В 1809 г. Ламарк издал Философию зоологии, которая принесла ему лишь переживания и страдания. Достаточно сказать, что это издание не разошлось при жизни автора. Непроданные экземпляры были пущены в продажу другим издателем (Baillère) в 1830 г., причем в новой обложке, как новое издание. Все это является косвенным свидетельством существования интриг вокруг книги Ламарка, сделавших ей отрицательную рекламу именно в том слое образованных людей, которые были главными потребителями научных знаний общего характера. Здесь, безусловно решающее значение имело мнение Кювье, ставшего «властителем дум» (И.М. Поляков: Лункевич, 1960, с. 286) в быстро правеющей послереволюционной Франции. Не называя Кювье, Ламарк (1935, с. 75) критикует его теорию катастроф. «Натуралисты…, желая дать объяснение фактам, касающимся известных ископаемых, … предположили, что на земном шаре произошла когда-то всемирная катастрофа, что она все переместила и уничтожила значительную часть существовавших в то время видов. К сожалению, этот удобный способ выйти из затруднения при объяснении действий природы, причины которых не удается уловить, имеет свое основание только в создавшем его воображении и не опирается ни на одно доказательство». Кювье отреагировал на эти выпады снисходительным изречением (цит. по Лункевич, 1960, с. 373): «Никто не считает эту философию настолько опасной, чтобы было нужно ее опровергать».
При всем этом это была новая революционная по содержанию «философия», которая впервые в научной форме утвердила идеи трансформизма и изменяемости видов. Проблема вида была ведущей в творчестве зрелого Ламарка. И связано это было с ключевым значением вида в философском осмыслении действительности. Со времен Аристотеля вид рассматривался в качестве фиксированной онтологической категории, через которую проводилась граница между устойчивым (существенным) и изменчивым (случайным). Вид был самой низшей категорией, выражающей устойчивое в природе. Это представление было полностью воспринято систематикой. Отец научной систематики Карл Линней считал, что видов существует столько, сколько их было сотворено Творцом.
В начальный период своей научной деятельности Ламарк придерживался традиционных представлений о неизменяемости видов. В статье «Вид», опубликованной в 1786 г., он рекомендует (Ламарк, 1955, с. 780), что следует «различать виды по четко разграничивающим их признакам, характеризующимся их постоянством при воспроизведении». Здесь следует подчеркнуть следующий момент. Что организмы способны изменяться, в этом мало кто сомневался. Но при этом признавалось, что организмы могут изменяться в ограниченных пределах, в частности, лишь внутри (в пределах) своего вида, т.е. по случайным признакам. В то же время неизменность видов, т.е. неспособность организмов изменяться по существенным признакам никто не подвергал сомнению.
Позже, в период зоологической карьеры взгляды Ламарка на вид радикально меняются. Впервые он высказывает мнение об изменяемости видов в работе «Discours d’ouverture do Cours de l’An VIII», представленной 11 мая 1800 г. и опубликованной в Системе беспозвоночных животных в 1801 г. Вот что говорил Ламарк об изменяемости видов в лекции 1802 г. (1955, с. 76): «… я долгое время думал, что в природе существуют постоянные виды и что эти виды состоят из особей, принадлежащих к каждому из них. Теперь я убедился, что я ошибался в этом отношении и что в действительности в природе существуют только особи». В другом месте (1959, с. 306-307) Ламарк делает следующий вывод: «Поэтому очевидно, что если бы виды были неизменными, то никогда не встречались бы индивидуумы, промежуточные по своим признакам и формам между двумя различными видами, и не было бы того, что принято называть разновидностями… Таким образом, существование разновидностей всегда будет служить явным опровержением неизменяемости видов». Разновидности как и у Ч. Дарвина рассматривались Ламарком как ступенька к новому виду.
