А. Т.
Под флагом Корабля дураков
От автора.
Первая попытка осмыслить опыт, полученный на Корабле дураков, приходится на 2008-й год, просто небольшой рассказ, который утром 8 ноября за несколько часов сам лег на бумагу. На Южном семинаре 2012-го года Джон, оруженосец Мастера, настойчиво расспрашивал о моей книге о Корабле, которую я якобы пишу. Эта версия меня так шокировала, что я не знал, что и как ему ответить – в планах и близко ничего такого не было. Что-то из происходящего я запоминал, что-то записывал в дневниках, о чем-то рассказывал в письмах товарищам по Школе и учителям, но только к 2021-му году желание передать этот багаж стало слишком сильным. Примерно год я делал наброски отдельных глав, показывал их Константину и Звездочету. Константин в своей оценке был краток: «Пиши, мне нравится, как ты пишешь». Звездочет был более словоохотлив:
…согласен с тобой, что мало кто вообще понимал, что ВС делает и зачем, а тех, кто догадывался, он ловко уводил от правильных догадок в сторону простых мистерий и радости бытия с наблюдателем в главной роли. В итоге, каждый видит одну и ту же ситуацию по-своему ярко, со своими оттенками, с собой в центре внимания. Видит… и… не понимает главного. Отсюда и вся красота и тонкость семинарских интриг, со своими «рыцарями», двором, коломбинами и пирами, где почти каждый может подумать одно и то же: «…а вот я-то знаю, в чем тут суть, и что тут самое главное…»
<…>Волею судеб и ты оказался маленьким цветным стеклышком, из которого ВС чертил свою неведомую нам мозаику, и в которой почти каждое стеклышко считает себя главным, без которого общая Картина теряет всякий смысл.
Память – это подруга такая, странная. Стирает со временем отдельные эпизодики, незаметно меняя реальную картину мира на удобную для настоящего времени. Поэтому, дневники – штука хорошая. Перечитываешь их, и вздыхаешь: «Надо же, как оно было там, на самом-то деле…»
Ни одно из описанных событий не является вымышленным.
Часть имен собственных была изменена.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
01. Приморск.
Запись в дневнике 8 ноября 2008 года («Фрагменты памяти»):
«Последние классы школы, близость выпускного, необычайно жаркое лето и ужасная аллергия, от которой опухают веки и наливаются кровью глаза. Неудовольствие, выраженное фразой «как жарко!», вызывает откуда-то из глубины сначала мимолетный проблеск, затем, все вернее и четче, оформленную мысль: «Почему здесь такое Солнце?! У нас Солнце другое!»
Мой двойник, которого я так неожиданно ощутил, находился в мире, где много снега, а Солнце – белый ярковатый кружок. Или этот человек так тепло одевался все время, что уже не обращал на это внимание, или холода так, как чувствую его я, он не чувствовал. Иногда я видел его глазами, но только заснеженность и рваные черные камни. Даже сейчас не поручусь, что скалы не были дорисованы моим воображением еще тогда, по странной ассоциации.
Поступление в институт, «завал» первой же сессии, армия. Переписка с бывшей одноклассницей, которая благополучно училась на инъязе. В каждом ее письме я понимал примерно две трети, и только позже осознал, что именно следование Кастанеде побудило ее обрубить все связи и уехать в чужую страну, полностью стерев личную историю.
На момент этого понимания я уже учусь на физмате, много читаю, и через увлечение музыкой попадаю в активную группу странноватой «школы философов». У них изумительно красиво и гармонично, очень душевно, но прохладно и жестко. И я тянусь к этой красоте и душевности, но на этом Пути платой погружение в Холод и неукоснительная преданность. Я открываю для себя многое, но есть и другое – приходят воспоминания. Что-то во мне уже знает о Холоде, и помнит о пребывании в пространстве, мертвящем живое внутри. Продвижение, от которого не в силах отказаться, отдается невыносимыми страданиями. Обжигающий холод и очень много света, все залито белым с голубоватыми оттенками. Подъем через боль.
Восемь лет в Школе, но энергия моя носит следы прохлады, и меня продолжают привлекать такие течения – словно что-то осталось в них от меня и я возвращаюсь…»
О том, что описанный способ подъема нехорошо напоминает одно из эгрегорных наказаний я узнал много позже, а тогда, в две тысячи восьмом, у меня было достаточно времени, чтобы попытаться зафиксировать некоторые из ярких воспоминаний.
