А. Ю. Безугольный
Иностранные войска, созданные Советским Союзом для борьбы с нацизмом. Политика. Дипломатия. Военное строительство. 1941—1945
Другой путь, гораздо более драматичный, был связан с польской армией. Как известно, Польша как суверенное государство прекратила свое существование после раздела ее территории между Германией и Советским Союзом в сентябре 1939 г. Оказавшиеся на землях, отошедших СССР, польские войска были интернированы советской стороной.
Следует оговориться, что первоисточники (делопроизводственные документы НКВД) именуют польских военнослужащих, задержанных советскими органами власти в сентябре – октябре 1939 г. в результате акции по присоединению Западной Украины и Западной Белоруссии, военнопленными (125 тыс. человек), а польских беженцев из числа военнослужащих и полицейских, задержанных на территории бывших Балтийских государств позднее, в 1940 г., – интернированными (4,8 тыс. человек[249]). Правоприменительная практика в отношении принудительно удерживаемых Советским государством иностранных военнослужащих только начинала формироваться. Юридический статус интернированных и военнопленных регулировался 5-й и 13-й Гаагскими конвенциями (1907 г.), а также основанной на их положениях Женевской конвенцией об обращении с военнопленными (1929 г.). Польские военнослужащие, удерживаемые советскими властями с 1939 г., больше попадали под понятие интернированных, поскольку ни Советский Союз, ни Польша не объявляли друг другу войны. Правовой режим интернированных должен был гарантировать сохранение за ними гражданской правоспособности и предполагал более мягкий режим содержания. Именно такой режим был применен в отношении нескольких сотен чехословацких легионеров, перешедших в СССР с территории Польши в это же время, а также к разными способами избежавшим немецкого плена и пересекшим границу СССР 119 французским и 14 британским военнослужащим[250]. Третий вариант обращения с военнослужащими иностранных государств, прекративших свое существование, был продемонстрирован на показанном выше примере Балтийских государств: они были не пленены, не интернированы, а интегрированы в состав Красной армии.
Возвращаясь к полякам, отметим, что единого мнения о численности бывших польских граждан на территории СССР в годы Великой Отечественной войны до сих пор не существует. Советская позиция на этот счет была озвучена В.М. Молотовым 31 октября 1939 г. на Внеочередной пятой сессии Верховного Совета СССР: на отошедших к Советскому Союзу территориях Западной Украины и Западной Белоруссии проживало 13 млн человек, в числе которых: 7 млн украинцев, 4 млн белорусов, свыше 1 млн евреев и свыше 1 млн поляков. При такой этнической раскладке претензии СССР на эти земли выглядели вполне обоснованными. Современная польская историография придерживается иного счета: на те же 13 млн населения «восточных кресов» приходилось 5,2–5,6 млн поляков, 4,5 млн украинцев, 1,1 млн белорусов, 1,1 млн евреев и свыше 1 млн иных народностей в основном католического вероисповедания[251]. Отметим принципиальную разницу в оценке численности белорусов: Вторая Речь Посполитая, а за ней и современная польская историография считают население Западной Белоруссии в значительной степени полонизированным. Этот сюжет еще будет затронут ниже.
Что касается военнослужащих польской армии, то с опорой на публичные заявления советского правительства по итогам похода Красной армии в Польшу в сентябре 1939 г. в литературе широко распространено мнение, что было интернировано порядка 230–250 тыс. польских военнослужащих[252]. На деле таковых было существенно меньше. Согласно сводке Управления по делам военнопленных НКВД СССР от 19 ноября 1939 г., всего в распоряжение НКВД поступило 125 тыс. польских военнопленных. Часть из них (белорусы и украинцы по национальности) решениями Политбюро ЦК ВКП(б) от 1 и 13 октября 1939 г.[253] была распущена по домам (42,4 тыс. человек); еще часть (из числа жителей западных воеводств, отошедших Третьему рейху) – передана германским властям (43 тыс. человек). Всего к ноябрю 1939 г. в лагерях НКВД и в рабочих подразделениях других наркоматов содержалось 64,2 тыс. бывших польских военнослужащих[254]. Около 22 тыс. поляков, в том числе несколько тысяч офицеров кадра и запаса, покоились в Катыни и в других местах массовых казней, осуществленных по решению советского правительства весной 1940 г.[255]
Кроме военнослужащих, еще около 320 тыс. гражданских лиц польской национальности были выселены в восточные и северные районы СССР из Западной Белоруссии и Западной Украины в ходе четырех волн депортации, состоявшихся в 1939–1941 гг.[256] Их правовой статус в местах спецпоселений был аналогичен статусу раскулаченных – промежуточный между добровольными переселенцами и заключенными. Они поселялись под надзором комендатур НКВД чаще всего в спецпоселках, построенных ранее раскулаченными при производственных объектах и стройках НКВД. От заключенных их отличало бесконвойное перемещение с разрешения коменданта спецпоселка[257].
