Альбина Нури
Морок
Я никогда не видела его таким взбудораженным.
– Дядя Алик, успокойтесь, не волнуйтесь, вам, наверное, вредно…
– Да не обо мне сейчас… Ты не понимаешь! Надо чётко продумать и разработать план действий. Я помогу!
Он ещё долго и горячо говорил, растолковывал, что и как следует сделать, убеждал пойти в суд. Я соглашалась, чтобы не расстраивать его, однако точно знала: судиться не стану. Слушала рассуждения дяди Алика, но почти не вникала в суть. Никак не могла поверить, что Азалия лишила папу всего: любимого дела, отрады-дачи и, в конце концов, отношений с единственной дочерью. Какой же властью над человеком надо обладать, чтобы заставить настолько потерять голову…
Впрочем, кому бы удивляться, но только не мне. Достаточно вспомнить Жана.
Одно радовало: в мае Азалия уберется восвояси.
По дороге домой я прокручивала в памяти разговор с тётей Нелли перед её отъездом в Екатеринбург. Мы вдвоём стояли возле подъезда: она улучила момент для разговора наедине. Долго говорила о том, как сильно папа любил Азалию, какой удачный выбор он сделал. Потом перешла к главному: принялась обвинять меня в эгоизме и упрекать в том, что я гоню бедняжку из дому:
– Её собственная квартира сдана до мая! И у тебя хватает совести… Ты предлагаешь ей жить на улице? Неужели отцу бы понравилось? – Тетин голос крепчал, она говорила всё быстрее, с трудом сдерживая негодование.
– Стоп, стоп! – Я чувствовала, что начинаю заводиться. – Когда такое было? Мы с ней на эту тему и не разговаривали!
– Не нужно сейчас выяснять отношения. Мы взрослые люди, к чему эти смешные оправдания. Ты девочка эмоциональная, но… Веди себя достойно!
– Да у нас и речи не заходило о том, где ей жить! – Это была чистая правда, но тётя скептически поджала губы. – Да что она себе позволяет, эта…
– А ну прекрати! Хватит! Люди кругом! – прошипела тетя Нелли. – Что ты вытворяешь – уму непостижимо! А Азалия сказала мне, что не собирается претендовать ни на долю в квартире, ни на машину Наиля! Хотя имеет полное право!
В этот момент дверь подъезда открылась, в проёме возникла Азалия. Она окинула нас цепким взглядом, мгновенно поняла, что к чему, и сориентировалась:
– Девочки, что случилось?
Я хотела было заставить Азалию повторить враньё, которым та напичкала тетю Нелли. Но она не дала мне такой возможности: залилась слезами, изобразила сильнейшее волнение, залопотала, что папа-де все видит:
– Это против бога, разве можно ссориться? Если я виновата, простите меня! Диночка, мы будем какое-то время жить вместе, так уж вышло. Пойми, я желаю тебе только добра! Я не такой плохой человек, как ты думаешь!
Тётя Нелли бросила на меня уничтожающий взгляд, обняла сноху и принялась успокаивать.
…Нет-нет, ни в какой в суд я не пойду – Азалия размажет меня по стенке. Где уж мне тягаться с ней! Ничего, потерплю пару месяцев, и все закончится. Она уедет, и мы никогда в жизни не увидим друг друга.
Сейчас главное, чтобы дядя Алик поправился.
Глава 6
Весь следующий день после разговора с Асадовым я никак не могла прийти в себя. Слишком много информации, которую никак не удавалось переварить.
К тому же ругала себя, что не удержалась от разговора с Азалией. Беседа вышла из ряда вон. Я ворвалась к мачехе и с порога вывалила всё, что думаю о её корыстолюбии, жестокости и подлости.
Та лежала на кровати и полировала ногти. В ответ на мои негодующие вопли не растерялась, не занервничала и даже не переменила вальяжной позы. Лишь улыбнулась своей тягучей улыбкой, которая не задевала глаз, и невозмутимо поинтересовалась:
– Убедилась со мной лучше не связываться, а то без штанов останешься? – Азалия хихикнула и продолжила: – Кстати, о штанах. Что-что, а уж как их с мужика стащить и что с ним потом делать, я хорошо знаю. Ты у папаши не спрашивала? Да он тебе и сам, небось, рассказывал. Могу преподать пару уроков. По-родственному. Мужиков-то не стишками удерживать надо – тебе никто этого не говорил? Кстати, они у тебя так себе. Бездарные. Небось, вообразила себя Мариной Цветаевой? Анной Ахматовой? Зря! Ты же полное ничтожество! Ноль!
