О, долго буду я, в молчаньи ночи тайной, Коварный лепет твой, улыбку, взор случайный, Перстам послушную волос густую прядь Из мыслей изгонять и снова призывать; Дыша порывисто, один, никем не зримый, Досады и стыда румянами палимый, Искать хотя одной загадочной черты В словах, которые произносила ты; Шептать и поправлять былые выраженья Речей моих с тобой, исполненных смущенья, И в опьянении, наперекор уму, Заветным именем будить ночную мглу.
1844
«Когда мечты мои за гранью прошлых дней…»
Когда мечты мои за гранью прошлых дней Найдут тебя опять за дымкою туманной, Я плачу сладостно, как первый иудей На рубеже земли обетованной.
Не жаль мне детских игр, не жаль мне тихих снов, Тобой так сладостно и больно возмущенных В те дни, как постигал я первую любовь По бунту чувств неугомонных,
По сжатию руки, по отблеску очей, Сопровождаемый то вздохами, то смехом, По ропоту простых, незначащих речей, Лишь там звучащих страсти эхом.
1844
«Когда мечтательно я предан тишине…»
Когда мечтательно я предан тишине И вижу кроткую царицу ясной ночи, Когда созвездия заблещут в вышине И сном у Аргуса начнут смыкаться очи,
И близок час уже, условленный тобой, И ожидание с минутой возрастает, И я стою уже безумный и немой, И каждый звук ночной смущенного пугает;
И нетерпение сосет больную грудь, И ты идешь одна, украдкой, озираясь, И я спешу в лицо прекрасное взглянуть, И вижу ясное, – и тихо, улыбаюсь,
Ты на слова любви мне говоришь «люблю!», А я бессвязные связать стараюсь речи, Дыханьем пламенным дыхание ловлю, Целую волоса душистые и плечи,
И долго слушаю, как ты молчишь, – и мне Ты предаешься вся для страстного лобзанья, — О друг, как счастлив я, как счастлив я вполне! Как жить мне хочется до нового свиданья!
1847
«Постой! здесь хорошо! зубчатой и широкой…»
Постой! здесь хорошо! зубчатой и широкой Каймою тень легла от сосен в лунный свет… Какая тишина! Из-за горы высокой Сюда и доступа мятежным звукам нет.
Я не пойду туда, где камень вероломный, Скользя из-под пяты с отвесных берегов, Летит на хрящ морской; где в море вал огромный Придет – и убежит в объятия валов.
Одна передо мной, под мирными звездами, Ты здесь царица чувств, властительница дум… А там придет волна – и грянет между нами… Я не пойду туда: там вечный плеск и шум!
1847,1855
«Странное чувство какое-то в несколько дней овладело…»
Странное чувство какое-то в несколько дней овладело Телом моим и душой, целым моим существом: Радость и светлая грусть, благотворный покой и желанья Детские, резвые – сам даже понять не могу. Вот хоть теперь: посмотрю за окно на веселую зелень Вешних деревьев, да вдруг ветер ко мне донесет Утренний запах цветов и птичек звонкие песни — Так бы и бросился в сад с кликом: пойдем же, пойдем! Да как взгляну на тебя, как уселась ты там безмятежно Подле окошка, склоня иглы ресниц на канву, То уж не в силах ничем я шевельнуться, а только Всю озираю тебя, всю – от пробора волос До перекладины пялец, где вольно, легко и уютно, Складки раздвинув, прильнул маленькой ножки носок. Жалко… да нет – хорошо, что никто не видал, как взглянула Ты на сестрицу, когда та приходила сюда Куклу свою показать. Право, мне кажется, всех бы Вас мне хотелось обнять. Даже и брат твой, шалун, Что изучает грамматику в комнате ближней, мне дорог. Можно ль так ложно вещи учить его понимать! Как отворялися двери, расслушать я мог, что учитель Каждый отдельный глагол прятал в отдельный залог: Он говорил, что любить есть действие – не состоянье. Нет, достохвальный мудрец, здесь ты не видишь ни зги; Я говорю, что любить – состоянье, еще и какое! Чудное, полное нег!.. Дай нам бог вечно любить!
