Альбина Рафаиловна Шагапова
Для тебя моя кровь
Бабушка вновь стала деловитой, подошла к плите, начала помешивать свои щи. Меня же затошнило. Неужели этот кошмар произошёл со мной? Неужели из– за какого– то урода я стала безумной калекой? А могла бы учиться в институте, как Светка, встречаться с друзьями, целоваться с мальчиками, танцевать на дискотеках. Нет, хватит существовать, словно неодушевлённый предмет, хватит оплакивать свою судьбу. И пусть я не смогу никогда нормально ходить, пусть мои ноги не желают двигаться и заплетаются, как у вечно пьяного кузнеца Петровича. Пусть моё тело коряво и неуклюже. Но я смогу всё вспомнить, свою жизнь, разделённую на «До» и « После». И не важно, что воспоминания могут причинить мне боль. Я личность, у которой должно быть не только безрадостное унылое настоящее, а ещё прошлое, каким бы оно не было, и будущее. Пока не знаю как, но я вспомню.
– Надо сказать деду, – бабушка пригубила своё кулинарное творения из деревянной ложки. – Он что-нибудь придумает с твоими снами. Он ведь у нас такой, из любой ситуации выход найдёт.
– Убьёт меня, чтоб не мучалась, и вас не мучила, чем не выход? – не удержалась я от шпильки. Вот чего мне не хотелось, так это очередных дедушкиных терапевтических мероприятий.
– Не смей говорить такое про деда! – старушка в сердцах швырнула ложку на стол. Остатки супа разлетелись по кухне мелкими брызгами. – Он столько для тебя делает, неблагодарная ты девчонка!
– Для тебя делает, – бабушка пришла в неистовство, но меня уже несло. Да, я сумасшедшая, я доставила им неприятности, я создаю проблемы своей беспомощностью, но разве это повод относиться ко мне с таким призрением, пытаясь унизить, указать на место, словно приблудной собачонке? – Все его действия продиктованы любовью к тебе, но ни как не ко мне. Да мне она и не нужна, обойдусь. Вот только, я человек и требую, чтобы ко мне относились, как к человеку!
– Требует она. Дед работу оставил, с друзьями расстался, превратился в деревенщину, рубит дрова, топит баню, картошку сажает. Всю жизнь перекроил под старость лет, чтобы Зиночке нашей было хорошо, чтобы она воздухом свежим дышала, молочко парное пила. А Зиночка требует уважения. Только вот чем ты его заслужила, скажи на милость? И прекрати чесаться, словно шелудивая псина, смотреть тошно!
Бабка больно ударила меня по руке, которую я с упоением, сама того не замечая, чесала уже третий день. Что за комары в этой деревне, не комары, а мутанты какие– то. Волдырь покоя ни днём ни ночью не даёт.
Ответы, довольно достойные и аргументированные, крутились на языке, но произнести их в слух я не решилась. А то, чего доброго, откажется меня отвести к Светке, а по размытой от дождя глинистой дороге я сама до неё не доберусь. Пришлось покорно опустить глазки долу и пролепетать извинения.
Глава 24
Эх! Почему я никак не могу привыкнуть к тому, что любые мои мечты терпят крах, даже самые, что ни на есть приземлённые? Почему обидно до слёз, когда всё получается ни так, как бы мне хотелось? Но разве я много требую от жизни? Разве многое прошу? У кого– то есть и большее, а мне отказано даже в самой малости.
С досадой я смотрела, как Светка роется в разноцветном ворохе своих нарядов, выбирая подходящую тряпочку для фельдшерицы Мирки.
Мирослава приходит в неописуемый, поросячий восторг от каждой кофточки, каждого платья. Она готова нацепить на себя всё и сразу, но стилист, коим возомнила себя Света, непреклонен.
– Нет, Мир, эта футболка полосатая, она будет тебя увеличивать.
– Светуль, – шутливо подлизывается Мирослава. – А вот эту, красненькую.
– А красная тебя бледнит, а нам необходимо подчеркнуть твой загар. Вот возьми жёлтую майку.
Вещь яркой канарейкой летит прямо в фельдшерицу, сидящую на диване. Та жадно хватает её и принимается сдирать с себя выгоревшее платье. Кожа Мирославы загорелая, с приятным блеском, спина широкая, ноги и руки сильные, жилистые, привыкшие к тяжёлой физической работе. Здоровая, молодая женщина, готовая создать семью. И сегодня она собралась на охоту.
А я так ждала этого вечера, когда бабушка освободится, отведёт меня к Светке, и мы вместе с подругой будем сидеть в её саду, перебирая смородину, и разговаривать . Светка расскажет мне о своём парне, который остался в столице, о подруге, которая только претворяется подругой, а на самом деле готова подставить и воткнуть нож в спину, о неказистом поклоннике, о дискотеках и общаге, о … Да всё равно о чём, главное сидеть рядом, слушать и думать, что только мне Светка доверяет свои тайны, что только со мной она может быть настоящей, открытой, искренней.
