А. И. Спиридович
Великая война и Февральская революция 1914–1917 гг. Воспоминания генерал-майора Отдельного корпуса жандармов, начальника императорской дворцовой охраны Николая II
Глава 8
Апрель 1915 года. – Седьмая поездка государя на фронт. – Вызов меня с Брянского завода в Ставку. – Поездка государя в Галицию. Мой предварительный выезд туда. – Галиция. – Настроения. – Во Львове. – Генерал-губернатор граф Бобринский. – Затруднения в охране. – Риск. – Генерал Веселаго. – Государь на станции Броды. – Проезд 9 апреля на автомобилях во Львов. – Речь архиепископа Евлогия. – Во дворце. – Речь государя. – 10 апреля в Самборе у генерала Брусилова. – Железные стрелки. – Пожалование Брусилову звания генерал-адъютанта. – Брусилов целует руку государю. – Смотр 3-го Кавказского корпуса в Хырове. – Восторг солдат. – В Перемышле. – Осмотр позиций 11 апреля. – На господствовавшем над всей местностью холме. – Восторг от побед нашей армии. – Возвращение во Львов. – Отъезд в Броды. – Расставание с великим князем Николаем Николаевичем 12 апреля. – Пожалование великому князю сабли «За присоединение Червонной Руси». – Отъезд на Юг
Только что успел я перезнакомиться с администрацией завода, как получил телеграмму от дворцового коменданта [с требованием] возвращаться немедленно в Ставку, где находился государь, делавший свою седьмую поездку по фронту. Вернувшись в Барановичи, я получил приказание выехать немедленно со своим отрядом в Галицию, во Львов, явиться к генерал-губернатору Бобринскому и принять все нужные меры охраны ввиду приезда в Галицию его величества. Я был поражен.
Как, государь поедет во Львов? В город, только что занятый у неприятеля, где мы ничего не знаем. Как же можно так рисковать? Да еще во время войны. Ведь это безумие. Генерал Воейков был вполне согласен со мной, что поездка эта весьма рискованна, что меры приходится принимать наспех, но такова воля государя. Поездка придумана Ставкой. Предложена государю великим князем [Николаем Николаевичем]. Ставка брала на себя всю организацию поездки, и настолько, что из царского гаража брали только один автомобиль лично для государя. Великий князь, генерал Янушкевич и князь Орлов придумали и провели эту поездку. Когда великий князь получил согласие государя на эту поездку, он, выйдя из вагона его величества, с торжествующим видом объявил генералу Воейкову, что государь изволил согласиться на поездку, но чтобы дворцовый комендант не беспокоился, так как штаб уже все предвидел и все подготовил для поездки.
Несколько минут спустя государь передал Воейкову о своем согласии поехать в Галицию, сказав, что великий князь очень настаивал на безотлагательной поездке. Когда генерал Воейков пошел разговаривать с Янушкевичем о том, что сделано штабом по поводу поездки, то, по красочному выражению генерала, он «увидел только палец Янушкевича, показывающий на плане Галиции маршрут следования государя, и на этом вся подготовка штабом поездки оказалась оконченной».
Поговорив еще с генералом и доложив, что, по моему мнению, можно будет сделать там, в завоеванной стране, я скрепя сердце пошел делать нужные распоряжения. Повидав затем еще кое-кого из чинов штаба и осветив себе еще более настоящий момент, я ночью уже выехал со своим отрядом в Галицию в специальном, данном Ставкою, поезде.
В сущности говоря, поездка государя вызывалась следующими соображениями, о чем тогда, конечно, держалось в строгом секрете. По плану главнокомандующего Юго-Западным фронтом Иванова, вернее, по плану его начальника штаба Алексеева, победоносное занятие нашими войсками Галиции должно было закончиться перевалом через Карпаты и занятием Венгрии. К началу апреля 3-я армия генерала Ратко-Дмитриева овладела главным Бескидским хребтом, а корпуса 8-й армии Брусилова стали спускаться с главного хребта. Ставка, относившаяся сначала к проектам Иванова и Алексеева осторожно, стала наконец на ту точку зрения, что отныне главный центр действий надо перенести на Юго-Западный фронт, что надо идти на Венгрию.