1847
«Я знаю, гордая, ты любишь самовластье…»
Я знаю, гордая, ты любишь самовластье; Тебя в ревнивом сне томит чужое счастье; Свободы смелый лик и томный взор любви Манят наперерыв желания твои. Чрез всю толпу рабов у пышной колесницы Я взгляд лукавый твой под бархатом ресницы Давно прочел, давно – и разгадал с тех пор, Где жертву новую твой выбирает взор. Несчастный юноша! давно ль, веселья полный, Скользил его челнок, расталкивая волны? Смотри, как счастлив он, как волен… он – ничей; Лобзает ветр один руно его кудрей. Рука, окрепшая в труде однообразном, Минула берега, манящие соблазном. Но горе! ты поешь; на зыбкое стекло Из ослабевших рук упущено весло; Он скован, – ты поешь, ты блещешь красотою, Для взоров божество – сирена под водою.
Июль 1847
«Ее не знает свет, – она еще ребенок…»
Ее не знает свет, – она еще ребенок; Но очерк головы у ней так чист и тонок, И столько томности во взгляде кротких глаз, Что детства мирного последний близок час. Дохнет тепло любви – младенческое око Лазурным пламенем засветится глубоко, И гребень, ласково-разборчив, будто сам Пойдет медлительней по пышным волосам, Персты румяные, бледнея, подлиннеют… Блажен, кто замечал, как постепенно зреют Златые гроздия, и знал, что виноград Сбирая, он вопьет их сладкий аромат!
1847
«Эй, шутка-молодость! Как новый, ранний снег…»
Эй, шутка-молодость! Как новый, ранний снег Всегда и чист и свеж! Царица тайных нег, Луна зеркальная над древнею Москвою Одну выводит ночь блестящей за другою. Что, все ли улеглись, уснули? Не пора ль?.. На сердце жар любви, и трепет, и печаль!.. Бегу! Далекие, как бы в вознагражденье, Шлют звезды в инее свое изображенье. В сияньи полночи безмолвен сон Кремля. Под быстрою стопой промерзлая земля Звучит, и по крутой, хотя недавней стуже Доходит бой часов порывистей и туже. Бегу! Нигде огня, – соседи полегли, И каждый звук шагов, раздавшийся вдали, Иль тени на стене блестящей колыханье Мне напрягает слух, прервав мое дыханье.
1847
«Лозы мои за окном разрослись живописно и даже…»
Лозы мои за окном разрослись живописно и даже Свет отнимают. Смотри, вот половина окна Верхняя темною зеленью листьев покрыта; меж ними, Будто нарочно, в окне кисть начинает желтеть. Милая, полно, не трогай!.. К чему этот дух разрушенья! Ты доставать виноград высунешь руку на двор, — Белую, полную ручку легко распознают соседи, Скажут: она у него в комнате тайно была.
1847
«Тебе в молчании я простираю руку…»
Тебе в молчании я простираю руку И детских укоризн в грядущем не страшусь. Ты втайне поняла души смешную муку, Усталых прихотей ты разгадала скуку; Мы вместе – и судьбе я молча предаюсь.
Без клятв и клеветы ребячески-невинной Сказала жизнь за нас последний приговор. Мы оба молоды, но с радостью старинной Люблю на локон твой засматриваться длинный; Люблю безмолвных уст и взоров разговор.
Как в дни безумные, как в пламенные годы, Мне жизни мировой святыня дорога; Люблю безмолвие полунощной природы, Люблю ее лесов лепечущие своды, Люблю ее степей алмазные снега.
И снова мне легко, когда, святому звуку Внимая не один, я заживо делюсь; Когда, за честный бой с тенями взяв поруку, Тебе в молчании я простираю руку И детских укоризн в грядущем не страшусь.