Я замерла, раскрыв рот. Ожидала чего угодно: слёз, возмущения, обвинений и даже угроз, но уж никак не этих гадких намёков ниже пояса, не откровенных оскорблений.
– Да ты… да как тебе… – Больше я ничего не могла выговорить.
Зато Азалия изъяснялась вполне определённо.
– Иди к себе. Выспись. И больше не смей на меня орать, поняла?
Она почти незаметным, кошачьим движением, неожиданным при её комплекции, поднялась с кровати и вдруг оказалась рядом со мной. Говорила, а сама пристально смотрела в глаза немигающим взором. Улыбка бесследно исчезла, медоточивая нега в голосе – тоже. «Змеиный взгляд», вспомнились слова дяди Алика. Голова закружилась, во рту стало сухо и горько.
– А этот старый идиот пожалеет, что разболтался! – произнесла Азалия напоследок и отвернулась.
Я моргнула и потрясла головой.
Той ночью спала ещё хуже обычного. Со сном у меня с детства проблемы: я всегда с трудом засыпала и постоянно просыпалась. После папиной смерти часто пила успокоительное: знала, что иначе обречена на бессонницу. Татьянины таблетки давно кончились, и я купила новую упаковку. Но на этот раз лекарство не помогло. Я забылась только под утро и, похоже, мне привиделся кошмар, потому что проснулась в слезах и вся мокрая от пота.
На работу пришла опухшая, с гудящей головой. С трудом сосредотачивалась, случайно удалила нужный файл в компьютере и потом долго восстанавливала. С грохотом уронила и разбила свою чашку, собираясь попить воды.
Коллеги незаметно обменивались озадаченными взглядами. Ира недоумённо косилась и наконец спросила:
– Мать, ты чего? Случилось что-то?
Я заколебалась. Может, рассказать? А с другой стороны – зачем? Что это изменит? Природная скрытность взяла верх, и я отрицательно помотала головой.
– Пройдет. Спала плохо.
Ира пожала плечами и отошла: мол, не хочешь, не говори.
После обеда я пошла в деканат, поставить печать на одной бумажке. Это можно было сделать и позже, но мне хотелось выйти из кабинета, сменить обстановку.
Обязанности секретарши у нас выполняла девятнадцатилетняя Рита, студентка-заочница, взбалмошная смешливая девушка с красными прядями в коротких, торчащих дыбом чёрных волосах.
Рита постоянно вставляла в разговор звучные иностранные выражения. Значений употребляемых слов не понимала, вкладывала в них ведомый только ей одной смысл, и потому её речь звучала причудливо и довольно забавно. Например, она говорила про свою знакомую: «Припёрлась, вся из себя расфуфыренная, прямо персона нон грата!» Или: «И зачем мне, простите, сдался этот долбанный алягер ком алягер?»
В деканате, как обычно, было людно: толкались, ожидая своей очереди, студенты и преподаватели, стрекотала по телефону Ритуля. Входная дверь то и дело открывалась, и гул голосов из коридора на мгновение становился слышнее.
Я протолкалась к столу секретарши. Та уже положила трубку и теперь сосредоточенно записывала что-то, низко склонившись к столу, как все близорукие люди, отказывающиеся носить очки.
– Привет! Рит, шлёпнешь печать, Семён Сергеевич сказал, что…
Секретарша подняла голову и глянула на меня. Я недоговорила, поперхнувшись последней фразой. Внезапно звуки вокруг словно бы стихли. В кабинете стало душно, на грудь будто положили бетонную плиту. Я задышала часто и поверхностно, по спине между лопаток побежала струйка пота.
Я смотрела в лицо секретарши, не в силах отвернуться или зажмуриться.
«Что это?! Я и вправду это вижу?!»
