Мария Еремина
Моя прабабушка была рекой
Дочки-матери
Анастасия Касьянова
Лифт снова не работал. Уже третий раз только на этой неделе. Лера попыталась заглянуть в щёлочку между приоткрытых створок, но ничего, кроме темноты, не увидела, только дохнуло на неё спёртым воздухом шахты.
Отвернувшись, Лера хмуро побрела вниз по лестнице, то и дело перехватывая поудобнее норовящую выскользнуть из ладони дужку тяжёлого помойного ведра. Из ведра капало, и на полу через одну ступеньку расплывались маленькие тёмно-серые пятнышки. Тяжёлый мусорный дух разносился по этажам.
На четвёртом опять было накурено так, что хоть топор вешай. В девятой квартире, как всегда, залаяла болонка, но её было едва слышно – так громко орала там смесь Дискотеки Аварии и Вируса.
Наконец Лера вышла из подъезда, жадно втянув свежий вечерний воздух. Деревянная дверь за её спиной закрылась, громко хлопнув о косяк.
Около переполненного мусорного бака сидела желтоглазая кошка с рваным ухом. Свет из окон домов отражался в лужах.
Покончив, наконец, с противным делом, Лера пошла назад, глядя на сумеречное небо сквозь ветви жёлтых берёз. Настроение было под стать погоде: унылое, пасмурное, словом, осеннее. С тяжёлым вздохом Лера пнула подвернувшийся под ноги камешек, и он поскакал-покатился по влажному асфальту.
– Валерка! – раздался мальчишеский оклик. – Эй, Валерка! Ты че, оглохла?
Лера сжала зубы и постаралась помахивать ведром как можно более беззаботно.
– Ну, Лер, – смиренно исправился голос. – Ладно тебе, ну извини, ну иди сюда.
Вот теперь другое дело! Лера развернулась и подошла к старой карусели, где сидело человек шесть пацанов и две девочки.
– Чего вам?
Лёшка, самый старший из всех, темноволосый, но при этом голубоглазый мальчишка, улыбнулся ей.
Сколько синяков они друг другу насажали в драках! Он дёргал её за косы и ставил подножки, она однажды локтем метко выбила ему молочный зуб, но с той поры утекло много времени. Теперь они с Лёшкой были закадычными друзьями.
– Гулять будешь сегодня? – спросил Лёшка.
Лера покачала головой:
– Не… Мать не пустит. Надо с Дюнькой сидеть.
Лёшка закатил глаза, и Лера сконфуженно улыбнулась, дёрнув плечом.
– А мы страшилки рассказываем, – сказала хитро Леська.
Вся ватага ребят знала, что Лера самая большая любительница страшилок.
– Посиди пять минут, никуда не денется твой Дюнька.
– Ну… Ладно.
Поставив вонючее ведро подальше в траву, Лера уселась на карусель, и та качнулась с тихим скрипом. Деревянные сиденья давным-давно кто-то выломал, и от железа тянуло холодом даже сквозь шорты.
– Ну и? Кто первый рассказывать будет? – поинтересовался Тимур, самый младший в их шайке.
Лёшка откашлялся:
– Короче. Слышали байку о золоте с терриконов?
– Не-е-е-ет… – в едином порыве выдохнула компания, во все глаза уставившись на него.
– Ну, в общем, говорят, что в одном из терриконов спрятано золото скифов. Но в каком именно – об этом никто не знает. Но можно тот террикон отличить от остальных – правда, для этого придётся подняться на него. Помните каменных баб, что возле краеведческого стоят? Так вот, на вершине заветного террикона такие же бабы. В кружок собрались, молчат… Охраняют… Если какой-то человек поднимется в полнолуние на этот террикон, они оживут и набросятся на него! Тут самое главное – до рассвета продержаться, чтоб первые лучи солнца осветили макушку террикона. Тогда бабы снова окаменеют, а перед человеком откроется проход, который ведёт в самые глубины террикона, а потом ещё ниже, под землю! И вот там, в пещере, в километрах под землёй лежит древнее золото скифов.
Все немного посидели в тишине, воображая себе несметные богатства, скрытые где-то внизу: тусклый блеск старых кольчуг, крепкие щиты, зазубренные мечи, покрытые засохшей кровью давно павших воинов, горы золотых монет и, конечно же, сверкающие изумруды, рубины, бриллианты и много чего ещё.
Лера не сдержала алчного вздоха. Эх, ей бы хоть капельку, хоть кусочек от этих сокровищ… Всего горсточку монет и, так уж и быть, пару-тройку драгоценных камней. Было когда-то у Леры своё собственное, взаправдашнее золото: серьги с голубыми блестящими камешками и два кольца, что достались в наследство от бабушки, – да только мама их давным-давно сдала в ломбард.