Предполагалось энергичное наступление по всему фронту.
6 апреля были отданы соответствующие указания, и было решено, что перед наступлением государь посетит Галицию, куда и выедет 8-го числа. Под большим секретом передавали, что генерал Данилов не разделяет этого плана, но что Янушкевич и великий князь стоят за него. Истинным же автором плана вторжения в Венгрию считали секретного и безответственного советника генерала Алексеева его друга, генерала Борисова. Но оба они уже были переведены на Северо-Западный фронт, и задуманное и начатое ими предприятие пришлось осуществлять уже другим лицам.
Занятие нашими войсками Галиции и разгром австрийских армий очень всколыхнул наше национальное чувство, напомнил нам о нашей родной колыбели всего славянства – Карпатах, напомнил о Червонной Руси, о наших братьях по вере и крови, томившихся под австрийским игом. Туда полетели более экспансивные националисты, члены Государственной думы. Туда обратил взоры Святейший синод.
Все только и говорили о возвращении России древних родных областей с русским населением, которое старались ополячить, но которое, как думали, остается в душе русским.
Двести лет тому назад католические ксендзы с продажными элементами из местного дворянства выдумали униатское вероисповедание, а в последние десятилетия продажные профессора из малороссов по указке австрийского Генерального штаба стали выдумывать новые названия для населяющего Галицию русского простого народа. Всякие Грушевские и иные выходцы из Киевского университета разрабатывали, по австрийской указке, теорию украинской самостийности, выдумывали разные «мовы», а забитый простой русский галичанин продолжал хранить в сердце мысль о национальном освобождении, что связывалось с мыслью о Белом Царе.
И когда русские войска победоносно продвигались по Галиции, бежал поляк, уходил немец, но простой народ встречал русского солдата как своего родного, как освободителя. А соседние с Почаевской лаврой приходы толпами приходили к настоятелю монастыря, прося присоединить их снова к родной православной церкви. Начался массовый переход простолюдинов-униатов в православие, и к весне 1915 года перешло до ста приходов, и лишь недавно, с месяц назад, в старом русском Львове, переделанном в Лемберг, в устроенной из манежа церкви архиепископ Евлогий, назначенный в Галицию, впервые после двухсот лет, служил перед десятитысячной толпой народа Христову заутреню. Для львовских галичан то было воистину Христово Воскресение.
Все это знал я. Все эти мысли навязчиво беспокоили меня, пока поезд нес меня к этим старым русским землям. Но вот и они, политые русской кровью, места. Скверные галицийские вагоны. Отвратительный железнодорожный путь. Поезд подозрительно пошатывается. Едем по Галиции.
Прибыв во Львов, я представился генерал-губернатору графу Бобринскому. Граф приветливо встретил и просил меня делать что надо, сказав откровенно, что в мерах охраны он не компетентен. Он был поражен предстоявшим приездом государя. Еще лишь на днях, в Ставке, государь сказал ему, что в этом году он не приедет во Львов, и уверенный в этом граф даже не привез с собою парадной формы, и вот, вдруг… Кто все это надумал?
Военным губернатором был назначенный из Киева полковник Шереметев, обещавший любезно всяческое содействие. Полицмейстером оказался старый знакомый по Киеву, полковник Скалон, находившийся в полном нервном расстройстве. Он откровенно заявлял, что ничего не знает, что в городе делается, и со слезами просил спасти положение и выручить его. Пришлось прежде всего успокоить его, убедить начать работать, сделать все возможное, а там что Бог даст.
Взвесив всю, весьма неблагоприятную, местную обстановку, приняв во внимание, что на пути государева проезда по городу хотя и будут выставлены все наличные в городе войска, но будет допущено и все население, которого никто не знает, я увидел, что мой небольшой отряд охраны, взятый из Ставки, потеряется, как песчинка, в этих десятках тысяч населения. О серьезности охраны нашими силами, при такой обстановке, нечего было и думать. И невольно мысль обращалась к тем, кто толкнул государя на эту поездку, толкнул на риск очутиться среди моря неизвестного люда, среди войны, когда рядом с самыми преданными царю славянами окажутся и сознательные немцы-патриоты.