Осложнение международной обстановки и назревание военного столкновения с гитлеровской Германией ставили на повестку дня использование в грядущей борьбе масс интернированных поляков, а заодно и бывших военнослужащих чехословацкой армии, интернированных в 1939 г. Осенью 1940 г., то есть уже после казни польских офицеров, советские спецслужбы по указанию И.В. Сталина прорабатывали возможность формирования польского соединения на территории СССР, для чего в лагерях НКВД СССР бы произведен учет контингента военнопленных поляков, а также осуществлена фильтрация высшего и старшего офицерства и проведены предварительные беседы на предмет выяснения их политической позиции – в частности, отношения к эмигрантскому правительству В. Сикорского, Германии, Англии и Франции. Был отобран костяк старших офицеров, готовых к сотрудничеству с советскими властями, которым предлагалось «переговорить в конспиративной форме со своими единомышленниками в лагерях для военнопленных поляков и отобрать кадровый состав будущей дивизии»[258]. Судя по докладной записке Л.П. Берии, направленной И.В. Сталину 2 ноября 1940 г., указания последнего находились в стадии практической проработки не только сотрудниками спецслужб, но и «специально выделенными работниками» Генерального штаба Красной армии.
Побудительным мотивом к проработке вопроса о польском воинском формировании в СССР могло служить не только все более четкое осознание неизбежности войны с гитлеровской Германией, но и концептуальное положение о ведении войны «на чужой территории». Это означало, что театру военных действий предстояло находиться на польских землях и вне зависимости от сценария начала войны (превентивно-наступательного или контрнаступательного) не было бы лишним располагать польской воинской частью, которая потенциально могла бы выступать от имени «какого-то польского государственного или квазигосударственного образования… во главе с людьми (необязательно коммунистами), признающими абсолютное доминирование СССР»[259]. С этой целью власти СССР искали авторитетного польского генерала, который бы согласился возглавить польское воинское формирование и привлечь на свою сторону военнопленных. В ходе переговоров с тремя из оставшимися в живых польскими генералами по крайней мере один – М. Янушайтис – высказал намерение возглавить польскую воинскую часть без оглядки на мнение эмигрантского правительства В. Сикорского, от обязательств перед которым он считал себя свободным после поражения в войне с Германией. Удалось также выявить группу «толковых, знающих военное дело, правильно политически мыслящих и искренних полковников и подполковников»[260], в числе которых оказался З. Берлинг, который, по свидетельству очевидцев, «отличался особым рвением» в сотрудничестве с советскими спецслужбами. Все отобранные старшие офицеры были отправлены на спецобъект НКВД – дачу в Малаховке, получившую у поляков ироничное наименование «вилла наслаждений» из-за неслыханных бытовых удобств, предоставленных им после месяцев лагерей[261]. Между постояльцами «виллы» шли острые политические дискуссии о судьбах Польши, и из их числа постепенно подбирался коллектив, который считал приемлемым вариант «17-й республики» СССР по примеру недавних превращений Балтийских государств. По крайней мере, как считал сторонник этой идеи З. Берлинг, такой путь был меньшим из зол по сравнению с нацизмом и оставлял надежду на поиск «третьего пути» для Польши в дальнейшем[262].
