Аксинья Цареградова
Обречëнная быть
Глава Е
Перед глазами Веры за стеклом электропоезда промелькнуло название станции “Изюминское”. “Пора выходить.” – подумала Вера. Она встала, взяла чемодан и вышла в тамбур. Поезд остановился, с шумом открылись двери, и свежий прохладный вечерний воздух ворвался, растрепав волосы Веры. Это был какой-то новый, другой, не такой, как в Петербурге воздух. Она сошла на платформу. Метрах в десяти от себя Вера увидела тех дорогих и близких, которые обещались её встретить. Сколько же она не виделась с ними? Лет пять или может быть семь? Когда они приезжали в Петербург к ним? Да, давно она их не видела. Вдруг одна из трёх встречающих увидела Веру и метнулась с улыбкой к ней. Это была двоюродная бабушка. Её седые волосы трепались по ветру, также как и её лёгкая накидка. Она подбежала к Вере так быстро, как могла. “Господи, ба, дорогая!” – слёзы брызнули из глаз Веры.
Как крепко её обнимала эта маленькая и худощавая старушка. Вера взглянула ей в лицо – как же оно состарилось, сколько морщин, брови стали совсем седые, нос обвис, но глаза – это были всё те полные огня небесно-голубые глаза, заряжающие всё вокруг добротою и любовью. Кожа состарилась, руки ссохлись, но глаза – глаза ещё были полны жизни.
– Ох, ба! – выронила сквозь слёзы Вера и перевела взгляд на подошедших встречающих – двоюродную тётю со своей шестнадцатилетней дочерью, являющейся, соответственно, внучкой бабушки.
– Дорогая наша, наконец-то кто-то из вас приехал в наш Богом забытый край.
Вера улыбнулась. Ей не пришлось натягивать улыбку, чего она опасалась.
– Да не такой уж и забытый! У вас столько всего понастроили.
– Это верно. – резонно заметила тётя.
Она обняла Веру как-то сдержанно, даже холодно. Она мало изменилась, но видно было, что глаза у неё какие-то грустные.
– Машенька! – Вера начала обнимать самую молодую представительницу этого рода. – Как ты выросла! – посмотрев на неё с восхищением сказала она. – Как похорошела. Ты просто расцвела, дорогая!
– Спасибо, Вера! – ответила Маша, и незаметно для бабушки и мамы, кокетливо чмокнула Веру прямо в губы. Вера смутилась: “Где она набралась этого пафоса?”.
Глава Ё
Посёлок, куда прибыла наша героиня, был разделён на две части, как, собственно, здесь их и называли: городскую и сельскую.
Первая её часть представляла собой малоэтажные дома, построенные в пятидесятых и шестидесятых годах прошлого столетия, местами уже облезлые и демонстрирующие свои внутренние составляющие. Гуляя меж этими домами, можно было обнаружить пару-тройку магазинов одежды и обуви, несколько сетевых продуктовых, а в основном маленькие тесные гастрономчики, бизнес-центр, расположившийся в недавно отстроенном доме, несколько новостроек, небольшой рынок и маленькую разрушенную часовню, сквозь сохранившиеся стены которой попадали лучи солнца и освещали городскую часть посёлка.
Дачная или сельская часть от городской разделяло поле. Поле же имело несколько тропинок, ведущих из одной части в другую, но жители, разумеется, чаще всего предпочитали узкий, деревянный, длиною в метров тридцать мост, перекинутый через поле. За полем находился весьма редкий лес, сквозь который можно было увидать расположившееся за ним дачные участки. Деревянные обветшавшие домики сменялись коттеджами, но старых домиков с огородами было намного больше чем коттеджей с аккуратно отстриженной травкой.
Из одной части в другую можно было добраться за двадцать минут. Представляете себе, петербуржец или любой другой житель большого города, вам до дачного участка двадцать минут добираться пешком?
Была, разумеется, и объездная вокруг поля, дорога.