Все может быть, все может статься. Я знал, что все эти шпалеры войск по пути проезда – лишь красивая декорация, так как, увидев царя, солдаты будут в таком восторженном экстазе, будут настолько поглощены созерцанием царя, что, при нешироких улицах, при недостатке полиции и охраны позади войск, в толпе энергичный преступник всегда сумеет броситься через строй по направлению царского экипажа. А нашей силы так мало! Приходилось импровизировать.
Я поехал к начальнику гарнизона генералу Веселаго. С симпатичнейшим веселым генералом, любителем балета, я познакомился еще во время Романовских торжеств в Ярославле. Он рассказывал мне тогда, что хороший генерал должен уметь играть даже на барабане. Я выяснил генералу трудность моего положения, как ответственного за охрану государя, и просил помочь мне. Я просил его дать мне в полное распоряжение 500 унтер-офицеров без винтовок, разъяснив ему, что они будут распределены по пути царского проезда вместе с моими чинами охраны в форме и, действуя под руководством моих чинов, должны будут нести охрану.
Генерал с радостью схватился за мою мысль и выразил полную готовность помочь мне. В тот же день в десять часов вечера на одном большом дворе казарм были собраны 500 унтер-офицеров. Генерал сам объяснил им, что и как предстоит им делать, и заявил им, что они переходят в мое, для охраны, распоряжение, что отныне я их начальник и что они должны точно исполнять все, что будет им приказано. Поздоровавшись с людьми, я несколько часов работал затем с молодцами унтер-офицерами, разбив их по моим офицерам и по моим чинам охраны. Каждому охраннику было придано несколько унтер-офицеров. А так как мои были в форме и у каждого грудь была украшена несколькими медалями, то общий язык был найден сразу, и работа закипела дружно. Началось обучение, инструктирование импровизированного наряда охраны. Выход из положения был найден. И теперь, много лет спустя, я с большим удовольствием вспоминаю про этих молодцов унтер-офицеров, с благодарностью вспоминаю генерала Веселаго с его лихими не по летам, черными, как крыло ворона, усами.
Выехав из Ставки 8 апреля, государь утром 9-го прибыл на станцию Броды. Там уже стоял поезд великого князя Николая Николаевича. Приняв доклад о положении дел на фронте и позавтракав, государь выехал на автомобиле во Львов. Государь ехал с великим князем и Янушкевичем. За ним следовали автомобили, где находились великие князья Петр Николаевич, Александр Михайлович, принц А.П. Ольденбургский и свита. День был жаркий, и вереница автомобилей катила, окутываемая клубами пыли. По пути два раза останавливались на местах сражений. Государь выслушивал доклады. Несколько раз он подходил к белым могильным крестам, которыми был усеян столь победоносно пройденный русской армией путь. Около пяти часов подъехали ко Львову. На границе города, на холме ожидал с рапортом генерал-губернатор Бобринский. Сойдя с автомобиля, государь принял рапорт. Великий князь, как колоссальнейшая статуя, стоял, вытянувшись, на автомобиле, отдавая честь. Около него застыл Янушкевич. Затем приехавшие стряхнули пыль, и кортеж тронулся дальше. Войска, стоявшие шпалерами, и масса народа встречали государя восторженно. Встреча со стороны населения была настолько горяча, а население было не русское, что как-то невольно пропал всякий страх за возможность какого-либо эксцесса с этой стороны. Казалось, что при таком восторге, при виде Белого Царя, со стороны галицийского населения какое-либо выступление против государя невозможно психологически. Убранство улиц флагами и гирляндами дополняло праздничное настроение толпы. Подъехали к громадному манежу, где была устроена гарнизонная церковь. Около нее выстроен почетный караул. Там же встречают великие княгини Ксения и Ольга Александровны. Первая в скромном темном костюме, в шляпе, вторая в костюме сестры милосердия, с белым платком на голове.