В своем убеждении в изменяемости видов Ламарк нашел поддержку среди своих коллег-зоологов Сент-Илера и Ласепеда. В 1800 г. Ласепед опубликовал Discours sur la duree des especes в качестве введения ко второму тому своих Histoire naturelle despoissons (1798-1803). В этом введении Ласепед пришел к заключению, что «вид может подвергнуться столь многочисленным изменениям… что в конечном счете он будет более далек от своего исходного состояния, чем другой вид: этот вид тогда превратится в новый вид…» (цит. по Stafleu, 1971, р.417). Карьера Ласепеда сложилась вполне благополучно. Он принимал активное участие в Революции и был членом Национальной Ассамблеи. Получал награды как от Наполеона, так и от Людомвика XVIII, вставшего в 1814 г. во главе Франции.
Ламарк и Ласепед почти синхронно высказались в пользу изменяемости видов. Родство их взглядов понятно; оба были учениками Бюффона. В январе 1800 г. умер Добантон, бывший одно время директором Музея. Добантон был традиционалист и очень не одобрял новых веяний в зоологии. Его смерть дала возможность публично выступить с этими новыми эволюционными идеями, которые, видимо, обсуждались до этого лишь кулуарно (см. Stafleu, 1971).
Неоднократно утверждалось, начиная с самого Ч. Дарвина, что Ламарк мог заимствовать свои главные эволюционные идеи у Эразма Дарвина (Erasmus Darwin, 1731-1802). Ч. Дарвин в «Происхождении видов…» (1952, с. 78) писал: «Любопытно в каких широких размерах мой дед, Эразм Дарвин, в своей «Зоономии» (т. I, стр. 500-510), появившейся в 1794 г., предвосхитил воззрения и ошибочные основания, которыми руководился Ламарк». По нашему мнению, нет необходимости искать истоки учения Ламарка за рубежом. Все необходимое для развития своих эволюционных взглядов Ламарк мог найти у Дидро (Denis Diderot, 1713-1784) и у своего попечителя Бюффона.
Например, Дидро в Элементах физиологии (Elemens de Physiologic, 1875) говорил не только об изменении органов под действием потребностей, но и о возможности их порождения (цит. по: Лункевич, 1960, т. 2, с. 39): «Организация определяет функции и потребности, а иногда потребности влияют в свою очередь на организацию, и это влияние может привести иногда к изменению или образованию органов». В «Мыслях об объяснении природы» интересно еще одно высказывание Дидро, имеющее прямое отношение к Ламарку (там же, с. 40): «Не мог ли бы философ… предположить, что все живое имеет от вечности особенные элементы, рассеянные и смешанные в массе материи, что все эти элементы случайно соединились, потому что такое соединение было возможно; что сформировавшийся из этих элементов эмбрион прошел бесконечные стадии развития и организации… что протекли миллионы лет между каждой их этих стадий развития и что ему, быть может, предстоит пройти еще другие стадии развития и организации, нам неизвестные… что он навсегда исчезнет из природы или, скорее, будет существовать в ней под иной формой и с другими способностями, отличными от тех, которые наблюдаются в нем в данный момент» (выделения наши). Это очень близко к тому, что говорил Ламарк. И о миллионах лет истории развития органического мира он мог говорить, следуя Дидро, а не Э. Дарвину, как утверждалось (см., например, Чайковский, 2008, с. 60). В сравнении с Дидро Ламарк, безусловно, ушел далеко вперед в понимании специфики реакций организмов на действие среды. Дидро (1935, с. 526; см. также Лункевич, 1960, т. 2, с. 41; Бляхер, 1971, с. 19) в своих рассуждениях (в Элементах физиологии) предвосхитил опыты Вейсмана по отрубанию хвостов у мышей, допуская (в отличии от Вейсмана) возможность наследования повреждений: «Я готов думать, что если в течение долгого периода отрубать у ряда поколений руки, то получится безрукая раса». Ламарк во втором законе недвусмысленно говорил, что наследоваться могут лишь те новые признаки, которые формируются природой (организма) в ответ на изменившиеся условия среды. Дидро, равно как и Вейсман говорили о наследовании признаков, несвязанных с природой организма. Близкой к точке зрения Дидро и также далекой от воззрений Ламарка является позиция Э. Дарвина, сформулированная в Зоономии: «Все животные с первого момента возникновения каждого из них и до конца жизни испытывают постоянные изменения, … и большое число этих форм или этих склонностей, приобретенных при жизни, передается их потомству» (цит. по Бляхер, 1971, с. 19). Мы подробно обсудим вопрос о наследовании приобретенных признаков и точку зрения на этот вопрос Ламарка в главе 6.