Дом вышеупомянутого нами семейства, состоящего только из представительниц женского пола, был очень симпатичным, уютным и довольно таки большим. Он был отделан сайдингом салатного цвета, имел множество окон, и даже, одно витражное цветное с острым углом на чердаке, спроектированное некогда главой этого семейства, т.е. двоюродным дедом Веры. На первом этаже располагались кухня, гостиная или как здесь её называли комнатой общего отдыха, гардеробная, туалет и душевая комната, второй этаж имел три спальни, на каждую жительницу дома, соответственно. Выглядит всё вполне шикарно, но это не совсем так. На кухне был старый, советский холодильник, работающий бесперебойно, такая же плита, правда, порою выкидывающая фокусы, в комнате общего отдыха стоял телевизор девяностых годов, такой пузатый, а вернее…, но привлекательность этой комнаты заключалась в двух старых, но сделанных из добротного дерева книжных шкафах, где на всех полках плотно прижавшись другу к другу стояли книги. В этой же комнате находился бордовый диван, тоже отдающий стариной, но очень мягкий и удобный. Подле него несколько лет назад был положен ковёр, висевший долгое время на стене. У стены стоял небольшой стол и пару стульев для вечернего чаепития, которое, к сожалению, случалось всё реже. Почему к сожалению? А потому что весьма интересные и откровенные семейные разговоры случались за этим чаепитием. В каждой комнате было уютно и тепло. Глава семейства, о которой мы уже упомянули и который уже почил, продумал постройку дома до мельчайших деталей – каждая комната, кроме кухни, днём была залита солнцем и согревала в холодные дни. Уют поддерживали замечательные пастельных тонов, тоже ещё советских времён занавески. В гардеробной в основном висели вещи Маши, юной модницы. Было, правда, много пуховых бабушкиных платков, присылаемых на каждый новый год оренбургской родственницей. Эту родственницу, что говорится, хлебом не корми, а всё дай повязать: она и днём и ночью и вместо обеда создавала эти согревающие красивые русские вещи.
Теперь мы можем определить, что семейство богатым никогда не было, и в особо голодные времена даже было решено снести некогда пристроенную обширную террасу, (где устраивались чаепития в послеобеденный час и заводились душевные разговоры вечерами), дабы расширить огород. Сейчас средств хватало, но избытка не наблюдалось.
Отмечая, что только три представительницы женского пола населяли дом, мы утаили, что была ещё и четвёртая – небольшая ласковая серая кошечка.
Спальни второго этажа были мало отличительны по габаритам, только бабушкина комната была порядка двадцати метров. Но следует отметить, что некогда там жил и спал ещё и дедушка. С учётом просторности этой комнаты, в бабушкиной спальне сушились различные травы: мята различных сортов, зверобой, чабрец, тархун, хранились семена и находилась, в сезон, рассада.
Во всех комнатах была старая, но ещё очень хорошая мебель, только в Машиной была новая модная, и комната отделана даже с определённым дизайном. И только у Маши был балкон.
Вере была предложена именно эта комната, что очень удручало Машу, однако она переехала в комнату мамы, но, разумеется, не без сцен истерик, типичных для её возраста. Маша предлагала переехать матери к бабушке и поселить Веру в освободившейся комнате, однако это предложение было отвергнуто и по весьма понятным причинам, ведь именно машина комната являлась самой солнечной в доме, и тут же были, как мы уже отмечали, новая мебель и балкон.