У Риты не было глаз. Точнее, густо накрашенные веки и обильно намазанные синей тушью ресницы были на месте, но вместо зрачков и радужки были два ровных чёрных круга. Две дыры, ведущие вглубь, как непроглядные коридоры. По щекам стекали тонкие струйки крови. Невозможные, как из кошмарного сна или голливудского ужастика глаза немигающе уставились на меня.
– Ну, куда шлепнуть? – сказало безглазое существо и нетерпеливым нервным жестом протянуло ко мне тонкую руку.
И вот тут я закричала. Отшатнулась, закрыла руками лицо и завопила.
– Нет! Убери! Уйди от меня! – Я выкрикивала бессвязные фразы, мычала и захлебывалась своими воплями. Кто-то подошел сзади, пытаясь успокоить, обнять за плечи, но я в испуге сбросила его руки.
Существо, бывшее недавно Ритой, крутило головой, открывало и закрывало рот. Кровавые дорожки удлинялись, алые капли падали на письменный стол.
Потом вдруг вернулись звуки, все заговорили разом, загудели, как сердитые пчёлы в улье. Последним, что я запомнила, был вопрос декана:
– Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?
Всё потемнело и пропало. «Наконец-то!» – мысль вспыхнула и исчезла вместе со всем остальным.
Очнулась я всё в том же деканате. Лежала на кожаном диванчике, вокруг толпились знакомые и незнакомые люди. Две женщины озабоченно перешёптывались:
– А я и не видела ничего, – огорчённо протянула одна.
– Ты далеко была-то! – возбуждённо отозвалась другая. – А я прямо тут стояла, возле них, и то… Всё нормально было, а эта как завопит! И бац – упала! Припадок, наверное.
– Ир, с ней часто такое бывает?
– Тише! – строго произнес мужской голос. – Она в себя пришла.
Ира протирала мое лицо прохладным влажным платком. Рядом стояла Рита и обмахивала меня вафельным полотенцем. Глаза у неё были самые обычные, лицо расстроенное.
Никакой крови, никаких дыр вместо глаз.
Я убрала Иркину руку с тряпкой и медленно села. Голова не кружилась, дышалось легко и свободно. Всё было как обычно, только неудобно перед людьми. Что это на меня нашло? Привиделась чушь несусветная, и я такое позорище устроила… Весь институт теперь пальцем показывать станет. Ритуля каждому встречному-поперечному будет пересказывать эту сцену со всеми подробностями.
– Извините меня, я… Наверное, просто воздуха не хватило, голова закружилась.
– Бывает! У меня у самой в духоте иногда такое случается, – неожиданно с пониманием и без словесного мусора заметила Рита. А после громко, чтобы слышал декан, и вполне в своем духе закончила: – Если бы кондиционер поставили, не было бы такого! Я давно говорю, но всем же полное па-де-де на моё мнение!
– Пойдём, Диночка, чаю попьём у себя, – заторопилась Ира.
Я встала с дивана, снова извинилась и пошла к дверям. За спиной раздался шепот Ирины:
– Она же отца потеряла недавно, не отошла ещё.
Люди сочувственно зарокотали, и я подумала, что, может, еще и не стану посмешищем. Зря я на Риту и всех остальных грешу. Нормальных людей на свете больше.
Ира окружила меня таким плотным кольцом внимания и заботы, что мне вскоре захотелось упасть в обморок второй раз, чтобы дать себе передышку. Я не сомневалась, что Косогорова пересказала всем историю в деканате и присовокупила свои выводы. Все кругом были со мной подчеркнуто милы и заботливы, а Семён Сергеевич в конце дня предложил, сочувственно глядя на меня:
– Может вам, дорогая моя, отпуск взять? Успокоиться, отдохнуть, а?
– Среди учебного года? – удивилась я.
– И что такого? Порою обстоятельства складываются так, что…
– Нет, Семён Сергеевич, спасибо, но не надо. Мне на работе лучше.
– Как знаете, милая. Но если что, имейте в виду: я вас отпущу.
Вечером опять позвонил Жан. Надо же, как странно. Я была настолько погружена в свои переживания, что почти не взволновалась.
– Привет, Маню… Динуля. Как ты там?
– Отлично, спасибо, – отозвалась я.
Возникла пауза, которую Жан быстро заполнил.
– Вот и славно! Хочешь, сходим куда-нибудь? По-дружески.