– Лёш, а что такое скифов? – тихонько спросил Тимур, Лёшкин младший брат.
Его слова будто стряхнули со всех оцепенение: расставшись с грёзой наяву, мальчишки и девчонки ёрзали, избегая смотреть друг на друга.
– Дома глянешь в большой советской, – буркнул Лёшка.
Тимур обиженно надулся.
Лера хлопнула в ладоши:
– Что дальше рассказывать будем?
– Может, о Добром Шубине? – предложила Леся.
– Да ну, – протянула Маринка, – все это сто раз слышали. Скукота. Ты б ещё чёрную руку вспомнила или гроб на колёсиках.
Все дружно засмеялись.
– Ага, а под пальмой Мерцалова гномик живёт!
Последовал новый взрыв хохота.
– О, а давайте я расскажу! – Давид, мелкий, смуглый пацан, потянул руку вверх, как примерный ученик во время урока, и затараторил:
– Мы когда на Бирюзова жили, там, типа, был канализационный люк один, так про него все пацаны говорят, что из него, типа, в полнолуние слышатся стоны всех людей, типа, кого фашисты бросили в ту шахту, как её, ну эту…
– 4/4-бис, что ли? – недоверчиво уточнила Лера.
Об этой жуткой шахте им часто рассказывали в школе на 9 Мая. Хочешь не хочешь, а запомнишь.
Давид просиял:
– Да, эта самая! Они ж туда, типа, всех людей живьём кидали, в курсах? И детей, ну там, пионеров, типа, всяких, и стариков, и даже младенцев!
– А я чёт не понял, причём тут вообще какой-то канализационный люк к той шахте? – спросил раздражённо Лёшка. – Шахта у чёрта на рогах.
Давид развёл руками:
– Дык они, типа, между собой соединяются!
– Да как так?
– А я знаю? За что купил, за то и продаю.
– Ну да, – ухмыльнулась Лера. – Что называется, не любо – не слушай, а врать не мешай.
Снова все рассмеялись.
– Расскажите про Чёрного шахтера! – попросил кто-то.
– Нет, лучше про призрак старого Юза!
– Ерунда всё это, – заявила решительно Маринка, громко хлопнув себя по ноге. – Ща я вам такое расскажу – штанишки обделаете.
– Если опять о гигантских крысах-мутантах из недостроенного метро, то я домой, – мрачно сказал Антон.
– Да не будет никаких крыс. Короче! Жили-были…
– Умерли-похоронили, – хихикнул Тимур, получил от Лёшки заслуженный подзатыльник, ойкнул и затих.
Маринка недовольно шмыгнула вечно заложенным носом и начала сначала:
– Так вот! Жили-были мать и дочка. Они друг друга любили больше жизни. Папа погиб на войне, дедушки с бабушками тоже умерли, от старости. И в целом мире у них больше никого не было. Но однажды девочка сильно заболела. Мама всё делала, чтобы её вылечить, продала всё, что могла продать, почти не ела и не пила, чтобы покупать дочке лекарства, но та всё равно умерла. Врачи не смогли её вылечить. А мама от горя с ума сошла. Сначала она не хотела хоронить свою дочку, кричала, хотела её трупик обмазать воском, чтобы дочка её как живая оставалась рядом.
– Как восковая кукла в музее! – выдохнул Давид.
– Да, как кукла, – зловеще сказала Маринка. – Тогда мать посадили в психушку и стали там колоть лекарствами и бить током, и после этого она вышла оттуда тихая-тихая и смирная, только ещё больше сумасшедшая. Она начала собирать кукол, самых красивых, разных размеров, и весь свой дом ими обставила. На каждом шагу были куклы, куклы!
– Зачем? – спросила Лера, покрываясь мурашками.
– Она решила, что дух её дочери остался на земле и не хотела, чтобы девочка заскучала. Мать думала, что призрак будет играть с куклами. И иногда по ночам она слышала, как её дочка смеётся, а наутро все куклы были разбросаны. Но однажды маленькой мёртвой девочке надоели все куклы! И тогда… – Выдержав паузу, Марина понизила голос: – Тогда её мама вместо кукол начала собирать детей. На улице она высматривала беспризорников, заманивала их в свой дом конфетами и мультиками, обещала подарить приставку. Дети шли к ней, а она убивала их мясницким ножом! Варила их мясо и съедала, а из костей делала кукол, чтобы её дочка с ними играла. И скоро весь её дом был набит призраками детей. Они вопили и плакали, но не могли упокоиться с миром.