Бюффон рассматривал климат, пищу и доместикацию в качестве ключевых факторов, изменяющих организмы. Собственно эти же факторы изменчивости разбирались Ламарком. Более того, именно Бюффон одним из первых начал говорить (в четвертом томе Histoire naturelle, generate etparticularе) о связи человека с обезьянами: «Если мы допускаем, что осел принадлежит семейству лошадей и что он отличается от лошади, представляя дегенеративную (degenere) модификацию, то мы можем сходным образом сказать, что обезьяна относится к тому же самому семейству, к которому принадлежит человек и что она является модифицированным человеком, что человек и обезьяна имели общее происхождение, подобно лошади и ослу, что каждое семейство имело единый источник и даже, что все животные происходят от одного животного…» (р. 382).
Не последнюю роль в развитии эволюционных взглядов Ламарка, возможно, сыграл выдающийся французский философ и физиолог Кабанис (Piere-Jean-Georges Cabanis, 1757-1808). Между 1790 и 1796 г. Кабанис опубликовал 12 работ, которые впоследствии в 1802 г. были изданы в Париже отдельной книгой Rapports du physique et du moral de Vhomme (англ, перевод: On the relations between the physical and moral aspects of men, 1981, John Hopkins U.P., 2 vols). В этих работах Кабанис утверждал, что жизнь постоянно возникает в самопроизвольных актах, что организмы изменяются под влиянием изменения климата и других физических факторов, что приобретаемые изменения передаются от матери ее детям и сохраняются у детей в отсутствии индуцировавшего их фактора. Кабанис говорил о возможности усиления или ослабления органа при его интенсивном использовании или неиспользовании и допускал унаследование соответствующих изменений в ряду поколений. Кабанис, следовательно, был первым естествоиспытателем, сформулировавшим закон об использовании и неиспользовании органов (Stafleu, 1971). Все эти эволюционные идеи, высказанные Кабанисом независимо от Э. Дарвина, были разбросаны среди массы разнородных данных в основном медицинского значения и не составляли целостной картины как это было у Ламарка в его Философии зоологии.
Наконец, эволюционные идеи высказывал друг Ламарка по работе в Музее Ласепед. Мы уже говорили о признании Ласепедом изменяемости видов, о чем он писал в 1800 г. Однозначно высказывался Ласепед об эволюционном времени, охватывающем, по нему, огромные промежутки времени (Stafleu, 1971). Напомним и Бюффона, славившегося своими афоризмами, который сказал об эволюционном времени: «Время – великий работник природы». Одним словом, Ламарку было, у кого учиться, и было, с кем обсудить новые революционные по содержанию идеи. Нельзя сбрасывать со счетов характер той эпохи последнего десятилетия XVIII столетия, в которой жил Ламарк. Сама жизнь давала ему показательные примеры поступательных перемен в обществе.