В церкви государя встретил и приветствовал архиепископ Евлогий. Стойкий борец за русское православное дело в Холмщине. За несколько дней архиепископа предупредили от имени великого князя, дабы в его приветственном слове государю не было политики. Но не такой был теперь момент, чтобы можно было сдержать национальный порыв. Царь вступил на отнятую у австрийцев древнерусскую православную землю. На ту землю, по которой лавиной прокатилась русская армия, грозящая ныне обрушиться на Венгрию.
И горячее, проникнутое верою в Россию и Белого Царя, пламенное слово архиепископа четко звучало навстречу царю. Как избавителя ждал галицийский народ русского царя. Об этой радости, об этом счастье говорил владыка и закончил свое слово упоминанием о русских орлах, парящих над Карпатами. Слово владыки хватает за сердце. Кое-кому из скептиков оно не нравится, но государь горячо благодарит владыку. Служат молебен. Он кажется особенно осмысленным. После молебна государь пропустил церемониальным маршем почетный караул. На правом фланге шагал великий князь Николай Николаевич. Осмотрев затем госпиталь великой княгини Ольги Александровны и наградив многих раненых Георгиевскими крестами и медалями, государь проехал во дворец. Перед дворцом картинно выстроился почетный конвой от лейб-гвардии Казачьего его величества полка. Кругом масса народа. Гремит «ура!». Во дворце приготовлены покои для его величества. Угрюмые, неуютные комнаты. В спальне кровать, на которой не раз отдыхал император Франц Иосиф, один из главных виновников (по старости) настоящей войны.
Вечером, пока во дворце происходил обед, на который были приглашены местные власти, галичане устроили патриотическую манифестацию перед дворцом. Государь вышел на балкон, сказал небольшую, но горячую, проникнутую верою в правое дело речь. Народ ревел от восторга. Крестились и плакали. Государь был очень растроган оказанным ему галичанами приемом. После обеда он высказал это некоторым из начальствующих лиц. Высказал и архиепископу Евлогию, которого еще раз поблагодарил за приветствие в церкви. Графа Бобринского государь поздравил [с назначением] своим генерал-адъютантом.
На другой день, 10-го числа утром, государь выехал поездом в Самбор, где находился штаб 3-й армии, которой командовал генерал Брусилов – герой Галиции, самый популярный в то время в России генерал. На станции Комарно встретили поезд с раненными в Карпатах. Государь вошел в поезд и обошел всех раненых, награждая Георгиевскими медалями. В это время сравнительно легко раненные выстраивались на платформе. Надо было видеть их восторг, их счастье, когда они увидели вышедшего из поезда государя.
Государь поздоровался, обошел шеренгу, некоторых расспрашивал.
Около полудня приехали в Самбор. На станции встретил с рапортом генерал Брусилов. Государь трижды поцеловал его. Растроганный Брусилов поцеловал у государя руку. На платформе встречал почетный караул роты его величества 16-го стрелкового полка со знаменем и музыкой. Брусилов доложил, что рота, которой за убылью всех офицеров командовал подпрапорщик Шульгин, прибыла прямо с [места] боя. Рота выдержала атаку шести австрийских рот, отбивалась огнем, ручными гранатами, штыками и прикладами и положила около себя более шестисот трупов.
Выслушав внимательно доклад, государь подошел к роте и поздоровался: «Здорово, мои железные стрелки!» Поблагодарив стрелков после ответа за «славную боевую службу», государь прибавил: «За славные последние бои, о которых мне только что доложил командующий армией, жалую всем чинам роты Георгиевские кресты».
В подпрапорщике Шульгине государь узнал знакомого ему по Ливадии «своего приятеля, фельдфебеля». Ему государь пожаловал Георгиевские кресты первой, второй и третьей степени и орден Святой Анны 4-й степени «За храбрость».
Когда же стрелки пошли церемониальным маршем и музыка заиграла тот самый марш, под который войска маршировали перед государем всегда в столь любимой Ливадии, государь, по его собственным словам, «не мог удержаться от слез».