Вера, завидев комнату и оценив её обстановку, заметив недовольство и раздражительность в глазах Маши, а также предполагая будущие её ссоры с матерью, хотя бы с непривычки житья в одной комнате и многие другие поводы для них, обнаружив некоторое неудобство и почувствовав дискомфорт, находясь в комнате, любезно отказалась от предоставленного ей жилья. Ликованию Маши не было предела, правда, сначала она выкинула капризик, жалуясь на бесполезность переноса многих вещей и косметики, но, к счастью, она быстро отошла. Вере же была больше по душе чердачная комната с тем самым замечательным витражным окном. Вера была так счастлива снова подняться туда, почувствовать уют той комнатки, вспомнить, как она здесь играла в прятки с соседскими ребятишками, как здесь она написала своё первое стихотворение, как здесь она в дождливые дни так много прочитала книг и так много играла в куклы. В той комнате можно было расположиться, поставить раскладушку, обогреватель, здесь тоже были розетки, а днём было очень светло, как и во всём доме. Бабушка, разумеется, принялась отговаривать Веру от такой идеи, но это было уже тщетно – желание поселиться пришло мгновенно. Пока Вера общалась с бабушкой, Маша на радостях даже помыла пол в чердачной комнате и прибралась там.
Обед, каким встретили Веру, являл собой настоящее пиршество. Помимо основного блюда – изысканной солянки и плова на второе, на столе было множество бабушкиных заготовок: маринованные огурцы, грибочки, лечо, кабачковая икра и множество других интересных съедобных прелестей. Маша, по случаю приезда столь долгожданного гостя испекла шарлотку. Она, правда, пригорела, но была очень сладкой.
Вера, не склонная к обжорству, уплетала всю эту вкуснятину, что говорится, за обе щёки. Поедая всё это и слушая рассказы родственниц, она на некоторое время позабыла и о своей болезни и о всех тех событиях, предшествовавших отъезду. Но наступила ночь. И Вера, хоть и прогулявшись на свежем воздухе, всё же не сразу заснула. Она снова предалась своим грустным думам, воспоминаниям и плакала, плакала в особенности над мечтами о будущем, которого у неё нет.
Утро было солнечное, Вера проснулась чуть позже бабушки и помогла ей с завтраком. Разговор за едой особо не клеился, Вере не хотелось говорить о своей участи, итак всем известной и переживаемой. Тётя отправилась на работу, а Маша побежала к подружке. Бабушка отправилась в огород, Вере ничего не оставалось как последовать за ней.
Так и проходили дни. Свежий воздух, солнце, здоровая пища и чаи из трав крепили днём здоровье Веры, а ночью она его растрачивала на слёзы. Ей очень хотелось обратно в Петербург и совсем забыть о болезни, кинуться в объятья Егора, прижаться к маме, поддержать за руку отца. Но ведь она уже сделала свой выбор, и он не мог быть неправильным, и выбору своему должна быть верна.
Наконец, Вере нужно было устроиться на работу, собственно, сделать первый шаг к тому, ради чего она приехала.
В одно августовское утро, назовём его прекрасным, Вера вошла в небольшое здание, построенное рядом с детским домом. Ей боязно было устраиваться сюда, поскольку детский дом порою получал детей из колоний и уличных беспризорников, но, увы, её подбадривала мысль о творении добра и несении пользы.
“Внутренне убранство” школы не могло не удручить нашу героиню; войдя в него Вера почувствовала какую-то давящую пустоту. Стены были обшарпаны, туалет находился в прямом смысле на развалинах, – в конце коридора отсутствовала стена, находилась какая-то деревянная перегородка, а за ней, среди старых кирпичей и разрухи находились туалеты – уличные туалеты. К своему успокоению, Вера разузнала, что зимой открывают другие туалеты, которые находятся в здании. В школе напрочь отсутствовали зеркала или диванчики, что было нормальным явлением в любой другой школе, где бывала Вера. Пустые голые серые стены, побитые окна, треснувшие подоконники, тусклый свет из свисающих с потолка запылённых лампочек – это больше было похоже на тюрьму, нежели на учебное заведение. К огромной своей радости, Вера обнаружила на одном из этажей висящие на стенах портреты некоторых учёных и писателей. Правда, радость длилась недолго – Вера увидела, как Маршаку кто-то подрисовал изящные усики, Толстому, Льву Николаевичу, безжалостно отодрали кусок бороды, глаз Веры не без отвращения заметил некоторые непристойные надписи и рисунки – не шалость детей удивила её, а другое, – почему по прошествии лета, портреты не заменены на другие или хотя бы просто не сняты, а “зарисовки” детей не замазаны и незабелены. Но, наконец, ознакомившись с заведением и почувствовав его не самую благоприятную атмосферу, Вера направилась в кабинет директора.