– Жесть… – выдохнула Леська. – А с тёткой что стало?
– Её дом был очень старым, ещё дореволюционным, и однажды в нём загорелась проводка. И весь дом сгорел, пока эта женщина была внутри. Говорят, когда приехали пожарные, они слышали, как она хохочет и поёт «Спи, моя радость, усни» своей дочери. А потом на месте её дома построили многоэтажку. Никто не знает, где та многоэтажка стоит. Может даже, она… этот дом! – Маринка указала пальцем на ближний дом. – Но говорят, что можно вызвать её дух. Для этого нужно взять куклу – любую, хоть старую, хоть новую – и три раза прошептать ей на ухо: «Мама, мамочка, приди, свою детку забери, кашкой накорми, бражкой напои, спать уложи», покачать её на руках, как малыша, а потом положить под кровать. Ночью придёт дух той женщины и заберёт тебя, а куклу оставит на подушке. Вместо тебя.
На карусели воцарилась тишина. Наконец Лёшка сдавленно откашлялся, кто-то шмыгнул носом.
– Клёвая история, – одобрил Антон. – А я знаю ещё одну! Как-то раз один пацан…
Стукнула распахнувшаяся форточка.
– Ле-е-е-ера-а-а-а! – раздался следом протяжный женский крик. – До-о-мо-о-ой!
– Блин блинский!
Лера подскочила, как ужаленная, отряхнула шорты и, подхватив ведро, уже на ходу крикнула своим:
– До завтра!
Засидевшись с шайкой, она вообще забыла о времени. Мама её убьёт.
Пулей взлетев на свой этаж, Лера осторожно открыла дверь в квартиру, заглядывая в тёмный, узкий коридор их двушки. Мама схватила её за руку и рывком втащила в квартиру.
– Где тебя черти носят?!
Лера выдернула руку из цепкой хватки, пожала плечом.
– А я виновата, что мусоропровод заварили?
– Ты мне ещё поговори! Мусор выбросить – пять минут дело, а ты где шлялась?
– Я не шлялась, я с ребятами сидела!
– А с Дюнькой кто будет сидеть? – заорала мама, окончательно выйдя из себя. – Он и так целыми днями один, в пустой квартире!
– И плевать! – крикнула Лера во всю мощь лёгких. – Ты его родила – сама и сиди с ним! Он твой сын, а не мой!
Хлоп.
Звук пощёчины не успел затихнуть, а Лера уже ринулась в свою комнату, так грохнув дверью, что в зале звякнул сервиз. Следом послышались приглушённые, но ещё более разъярённые материны вопли:
– Дрянь такая! Она ещё дверью хлопает! У себя дома хлопать будешь, а тут ничего твоего нету, поняла?! Гадина! Кого я вырастила? Змею подколодную! Помощи никакой!
Лера уже ничего не слышала. Рухнув на тахту, она уткнулась лицом в прохладную подушку и разревелась.
К ней тут же подполз Дюнька, заныл, замычал, тыкая в плечо. Лера оттолкнула его:
– Отвали.
Но брат не отставал. Потоптавшись рядом, он принялся дёргать её за волосы, мыча ещё настойчивее.
– Да отцепись ты! – гаркнула Лера, поднимая от подушки заплаканное лицо.
– У-у-у-у…
Дюнька шлёпнулся на задницу и широко улыбнулся, довольный тем, что на него обратили внимание.
Лера шмыгнула носом. В эту минуту брат бесил её как никогда. Прищурившись, она разглядывала Дюньку, его слюнявый рот, курносый нос, щёки, покрытые веснушками, его светлые волосы, белёсые брови и ресницы, его голубые глаза – всегда широко раскрытые, будто удивлённые. Вообще-то глаза можно было даже назвать красивыми, если бы не взгляд: бессмысленный, рассеянный, как у младенца.
Дюнька и был младенцем. Только очень большим. Ему было десять лет, всего на два года меньше, чем Лере, но почему-то он, в отличие от сестры, не вырос, так и оставшись неразумным малышом.
– Вот бы тебя ведьма забрала, дурака.
В ответ брат заулыбался ещё шире, теребя висящий на груди слюнявчик.
Лера отчаянно завидовала Лёшке, у которого тоже был младший брат, но нормальный, хоть и доставучий. Пусть Лёшка и ругал Тимура, пусть постоянно жаловался, что брат везде за ним ходит, но любил его и никому не давал в обиду.
А Лера своего брата не любила. Его не за что было любить.