В деструктивной «школе философов» я слушал лекции по теософии (труды Блаватской), истории религий (христианство, ислам, буддизм), философии (стоики, Платон, Плотин). Организация арендовала квартиру в центре города, и одна из комнат – сверху до низу – была полностью отведена книгам. На правах помощника библиотекаря я мог брать домой любые издания, поэтому выбирал то, что меня более привлекало: книги Ричарда Баха, отдельные произведения Гессе, суфийские притчи и книги по дзен-буддизму, кодексы самураев и работы фон Эшенбаха, который хорошо накладывался на уже известного мне Мэлори.
Основатель «школы философов» не смог завершить Великое Делание: он продолжил жить в астрале, поддерживал своих учеников, но нуждался в постоянной подпитке их энергией. Для этого внутренним кругом, куда меня из-за моего характера не брали, выполнялся ритуал особой концентрации на его портрете. Но поскольку эти же люди делали энергетическую привязку товарищей по «школе философов» к своим эмоциональным центрам, то отток энергии происходил у всех. Для привлечения же и удержания новых людей использовались не только лекции, но и культ дамы и рыцаря, открытые мероприятия и балы, элементы психологического зомбирования и совместное преодоление заблаговременно созданных препятствий… Мягкая гремучая смесь без разделения Света и Тьмы. На тот момент – конец девяностых – они были очень эффективны.
Противодействием против энергетической привязки могла быть самая простая защита: представить себя в центре огненного шара, но ничему такому в «школе философов» не учили. Я впадал в негативы от установленных порядков, часто болел от оттока энергии, пару раз уходил, но возвращался обратно, потому что перед глазами не было альтернативы, которая меня бы устроила, и уже не хотелось жить «как все»: это не были четкие желания, просто стремления.
Весной девяносто девятого года я повесил на дерево «мартиничку» и загадал встретить Учителя.
По странному совпадению, в «школу философов» тогда пришли несколько человек, которые вскоре оказали существенное влияние на мою судьбу. Один из них много общался с неким Сергеем, о котором местные кастанедисты шутили «нет бога кроме Кастанеды, и Сергей пророк его». Книги Карлоса я к тому времени уже давно прочел, теперь же каждое утро у меня начиналось с того, что я шел в ванную и со словами «я хочу быть воином!» выливал на себя ведро холодной воды. Со стены комнаты без сожалений были сняты афиши группы, в которой я уже не играл, а их место заняли несколько листков самомотивации: тексты дзенских коанов, пара цитат из Кастанеды и на отдельном листе вырезка из газеты – официальный некролог Карлоса.
Из Норберта Классена я взял «правильный способ ходьбы», благодаря которому нижняя часть энергетического кокона не размазывалась по земле: для этого при ходьбе следовало чуть-чуть доворачивать ступни внутрь таким образом, чтобы в любой момент времени они были бы параллельны друг другу, а ходьба уже не напоминала повсеместную «походку Чарли Чаплина». Пешком мне приходилось ходить довольно много, поэтому сразу обратил внимание на то, что при такой ходьбе стал меньше уставать.
От кастанедовцев я научился первому комплексу тенсегрити, стал ходить на их открытые лекции и много общался с Сергеем, который был вполне взрослым человеком с богатым жизненным опытом; его уровень развития позволял ему нигде не работая содержать себя, сына-студента и любимую женщину. Сергей пытался в точности следовать Пути воина; в его фальшивые истории о себе я не очень-то верил, но я хотел, чтобы он был моим учителем, и какое-то время он был для меня ориентиром, образцом, на который надо равняться.
Перед каждой сессией, каждым экзаменом я сильно волновался; Сергей порекомендовал упражнение, благодаря которому я смог выработать в себе отрешенность: во время ходьбы следовало слегка скосить глаза таким образом, чтобы предметы начали двоиться, и все время движения удерживать глаза в таком положении. Руки должны были быть свободны, а между фалангами пальцев, впритык к ладоням (за исключением больших пальцев), должны были находиться какие-нибудь одинаковые небольшие предметы (я использовал сушеные каштаны). Все время выполнения упражнения внимание должно было идти на ощущение умеренного давления на внутренние стороны фаланг. Это упражнение хорошо дополняло правильный способ ходьбы, и первые заметные результаты проявились уже через несколько недель.