– Сходим? Мы?
– Почему бы и нет? Просто хочу, чтобы ты отдохнула. Развеялась.
– Что-то всем сегодня хочется, чтобы я отдохнула, – пробормотала я.
– Извини, что ты сказала?
– Ничего, это я так.
– Так пойдём? Ты согласна?
– Сегодня точно нет. Надумаю, перезвоню.
– Жаль. Ну как знаешь. Звони.
– Спасибо, Жан.
– Пожалуйста. – В его голосе слышалась улыбка. Он попрощался и повесил трубку.
Что ему нужно? Почему он опять возник в моей жизни? Я никак не могла решить, нравится мне это или нет. С одной стороны, нашла в себе силы разорвать нашу связь и не собиралась ничего начинать заново. Но с другой – мне было приятно думать, что он, возможно, сожалеет, что разрушил наши отношения.
Да уж, хороши они были, эти отношения… Я вспомнила, какой жалкой, потерянной, ненужной я себя чувствовала, день за днем отдавая ему всю себя и ничего не требуя взамен. Вспомнила, как покорно таскалась за ним на вечеринки и актерские посиделки, общалась с его друзьями и подругами, выслушивала их трёп, обсуждала закулисные интриги. Как пила дешёвое противное вино и научилась курить (потом, расставшись с ним, бросила). Как заглядывала ему в рот, охотно соглашаясь прятаться в его тени. Как терпела его постоянные измены…
Впервые я узнала о его неверности, когда вернулась из Испании, куда отец чуть не силой увез меня отдыхать. Наверное, втайне надеялся, что я выкину Жана из головы и познакомлюсь с кем-то другим.
Вернувшись, я сразу полетела к Жану. Вихрем ворвалась в подъезд и приготовилась взлететь на третий этаж, как вдруг… По лестнице кто-то спускался. Мужчина и женщина. Они негромко переговаривались между собой, женщина жеманно хихикала. Мужской голос я узнала бы из миллиона.
Я замерла, поставив ногу на первую ступеньку, и не могла пошевелиться. Так и стояла, пока Жан и его спутница не возникли на лестничной клетке прямо передо мной. Я смотрела на них снизу вверх и молчала. Жан обнимал за талию высокую полноватую блондинку в синем сарафане. Девица прижималась к нему полной грудью и улыбалась. Зубы у неё были крупные, как у лошади.
Ко мне вернулась способность двигаться, и я развернулась, бросилась к выходу из подъезда. Но Жан сориентировался быстрее. Отшвырнув от себя растерявшуюся блондинку, в два прыжка догнал меня, схватил на руки и потащил обратно наверх.
Мы помирились. А после он изложил мне свою теорию относительно секса. Суть её заключалась в том, что это такая же естественная потребность организма, как еда, вода или сон. Допустим, тебе захотелось есть. Что ты делаешь? Ешь. Твоё любимое блюдо – пельмени, ты готов есть их на завтрак, обед и ужин, но с голодухи запросто можешь схомячить и макароны, и манную кашу… Да хоть подошву!
Это не просто потрясло – уничтожило какую-то часть меня. Жан был моим единственным мужчиной, я отдалась ему легко и естественно, потому что – как иначе? Если любишь человека, то принадлежишь ему целиком. Сделав свой выбор, я и помыслить не могла ни о ком другом.
Мысль, что Жан попросту оправдывает свою развращённость, да ещё и пытается получить от меня благословение на блуд, чтобы не утруждаться извинениями, попросту не приходила мне на ум. Изложив свою теорию, он больше не старался скрывать своих увлечений. Я мучилась от ревности, ненавидела себя, никому не могла рассказать о том унизительном положении, в котором оказалась. Страшно даже представить, что было бы, узнай обо всём папа!
…Закончилось всё в одночасье. Как-то я пришла к Жану без приглашения, хотя уже научилась из чувства самосохранения предупреждать его заранее. У меня был ключ, и я беспрепятственно попала в квартиру. Войдя, сразу поняла, что у него кто-то есть. Первой мыслью было развернуться и потихоньку убежать, пока никто не заметил. Тогда можно будет, как обычно, притвориться, что всё нормально.