Одновременно шла работа с бывшими военнослужащими чехословацкой армии, интернированными на территории Польши в сентябре 1939 г. и содержавшимися в более благоприятных условиях, чем поляки. Таковых оказалось 577 человек, и большинство из них готовы были к сотрудничеству с советскими властями. Инициатором формирования воинской части в СССР в начале октября 1940 г. выступил командир Чешского и словацкого легиона подполковник Л. Свобода[263]. Опрошенные в советских лагерях НКВД чехословацкие офицеры заявляли, что готовы вступить в формирующуюся чехословацкую часть и воевать «по приказу Бенеша или, как минимум, своего командира, полковника Свобода»[264]. Сам Л. Свобода с согласия чехословацкого президента в изгнании Э. Бенеша приезжал в ноябре 1940 г. в Москву и получил заверения в том, что проект чехословацкой воинской части в СССР будет реализован[265].
Из того незначительного документального материала, который имеется в нашем распоряжении, нет ясности, какие именно воинские части планировалось формировать из поляков и чехословаков – в составе Красной армии или вне ее. То или иное решение вопроса могло указывать и на более общий взгляд на дальнейшие перспективы государственности для этих стран (конечно, прежде всего речь идет о Польше). Содержание докладной записки Л.П. Берии скорее указывает, что в ноябре 1940 г. этот вопрос не был предрешен – в частности, не был определен даже род оружия будущего формирования. Сам польский вопрос стоял на повестке в большой дипломатической игре между Советским Союзом, Германией и Великобританией. Однако за считаные дни до начала войны Политбюро ЦК ВКП(б) приняло другое решение: сформировать стрелковую дивизию в составе Красной армии, но «укомплектованную личным составом польской национальности и знающими польский язык». Косвенно это указывает на то, что победила концепция «17-й республики». Был выбран и самый простой и быстрый способ пере-укомплектования поляками уже готовой стрелковой дивизии Красной армии до численности 10 298 человек[266].
В первые дни войны по инерции продолжалась реализация этого решения. 26 июня 1941 г. С.К. Тимошенко и Г.К. Жуков представили соответствующие соображения[267]. Однако обстоятельства начала войны потребовали кардинально скорректировать планы по созданию польских и других иностранных формирований, подключив к их реализации легитимные правительства в изгнании, поскольку на первое место выступила необходимость формирования международной коалиции борьбы с нацизмом. Иностранные формирования становились не внутриполитическим фактором, как это было во время Гражданской войны, а полноценным элементом и аргументом международных отношений. И эта ключевая роль сохранялась за ними в течение всей Великой Отечественной войны.
Глава 5
Организационные основы иностранных формирований, созданных в СССР в годы Великой Отечественной войны
Строительство иностранных воинских формирований в СССР в годы Великой Отечественной войны не имело единого замысла. Оно являлось продуктом политической импровизации советского руководства, учитывавшего не только и не столько военные, сколько внешнеполитические резоны для Советского Союза. В первые годы войны на правах союзных войск формировались польские, чехословацкие, югославские, французские части. В последний период широко использовался быстро растущий ресурс военнопленных армий, противостоящих СССР. Формировались румынские, венгерские части, реорганизовывалась болгарская армия.
Чаще всего государственные решения о формировании, комплектовании, снабжении, размещении иностранных частей и соединений оформлялись постановлениями Государственного Комитета Обороны. За годы войны было принято 32 таких постановления. Почти половина из них (14) относилась к польским формированиям. Хронологически наибольшее количество постановлений было принято в 1944 г. (11) и в 1945 г. (7), когда создание иностранных формирований достигло наибольшего размаха. Кроме постановлений ГКО, решения об иностранных формированиях могли оформляться приказами Ставки ВГК[268], что фактически означало иным образом изложенную волю И.В. Сталина, возглавлявшего оба этих органа. Наконец, нередко новые формирования объявлялись директивами Генерального штаба Красной армии. Они могли издаваться в развитие постановлений ГКО или же «в соответствии с указаниями народного комиссара обороны», которые давались Сталиным устно или в форме письменных резолюций во время совещаний[269] непосредственно начальнику Генерального штаба, его заместителю или же передавались через уполномоченное должностное лицо по иностранным формированиям.
Генеральный штаб Красной армии непосредственно занимался формированием иностранных войск в Советском Союзе в годы Великой Отечественной войны. Он готовил штаты формируемых частей, определял место и сроки формирования, способы и источники их комплектования личным составом, а также обеспечения материальной частью, вооружением, транспортом и иным имуществом. С 4 мая 1943 г. вся организационная работа была сосредоточена в руках Главного организационного управления Генштаба, начальником которого до конца войны был генерал-лейтенант А.Г. Карпоносов, являвшийся также заместителем начальника Генерального штаба.