Путь воина в «школе философов» не приветствовался, а энергия тенсегрити усилила мой нараставший скепсис: несколько раз своими вопросами и замечаниями я едва не сорвал лекции, которые читали мои старшие товарищи для небольшой группы, куда я входил. Тогда же я открыл для себя Борхеса, в результате чего Ричард Бах для меня умер, а Гессе перестал существовать на долгие годы.
Из преподававшегося в «школе философов» я выбрал для себя несколько правил, которые так или иначе были потом у меня в голове все последующие годы. Правила были такими:
1. Не нужно привязываться к старым формам.
2. Во всем ищи принципы.
3. Герметический девиз: «Сметь. Желать. Знать. Хранить молчание».
4. Правило ученика египетских мистерий: «Прежде чем задать какой-либо вопрос смотри, слушай, наблюдай, впитывай, запоминай».
Незадолго до переезда «школы философов» в центр города состоялась чистка библиотеки: новый руководитель и проинструктированный им внутренний круг выбрасывали идеологически вредных авторов. Я запомнил только книгу Гурджиева, которую оперативно подобрал Роланд, серьезный мужчина старше меня возрастом, над которым из-за его флегматизма было принято подшучивать. Имя автора мне ничего не говорило. Вскоре я где-то подцепил сплетню о том, что якобы Гурджиев был учителем Сталина, и меня это крайне заинтриговало. Руководитель же «школы философов» на мой вопрос о Гурджиеве ответил: «Этому человеку Великими Учителями было оказано высокое доверие, которого он не оправдал». Меня эта фраза не убедила уже тем, что ей предшествовала «оценка» Пути воина от этого же руководителя: «Разве может быть что-то более великое, чем «Тайная доктрина»? О, нет, тысячу раз нет!» – почему же при этом Путь воина был стабильно популярен в Приморске, этот человек понять так и не смог.
Мнение руководителя о Гурджиеве высмеял мой новый знакомый Захар, один из новопришедших, вместе с которым мы внутри «школы философов» составили самоназванную «фракцию кастанедистов». Захар уже несколько лет вращался в местных эзотерических кругах, посетил множество семинаров, но и его попытки просветить руководителя местного отделения «школы философов» оказались неуспешны. Захар ухаживал за девушкой, которая входила во внутренний круг «школы философов», ронял загадочные фразы и однажды подсунул Роланду телефон дамы, которая состояла в группе изучающих учение Гурджиева.
Волей Провидения, я оказался в помещении «школы философов» в тот момент, когда Роланд заканчивал телефонный разговор «с гурджиевцами». Я выпросил у него номер, который он не очень хотел мне говорить, и сразу же перезвонил: «Здравствуйте! Меня зовут Андрей. Ну, я ищу себя…»
02. Январь-март 2000, Приморск.
Как потом выяснилось, Дейдру предупредили только об одном звонке, и второй звонок следом за первым был для нее полной неожиданностью. И вот теперь я с некоторой настороженностью посматривал на прохожих: с кем же у меня встреча? Я знал только имя: Дейдра. Наконец ко мне подошла девушка:
– Андрей?
– Да. Здравствуйте.
– Меня можно звать Дей.
Энергии я тогда еще не чувствовал, но некоторую специфику уловил: от Дейдры исходила легкая колючесть и что-то еще, чего я не понимал.
Для конца января было довольно тепло, но глупо было бы стоять на одном месте. Дей предложила пойти на набережную. Мы гуляли и беседовали минут сорок. Мне не нравился стиль жизни, поименованный Дей «дом-работа-колбаса», но это было едва ли не единственное, на чем мы сошлись во взглядах. Я не понимал, почему ее духовная школа не занимается помощью нуждающимся, а Дей парировала: «Мы работаем над раскрытием высшего «Я», кто хочет помогать больным-хромым, тот делает это самостоятельно». Ученики не были поделены на группы в соответствии с уровнем изучения материала, а учились все вместе.
Дей провоцировала:
– А давай мы к вам на занятия с нардами придем?
– Наша «школа философов» не для игр, а для совместной работы.