Но ноги сами понесли меня в комнату. Потом, спустя некоторое время, я поняла: мне необходим был толчок, чтобы набраться сил и разорвать связь с Жаном. Больше так продолжаться не могло, я уже дошла до ручки.
Так или иначе, я стремительно распахнула дверь и шагнула в комнату.
Жан действительно был в комнате не один. Было накурено, пахло алкоголем, потом, чем-то горьковатым. Откуда-то сбоку доносилась тягучая, липкая музыка. Окно криво занавешено бордовой шторой. В душном полумраке на разложенном диване шевелились лоснящиеся тела. Кажется, их было даже больше двух.
Перед глазами поплыло, и я попятилась, развернулась, чтобы скорее выйти прочь. И оказалась лицом к лицу с тёткой Жана. Та была заметно навеселе, во рту – неизменная сигарета.
– Чё? Нравится? – спросила она, расхохоталась и глухо закашлялась, подавившись дымом. Меня она почему-то терпеть не могла, постоянно пыталась задеть, подковырнуть. – Думала, нужна ему? Вобла сушеная! Жанчику нормальная баба нужна…
– Нормальная – это вроде тебя, что ли? – неожиданно спокойно перебила я. Конечно, это было не спокойствие, а шок. – Отвечай! Вроде тебя? Такая же мерзкая? Да, именно такая ему и нужна. Иди и подглядывай дальше!
Я оттолкнула от себя слегка протрезвевшую от потрясения бабу и выбежала из квартиры.
…Нет уж! Хватит! Что он себе возомнил? Что я опять начну бегать за ним, помани он меня пальцем? Если Жан посмеет еще раз позвонить, я найду что ему сказать! А еще лучше – просто не буду брать трубку.
В ту ночь я опять никак не могла уснуть. На часах было уже полпервого, а сна ни в одном глазу. Я включила ночник, попыталась начать читать новый роман Акунина, но быстро отказалась от этой затеи. Обожаю этого автора, но сегодня даже он не мог отвлечь меня от тяжких мыслей.
Обмануть себя не получалось, как я ни старалась. В деканате я видела то, что видела. Духота, бессонница, усталость – это было ни при чём.
Галлюцинациями я прежде не страдала, в обмороки не падала.
Розыгрыш исключался. Никто не стал бы шутить надо мной так жестоко. Да и не то у нас учреждение, чтобы народ стал баловаться подобными вещами.
Я не сомневалась: на какой-то миг глаза у Риты действительно изменились. Только почему это случилось? Почему никто, включая и саму секретаршу, этого не заметил?
Ответов не находилось. Я привычным жестом выдавила из блистера таблетку, сунула в рот и запила водой. Подумала и приняла еще одну, для верности. Потом выключила верхний свет и улеглась поудобнее.
Спустя некоторое время снотворное все-таки подействовало.
Глава 7
Весна в этом году была не просто ранняя, а прямо-таки скороспелая, шальная. Уже к восьмому марта солнце жарило без продыху, снег стремительно таял. Уставший от невероятно снежной и холодной зимы город торопился как можно быстрее сбросить постылые ледяные оковы.
– Классный фильм! Тебе точно понравится! – убеждала меня Ира. – Что ты как старуха? Никуда не ходишь, работа – дом! Что у тебя, семеро по лавкам? Прогуляемся, в кафе потом зайдем… Весна на дворе, а ты киснешь!
Ира целый день пыталась меня уговорить сходить в кино на разрекламированную комедию. Высоколобый филолог Илья новый российский кинематограф презирал, смотреть подобные фильмы считал ниже своего достоинства. Косогорова и не собиралась ставить его в известность, что собирается в кино: меньше знает, крепче любит!
Идти не хотелось. Я тоже, как и Илья, не люблю современные отечественные комедии. В этих фильмах, на мой взгляд, мало смысла и ещё меньше юмора. Но, с другой стороны, что делать дома? Любоваться на Азалию?
После того памятного разговора я постаралась свести наши контакты к минимуму и всячески избегала общения с Азалией. Она же, наоборот, нарочно старалась оказаться ближе, хотя и видела мою жгучую неприязнь. Подкарауливала на кухне и в прихожей, заводила разговоры, которые с большой натяжкой можно было назвать пристойными. Похоже, что мое негодование и с трудом скрываемое бешенство доставляли ей настоящее удовольствие.