Государь завтракал в помещении штаба с начальствующими лицами и офицерами штаба и после завтрака поздравил Брусилова [с назначением] своим генерал-адъютантом и вручил ему погоны с вензелями и аксельбанты. Брусилов, со слезами на глазах, вновь поцеловал руку государя и попросил разрешения переодеться в соседней комнате. Через минуту он вышел оттуда уже по форме – генерал-адъютантом. Посыпались поздравления.
В 3 часа государь отбыл из Самбора, и вскоре поезд остановился у станции Хыров, откуда в автомобилях поехали к выстроенному по берегу вблизи Днестра 3-му Кавказскому корпусу. Им командовал генерал Ирман, переделанный солдатами в Ирманова. Маленького роста, коренастый, с седой бородой и в огромной папахе, с Георгием на шее и на груди, он производил впечатление лихого старого вояки. Таких солдаты любят.
Государь обошел все части корпуса. Нельзя было не восхищаться великолепным видом войск корпуса. Это было общее мнение всех приехавших из Ставки и свиты. После обхода государь объехал все части корпуса в автомобиле. В одном месте тяжелый царский автомобиль зарылся в песок, завяз. Великий князь дал знак рукой, и в один миг солдаты, как пчелы, осыпали автомобиль и понесли его, как перышко. Люди облепили его кругом, теснились ближе и ближе, глядели с восторгом на государя. Государь встал в автомобиле и, смеясь, говорил солдатам: «Тише, тише, ребята, осторожней, не попадите под колеса».
«Ничего, ваше величество, Бог даст, не зашибет», – неслось с улыбками в ответ, и кто не мог дотянуться до автомобиля, тот просто тянулся руками к государю, ловили руку государя, целовали ее, дотрагивались до пальто, гладили его.
«Родимый, родненький, кормилец наш, царь-батюшка», – слышалось со всех сторон, а издали неслось могучее «у-рра-а!», ревел весь корпус. Картина незабываемая.
Уже вечерело, когда государь решил наконец оставить корпус. Стоя, держась левою рукою за поручень, государь правою благословил кавказцев в последний раз и поехал к поезду.
Вечером приехали в Перемышль. Город был пуст. Кроме военных, никого. Много оренбургских казаков. Посетив церковь, государь проехал в дом, где жил комендант крепости Кусманек. Там были приготовлены комнаты для его величества. Отдохнув немного и переодевшись, государь обедал с начальствующими лицами в бывшем гарнизонном австрийском офицерском собрании, а в 10 часов уже был дома.
Для нас, охраны, день кончился. Я вышел с генералом Дубенским и А.В. Сусловым пройтись по городу. Все спало. Изредка мы встречали патрули. Прошли на мост через Сан, тот Сан, с которым за ту войну так много связано воспоминаний у русской армии. По берегам копошились саперы, видимо, работали, даже ночью.
Дубенский, успевший уже насобирать сведений от штабных, стал говорить, что некоторые из сведущих людей смотрят на ближайшее будущее очень скептически. «Вот, например, Черный Данилов[48] говорит…» – начал было Дубенский со скептической улыбкой. Но мы с Сусловым просто набросились на него и с жаром, каждый по-своему, стали доказывать ему, что, если в Ставке (а Черный Данилов – это мозг Ставки) считают, что наше положение в Галиции недостаточно прочно, тогда не надо было уговаривать государя ехать в Галицию. Это Ставка надумала эту поездку. Ставка все и организовала. Близкие люди говорили государю, что поездка сейчас несвоевременна, что лучше подождать до конца войны. Для чего же Ставка все это сделала? Посмотрите, сколько народа понабрали в поездку, даже священника Шавельского и того прихватили. Эх, да что говорить! И мы зашагали по домам.
Утром 11-го числа государь выехал на автомобиле осматривать разбитые форты Перемышля. Целая вереница автомобилей тянулась вслед. Картина грандиозных полуразрушенных фортов, глыбы вывороченного камня и железобетона, сотни громадных крепостных австрийских орудий, снятых с мест и уложенных, как покойники, рядами на земле, – все это производило огромное впечатление. Неужели все эти, казалось бы, неодолимые препятствия, где природа и человек подали друг другу руки, чтобы соорудить нечто неприступное, – неужели они были сокрушены и взяты нашими войсками? Да, можно сказать с гордостью, были взяты. Факт налицо. Некоторые форты были взяты штурмом.