Я рассказывал о «школе философов», о отношениях дамы и рыцаря, кратко о Пути воина, и вел себя довольно самоуверенно. На прогулке Дей дала мне посмотреть листки с информацией о Международной академии гармонического развития – позже мне кто-то рассказывал, что под таким названием Школа была зарегистрирована в Голландии. Как я понял впоследствии, текст тех листов был очень близок к тексту лекции из дневников Константина:
Мы называем себя Кораблем дураков, используя отклики мирян о тех людях, которые ищут путь к своему высшему «Я».
На Востоке людей, ищущих путь к познанию высших миров, называли идиотами или дураками. В современном обществе наше направление поисков внутренней свободы вызывает скептическую улыбку у просвещенных трехмозговых существ. Они думают: да это все для дураков, или же для людей с идиотическим складом ума.
Поэтому, чтобы сразу расставить точки над i, мы назвали себя Кораблем дураков, стоящим в борхесовском «саду расходящихся тропок». Имеется в виду, что дуракам не обязательно идти к просветлению каким-то одним традиционным путем. Они предпочитают пробовать идти к высшим мирам различными тропами, чтобы исключить механический подход к делу просветления.
Пока нормальные люди работают и зарабатывают миллионы, дураки стремятся обрести внутреннее равновесие при попытке проплыть по «лезвию бритвы» к ангелическому миру.
Дураки используют для собственного просветления алхимическую традицию. Основная идея этой традиции состоит в переплавке человеческой руды в полудрагоценные и драгоценные металлы, такие как медь, бронза, серебро и, в редчайших случаях, золото. Ибо золото может делать только тот, кто уже имеет в своем сердце золото.
<…> ученику необходимо работать по 1-й линии работы над самим собой самостоятельно. Мастер предлагает ситуацию, дает бараку или энергию подключения к традиции. Без нее немыслима никакая алхимическая реакция в ученике. Грубая руда ученика помещается в атанор обучающей ситуации, и плавится на медленном огне. Сам искатель не в состоянии подбрасывать дровишек под атанор, в котором он же сам и находится. Ибо ученик по неразумию своему не может находиться в двух местах одновременно, ему «слабо». Он всегда присутствует в одном месте – либо в атаноре Школы, либо снаружи, и пока он находится вовне, он не может измениться, как бы себя не обольщал и не обманывал. Руда всегда остается рудою, сколько бы она ни читала книг и не просветлялась. Правда, обычный свинец отличается от полупросветленного свинца.
Матросы Корабля идиотов применяют для своего просветления суфийскую традицию, используя в качестве техник различные зикры, притчи в стиле Ходжи Насреддина, а также суфийские сюжеты Идрис Шаха, включая суфийскую традицию, представленную Инайат Ханом.
Корабль, плывущий по направлению к Северу, использует гурджиевское учение для повышенного самонаблюдения за самим собой или за своей душой, которая из-за своей склонности к мирской горизонтальной жизни туго вписывается в это самое учение. Гурджиевское учение прекрасно описано Успенским, Николлом, Беннетом. Но поскольку для современного человека не обязательно меняться на самом деле, достаточно выучить наизусть все трактаты Успенского, такие как «Четвертый путь», «В поисках чудесного» и еще что-либо для подкрепления чувства собственной важности.
Матросы Корабля частенько пользуются дзенскими методами, быстро ведущими к сатори, такими как долгое сидение в позе дза-дзен и наблюдение за собственными мыслями, а также острыми ситуациями, выводящими сознание в иное состояние, за пределы восприятия этого мира. Например, после очередного дзенского шока матрос мгновенно впадает в кратковременный транс, который длится несколько дней без передышки.
Корабль в виде желтой субмарины, держащей курс на Север, использует для достижения свободы элементы древнего знания Красной расы, в виде тольтекской традиции, представленной Кастанедой и Абеляр. Используя методы перепросмотра собственной жизни, матросы залатывают дыры в светимости своего кокона, а также освобождают подвалы своего ума от залежавшегося товара в виде замшелых идей и взглядов на собственную жизнь. Используя техники намерения, они пытаются развить свое тело сновидений для осознанного путешествия в иные миры.
Выполняя магические движения курса тенсегрити, они накапливают энергию в своем энергетическом коконе, стягивают ее в центр энергетического тела, тем самым укрепляя свой двойник для полета в другие измерения. Изучая сталкинг, они естественным образом смещают точку сборки своего восприятия, осознавая уход в пространство «туда, не знаю куда», и приносят оттуда «то, не знаю что».