1847
«Не говори, мой друг: Она меня забудет…»
Не говори, мой друг: «Она меня забудет, Изменчив времени всемощного полет; Измученной души напрасный жар пройдет, И образ роковой преследовать не будет Очей задумчивых; свободней и смелей Вздохнет младая грудь; замедленных речей Польется снова ток блистательный и сладкой; Ланиты расцветут – и в зеркало украдкой Невольно станет взор с вопросом забегать, — Опять весна в груди – и счастие опять». Мой милый, не лелей прекрасного обмана: В душе мечтательной смертельна эта рана. Видал ли ты в лесах под тению дубов С винтовками в руках засевших шалунов, Когда с холмов крутых, окрестность оглашая, Несется горячо согласных гончих стая И, праздным юношам дриад жестоких дань, Уже из-за кустов выскакивает лань? Вот-вот и выстрелы – и в переливах дыма Еще быстрее лань, как будто невредима, Проклятьем вопреки и хохоту стрелков, Уносится во мглу безбрежную лесов, — Но ловчий опытный уж на позыв победный К сомкнувшимся губам рожок подносит медный.
1854
«Не спится. Дай зажгу свечу. К чему читать?…»
Не спится. Дай зажгу свечу. К чему читать? Ведь снова не пойму я ни одной страницы — И яркий белый свет начнет в глазах мелькать, И ложных призраков заблещут вереницы.
За что ж? Что сделал я? Чем грешен пред тобой? Ужели помысел мне должен быть укором, что так язвительно смеется призрак твой И смотрит на меня таким тяжелым взором?
1854
«Под небом Франции, среди столицы света…»
Под небом Франции, среди столицы света, Где так изменчива народная волна, Не знаю отчего грустна душа поэта И тайной скорбию мечта его полна.
Каким-то чуждым сном весь блеск несется мимо, Под шум ей грезится иной, далекий край; Так древле дикий скиф средь праздничного Рима Со вздохом вспоминал свой северный Дунай.
О боже, перед кем везде страданья наши Как звезды по небу полночному горят, Не дай моим устам испить из горькой чаши Изгнанья мрачного по капле жгучий яд!
1856
Смерти («Когда, измучен жаждой счастья…»)
Когда, измучен жаждой счастья И громом бедствий оглушен, Со взором, полным сладострастья, В тебе последнего участья Искать страдалец обречен, —
Не верь, суровый ангел бога, Тушить свой факел погоди. О, как в страданьи веры много! Постой! безумная тревога Уснет в измученной груди.
Придет пора – пора иная: Повеет жизни благодать, И будет тот, кто, изнывая, В тебе встречал предтечу рая, Перед тобою трепетать.
Но кто не молит и не просит, Кому страданье не дано, Кто жизни злобно не поносит, А молча, сознавая, носит Твое могучее зерно,
Кто дышит с равным напряженьем, — Того, безмолвна, посети, Повея полным примиреньем, Ему предстань за сновиденьем И тихо вежды опусти.
Конец 1856 или начало 1857
«Целый заставила день меня промечтать ты сегодня…»
Целый заставила день меня промечтать ты сегодня: Только забудусь – опять ты предо мною в саду. Если очнусь, застаю у себя на устах я улыбку; Вновь позабудусь – и вновь листья в глазах да цветы, И у суровой коры наклоненного старого клена, Милая дева-дитя, в белом ты чинно сидишь. Да, ты ребенок еще; но сколько любви благодатной Светит в лазурных очах мальчику злому вослед! Златоволосый, как ты, на твоих он играет коленях, В вожжи твой пояс цветной силясь, шалун, обратить. Крепко сжимая концы ленты одною ручонкой, Веткой левкоя тебя хочет ударить другой. Полно, шалун! Ты сронил диадиму с румяной головки; Толстою прядью скользя, вся развернулась коса. Цвет изумительный: точно опала и бронзы слиянье Иль назревающей ржи колос слегка-золотой. О Афродита! Не твой ли здесь шутит кудрявый упрямец? Долго недаром вокруг белый порхал мотылек; Мне еще памятен образ Амура и нежной Психеи! Душу мою ты в свой мир светлый опять унесла.