Самое главное, однако, в том, что понимание эволюционных механизмов в подходе Ламарка, радикально отличалось от того, с чем выступал Э. Дарвин. В Зоономии Э. Дарвин следующим образом сформулировал проблему наследования приобретенных признаков (Е. Darwin, 1794, р. 237). «В-пятых, все животные, начиная со своих зачатков или примордиев до завершения жизни, подвергаются непрерывным трансформациям, которые частично возникают в результате их собственных усилий вследствие их желаний и антипатий, их радостей и страданий, их гнева или партнерских отношений; многие из этих приобретенных состояний и склонностей передаются следующим поколениям». Преемственность от Э. Дарвина можно провести к Жоффруа Сент-Илеру, но никак не к Ламарку. В главе 6 мы увидим, что Ламарк выступил с более сложной концепцией. Сарказм Кювье о животных, желающих измениться и меняющих себя, более имел отношение к Э. Дарвину, но не к Ламарку. Вейсман опровергал Э. Дарвина, но не Ламарка.
После «победы» Кювье в споре с Сент-Илером (см. Амлинский, 1955) эволюционные идеи стали не в моде; более того их стало опасно открыто высказывать, не подвергая испытаниям возможности своего карьерного роста. Поэтому эволюционные идеи ушли на время как бы в подполье в ожидании своего часа, когда они смогли бы снова выйти на поверхность.
Этот час настал после выхода в свет «Происхождения видов» Ч. Дарвина. В Европе снова пробудился интерес к эволюционным идеям Ламарка. Не последнюю роль в этом сыграли Эрнст Геккель (см. его книгу: Die Naturanschauung von Darwin, Goethe und Lamarck, Jena, 1882) и его противник, специалист по ракообразным венский профессор Карл Клаус (Carl Friedrich Wilhelm Claus, 1835-1899), издавший работу Lamarck als Begrunder der Descendenzlehre (Wien, 1888) [Ламарк как основатель теории потомков]. Отметим также еще ряд важных работ:
Edmond Perrier (1844-1921) La Philosophic Zoologique avant Darwin (Paris, 1884); Arnold Lang (1855-1914) Zur Charakteristik der Forschungs-wege von Lamarck und Darwin (Jena, 1889). Профессор Перрье в своей книге обратил внимание на использование Жоффруа Сент-Илером идеи естественного отбора при обсуждении происхождения крокодилов из архаичных телеозавров.
Во Франции в 1873 г. вышло новое издание Философию зоологии; в 1907 г. появилась первая часть Философию зоологии, предисловие к которой написал Геккель. В Англии перевод книги Ламарка появился в 1914 г. В России в книге «Теория развития» (1904) были напечатаны переводы третьей и седьмой глав Философию зоологии. Полный перевод первой части книги был выполнен С.В. Сапожниковым и опубликован в 1911 г. под редакцией и со вступительной статьей Вл. Карпова. В советское время вышли два издания, одно перед войной (1935), другое после войны (1955, 1959).
1.7. Последние годы жизни и научное забвение
С 1810 г. Ламарк полностью переключился на изучение зоологии, оставив в стороне метеорологию (после разноса, полученного от Наполеона) и другие темы, которыми он вынужден был заниматься урывками. С 1815 по 1822 г. Ламарк издает капитальный труд Естественную историю беспозвоночных в 7 томах. В Философии зоологии Ламарк строил систему организмов, в основном, на морфологической основе. Здесь он использует другой принцип, выделяя в отдельные группы бесчувственных животных (инфузории, полипы, асцидии), чувствующих, к которым он отнес остальных беспозвоночных, и разумных, охватывающих всех позвоночных животных. Естественная история беспозвоночных была важной вехой в научной жизни Франции. Она была насыщена огромным фактическим материалам, благодаря чему имела широкий круг читателей. Репутация Ламарка как ученого, пошатнувшаяся к концу первого десятилетия XIX века, вновь стала непререкаемой. Уже после смерти Ламарка вышло второе издание Естественной истории беспозвоночных (1835-1845) в 11 томах под редакцией и с дополнениями Дезе (Gerard Paul Deshayes, 1795-1875) и Мильн-Эдвардса (Henry de Milne-Edwards, 1800-1885).