<…>Наибольшее внимание Корабль дураков при герметической переработке души уделяет Христианскому импульсу. Вхождение в традиционное православие дает возможность прикоснуться к ангелическим мирам, которые являются самыми близкими для людей, воплощенных в проявленной вселенной. <…> Искренне попросить прощение – значит испытать сознательное страдание. <…> Если мы страдаем по внешним причинам и обстоятельствам, а не исходя из сознательного решения, то это страдание механическое, оно не ведет к изменению души человека. Все атомы души меняет только сознательное страдание. Корабль дураков старается плыть наперекор горизонтальной жизни, создавая романтический напор в своей крови. Он пытается преодолеть гипноз общего тока.
<…> Наша главная задача – не переделать вселенную, а изменить свою душу, и тогда сам вдруг оказываешься этой вселенной, которую уже не надо переделывать; сам становишься микрокосмосом и сливаешься с макрокосмосом. Мы не можем изменить космос и его законы, но переделав самих себя мы можем обрести всю вселенную.
Я бегло просмотрел записи, которые не произвели на меня особого впечатления, и вернул их Дейдре. Как потом сказала об этом Дей: «Я знала, что ты именно так будешь смотреть на эти бумаги!» В целом, ее общение со мной напоминало оживленный диалог человека со столбом.
Беседа завершилась тем, что Дей отправилась в магазин за свечами. Я проводил ее до ближайшего пешеходного перехода и отправился домой. После магазина она побывала в гостях у Ивановых, Алекса и Натальи, где ее отпаивали чаем: «В жизни не встречала настолько тяжелого человека!»
Скоро меня и Роланда пригласили на общую встречу. Днем я специально побывал в том районе, чтобы вечером не искать в темноте нужный дом и не опоздать из-за этого.
Дверь квартиры открыла Дей, оказалось, что под шапкой с помпоном скрывалась роскошная грива темно-каштановых волос. На кухне я демонстративно выбрал место спиной к двери, пил чай. Подошел Роланд, с которым мы не очень ладили, сел за столом напротив. В квартире было несколько человек, разговоры были обо всем и ни о чем конкретном, скорее на нас просто смотрели, что мы за люди, не особенно раскрывая души. Я запомнил только Дей, мельком хозяйку квартиры Лепихину и Боцмана с его фразой к оставшимся, когда мы с Роландом уже выходили: «Может, колокольчик?»
После тех «смотрин» я встречался с Дей еще несколько раз. Во время одной из прогулок она упомянула, что в марте будет семинар, и что «девушки нигде не танцуют так красиво, как на семинарах!» Известие о танцах подействовало на меня подавляюще, комплексы и блоки активизировались: девушек я стеснялся, а уж танцы рассматривал только как средство моего самоунижения. Реакция и подавленное состояние Дей удивили, но расспрашивать она не стала.
В начале марта о грядущем семинаре Дей говорила уже более определенно: все будет происходить где-то за городом, куда непонятно как добираться, и непонятно как вытягивать это все по финансам – на тот момент я уже не учился, но еще работал на полставки в бюджетном учреждении, и мой доход подобных разгулов никак не предусматривал. К тому же, новые для себя места и пространства общения я предпочитал открывать с помощью проводников. Из восторгов Дейдры мне было понятно только то, что добираться и осваиваться придется самостоятельно, и энтузиазма это не добавило. Но за считанные дни до семинара информация поменялась: семинар будет проходить в самом Приморске, с 17 по 19 марта двухтысячного года, пятница – воскресенье. В воскресенье я работал, поэтому нужны были деньги на оплату обучения и аренду помещения только за два дня, не такая большая сумма, но взять ее было негде. По счастью, ситуацию удалось разрешить.
Мне сказали адрес детского садика, в котором должен был проходить семинар, но поскольку я был уверен, что садик в том районе только один, то прямо к нему и направился. Сторож, в свою очередь, был не только уверен, но и настойчив, и выставил меня за дверь. Пришлось посмотреть на аншлаг – это была не та улица! – и вернуться к перекрестку.
Искомый садик располагался во дворе школы, в которой я когда-то пошел в первый класс. Навстречу мне из калитки выходили трое незнакомых мужчин. Каким-то внутренним чувством я понял, что «это они», но постеснялся поздороваться, посторонился и пошел искать вход в здание.
