Там, под оливами, близ шумного каскада, Где сочная трава унизана росой, Где радостно кричит веселая цикада И роза южная гордится красотой,
Где храм оставленный подъял свой купол белый И по колоннам вверх кудрявый плющ бежит, – Мне грустно: мир богов, теперь осиротелый, Рука невежества забвением клеймит.
Вотще… В полночь, как соловей восточный Свистал, а я бродил незримый за стеной, Я видел: грации сбирались в час урочный В былой приют заросшею тропой.
Но в плясках ветреных богини не блистали Молочной пеной форм при золотой луне; Нет, – ставши в тесный круг, красавицы шептали… «Эллада!» – слышалось мне часто в тишине.
1840
Вакханка
Под тенью сладостной полуденного сада, В широколиственном венке из винограда И влаги вакховой томительной полна, Чтоб дух перевести, замедлилась она. Закинув голову, с улыбкой опьяненья, Прохладного она искала дуновенья, Как будто волосы уж начинали жечь Горячим золотом ей розы пышных плеч. Одежда жаркая всё ниже опускалась, И молодая грудь всё больше обнажалась, А страстные глаза, слезой упоены, Вращались медленно, желания полны.
1843
Диана
Богини девственной округлые черты, Во всём величии блестящей наготы, Я видел меж дерев над ясными водами. С продолговатыми, бесцветными очами Высоко поднялось открытое чело, – Его недвижностью вниманье облегло, И дев молению в тяжелых муках чрева Внимала чуткая и каменная дева. Но ветер на заре между листов проник, – Качнулся на воде богини ясный лик; Я ждал, – она пойдет с колчаном и стрелами, Молочной белизной мелькая меж древами, Взирать на сонный Рим, на вечный славы град, На желтоводный Тибр, на группы колоннад, На стогны длинные… Но мрамор недвижимый Белел передо мной красой непостижимой.
Влажное ложе покинувши, Феб златокудрый направил Быстрых коней, Фаетонову гибель, за розовой Эос; Круто напрягши бразды, он кругом озирался, и тотчас Бойкие взоры его устремились на берег пустынный. Там воскурялся туман благовонною жертвою; море Тихо у желтых песков почивало; разбитая лодка, Дном опрокинута вверх, половиной в воде, половиной В утреннем воздухе, темной смолою чернела – и тут же, Влево разбросаны были обломки еловые весел, Кожаный щит и шелом опрокинутый, полные тины. Дальше, когда порассеялись волны тумана седого, Он увидал на траве, под зеленым навесом каштана (Трижды его обежавши, лоза окружала кистями), – Юношу он на траве увидал: белоснежные члены Были раскинуты, правой рукою как будто теснил он Грудь, и на ней-то прекрасное тело недвижно лежало, Левая навзничь упала, и белые формы на темной Зелени трав благовонных во всей полноте рисовались; Весь был разодран хитон, округлые бедра белели, Будто бы мрамор, приявший изгибы из рук Праксителя, Ноги казали свои покровенные прахом подошвы, Светлые кудри чела упадали на грудь, осеняя Мертвую силу лица и глубоко-смертельную язву.