Время, однако, неумолимо работало против Ламарка. Он стал слепнуть. К 1818 г. 74-летний ученый полностью ослеп. В результате ему пришлось оставить свою кафедру. Благодаря помощи своих учеников, друзей и дочерей он смог продолжить свою научную деятельность. Из учеников Ламарка, помогавших ему в эти тяжелые для него годы, отметим выдающегося французского энтомолога и систематика Латрейля (Pierre Andre Latreille, 1762-1833).
Ламарк продолжает писать тематические статьи для второго издания Нового словаря естественной истории Детервилля (Deterville). В 1820 г. он издает Аналитическую систему положительных знаний человека, полученных прямо или косвенно из наблюдений. В этом произведении ученый подводит итоги своей научной деятельности, суммируя свои взгляды по общим проблемам биологии.
В последние годы Ламарк жил затворником и практически не покидал дома. В каких-то финансовых аферах, в которые его вовлекли, были растрачены накопления, и Ламарк доживал свои последние дни в нужде. Из-за финансовых тягот Ламарку в 1824 г. пришлось продать немецкому ботанику Реперу (Johannes August Christian Roeper, 1801— 1885) свой гербарий, который оказался в университете города Росток (Rostock). Исключительный по своей научной ценности гербарий состоял из 19 тысяч листов и включал около 9000 видов. Впоследствии после смерти Репера гербарий Ламарка был выкуплен Парижским музеем у Гебеля (Karl Immanuel Eberhard von Goebel, 1855-1932), нуждавшегося в деньгах для приобретения лабораторного оборудования, и возвращен во Францию. За Ламарком ухаживали его дочери Розалия и Корнелия. Тяжесть последних лет жизни не сломила Ламарка. Возможно, что он держался с достоинством лишь на людях. Умер Ламарк в 85 лет 18 декабря 1829 г. Он был похоронен на кладбище Монпарнасе, но могила его, к сожалению, не сохранилась. Библиотека, рукописи Ламарка и оставшиеся коллекции, в основном, беспозвоночных животных, были распроданы.
В честь Ламарка был назван ряд родов растений: Monetia и подсем. Monetioideae (сем. Salvadoraceae), Markea (Solanaceae), Lamarchea (Myrtaceae), Lamarckia (Poaceae). Oenothera lamarckiana (Onagraceae) была исходным материалом, на изучении которого Де Фриз сформулировал свою мутационную теорию.
Еще при жизни Ламарка французское общество забыло о нем. Ландрю (Landrieu, 1909) назвал это заговором молчания, который продолжался и после смерти Ламарка. На то были политические причины, связанные с набиравшими силу консервативными настроениями наполеоновской эпохи и последовавшей за этим реакцией в период реставрации. Но дело упиралось не только в политику. При всех достижениях Ламарка в его творчестве было много такого, в том числе и ошибочного, что не могло быть принято его современниками. Здесь и упорное нежелание Ламарка порвать со своей теорий вещества, непонятой его современниками, и его теоретический догматизм – чрезмерная уверенность в силе своих теоретических построений, что наиболее заметно проявилось в его метеорологических работах и в гидрогеологии. Оборотной стороной этого было пренебрежение эмпирическими материалами, какими, например, в области геологии были данные о вулканическом происхождении многих минералов.
Но конечно, многие не могли принять и простить Ламарку его материалистические взгляды. Даже те, кто симпатизировал Ламарку, настраивались на критический тон, когда заходила речь о его эволюционных воззрениях. В теории Ламарка, объясняющей каким путем шло становление органического мира, включая и самого человека, не нашлось места для Бога. Общество было достаточно религиозным и не было готово принять теорию Ламарка без возражений. Те, кто не считал возможным критиковать Ламарка по существу, выдвигали морально-этические соображения. Так, Латрейль, ученик Ламарка и его преемник на профессорской должности в Музее говорил: «Если даже мы ошибаемся, мы не покушаемся на наши иллюзии, не стараемся их уничтожить, поскольку они скорее полезны для общества, чем вредны, они делают нас счастливыми и в них мы находим утешение в нашем полном трудностей движении по жизни» (цит. по: Burkhardt, 1970, р. 188).