В нашем распоряжении оказались большой зал, спортзал и кухня. Матрасник стали организовывать в зале: свернули ковры, принесли из спортзала кубы, на которых можно было сидеть. Понаблюдав за мной некоторое время, ко мне подошел один из мужчин:
– Давайте знакомиться! Меня зовут Костя. Как Вам зал?
– Андрей. Я еще не знаю, что тут будет происходить…
Продолжать общение Костя не стал. Позже на этом семинаре я спросил у Боцмана, что это за люди? Он ответил: «Ну, скажем так, это те, кто будет нас учить». Тогда же я услышал в отношении их определение Команда Корабля дураков, под которым они были известны среди местных эзотериков.
Участники семинара сели в круг, стали по очереди представляться. Владимир Григорьевич слушал. Я относительно кратко рассказал о себе и «школе философов». Он поинтересовался, какие авторы мне нравятся. Желязны, но особенно Филипп Дик.
– Шекли? – уточнил он.
– Очень мало, – в голове вертелась только «Страж-птица».
Слово взял Звездочет:
– Что для тебя ценно?
– Свобода. – Сейчас уже не вспомню дословно, что он сказал на это, но запомнилось его критическое отношение и комментарий по поводу меня, адресованный кому-то из присутствующих: «просто не захотел больше быть винтиком».
Этот семинар продолжал ранее начатую линию, темой его были субличности и механизмы их проявления. Я оказался в одной группе со Скрипачкой и Маргаритой, совместно мы выделили восемь групп «я». Все происходящее было для меня новым, опираться я мог только на кастанедизм, что и пытался делать. Несколько раз к нам подключался сильно заикающийся мужчина из соседней группы. Он был бизнесмен и носил длинные волосы, забранные в хвостик, из-за чего его звали Хвостатым.
Для прояснения непонимания к группам время от времени подходил Костя. На обсуждении родовых «я» он подошел к нашей группе:
– Ты же хочешь семью завести?
– Не уверен.
Дальше он ничего не спрашивал, и перешел от нас к какой-то другой группе.
На обсуждениях и статичных практиках в центре зала всегда горела хозяйственная свеча, пачку которых кто-то купил и принес на семинар. Но со свечами было что-то не так, горели они крайне плохо, и чтобы не гасли сами собой, поперек стержня клали спичку – это не давало огню погаснуть. Я спросил Хвостатого, почему свечи так ведут себя, и он ответил, что это может быть от того, что в зале слишком много тяжелой энергии от собравшихся, и свечи не могут ее переработать и поэтому гаснут, а может быть все дело в том, что свечи бракованные. Лео Перуц на тот момент был одним из любимых авторов Хвостатого.
За исключением этой ситуации, общались мы с ним на том семинаре только при работе в группах, и уже позже я узнал, что это именно он очень верно предупредил Дейдру обо мне: «Это – фанат!»
На ужин все перебрались в кухню, общались. На меня не особо обращали внимание. За исключением Роланда знакомых у меня тут по сути не было, и чувствовал я себя потерянно. За окном была уже ночь. На подоконнике лежал пластилин и между цветами осталось несколько сосновых иголок. Я вылепил бабочку и крокодила с маленькими крылышками. Подошел Владимир Григорьевич:
– Что это?
– Бабочка.
– А это корова? – он разговаривал со мной как с маленьким ребенком, бережно.
Я насупился:
– Нет, это такой крокодил.
– Хорошо. Все правильно. – И я снова остался один у темного окна.
Попытка пообщаться с Хуанито на тему буддизма оказалась бесплодной: он даже не слышал о «Дхаммападе», которую я тогда мог цитировать наизусть, а я не читал сутр. Скоро все потянулись обратно в зал.
А в зале после обсуждения результатов работы групп предполагалось ужасное: танцы! Я сбежал в спортзал, который служил раздевалкой и складом для личных вещей. Нужно было чем-то заняться, и я попробовал одним пальцем подобрать на пианино знакомую мелодию. На звук ли, или еще зачем, но в помещение вошел Звездочет, удивленно и немного строго посмотрел на меня:
– Почему Вы не танцуете?
Я внутренне сжался:
– Не хочу.
Звездочет вышел, но за какими-то вещами пришла Маргарита. Она была более настойчива и въедлива: ты же заплатил за это деньги, почему ты этим не пользуешься? А я мог только сжиматься, багроветь и ни в коем случае не выходить из спортзала, пока за стеной не стихнут шаманские барабаны. Потом была мантра и на этом – далеко за полночь – завершился первый день моего семинара.