Директивой Генерального штаба за подписью заместителя его начальника генерал-полковника А.И. Антонова или генерал-лейтенанта А.Г. Карпоносова задачи по формированию и комплектованию иностранных частей распределялись ответственным исполнителям – командующему войсками военного округа, в котором было назначено формирование, начальникам главных управлений (политического, кадров, формирования и укомплектования, связи и др.), а также начальнику Тыла Красной армии, командующим артиллерией, бронетанковыми и механизированными войсками в части, касающейся их полномочий. Формирование возлагалось на командира создаваемой части или соединения – иностранного генерала или офицера. Например, 14 августа 1943 г. во исполнение постановления ГКО № 3904 от 4 августа 1943 г. Генеральный штаб подготовил директиву № Орг/2/138008сс о сформировании 1-го польского армейского корпуса. В директиве ставились конкретные задачи главным управлениям НКО по обеспечению формирования, комплектования и материального снабжения частей, соединений, учреждений – с требованием «об исполнении донести»[270].
Однако описанная организационная схема, вполне рабочая для формирования воинской части Красной армии, в случае с иностранными войсками этим не ограничивалась, поскольку почти всегда имелся контрагент, с которым так или иначе согласовывались параметры будущих воинских формирований – иностранное правительство или иной орган, признанный советским правительством в качестве полномочного представителя иностранного государства. Таким образом, иностранные формирования рождались в результате определенных дипломатических усилий. Координация и согласование позиций советских органов военного управления с иностранными органами власти, военными миссиями и командованием формируемых частей и соединений представляла собой нетривиальную задачу.
Другой специфической проблемой, не свойственной для формирования частей Красной армии, было изыскание людских ресурсов, подходящих для иностранных формирований по параметрам гражданства, национальности, политической лояльности и, конечно, физической годности к военной службе, а также организация их военной подготовки по советским боевым уставам, на советском вооружении и военной технике. Большинство контингентов, использованных для укомплектования иностранных войск в годы войны, находились в ведении НКВД, поскольку содержались в лагерях для интернированных и военнопленных или являлись ссыльнопоселенцами. Обеспечение лояльности иностранных войск прежде всего шло за счет изучения и подбора командного состава. В связи с этим требовалось участие в работе органов НКВД – НКГБ. Обеспечение коммунистического влияния на массы иностранных военнослужащих осуществлялось путем насыщения частей представителями левых партий в качестве культурно-просветительских (политических) работников. Изыскание таких кадров потребовало подключения органов Коминтерна (с июня 1943 г. – Отдела международной информации ЦК ВКП(б)).
Необходимость координации и контроля усилий всех сторон, участвовавших в строительстве иностранных формирований, обусловила возникновение в структуре руководства советскими Вооруженными силами особого органа – Уполномоченного по иностранным формированиям, деятельность которого пока крайне мало освещена в исторической литературе. Этот орган оформлялся постепенно; по мере усложнения и расширения задач менялся его функционал и названия, о чем будет сказано ниже.
Уже в первые дни войны, 3 июля 1941 г., советское правительство выразило принципиальное согласие приступить к формированию на территории СССР «национальных комитетов и национальных частей» из представителей западных и южных славян, пострадавших от нацистской агрессии, – поляков, чехословаков и югославов. Сразу было заявлено, что Советский Союз не претендует на включение таких воинских частей в состав Красной армии. С польскими и чехословацкими представителями переговоры развернулись одновременно, уже в первые недели войны. Их ведение было поручено заместителю начальника Оперативного управления Генерального штаба Красной армии генерал-майору А.М. Василевскому[271]. После его назначения 1 августа 1941 г. начальником Оперативного управления и заместителем начальника Генштаба ведение переговоров перешло к исполняющему должность начальника Разведывательного управления Генерального штаба генерал-майору танковых войск А.П. Панфилову[272] – боевому командиру, участнику военного конфликта на озере Хасан. Уже с начала августа Панфилов непосредственно участвовал в подготовке предложений советской стороны по военному соглашению с Польшей и представил В.М. Молотову проект основных принципов такого соглашения[273]. За Василевским некоторое время сохранялось общее курирование польских формирований.