Существенно, что появившаяся через 50 лет после «Философии зоологии» теория эволюции Ч. Дарвина не воспринималась как тотальная материалистическая доктрина, отрицающая идею Творца. Что утверждал Дарвин? По нему, организмы подвергаются случайным наследственным изменениям, среди которых могут оказаться удачные, дающие получившим их организмам большие шансы выжить. Что организмы изменяются, об этом было известно задолго до Дарвина. Поэтому, то, о чем говорил Дарвин, в общем, не могло вызвать серьезных возражений среди мыслящих людей. Для этого просто не было научных оснований. В то же время для верующих ученых теория естественного отбора не закрывала других возможностей, если им казалось, что на основе случайности нельзя объяснить происхождение сложных морфологических структур и сложных форм поведения. Применительно к учению Дарвина ставился вопрос не о том, прав он или не прав, а о недостаточности его теории отбора для объяснения всего круга вопросов, касающихся существующего органического разнообразия. Это принципиально отличает ситуацию, сложившуюся вокруг дарвиновского учения, от той, что создалась вокруг имени Ламарка. Ламарк, по мнению большинства его современников, был не прав.
Значение имела внутренняя скромность Ламарка, его беззаветное служение науке и связанные с этим принципиальность и бескомпромиссность в отстаивании научных положений и своих взглядов. Отсюда и отрешенность от светской жизни, которой он по причине научной занятости в целом сторонился. В своем некрологе известный натуралист и один из вождей революционного движения 1830 г. и последующих лет Франсуа Распайль (Frangois-Vincent Raspail, 1794-1878) сравнил судьбу Ламарка, забытого обществом, с жизненным успехом, также умершего в тот же год, что и Ламарк Николая Вокэлэна (Nicolas-Louis Vanquelin, 1763-1829) – известного химика, ученика Фуркруа. Вокэлэн, «окруженный льстецами и учениками, умер в богатстве. Его богатство удовлетворило бы алчность двадцати наследников… Ламарк, слепой и парализованный, до последнего вздоха чувствовал лишь скупые слезы, правда искренние и бескорыстные». Такое различие в судьбе было связано с тем, что «неспособный к интригам и к карьерным амбициям, Ламарк выражал свои основные взгляды смело (открыто), не приспосабливая их к вкусам стоящих у власти, с которыми он сталкивался в череде бегущих лет. Он боролся против противников, которые, будучи более сильными, чем он, казалось бы, затмили его известностью, пришедшей к ним благодаря журналистике и министерской благосклонности» (цит. по: Burkhardt, 1970, р. 277-278). Обойденный вниманием Высшего света, Ламарк получил сочувствие от революционера, надо думать, не за научные труды. В целом характеристика Вокэлэна, данная Распайлем, является предвзятой. Вокэлэн получил звание академика за выдающиеся научные успехи, в том числе за открытие хрома и бериллия. Но доля истины в словах Распайля есть. Ламарк не умел ладить с окружающими его людьми, все его мысли были поглощены научными проблемами и за ними он, видимо, не видел собеседников, если те не говорили о том же. Косвенно об этом можно судить по воспоминаниям О.-П. де Кандоля. После того как тот познакомился с Ламарком, последний хотел в нем видеть лишь собеседника по физико-химическим проблемам, над которыми на тот момент (90-е годы XVIII века) Ламарк активно работа. Кандоля же интересовало другое – помощь известного ученого в обучении ботаническим знаниям.
Немалую роль в жизни Ламарка и в судьбе его учения сыграл Жорж Кювье. Кювье был научным противником Ламарка. Являясь ведущим ученым Франции и признанным авторитетом в области биологии, он был, к тому же, выдающимся администратором (Плавильщиков, 1930). Поэтому Кювье не сторонился светской жизни. Он был желанным гостем в Высшем свете и пользовался исключительной поддержкой Наполеона и Людовика XVIII. В своей тихой войне против Ламарка Кювье безусловно не мог не воспользоваться административным ресурсом. При жизни Ламарка Кювье не выступал открыто против его эволюционного учения, направляя острие своей критики против второстепенных вопросов. Например, во Введении к своим Recherches sur les ossemens fossils de quadrupedes Кювье критиковал мнение Ламарка о том, что ископаемые формы могли быть реальными предками современных форм.