Диванчик, на который я положил глаз, оказался занят громадным Валентином, пришлось завернуться в одеяло и устроиться на полу в матраснике. Что снилось в ту ночь, я не запомнил.
В субботу утром проветривали зал перед началом молитвенных практик, а Валентин пользуясь случаем делал там телесные практики: начал с «Ока возрождения» и продолжил комплексами тенсегрити, из которых мне был знаком только первый.
Я смотрел на него, стоя в дверях зала. Подошел Звездочет:
– Вы знаете, что это?
Я авторитетно заявил: «Это тенсегрити» И поспешно добавил: «Нет, я не практикую!» Звездочет пошел дальше по коридору. Потом я не раз задавался мыслью: не так и много помещений, но почти всегда с нами был кто-то один из Команды, Костя или Звездочет – где же были в это время все остальные?! Дей тоже почти не попадала на глаза…
Снова сели в круг, передавали из рук в руки молитвослов, читали молитвы. Меня крестили еще в младенчестве, а дома всегда были Новый завет и Почаевская икона Богородицы, но все же православие мне не было особенно близко. Теперь показалось любопытным отстраниться от значения звучащих слов: так я смог уловить некий ритм в том, что произносилось. Подошла моя очередь. Дей почему-то встревожено смотрела, как я беру в руки молитвослов. Кое-как, подражая услышанной манере чтения, я прочел несколько молитв и передал книгу дальше.
Тревога Дей была вызвана тем, что подобно некоторым не задержавшимся на Корабле студентам я мог передать молитвослов, не принимая участия в общей практике. Что же касается моего плохого чтения, то самое забавное произошло еще до меня, когда на одном из семинаров Звездочет учил читать православные молитвы людей, для которых русский язык не был родным: в какой-то момент от усталости и усердия ученик прочел: «Господи, помилуй меня трижды!»
После молитв Костя стал объяснять практику Внутреннего света, из цикла Арканологии Света. Часть, которую можно было бы назвать теоретической, перешла в достаточно свободное тематическое общение. Костя говорил о бегстве от реальности: люди собирают книги, словно собирают карты города, в котором никогда не были, строят себе нереальный мир, в котором выступают как авторитеты. Говорил о шаблоне Учителя, который сидит у всех в голове, и не имеет отношения к реальности.
Как-то так получилось, что во время объяснений я сидел по правую руку от Кости, и в ходе общей беседы он спросил зал:
– А вот такой вопрос возник: что такое Монсальват?
Я воскликнул:
– Это замок, где хранится святой Грааль! – но развития темы не последовало, разговор перешел на другие предметы.
Потом перешли к выполнению подготовительных упражнений, но непосредственно саму практику Костя объяснял уже в воскресенье, когда меня не было. После семинара оказалось неожиданно трудным восстановить в деталях, что же это за практика, потому что записи делали не все.
Самым сильным впечатлением семинара для меня стало выполнение практики No dimensions, которую вел Петр. Рассеянный свет, запах хороших сандаловых палочек, сильные энергии и приглушение постоянного внутреннего диалога… Во время второй части изменилось восприятие – чтобы не кружилась голова, нужно было смотреть на ладонь, но она воспринималась как нечто чужеродное. Позже Звездочет объяснял это явление: «Вы воспринимаете ее так, потому что во время практики начинаете смотреть на нее глазами души».
На работу мне нужно было выезжать рано утром, и я обратился к Петру, который был администратором, с просьбой разрешить переночевать на семинаре, ни в чем не участвуя на следующий день. Он посмотрел на меня внимательно, и разрешил. Дей попыталась уговорить остаться еще на день, но на это изначально не было денег, и не было договоренности с работодателем, которого я не мог подвести.
В субботу днем, выбрав время когда в зале никого не было, я с тетрадкой в руках прошел по залу и перерисовал рисунки, которые висели на стенах. Я не был уверен, что еще раз окажусь на семинаре, но внутри было ощущение, что оставить себе копии необходимо. Некоторые из знаков я воспроизвел в цвете и большом формате, показал Захару и спросил: что это? Он с деловым видом поводил над ними руками, но ничего не ощутил, а я не стал рассказывать, где я это все взял. Так совпало, что потом на семинарах знаки Орденов не вешали на стены около десяти лет.