Поручение ведения переговоров с иностранными военными делегациями Разведуправлению Генштаба выглядело логично, поскольку оно изучало иностранные армии, а также имело в своем составе военно-дипломатическое подразделение – Отдел внешних сношений. В то же время Разведуправление не занималось организационным строительством воинских частей.
Первоначально все дело ограничивалось именно военной дипломатией. Соглашения, обозначившие параметры будущих воинских формирований, были подписаны с представителями польского правительства в эмиграции 14 августа 1941 г., с чехословацкими представителями – 27 сентября 1941 г. В дальнейшем польские формирования значительно опередили по темпам и масштабам организации чехословацкие, и в первый период войны внимание советского правительства в значительной степени было сосредоточенно именно на них.
17 августа 1941 г. был составлен первый доклад А.П. Панфилова на имя начальника Генерального штаба маршала Советского Союза Б.М. Шапошникова, который был подписан им в качестве «Уполномоченного Генштаба Красной армии по польским формированиям»[274]. И.В. Сталин внимательно знакомился с протоколами переговоров с представителями польского командования, визировал их и дважды вызывал к себе Панфилова лично[275]. 19 ноября 1941 г. Панфилов получил от ГКО аналогичный польскому мандат «Уполномоченного Верховного Командования СССР по связи с чехословацкой военной миссией и по реализации советско-чехословацкого военного соглашения от 27 сентября 1941 г.»[276].
Формальным заместителем А.П. Панфилова являлся майор госбезопасности Г.С. Жуков[277], который на деле был фактически независим от Панфилова, курируя польские формирования по линии спецслужб. Он нередко именовался уполномоченным точно так же, как и Панфилов (без приставки «заместитель»), причем не только от военного командования, но и от Совета народных комиссаров СССР. Жуков периодически замещал Панфилова на совещаниях и в командировках, участвовал в переговорах с польским и чехословацким командованием[278]. По версии историка спецслужб А.А. Здановича, Жуков изначально получил «совершенно идентичный мандат с А. Панфиловым», то есть мандат уполномоченного, однако решение позиционировать его в переговорах заместителем армейского генерала Панфилова было принято с тем, чтобы не «смущать» польских партнеров по переговорам[279]. Впрочем, последние вполне понимали расстановку сил в этом дуэте: генерал В. Андерс в своих мемуарах называет обоих персонажей «уполномоченными»: Жукова – от советского правительства, а Панфилова – от Генерального штаба Красной армии[280]. Так или иначе, можно вести речь о наличии двух «соуполномоченных» при формальном старшинстве Панфилова.
Аналогичным образом ситуация сложилась и на «чехословацком направлении». Когда 19 ноября 1941 г. А.П. Панфилов был назначен уполномоченным по чехословацким формированиям, Г.С. Жуков в постановлении ГКО, подписанном В.М. Молотовым, упомянут не был[281]. Тем не менее уже 28 декабря 1941 г. Панфилов и Жуков подавали на рассмотрение того же Молотова проект постановления ГКО о чехословацких формированиях, оставив свои подписи под единым заголовком: «Уполномоченные Главного командования Красной армии по формированию чехословацкой армии на территории СССР»[282].
Отметим, что и А.П. Панфилову, и Г.С. Жукову новый фронт работ достался в нагрузку к основным обязанностям. Оба не имели практического опыта ни в области военной дипломатии, ни в области строительства вооруженных сил и осваивали новые для себя сферы деятельности на ходу.
Как уже сказано, в первые месяцы войны работа уполномоченного ограничивалась переговорами с польской (а затем – и чехословацкой) стороной, а также выработкой и согласованием с высшими органами власти и военным ведомством советской переговорной позиции. Панфилов и Жуков в этой деятельности опирались на собственные штатные аппараты – соответственно, Разведуправления Генерального штаба и 4-го отдела 2-го (контрразведывательного) управления НКВД, который возглавлял Жуков (отдел специализировался на агентурно-оперативной работе по польской, чехословацкой, югославской, греческой и норвежской линиям[283]). Причем справочные материалы для докладов уполномоченного высшему руководству страны нередко готовились силами всего 2-го управления НКВД и подписывались начальником управления комиссаром госбезопасности 3-го ранга П.В. Федотовым[284]. Протокольную часть военно-дипломатической работы обеспечивал Отдел внешних сношений Разведуправления Генштаба, офицеры которого участвовали в переговорах, проходивших в Москве.