В результате я почти всё время сидела взаперти в своей комнате, изредка совершая вылазки в ванную или на кухню.
Ладно, почему бы и не сходить в кино, не развеяться? Фильм, конечно, окажется полнейшей ерундой, зато после в самом деле можно будет прогуляться по центру Казани, заглянуть в кафе. И появиться дома поздно вечером, чтобы сразу лечь спать.
– Уговорила. Во сколько начало?
– Вот и молодец, – запрыгала от радости Ирина. – И чего только ломалась! В девятнадцать ноль-ноль. Встречаемся у входа в половине седьмого. Пока билет купим, пока возьмём что-нибудь пожевать…
После работы я заскочила домой. Азалии – какое счастье! – не было. Сменила юбку и жакет на джинсы с кофточкой, привела в порядок волосы и критически оглядела себя в зеркале. Не помешало бы немного поправиться: ключицы торчат, груди совсем нет. Как в народе говорят, минус первый размер, при котором лифчик покупаешь в надежде на лучшее. Ладно, зато талия тонкая и ноги стройные.
Я секунду поколебалась и наложила на глаза светло-серые тени. Взгляд стал выразительнее и загадочнее. Ещё немного поразмыслила и стёрла с губ помаду, заменила бледно-розовым блеском. Так определённо лучше.
Папа часто говорил, что я очень похожа на маму. Хотя если сильно придираться, то внешнего сходства мало. У мамы были тёмные глаза и светло-русые волосы. А у меня, наоборот, волосы каштановые, глаза – серо-голубые. У мамы был правильный прямой нос, у меня – чуть вздернутый. Мама была рослая и фигуристая, а я похожа на воробья: маленькая худышка. Папа говорил, я воздушная и хрупкая. Но на самом деле просто бледная и щуплая.
И все же мы очень похожи. Форма губ и разлёт бровей, овал лица и поворот головы, ямочки на щеках и ногти-лопаточки, манера заламывать левую бровь и привычка смеяться, чуть запрокидывая голову, касаться пальцами лба, когда задумаюсь – природа с детальной точностью воспроизвела во мне все эти мамины черточки и особенности.
Из-за необычного сочетания – светлые глаза и тёмные волосы – многие думали, что волосы я крашу. А может, заделаться блондинкой? Нет, пожалуй, внешность станет слишком банальной. Да и не ощущаю я себя в таком образе: блондинкам положено быть улыбчивыми, кокетливыми, лёгкими. Так что поживу пока шатенкой.
Я схватила сумку и вышла из квартиры. Терпеть не могу опаздывать.
Народу в кинотеатре было море. Вот что значит грамотная пиар-компания! Нам достались билеты на восемнадцатый ряд. Не совсем места для поцелуев, но близко к ним. Мне было плевать, а Ира немного расстроилась, правда, быстро отошла: не умела долго огорчаться.
В руках у Иры была бутылка лимонада, пачка печенья и мороженое. Я купила себе минералки.
– И всё? – грозно вопросила Косогорова.
– Всё, – подтвердила я, – а то в кафе в меня ничего не полезет. Я малоежка.
– Оно и видно, – ехидно заметила подруга и откусила изрядный кусок от стожка в шоколадной глазури. – Может, хот-дог взять? – задумчиво проговорила она.
– Пошли! Ты же лопнешь, деточка, – засмеялась я и потащила Иру в зал.
Фильм шёл уже второй час, и за это время я дважды скупо улыбнулась. На комедию действо никак не тянуло. Сюжет был глупый, актёры старались как могли, но оживить бездарный скучный сценарий не получалось. Хотя, возможно, я излишне строга: со всех сторон то и дело доносился жизнерадостный гогот.
Ира тоже была весьма довольна происходящим. Она расправилась со своими припасами и теперь лишь прихлебывала сладкую газировку.
– Правда, здорово? – шепотом спросила она.
В ответ я уклончиво промычала что-то невразумительное. При большом желании это можно было расценить как одобрение. Ира удовлетворённо кивнула.