Многие авторы отметили неподобающий стиль «Похвального слова» (Eloge), подготовленного Кювье (Cuvier, 1835, 1836) по случаю смерти Ламарка (см., например, Поляков, 1962; Cannon, 1959; Gould, 2000). Оно было столь критическим и в ряде мест даже саркастическим, что в Академии зачитали его лишь после смерти Кювье 26 ноября 1832 г. (прочитал Baron Silvestre). У Кювье, к сожалению, это был не единственный случай. Написанное им похвальное слово по случаю смерти Мишеля Адансона, также давало карикатурное представление о научном вкладе этого выдающегося ботаника, результатом чего был своего рода «заговор молчания» вокруг имени Адансона (см. Nicolas, 1963; Stafleu, 1971; хороший и доброжелательный очерк о системе Адансона написан Г. Нельсоном – Nelson, 1979). Распайль, выступивший в 1830 г. в защиту Сент-Илера, констатировал: «насмешка для нас является смертоносным оружием; все ее удары смертельны» (цит. по: Burkhardt, 1970, р. 296).
Л.Я. Бляхер[9] высказал мнение, что обвинения в недобросовестности Кювье, якобы исказившего эволюционные взгляды Ламарка, со стороны Кэннона[10] и И.М. Полякова[11] необоснованны. Мы можем согласиться с Л.Я. Бляхером лишь в том, что здесь не было сознательного искажения. Кювье, как это часто бывает у больших людей, составил себе метафорическое представление о взглядах Ламарка по первому впечатлению и далее придерживался его, не утруждая себя внимательным изучением книг Ламарка, в том числе и написанных после выхода Философии зоологии. А взгляды Ламарка не оставались неизменными, о чем у нас еще будет речь впереди. К этому мы вслед за Стефаном Гульдом (Gould, 2000) добавим, что Кювье не стал придерживаться подобающих в таких случаях приличий не говорить о покойных плохо: de mortuis nil nisi bonum. Похвальное слово не место для критики воззрений Ламарка. Такой поступок Кювье я объясняю тем, что Ламарк еще при его жизни поставил крест на теории катастроф. Кювье нечего было ответить на критику Ламарка.
Краткая характеристика эволюционных взглядов Ламарка выражена в Eloges следующими словами (приводим наш перевод, а также тексты на французском и английском языках).
Раз эти [эволюционные] принципы признаны, то легко принять, что только время и обстоятельства и ничего более будут давать возможность монаде или полипу постепенно и самостоятельно превратиться в лягушку, аиста, или слона… Эта его теория жизни… была оставлена без рассмотрения, как и его теория химии, по той же самой причине, что она, как каждый может убедиться, кроме многих ошибок в деталях, опиралась также на два сомнительных предположения; одно утверждало, что семенные выделения (seminal vapour) организуют эмбрион; другое, что желания (désirs) и усилия (выделено нами) могут порождать органы. Система, установленная на таких основаниях может всколыхнуть (amuse) воображение поэта; метафизика может вывести из этого полностью новую серию систем; но она ни в какой мере не может служить поддержкой исследованию любого, препарирующего руку, внутренние органы (viscère, viscus) или только перо. These principles once admitted, it will easily be perceived that nothing is wanting but time and circumstances to enable a monad or a polypus gradually and indifferently to transform themselves into a frog, a stork, or an elephant. this theory of Life was left undisturbed like his theory of Chemistry, and for the same reason, because every one could perceive that, independently of many errors in the details, it likewise rested on two arbitrary suppositions; the one, that it is the seminal vapour which organizes the embryo; the other, that efforts and desires may engender organs. A system established on such foundations may amuse the imagination of a poet; a metaphysician may derive from it an entirely new series of systems; but it cannot for a moment bear the examination of any one who has dissected a hand, a viscus, or even a feather (Cuvier, 1836).