Из-за Дюньки в семье никогда не было денег: всё уходило на него. Он часто болел бронхитами и пневмониями, ангинами, простудой. У него была аллергия на молоко, на апельсины и мандарины, на ягоды и орехи, мёд, и мама никогда не покупала то, что ему было нельзя. Если Дюнечке нельзя – значит, никому нельзя. А Лера любила молоко. Любила – и не пила. А ещё брат писался.
Из-за Дюньки их бросил папа.
Лера стиснула зубы и вытерла глаза.
Лучше бы он вообще на свет не появлялся.
У Леры не было фломастеров, как у одноклассников – только дешёвые цветные карандаши, двенадцать штук. Они постоянно ломались и с трудом затачивались. Лера никогда не бывала на экскурсиях с классом, потому что на них надо было сдавать деньги, а у мамы не было денег. Поэтому Лера не посещала планетарий, кукольный театр и ботанический сад. А все остальные там были. Все, кроме неё! Лера никогда не звала в гости друзей, потому что их с мамой квартира провоняла мочой. Мама не купила ей тамагочи даже на день рождения, потому что Дюнечке надо было колоть какие-то витамины. А она ведь так просила! Вместо тамагочи мама подарила ей куклу из ларька. И сейчас эта пахнущая пластиком лупоглазка в кудряшках пялилась на Леру со шкафа.
Дюнечка, Дюнечка! Всегда только Дюнечка!
– А как же Лерочка? – шепнула она.
Снова предательски защипало в глазах.
Она даже не помнила, когда мама в последний раз её обнимала. Раньше, когда папа ещё был с ними, она называла её зайкой, рыбкой, своей девочкой. Но чаще всего мама называла её просто доченькой. Говорила: «Лерой и даже Лерочкой тебя будут звать все подряд. А вот доченькой… Доченькой назовут только папа с мамой». И улыбалась так грустно немножко. Но вот папы нет. Осталась одна мама. И где же это? Где же «доченька»? Только и слышно – Лера, Лерка! А его она даже просто Андреем не называет – только Дю-не-чка.
Мама больше её не любит.
В глубине души Лера понимала, что мать упахивается на двух работах и умудряется ещё подрабатывать, что она устала, что ей тяжело. Что она света белого не видит. Но не могла перестать обижаться. Не могла перестать ощущать боль в груди при одной мысли о маминых словах: гадина. Гадина, дрянь. Змея подколодная.
Если б на свете не было Дюньки, маме не пришлось бы так много работать. В ней находились бы ещё силы любить свою доченьку. И сейчас, в тридцать семь, она не выглядела бы как пятидесятилетняя, она была бы красивая, молодая, много смеялась бы. И папа не бросил бы их. И подарил бы Лере тамагочи.
Раз я гадина, подумала Лера, то и буду гадиной.
Сдёрнув со шкафа куклу, она принялась шептать ей на ухо.
***
Открыв дверь, мама заглянула в спальню. Дюнечка сидел на ковре, играя со старыми Лериными кубиками. Лера за столом читала хрестоматию по литературе при жёлтом, тусклом свете настольной лампы.
– Уроки делаешь? – спросила мама.
– Угу…
– Идём ужинать.
За столом толком не разговаривали. Недавнюю ссору никто не обсуждал, делая вид, что всё нормально. Лера вяло тыкала вилкой посыпанные сахаром макароны, пока мама с ложки кормила брата рисовой кашкой. Дюнька плевался и пускал слюни.
– Спокойной ночи, – пожелала Лера маме, но в ответ услышала лишь скомканное, рассеянное «ага»: мама торопилась искупать Дюньку перед сном.
Спали они с братом в одной комнате. Мама забирала его, когда он болел, и укладывала рядом с собой в постель. Так ей было проще контролировать его самочувствие по ночам.
Почистив в кухне зубы, Лера легла на тахту и читала, пока мама не привела умытого, порозовевшего и взлохмаченного брата и не уложила его в кровать. За окном над тихой, опустевшей улицей раздался протяжный и глухой гул гудка ДМЗ. Значит, уже 10 вечера.
Мама выключила в комнате свет и закрыла дверь. Дюнька водил пальцем по ковру на стене, это было его ритуалом перед сном. Лера засыпала с мыслью о том, что волшебство призыва, конечно, не сработает – она же не маленькая, чтобы верить в такое, – но как было бы здорово, проснувшись, никогда больше не видеть брата.
***
Сперва Лере казалось, что тихое постукивание ей снится. Но оно становилось всё настойчивее, всё требовательнее, громче. Лера открыла глаза и сонно моргнула несколько раз.
В комнате было темно и душно. Непонятный стук доносился словно бы издалека, но в то же время совсем рядом. И как будто бы… нарастал?