Следует отметить, что активное участие в вопросах согласования параметров иностранных формирований, особенно в первый период войны (1941–1942), принимал В.М. Молотов – и как заместитель председателя советского правительства, ответственный за координацию гражданских ведомств (Наркомфина, Наркомздрава и т. д.) в связи с иностранными формированиями, и как нарком иностранных дел, через ведомство которого шло налаживание международных каналов связи с союзными правительствами и военными миссиями. Молотову направлялась значительная часть текущей документации, связанной с иностранными формированиями. В качестве члена Государственного Комитета Обороны он лично правил проекты постановлений, направляя их затем на согласование И.В. Сталину[285]. Некоторые постановления ГКО (правда, второстепенного характера) Молотов подписывал единолично[286].
По мере запуска практической работы по формированию польских войск уполномоченный неизбежно вовлекался в сложный организационный процесс: подбор кадров, размещение, снабжение, оснащение польских войск – все это так или иначе проходило через его руки. Осенью 1941 г. обстановка в пунктах формирования (Бузулук, Тоцк, Татищево) существенно обострилась в связи с наплывом туда поляков, освобожденных из лагерей и мест ссылки, численность которых существенно превышала лимиты по размещению и содержанию. Польская сторона настаивала на дальнейшем расширении формирований, а советская, напротив, требовала сперва завершить начатое. Острые разногласия возникли по поводу сроков отправки польских дивизий на фронт и способа их использования в военных действиях. В итоге в начале ноября 1941 г. на высшем уровне было принято решение ужесточить условия формирования и содержания польских войск, ограничив количество пайков до 30 тыс. штук, усилить контроль за расходом пайков и выплатой денежных окладов. 6 ноября 1941 г. А.П. Панфилов довел до сведения польского командования, что «впредь организация польских формирований, а также отпуск имущества и продовольствия будут производиться только через меня»[287]. Он потребовал от генерала В. Андерса: «Со всеми запросами по устройству и обеспечению вверенных Вам частей польской армии прошу обращаться только в мой адрес Уполномоченного Главного Командования Красной Армии по формированию польской армии (выделено автором): г. Москва, Гоголевский бульвар, дом № 6, или по этому же адресу к начальнику штаба по польским формированиям майору Сосницкому В.Т.»[288].
Таким образом, осложнение ситуации с польскими формированиями подтолкнуло к сосредоточению организационно-распорядительных функций в руках уполномоченного и появлению рабочего аппарата (штаба), который проявил себя прежде всего как делопроизводственный орган: В.Т. Сосницкий[289] готовил документы, в том числе проекты ГКО, взаимодействовал с другими ведомствами (НКИД, НКВД), заверял документы[290]. Были ли у Сосницкого помощники, выяснить не удалось. Скорее всего, речь идет о штатном работнике Разведуправления, по должности занимавшимся польскими делами. Как бы то ни было, даже такой «штаб» являл собой атрибут самостоятельного органа военного управления. На определенную автономизацию уполномоченного указывало и «выпадение» Генштаба из приведенного выше наименования его должности. Замена Генштаба на формально не существовавшее в структуре управления советскими вооруженными силами «Главное командование Красной армии», отсылает к прямому руководству со стороны И.В. Сталина, который в первый период войны был крайне заинтересован в нормализации советско-польских отношений и трансляции этой нормализации западным союзникам. Поэтому в силу объективных обстоятельств деятельность уполномоченного оказалась в фокусе внимания вождя. Явно зачаточная институализация этого органа не должна смущать: она была вполне органична общему, хорошо известному по источникам синкретизму высших военно-политических органов руководства страной и вооруженными силами, главный пример которого давал сам Сталин, совмещавший множество должностей с пересекающимися правами и полномочиями, важнейшие из которых, например должность председателя ГКО, могли быть вообще никак не формализованы[291].