On comprend que ces principes une fois admis, il ne faut plus que du temps et des circonstances pour que la monade ou le polype finissent par se transformer graduellement et indifféremment en grenouille, en cigogne, en éléphant… cette theorie de la vie… on la laissa dans la même paix que la théorie chimique, et par la même raison: c´est que chacun put s´apercevoir qu´indépendamment de bien des paralogismes de détail, elle repose aussi sur deux suppositions arbitraires: l´une, que c´est la vapeur séminale qui organise l´embryon; l´autre, que des désirs, des efforts, peuvent engendrer des organes. Un systéme appuyè sur de pareilles bases peut amuser l´imagination d´un poète; un métaphysicieb peut en dériver toute une autre génération de systèmes; mais il ne peut soutenir un moment l´examen de quiconque a disséqué une main, un viscère, ou seulement une plume (Cuvier, 1835).
Джозеф Нидхэм в своей Истории эмбриологии (1947, с. 268), говоря о роли Ламарка, не нашел ничего лучшего, как сослаться на Похвальное слово Кювье: «Воззрения Ламарка в области эмбриологии лучше всего могут быть переданы словами Кювье». Далее Нидхэм дал достаточно большую выдержку из Кювье; некоторые места из нее поучительно привести: «По его [Ламарка] мнению, … зародыш цыпленка становится способным к жизненному движению только благодаря действию семенного пара. И вот, допустив, что во вселенной существует жидкость, аналогичная этому пару и способная таким же образом воздействовать на материю, находящуюся в благоприятных условиях, как она действует на эмбрионов, которых она организует и делает жизнеспособными, мы получим представление о самопроизвольном зарождении… Чтобы птицы, лошади, даже насекомые могли непосредственно возникнуть таким образом, – в это Ламарк не верил; но что касается простейших живых тел, … то препятствия для этого он не находил… Но каким же образом произошли более сложно устроенные существа, которые не могли возникнуть путем самопроизвольного зарождения? По его мнению, ничего не может быть понятнее. Если оргазм, вызванный этой организующей жидкостью, продолжится, он увеличит плотность составляющих частей и сделает их способными воздействовать на движущие жидкости, которые (с. 269) эти части содержат; так возникнет возбудимость, а в дальнейшем – чувствительность. Таким образом, первые усилия существа, начинающего развиваться, должны быть направлены на то, чтобы поддержать свое существование и создать себе питательный орган. Так возникает пищеварительная полость. Другие потребности, другие желания приводят к образованию других усилий, которым предстоит вызвать образование других органов… привычки и образ жизни с течением времени порождают органы. Именно, стремление плавать вызывает образование перепонки на ногах водных птиц; необходимость ходить по воде и одновременно нежелание промокнуть – вот что вызывает удлинение ног у береговых птиц; потребность летать – вот что превратило передние конечности всех птиц в крылья, а шерсть и чешую – в перья. Приводя эти примеры, мы пользовались словами самого автора, чтобы нас не заподозрили в добавлениях или сокращениях». Этот отрывок полон и фактических искажений. «Организующая жидкость» – это флюид; один из флюидов, а именно «теплород есть причина и условие «оргазма» (тонуса) мягких частей организма…»(Смирнов, 1959, с. 19). Мы будем подробно обсуждать детали учения Ламарка в следующих главах. Если Нидхэм в качестве историка науки ограничился лишь ссылкой на мнение Кювье и даже не пытался выяснить хоть что-то из первоисточников, то, что же говорить о других исследователях, для которых Ламарк с его учением стал уже далекой историей, из которой, как им казалось, мало что можно извлечь для собственных научных поисков.