Я то и дело отвлекалась от происходящего, теряла и без того невнятную сюжетную нить, задумываясь о своём. Когда на экране вдруг возникло лицо, поначалу просто удивилась: вроде бы это против законов жанра. Такая кошмарная физиономия – и в комедии!
Мужское лицо, показанное крупным планом, было неестественно, до синевы, бледным и странно перекошенным. Серая неопрятная щетина, свалявшиеся волосы, багровые полосы на щеках. Рот провалился, глаза закатились. Лицо было неподвижным и почему-то знакомым. Мне никак не удавалось вспомнить, где я раньше видела этого человека, но то, что видела – точно.
Я осторожно огляделась по сторонам. Неужели никого не удивляет непонятно зачем появившееся изображение? Ира всё так же пила лимонад, хихикала и увлечённо смотрела на экран. То, что там творилось, очевидно, её вполне устраивало. И абсолютно не изумляло.
Остальные зрители тоже вели себя, как раньше: создавалось впечатление, что они продолжают смотреть фильм! Невесть откуда взявшееся лицо видела лишь одна я.
Вглядевшись в застывшие черты, я внезапно поняла причину их неподвижности. Человек на экране был мёртв! Следом пришло и другое страшное озарение. Боже, я действительно знала его. И при этом никогда не видела таким.
Отец! Ведь это был он! Так, наверное, выглядит он сейчас, после месяца, проведённого в холодной могиле.
Крик застрял у меня в горле, дыхание перехватило. Я сидела неподвижно, уставившись прямо перед собой. В голове колотилась одна-единственная мысль: такого не может быть! Это сон!
Нужно закрыть глаза и просто дождаться конца сеанса. Растерянная, уничтоженная, я не сразу заметила, что в зале творится неладное.
Откуда-то снизу раздался протяжный вопль. Следом – треск, грохот и снова женский крик. Захлёбывающийся, отчаянный. «Террористы»! – осенило меня. Я вскочила и стала напряжённо вглядываться в полумрак. Внизу, в районе первых рядов, шла непонятная возня. Вскоре мне удалось разглядеть, что происходит. Но поверить в такое было невозможно.
Красные бархатные кресла качались, ходили ходуном, ломались и проваливались куда-то под пол вместе с сидевшими на них зрителями. Ошарашенные, перепуганные люди визжали, шарахались в разные стороны, вскакивали, цеплялись друг за друга, силясь удержаться на поверхности, но проваливались вниз.
– Пожар! Землетрясение! – истерично завопил подросток в клетчатой парке. В руке он судорожно сжимал коробочку с попкорном.
Сидевшие на целых ещё рядах изо всех сил пытались взобраться наверх, хватались за кресла и ступени, соскальзывали. Те, чьи места с краю, выбегали в проход и, спотыкаясь, бежали наверх, к выходу.
В зале по-прежнему было темно. Электричество, по всей видимости, отключилось, и мрак усиливал хаос и панику. Какая-то женщина, подхватив на руки ребёнка лет пяти, вцепилась в ногу мужчины в кожаной куртке. Тот, обезумев, ничего не соображая от ужаса, карабкался по обломкам кресел, похожий на огромного чёрного паука. Он стряхивал руку женщины, но ему никак не удавалось от неё отцепиться. Тогда он зарычал и принялся пинать несчастную ногой. Один из ударов пришелся по голове ребёнка. Женщина на миг ослабила хватку и тут же обрушилась в дыру вместе с малышом. Не удалось спастись и мужчине: время было упущено, и его тут же утащило вниз лавиной падающих тел и разломанной мебели.
– Что происходит? – беспомощно повторяла я. Понимала, что надо бежать, но не могла пошевелиться. Ира тоже вскочила и встала рядом со мной. Она говорила что-то, настойчиво теребила меня за рукав, но из-за шума и криков я не могла разобрать ни слова.
Куда, куда они все падают?! Ведь там, внизу, должны быть два первых этажа торгового центра! Магазинчики, кафе, эскалаторы… И люди. Много людей: сегодня вечер пятницы! Почему никто ничего не предпринимает? Где охрана, полиция, спасатели, врачи?
Такое впечатление, что вся нормальная жизнь внезапно исчезла. Нет больше ничего и никого, только этот ужас, вопли, стоны, боль и смерть. В дыре под полом кинозала было темно. Люди проваливались в гулкую пустоту, их голоса постепенно таяли, словно пострадавшие летели в пропасть.