– У-у-у-ум-м-м-м…
Лера дёрнулась, но это оказался всего лишь Дюнька. Брат не спал. Он залез в изголовье кровати, с ногами усевшись на подушку, и раскачивался, монотонно мыча.
Стук не прекращался. Лера села, натянув одеяло до груди, и огляделась по сторонам. Ничего вокруг не изменилось, знакомая, давно надоевшая обстановка оставалась той же: высокий платяной шкаф у двери, у противоположной стены около окна – её письменный стол, рядом стояли тахта и книжная полка, около другой стены – узкая Дюнькина кровать. У кровати – ящик с игрушками, на стене – старый ковёр, на полу – кубики, разбросанные альбомные листы.
Тук. Тук. Тук…
Дюнька снова замычал, кусая уголок одеяла. Стук доносился отовсюду. Скоро это уже был набат, оглушительный грохот, и Лера не понимала, как он ещё не перебудил весь дом, как мама может спокойно спать, когда творится такое…
И неожиданно всё прекратилось.
Тихо скрипнула, открываясь, дверь.
Только тогда Лера поняла, что это был не стук. Это были шаги. Но в комнату гостья вошла неслышно. Лера видела её светлый силуэт, белоснежное платье, почти светящееся в темноте. Страха она почему-то совсем не чувствовала.
– Деточка моя, – произнесла незнакомка.
Дюнька дико замычал, глаза его вращались в орбитах, изо рта текла слюна. Приблизившись, женщина положила руку ему на лоб – и брат затих, молча глядя на неё исподлобья.
– Ш-ш-ш, вот так, – прошептала гостья. – Всё будет хорошо.
Затем она повернулась к Лере.
– Ну, здравствуй, солнышко моё! Вот мы и встретились! – Её голос искрился неподдельной радостью, радостью от долгожданного воссоединения. – Не верила, что я приду, правда? А? Ну признайся.
Она присела на краешек тахты. Лера уставилась на неё. Самая обычная женщина, курносая, с морщинами в уголках карих глаз. Никаких бородавок, никаких торчащих изо рта клыков. Ни железных когтей, ни скрипучего старческого голоса. Даже седых лохм нет: просто не особо толстая русая коса, лежащая на плече.
Незнакомка улыбалась ей, её глаза смеялись, а Лера не понимала, откуда взялось это чувство смутного узнавания. Словно в гости заглянула тётя, тётя, которой у Леры никогда не было; далёкая, почти позабытая, но все же родная, «своя». И вслед за этим пришла… Не догадка даже, а чёткое знание: эта женщина не причинит ей вреда. Она не будет варить её мясо, чтобы добраться до тонких детских косточек, она не съест её, не украдёт, не превратит во что-то гадкое.
Протянув руку, женщина погладила Леру по волосам, ласково коснулась щеки. Прикосновение было прохладным.
– Ну что, пойдёшь со мной? Или передумала?
Лера ещё раз окинула взглядом комнату, потом посмотрела на Дюньку. Брат сжался в комок и не отводил от неё взгляда; в его светлых испуганных глазах застыли слёзы.
Лера качнула головой:
– Не передумала.
Женщина поднялась и протянула руку. Лера схватила её ладонь. Вместе они вышли из комнаты.
– Пока, Дюнька, – шепнула Лера брату, и он тихо, горестно завыл, раскачиваясь из стороны в сторону.
Лупоглазая кукла осталась лежать на Лериной подушке.
Держась за руки, Лера и женщина покинули квартиру и вышли на улицу. Вместе они пошли вперёд и шли, пока не погасли городские огни, а вслед за ними и звёзды. Рассвет не наступил.
Лера и её наставница, её учительница, её новая настоящая Мать шагали в тишине, окружённые тьмой, и, когда тьма запахла прелыми осенними листьями и мёртвыми мышатами, сырой землёй, укрытой старой хвоей, когда она запахла ветхостью и пылью, гнилым деревом и старой паутиной – тогда Лера улыбнулась, чувствуя, что наконец-то пришла домой.
ИСТОЧНИК
Приазовские и причерноморские степные зоны были всегда привлекательны для кочевников. Сюда устремлялись скифы, половцы и другие кочевые народы, а вместе с ними и их культура.
До нашего времени сохранились многочисленные статуи, которые называют каменными бабами. Высота скульптур составляет 1—4 метра. В изображении просматриваются образы воинов и женщин. Сегодня скифские бабы установлены возле Донецкого краеведческого музея.
История о матери, потерявшей дочь, как и миф о стонах, доносящихся из канализации, относятся к местечковым «страшилкам» и неофольклору Донецка.