1857
Одинокий дуб
Смотри, – синея друг за другом, Каким широким полукругом Уходят правнуки твои! Зачем же тенью благотворной Всё кружишь ты, старик упорный, По рубежам родной земли?
Когда ж неведомым страданьям, Когда жестоким испытаньям Придет медлительный конец? Иль вечно понапрасну годы Рукой суровой непогоды Упрямый щиплют твой венец?
И под изрытою корою Ты полон силой молодою. Так старый витязь, сверстник твой, Не остывал душой с годами Под иззубренною мечами, Давно заржавленной броней.
Всё дальше, дальше с каждым годом Вокруг тебя незримым ходом Ползет простор твоих корней, И, в их кривые промежутки Гнездясь, с пригорка незабудки Глядят смелее в даль степей.
Когда же, вод взломав оковы, Весенний ветр несет в дубровы Твои поблеклые листы, С ним вести на простор широкий, Что жив их пращур одинокий, Ко внукам посылаешь ты.
1856
Италия
Италия, ты сердцу солгала! Как долго я в душе тебя лелеял, — Но не такой душа тебя нашла, И не родным мне воздух твой повеял.
В твоих степях любимый образ мой Не мог, опять воскреснувши, не вырость; Сын севера, люблю я шум лесной И зелени растительную сырость.
Твоих сынов паденье и позор И нищету увидя, содрогаюсь; Но иногда, суровый приговор Забыв, опять с тобою примиряюсь.
В углах садов и старческих руин Нередко жар я чувствую мгновенный И слушаю – и кажется, один Я слышу гимн Сивиллы вдохновенной.
В подобный миг чужие небеса Неведомой мне в душу веют силой, И я люблю, увядшая краса, Твой долгий взор, надменный и унылый.
И ящериц, мелькающих кругом, и негу их на нестерпимом зное, И страстного кумира под плющом Раскидистым увечье вековое.
между 1856 и 1858
На развалинах цезарских палат
Над грудой мусора, где плющ тоскливо вьется, Над сводами глухих и темных галерей В груди моей сильней живое сердце бьется, И в жилах кровь бежит быстрей.
Пускай вокруг меня, тяжелые громады, Из праха восстают и храмы, и дворцы, И драгоценные пестреют колоннады, И воскресают мертвецы,
И шум на площади, и женщин вереница, И вновь увенчанный святой алтарь горит, И из-под новых врат златая колесница К холму заветному спешит.
Нет! нет! не ослепишь души моей тревожной! Пускай я не дерзну сказать: «Ты не велик», Но, Рим, я радуюсь, что грустный и ничтожный Ты здесь у ног моих приник!
Безжалостный квирит, тебя я ненавижу За то, что на земле ты видел лишь себя, И даже в зрелищах твоих кровавых вижу, Что музы прокляли тебя.
Напрасно лепетал ты эллинские звуки: Ты смысла тайного речей не разгадал И на учителя безжалостные руки, Палач всемирный, подымал.
Законность измерял ты силою великой — Что ж сиротливо так безмолвствуешь теперь? Ты сам, бездушный Рим, пал жертвой силы дикой, Как устаревший хищный зверь.
И вот растерзаны блестящие одежды, В тумане утреннем развалина молчит, И трупа буйного, жестокого невежды Слезой камена не почтит.