Не будем тратить наш прекрасный лес на изложение скучного собеседования с директором детского дома, отметим, только, что Веру взяли, взяли, что называется, с распростёртыми объятиями. Это немудрено: здесь никогда не учительствовали те, кто получали высшее образование в Петербурге. Разумеется, у директора осознание того факта, что девушка приехала из большого города в посёлок работать, вызвало небывалое удивление. Приятная наружность директора, спокойствие духа и харизма расположили Веру к нему и она без особого стеснения и сомнений поделилась с ним своим горем. Вера попросила не распространять эту информацию, ей бы хотелось сохранить её в тайне. Директор, выслушав Веру, погрустнел. Он искренне сочувствовал ей. Грустно стало ему ещё и потому, что он представил, как будет жаль ему учеников, когда молодая учительница, только пришедшая к ним уйдёт от них раньше наступления зимы. Но делать было нечего: одиннадцатый класс оставался без учительницы, тем более последние месяцы обучения в десятом классе велись без преподавания русского языка и литературы. Прошлая учительница, уже будучи в возрасте, умерла в марте, читая сочинение одного из учеников. Замену ей так и не нашли.
Дополнительной причиной принятия молодой девушки на работу не в самое лучшее для такой красавицы (так показалось директору, сравнивающему Веру с некоторыми местными девушками) место, была как раз её молодость. Директору хотелось, и уже давно, разбавить учительский сорокалетний (и старше) состав молодой кровью.
Вера не стала интересоваться безалаберностью работников детского дома, уборщицы и учителей, и с позволения директора приобрела краску, замазала непристойности, и сняла подвергшиеся издевательским действиям портреты.
Глава Ж
Имея цель изложить дальнейшие события, которые будут происходить в Изюминском, нам следует обратить внимание на одно обстоятельство, свершившееся в то время, когда героиню нашу настигла истерика (напомним, это было в поезде).
В тот день, когда Вера покинула отчий дом, в него ворвался Егор, вернувшийся из недельной командировки. Произошло это следующим образом.
Со всех ног, закинув чемодан домой, переодевшись, но не поев, Егор метнулся в дом вериных родителей. Он бы явился сюда раньше, даже на следующий день после того непонятного разговора, оставившего в душе Егора смятение, в сердце – смешанные чувства, но ему немедленно следовало отправиться в командировку. Егор, конечно, звонил Вере, но абонент был недоступен, и социальные сети Вера не посещала. Сообщение, отправленное по электронной почте ответа не получило. За эту неделю как раз Вера успела всё обдумать, поплакать, поприжиматься к маме и набеседоваться с отцом, принять окончательное решение и, в конечном счёте, уехать.
Егор не шёл, он бежал к дому, где жила “дама его сердца”. Вдруг он остановился, перевёл дух. “Что же я бегу, как мальчишка? Надо подумать, что сказать” – помыслил он. В поле зрения его попал магазин цветов. Он зашёл туда и приобрёл – букет алых роз – Вере и лилий – её маме.
Печальную тишину, осевшую в квартире родителей Веры нарушил громкий отрывистый звонок. Потом ещё один такой же.
Мама Веры подошла к двери и открыла её.
– Егор? – чуть слышно произнесла она.
– Да, я. – громко ответил он и подал ей цветы. Егор стоял на пороге с протянутым букетом лилий в одной руке и спрятанным за спиной букетом роз для Веры в другой.
Мама Веры находилась в состоянии отрешённости, поэтому никак не ответила на этот жест.
– Егор, я думаю… – она глубоко вздохнула.
Егор шагнул в квартиру. Из кухни вышел отец Веры.
– Здравствуйте! А где Вера? – обратился он к нему.