В местах формирования польских войск своеобразный местный аппарат уполномоченного составляли офицеры связи. Здесь четко проявилось разделение функций между двумя «соуполномоченными». По согласованию с польской стороной в августе 1941 г. было определено, что в каждой польской дивизии и в каждом полку будет по одному офицеру связи – и от Генерального штаба Красной армии, и от НКВД. Их курирование возлагалось соответственно на А.П. Панфилова и Г.С. Жукова, представлявших, таким образом, параллельные организационные направления – по линии военного командования и по линии спецслужб. Армейские офицеры контролировали ход формирования в соответствии со штатным расписанием и помогали польским офицерам налаживать боевую учебу с учетом боевого опыта текущей войны[292]. Группу офицеров связи Генерального штаба возглавлял сотрудник Разведуправления Генштаба полковник И.Я. Черствой. Офицеры НКВД вели контрразведывательную и агентурную работу, проводили изъятия из польских частей или заявляли польскому командованию отвод тем лицам, на которых имелся компрометирующий материал[293]. Работа двух групп офицеров связи почти не пересекалась, и даже совещания они проводили по отдельности[294].
Летом 1942 г., в финале провальной и крайне затратной истории с армией В. Андерса, которую, в конце концов, пришлось эвакуировать на Ближний Восток, в распоряжение британского командования, А.П. Панфилов был отстранен от должности уполномоченного, а вскоре – и от должности начальника ГРУ ГШ КА. Он не был привлечен к ответственности за неудачу, к которой едва ли был причастен, и продолжил службу на высших командных должностях в танковых войсках. Скорее можно говорить о недосмотре спецслужб, долго и упорно пытавшихся склонить к сотрудничеству лично Андерса, но игнорировавших сигналы от оппозиционно настроенных офицеров из его ближнего круга, на которых можно было опереться в работе со всей польской армией[295].
В конце июля 1942 г. А.П. Панфилова на посту уполномоченного сменил Г.С. Жуков. В дальнейшем этот орган находился под безраздельным контролем спецслужб, от которых требовался подбор проверенного командного состава и обеспечение надзора за политическими настроениями иностранных военнослужащих. Поскольку в дальнейшем Г.С. Жуков будет главным персонажем данной главы, стоит уделить его личности несколько строк. На службу в органы НКВД он пришел с комсомольской работы, имея за плечами девятиклассное образование и вечерний комуз. Профильного образования он так и не получил. В органах НКВД дослужился до начальника дорожно-транспортного отдела НКВД на Западной железной дороге, после чего в 1939–1940 гг. более полутора лет находился в резерве назначения отдела кадров НКВД. Отстранение от служебных обязанностей, очевидно, было связано с чисткой органов от активных участников репрессий 1937–1938 гг. Можно предположить, что Жуков был вовлечен в репрессии косвенно, на что указывают и мягкость наказания, и то, что в вину ему вменялось лишь «непринятие достаточных мер к недопущению извращений в следственной работе в 1938 г. в ДТО НКВД Западной ж. д.»[296].
Осенью 1939 г., оставаясь в резерве отдела кадров НКВД, Жуков был прикомандирован к оперативной группе ГУГБ НКВД, работавшей на занятой советскими войсками территории Польши и выявлявшей участников подпольных антисоветских организаций. На этом поприще он отличился и был отмечен начальником управления В.Н. Меркуловым[297]. 14 октября 1940 г. Жуков был назначен в одну из двух бригад оперативных работников с задачей выяснить готовность бывших польских военнослужащих сражаться на стороне СССР в случае нападения на нее гитлеровской Германии[298]. Соображения Жукова легли в основу доклада Л.П. Берии на имя И.В. Сталина о возможности формирования польской части, правда не реализованной в связи с началом войны. Но очевидно, что уже тогда энергичный лейтенант госбезопасности был замечен высоким начальством. После этого в феврале 1941 г. он был назначен на должность в центральном аппарате выделенного из НКВД Наркомата государственной безопасности, и его карьера стала быстро расти. Менее чем за полгода Жуков трижды вырос в званиях и в августе 1941 г. был уже майором госбезопасности (эквивалент армейского полковника), в каковом звании он и предстал перед польскими и чехословацкими военными.