Между 1856 и 1858
«Пойду навстречу к ним знакомою тропою…»
Пойду навстречу к ним знакомою тропою. Какою нежною, янтарною зарею Сияют небеса, нетленные, как рай. Далеко выгнулся земли померкший край, Прохлада вечера и дышит и не дышит И колос зреющий едва-едва колышет. Нет, дальше не пойду: под сению дубов Всю ночь, всю эту ночь я просидеть готов, Смотря в лицо зари иль вдоль дороги серой… Какою молодой и безграничной верой Опять душа полна! Как в этой тишине Всем, всем, что жизнь дала, довольная вполне, Иного уж она не требует удела. Собака верная у ног моих присела И, ухо чуткое насторожив слегка, Глядит на медленно ползущего жука. Иль мне послышалось? – В подобные мгновенья Вдали колеблются и звуки, и виденья. Нет, точно – издали доходит до меня Нетерпеливый шаг знакомого коня.
1859
Старые письма
Давно забытые, под легким слоем пыли, Черты заветные, вы вновь передо мной И в час душевных мук мгновенно воскресили Всё, что давно-давно утрачено душой.
Горя огнем стыда, опять встречают взоры Одну доверчивость, надежду и любовь, И задушевных слов поблекшие узоры От сердца моего к ланитам гонят кровь.
Я вами осужден, свидетели немые Весны души моей и сумрачной зимы. Вы те же светлые, святые, молодые, Как в тот ужасный час, когда прощались мы.
А я доверился предательскому звуку — Как будто вне любви есть в мире что-нибудь! — Я дерзко оттолкнул писавшую вас руку, Я осудил себя на вечную разлуку И с холодом в груди пустился в дальний путь.
Зачем же с прежнею улыбкой умиленья Шептать мне о любви, глядеть в мои глаза? Души не воскресит и голос всепрощенья, Не смоет этих строк и жгучая слеза.
1859?
«О нет, не стану звать утраченную радость…»
О нет, не стану звать утраченную радость, Напрасно горячить скудеющую кровь; Не стану кликать вновь забывчивую младость И спутницу ее безумную любовь.
Без ропота иду навстречу вечной власти, Молитву затвердя горячую одну: Пусть тот осенний ветр мои погасит страсти, Что каждый день с чела роняет седину.
Пускай с души больной, борьбою утомленной, Без грохота спадет тоскливой жизни цепь, И пусть очнусь вдали, где к речке безыменной От голубых холмов бежит немая степь,
Где с дикой яблонью убором спорит слива, Где тучка чуть ползет, воздушна и светла, Где дремлет над водой поникнувшая ива И вечером, жужжа, к улью летит пчела.
Быть может – вечно вдаль с надеждой смотрят очи! — Там ждет меня друзей лелеющий союз, С сердцами чистыми, как месяц полуночи, С душою чуткою, как песни вещих муз.
Там наконец я всё, чего душа алкала, Ждала, надеялась, на склоне лет найду И с лона тихого земного идеала На лоно вечности с улыбкой перейду.
1857
«Окна в решетках, и сумрачны лица…»
Окна в решетках, и сумрачны лица, Злоба глядит ненавистно на брата; Я признаю твои стены, темница, — Юности пир ликовал здесь когда-то.
Что ж там мелькнуло красою нетленной? Ах, то цветок мой весенний, любимый! Как уцелел ты, засохший, смиренный, Тут, под ногами толпы нелюдимой?
Радость сияла, чиста безупречно, В час, как тебя обронила невеста. Нет, не покину тебя бессердечно, Здесь, у меня на груди тебе место.
1882
«Не первый год у этих мест…»
Не первый год у этих мест Я в час вечерний проезжаю, И каждый раз гляжу окрест, И над березами встречаю Всё тот же золоченый крест.
Среди зеленой густоты Карнизов обветшалых пятна, Внизу могилы и кресты, И мне – мне кажется понятно, Что шепчут куполу листы.
Еще колеблясь и дыша Над дорогими мертвецами, Стремлюсь куда-то, вдаль спеша, Но встречу с тихими гробами Смиренно празднует душа.