– Её дома нет. – ответил тот сдержанно. – Егор, послушай. Мы очень тебя любим и уважаем, но вынуждены тебе сказать, что Веру ты больше не увидишь. – Он сделал несколько шагов навстречу Егору.
– Почему? Что она гуляет с этим… кавалериком?! Думаете, я поверил? Мы любим друг друга, и, если она придумала эту чепуху, чтобы проверить мои чувства, то вот я здесь. И не отступлюсь. Где она?
– Егор, ты должен понять… Мы знаем, что ты всегда был добр к нам, но есть вещи…
– Где она?! – не выдержал Егор.
Он нахмурил брови и посмотрел на мать Веры. В её глазах стояли слёзы.
– Простите меня. – смягчился он. – И, возьмите, цветы, пожалуйста. – мама Веры наконец приняла их. – Но всё же ответьте мне, где моя Вера? – умоляюще произнёс он.
– Егор, ты очень хороший… – начал отец.
– Слышал я уже это! – оборвал он. – Простите, – Егор пытался успокоиться, – но я хочу знать где она и что с ней. – Егор почувствовал, что от него что-то скрывают и что-то плохое. – Что с ней? Я не уйду отсюда, пока не увижу её, – сделав шаг в сторону отца Веры, сказал он.
– Она уехала… – шёпотом произнесла её мать.
– Куда?
Родители Веры молчали: отец непоколебимо, мать, судя по её дрожащим губам, казалось, вот–вот скажет что-то.
– Вы мне всё расскажите! – Егор взял цветы из рук вериной мамы и положил оба букета на комод в прихожей. Он наклонился к её лицу.
– Я вас умоляю! В чём дело?
– Егор… – молвила она, и из глаз её брызнули слёзы.
– Да что же такое происходит?! – вне себя прокричал Егор. Мама Веры подняла глаза на него и ужаснулась, увидев, сколько бешенства в этих глазах молодого человека, всегда спокойного и доброго.
– У неё рак… – забывшись, резко сказала она и в ужасе от того, что произнесла, схватилась ладонью за рот.
Егор стоял не шевелясь с широко открытыми глазами. Прошло несколько секунд.
– Что? – спросил Егор и почувствовав, что теряет равновесие, облокотился на комод.
Мама Веры закрыла лицо руками. Отец Веры подошёл к жене и обнял её за плечи.
– Егор, уходи лучше, – сказал он.
Егор помотал головой.
Отец глубоко вздохнул. В этом вздохе почувствовалось столько печали и негодования, что Егору стало совестно за свою дерзость. Но вдруг его начало колотить, сердце забилось чаще.
– Рак чего? – сжав кулаки, спросил он
– Егор, мы больше ничего тебе не скажем. Ты и этого не должен был знать. Об этом нас просила Вера. Мы очень рады, что знакомы с тобой и о лучшем зяте мы и мечтать не могли, но всё вышло не так, как мы хотели. Мне очень жаль, – его голос дрогнул.
Егор сглотнул. Он почувствовал, что в нём растёт ярость.
– Сколько? Сколько ей осталось?
– Егор, – спокойно и тихо произнёс его собеседник, – от любой информации о ней тебе будет только хуже. Ты станешь что–нибудь придумывать, искать ходы и выходы. Но Вера этого не желает, пойми.
– Но… разве вы не понимаете, что я люблю её?
– Понимаем, – он отошёл от жены ближе к Егору. Она открыла лицо.
– Да вы даже попрощаться с ней не даёте! О, что я говорю… – потирая лоб произнёс Егор.
– Она уже прощалась с тобой. Вера сделала правильный выбор в своей жизни, мы не сразу поняли его, и не сразу оценили. Неужели ты думаешь мы не отговаривали её? – он положил свою ладонь Егору на плечо. – Но она убедила нас. Убедила, что лучше проведёт остаток жизни с пользой для людей, отдавая всю себя. Ведь за этим мы и пришли в этот мир. Желание это её оказалось сильнее страха перед смертью и привязанности к дому.