Никто не спешил им на помощь! Или некому было спешить? Яма ширилась, словно немыслимое чудовище раззявило щербатый рот. В образовавшуюся прореху провалились уже четыре ряда, а ненасытная пасть проглатывала новые и новые кресла.
Те, кому повезло сидеть высоко, как нам с Ирой, вели себя по-разному. Одни замерли, словно одеревенев, уставившись вниз. Другие, придя в себя и сориентировавшись, подбегали к плотно закрытой двери в зал и колотили по ней, надеясь вырваться. Лишь немногие устремились к гибнущим людям, пытаясь помочь им вылезти из провала.
И за всем этим ирреальным кошмаром наблюдало мёртвое папино лицо. Бросив взгляд на экран, я словно очнулась. Мне удалось стряхнуть с себя оцепенение, и я завопила, развернувшись к Ире всем корпусом:
– Бежим! Быстрее! Мы можем успеть!
Я поволокла Косогорову наверх, к двери. Та почему-то вырывалась, с силой отбивалась и тоже кричала в ответ. Тащить Иру было тяжело, она намного крупнее меня, но не могла же я бросить её здесь!
– Ирка, – прокричала я, стараясь перекрыть вой и грохот, – я же не сумею нести тебя! Ты тяжёлая! Пожалуйста, не стой! Помоги мне! Не бойся, мы выберемся!
Я видела перед собой ее перепуганное лицо и хотела сказать что-нибудь успокаивающее и доброе, но в этот момент в кинозале внезапно зажёгся свет. Я сощурилась и заморгала привыкшими к темноте глазами. Отпустила Иркину и хотела сказать: «Видишь, свет дали! Значит, нас сейчас будут спасать!»
Но так и не произнесла ни слова.
Круглые светильники под потолком освещали просторный зал, украшенные лепниной стены, убегающие наверх ряды бархатных красных кресел. Кинозал был полон: зрители сидели на своих местах, кто-то пил колу, кто-то грыз попкорн. На экране натужно шутили актёры. Папино лицо исчезло. Никакого провала не было и в помине.
Ничего не изменилось, и лишь я столбом торчала посреди зала. Рядом со мной стояла верная Ира, красная от смущения и усыпанная крошками от печенья.
Женщина с ребёнком, несколько минут назад с криком провалившаяся в бездну у меня на глазах, теперь смотрела в мою сторону, округлив от удивления накрашенный рот. Мужчина, который ногой спихнул её в пропасть, сидел тут же, рядом, по-хозяйски обнимая мальчика за плечи. Малыш повертел круглой головой и вдруг громко спросил:
– Мам, а почему та тетя кричала? Она что, сумасшедшая?
– Дин, пойдём, а? – умоляюще произнесла Ира.
Через десять минут мы вышли на улицу, кое-как отбившись от администратора, которая утверждала, что нужно оплатить штраф. Нечего буянить в общественном месте!
Слегка отошедшая от потрясения Ира втолковывала ей, что мы приличные девушки, совершенно трезвые («Хотите, алкотест пройдём?»). Просто у одной из нас случился припадок. На нервной почве.
Я молчала. Сил на объяснения и оправдания не было. Я еле держалась на ногах. Адски болела голова.
Администратор сменила гнев на милость. Видимо, мой потерянный вид и бледно-зелёный цвет лица смогли ее убедить. Суровое администраторское сердце смягчилось, и она пригласила нас пройти к ней в кабинет, попить воды, посидеть пару минут.
Ирина решительно отказалась за нас двоих, и мы пошли к выходу. И ей, и мне хотелось оказаться как можно дальше от торгового центра.
– Ты, наверное, больше со мной никуда не пойдёшь, – выдавила я.
– Да ладно тебе, брось! – не слишком убедительно возразила Ира, которая смотрела с плохо скрываемым страхом.
Поколебавшись, я спросила:
– Ир, я что, кричала?
– Ещё как! Вопила! Вскочила, звала бежать. Спасаться, что ли…
– Ясно, – коротко бросила я и побрела к машине. – Тебя подбросить?
Косогорова не двигалась с места и молчала, словно хотела сказать что-то.