Имя доблестного генерала Селиванова, командовавшего войсками, взявшими Перемышль, было у всех на устах. Государь внимательно слушал доклады начальствующих лиц, вставляя свои замечания, которые ясно показывали, что он знает подробно все действия доблестных войск до отдельных частей и их начальников включительно. Это, видимо, не нравилось некоторым из высших чинов штаба.
Штабы вообще не любят делить славу с непосредственными участниками боев. Ну вот, если неудача, то, конечно, в том виноваты войска и их начальники. Ну а если победа, успех – это прежде всего заслуга мыслителей и изобретателей стратегических и тактических планов и предположений. Так всегда было, есть и будет. Такова жизнь. И наша Ставка вообще не любила этих непосредственных собеседований государя с войсками и их начальниками. Мало ли, какой правды не выскажет офицер государю на его прямой вопрос, глядя в его лучистые глаза. Язык не поворачивался сказать неправду.
А правда не всегда нравилась Ставке. Там государю часто говорили [о военном положении], принимая во внимание прежде всего различные политические соображения. Когда приехали на центральный холм, все невольно залюбовались дивной картиной, расстилавшейся вокруг этого, господствовавшего над всей местностью, холма. Все теснились к государю, стараясь поймать каждое его слово. Толпа, окружавшая государя, состояла более чем из ста человек. Один из чинов свиты его величества подошел ко мне и не без иронии заметил: «Вы видите – это называется организация поездки его величества, выполняемая генералом Янушкевичем. Вам это нравится?» – спросил он насмешливо и отошел.
Там, на холме, государь снялся отдельно с великим князем, а затем и со всеми окружавшими его лицами.
Странное чувство охватило тогда большинство из бывших там лиц. Каждый как бы хотел отметить, что и он был на этом славном, отмеченном русскою победою месте. Был под Перемышлем, видел одно из полей сражений великой Галицийской битвы. И многие брали на память с холма камни, рвали траву и цветы. Командир конвоя Граббе собрал целый букетик и вечером просил государя переслать цветы императрице.
Таково чарующее, притягивающее свойство славы и подвига. А они неразрывно слились с нашей армией на полях и горах Галиции.
Подобное же чувство я пережил, находясь около государя на турецкой границе, в Меджингерте и в отбитых гвардией окопах под Ивангородом. Это удивительное чувство можно определить только словами Карамзина: чувство народной гордости. Гордости, которой невольно проникаешься, когда окинешь умственным взором, где и кого бил победоносно русский солдат.
Вернувшись с осмотра фортов, государь позавтракал и на автомобиле же поехал во Львов. По пути, в деревнях, знали о проезде государя, и толпы народа выходили на дорогу и приветливо кланялись. По виду это были русские люди. В 5 часов вернулись во Львов.
Перед обедом во дворец приехали великие княгини Ксения и Ольга Александровны. После обеда выехали на вокзал. Казалось, весь Львов высыпал на улицу. Все население, по-видимому, радушно, тепло провожало государя. Энтузиазм стоявших шпалерами войск не поддается описанию.
В девять с половиной часов государь покинул Львов и через три часа был уже в Бродах, где перешел в свой поезд. Мы, слава богу, у себя дома. Не прошло и полчаса, как оба императорских поезда погрузились в глубокий сон.
12-го числа было воскресенье. Поезда еще стояли в Бродах. Утро было хорошее. Издали доносился благовест деревенской церкви. Кое-кто пошел помолиться и посмотреть, как идет служба у униатов. Около двух часов, приняв от великого князя последний доклад, государь распрощался с главнокомандующим, горячо поблагодарив его за Галицию. Великому князю была пожалована сабля, осыпанная бриллиантами, с надписью «За присоединение Червонной Руси».
Императорский поезд направился на юг.