Егор вцепился в руку несостоявшейся тёщи.
– Сколько? Сколько ей осталось?
Он упал на колени перед ней не столько от желания вымолить правду, сколько от бессилия и посмотрел ей в глаза.
– Четыре месяца… – поддавшись жалости к Егору, молвила она. Она всхлипнула, осторожно высвободила свою руку из рук Егора и ушла в кухню. Егор по–прежнему стоял на коленях. Мысли его смешались. Ведь даже проклятых эти четыре месяца можно было провести вместе, он бы отдал ей всю свою любовь. Он бы увёз её туда, куда бы она не пожелала, он бы с работы уволился, он бы носил её на руках больше, чем она бы ходила, изнемогая от боли в спине, он бы каждое утро ей завтрак готовил, хоть и не любил готовить, да он бы… он бы…
Егор поднялся с колен. Глаза у него были красные, но не от злости, а от напряжения – он старался сдержать слёзы. Он с горечью посмотрел на отца семейства.
Егор вытер глаза, – нет слёз не было, он просто потёр глаза. Он заметил, как на столике в прихожей стоит ваза, в которой всегда стояли цветы для Веры. “Разбить бы её. Разбить о свою голову.” – подумал он и тронул её рукой. Нет, как он может поступить так с любимой вазой своей Веры.
– Я понял, – наконец молвил он. – Хотя нет, я ни черта не понял! Да как вы смогли отпустить её?! И куда? – с вызовом сказал он.
– А как поступил бы ты? Доживал бы, отсчитывая вместе с близкими свои дни. Вера собралась и уехала. А задержи мы её, она бы нам этого не простила.
– Эгоисточка… – вдруг с нежностью произнёс Егор.
– Егор, послушай: это не забудется никогда и даже не вылечится временем, время мало кого лечит, но новые эмоции и впечатления захлестнут память, новые дни и новые переживания отдалят тебя от сегодняшнего дня и согреют душу.
– Что за лирика… – с грустью произнёс Егор. – Это она говорила так?
– Верно.
– Что я могу сделать для неё?
Отец Веры покачал головой.
– Вы издеваетесь…
– Она просила нас, чтобы ты оставил её.
Егор схватил вазу и… прижал с груди.
– Я могу хоть письмо ей написать?
– Не надо.
Вы жестоки. Горе сделало вас такими? Обычно оно смягчает сердце. Вы даже не даёте мне надежды… – Егор был совсем потерян, он безотчётным движением поставил вазу на место.
– Егор…
– Можно я хотя бы в её комнате посижу, прошу вас.
Отец вздохнул.
– Ну проходи, – разрешил он.
Егор вошёл в комнату своей возлюбленной. Какой давящей была пустота в этой комнате! Он сел на край её кровати. Повсюду висели и стояли рамки с фотографиями: здесь маленькая Вера с большой собакой, здесь Вера пошла в первый класс, тут она с папой ест крабов на берегу моря, а здесь… здесь они. Сидят, обняв друг друга крепко–крепко. А на лицах столько счастья! В глазах столько блеска. Егор взял эту фото–рамку и начал с грустной улыбкой разглядывать брови, нос, щёки Веры. Какая же она у него красивая! Какие волосы, какие локоны! Как много бы отдал сейчас, чтобы прижать их к своим щекам.
“Верочка… ты дура!” – оборвал он свои размышления этой внезапной и злой фразой и покраснел. Но на самом деле, разве не дура? Наверное, нет – она много читала, всегда стремилась к знаниям, всегда совершала какие-то открытия, она таскала Егора по музеям и выставкам. Глаза Егора начали наполняться слезами. Он глубоко вздохнул и взял подушку Веры (бельё было не снято) и уткнулся в него лицом. Она пахла Верой… Таким нежным и таким знакомым ароматом… Да, запахи сильно бьют по памяти. Они быстрее окунают человека в воспоминания и больнее сковывают сердце, нежели какие‐либо памятные вещи или фотографии. Егор вспоминал, как бывало, Вера начнёт что–нибудь быстро и сумбурно рассказывать, потом прервётся, обратив внимание собеседника на изменчивость погоды, кривое дерево или какого-то чудного прохожего, потом, попросит повторить о чём она говорила и продолжит дальше. Бывало, она рассказывала что-то с толком, с расстановкой, вкладывая в рассказ, что говорится, всю свою душу. Егор вспоминал её особые истории, неповторимые по своей забавности, когда она со своими подружками занималась разного рода чудачествами. “И где же сейчас эти подружки? Почему они не остановили её?” – подумал Егор и глубоко вздохнул. А может они её и отпустили и поняли, а только он один дурак её не разумеет, хочет, чтобы она была рядом с ним. А ещё лучше – здорова и, как обычно, весела. Егор не знал, что последнее время, когда всю большую часть она ходила по врачам, сдавая те или иные анализы, она предпочитала проводить досуг с ним, с Егором. Только с ним. А с подругами как-то и звонки стали реже, и приключения потеряли свою забавную пикантность, и они подавно не знали, что Вера больна. Да, две её лучшие подруги не отпустили бы её, просто схватились бы за неё и держали, пока она не передумает уезжать. А она бы и не передумала, – вышел бы скандал. Узнав о её участи, они стали бы чаще видеться и рассказывать только весёлое. Но они не знали… Вера просто медленно и заблаговременно уходила у каждого из жизни, из сердца, из головы…
Егор вышел из квартиры в растрёпанных чувствах, правда, менее растрёпанных, чем в прошлый раз. Тогда его грызла досада от непонимания ситуации, сейчас же его охватило отчаяние. Единственное, что отчётливо понимал он сейчас, так это то, что он больше никогда, никогда не увидит своей Веры. И даже её родителей. Хотя быть может тесный город Петербург как–нибудь сведёт их на улице и они будут долго–долго разговаривать о своих делах и заботах.
Егор недоумевал, как Вера смогла убедить рассудительных и мудрых своих родителей в своей правоте, в своём, как она это видела, смысле жизни. “Сумела убедить?” – да, именно так выразилась её мать. И откуда в ней этот дар убеждения? Чаще всего в спорах выигрывал он, Егор. Или… она просто не хотела оставлять его в дураках. Ведь, мужчина, по определению сильней и убеждать должен он… “Как много я о ней не знал, ” – подумал Егор. А знал бы о ней много, так может и интерес к ней потерял бы, а ведь без этого и любовь гаснет. Так, кажется, когда-то говорила Вера… “Но, нет, дорогая, на любовь это не влияет” – поспорил он с ней в мыслях.
Что ж… Егор был не в самом лучшем расположении духа, ему было горестно и чтобы он мог сделать, чтобы отдохнуть от этих переживаний? Быть может поехать к родителям, поговорить с отцом, чтобы тот похлопал по плечу, положить свою тяжёлую голову маме на плечо? Или может быть к другу, кажется, сегодня футбол…? И, возможно, сложись всё по-другому, равнодушная к футболу Вера сидела бы с ним рядом и за каждый забитый гол любимой Егором команды, она бы кричала звонкое “Ура!” и радовалась не меньше, чем он. Егор с благодарностью вспоминал, как легко Вера его отпускала в спорт-бар и как жертвовала совместными прогулками во имя его рыбалки с друзьями, с какой доверительностью и смирением она позволяла ему вдруг внезапно куда-нибудь уехать. Она доверяла ему целиком и полностью. Да, Егор сам себе так не доверял. Нет, Егор был вполне уверенным в себе молодым человеком, но, как ему казалось, плохо себя знающим, а, следовательно, и самому себе не полностью доверяющему, зато доверяла ему Вера и это ценно.
Так к кому же пойти и куда? Увы, наш герой брёл домой и уже с бутылкой коньяка.