Бабушка вела меня к Светкиному дому ворча на лужи, которые нужно обходить, грязь, в которой увязают колоши, и, конечно же, на меня, ведь это по моей вине приходится тащиться через пол деревни. Я молчала, вдыхала свежий деревенский воздух, удивляясь тому, как в нём странным образом гармонируют, смешиваясь в причудливый букет, запахи свеже– скошенной травы, мокрой земли, топящихся бань и навоза.
На каждой травинке, каждом листке горели, в лучах заходящего, внезапно появившегося солнца, капли, оставленные недавно прошедшим дождём. Мои ноги, как всегда, заплетались, тело неуклюже тянуло нас с бабушкой вниз, прямо в раскисшую красную глину. Но мы продолжали идти, мимо низеньких домишек, покосившихся заборов, жирных кур, клюющих что– то во дворах.
Да, Светка, моя единственная, моя лучшая подруга, уедет, её вновь закружит водоворот студенческой жизни, но этот вечер, проведённый с ней, навсегда останется в моей памяти. И зимними вечерами я буду вспоминать весёлые истории, что она рассказала мне, откровения и секреты. Я смогу убедить себя в том, что кроме меня об этом никто не знает, что я особенная, раз Светка посвятила меня в свои тайны. Самообман? Игра? Пусть! Ведь должен же быть у человека кто– то, о ком можно вспоминать, ждать встречи. Ведь если такого нет, не долго и сума сойти.
Каково же было моё разочарование, когда в доме подруги я увидела фельдшерицу.
Да ещё и бабушка масла в огонь подлила.
– Светочка, – ну прямо таки само радушие. – Как надоест она вам, позвони мне, я её заберу.
В лицо бросилась краска стыда, гнева, обиды. Щёки полыхнули так, что наверное, на них можно было бы мясо размораживать. Обо мне говорили, как о зверушке, вещи. Правильно, за что меня уважать? В тот момент я ненавидела бабушку. Трудно любить того, кого не знаешь тяжело испытывать чувство благодарности к тому, чьих деяний не помнишь. А если и не любишь, то и не станешь оправдывать, не будешь прощать.
– Светочка, – нет, бабка специально что ли на скандал нарывается? – А может я её тогда уведу, может она вам мешает?
Я жалкий, беспомощный инвалид, хотят – уведут, хотят – приведут, хотят -оскорбят. А что я? Буду молчать, чтобы хуже не было.
– Да нет, Агнесса Дмитриевна, – принялись убеждать девчонки. – пусть сидит, всё нормально.
Бабка, наконец, ушла, а я осталась. Вот только настроение моё было уже испорчено.
Светка и Мирослава весело щебетали, я же, безучастно блуждала взглядом по комнате. Сейчас девчонки соберутся куда-нибудь в клуб или к реке, чтобы посидеть на берегу у костра, послушать фальшивое пение под гитару, посмеяться над сальными анекдотами, запечь на углях картошку, выпить пива. И всё это, даже спорить не буду, гораздо интереснее, чем болтать с больной ограниченной девочкой. Обидно? Ещё как!
– Слушай, – протянула Мира, крутясь у зеркала. – А куда мы Зинку то денем? Мы её до реки не дотащим, да и домой вернёмся поздно, бабка её с ума сойдёт.
Вновь обо мне говорят в третьем лице! Почему считается, что если у тебя нет ног, рук или глаза, то и мозгов ты тоже лишён?
– Да Витёк машину купил, заедет за нами. А, что касается позднего возвращения домой, так Зинке восемнадцать лет, взрослая девица уже, чего ей со стариками целыми днями сидеть. Правда, Зин?
Я натянуто улыбнулась. Со Светкой, конечно, трудно не согласиться, но вновь решили за меня. Все в этом мире решают за меня, как же надоело то!
Машина Витьки– пастуха была тесной, пыхтела и выпускала сизые зловонные клубы выхлопного газа, но девицы пришли в восторг, а я вздохнула с облегчением, ведь за тёмно– зелёными стенами железного страшилища, меня ни дед, ни бабка не увидят, а значит, и не остановят.
– Ой, давно на отечественных машинках не каталась, – хохотала Светка. – Всё на эвильских, да на эвильских.
Её серебристый смех звенел колокольчиком, разносясь по затихающей деревенской улице.
– Всё для тебя, моя радость, – Витька многозначительно подмигнул подруге глядя в зеркало.
Света считала, что у настоящей леди всегда должен быть поклонник. Деревенский пастух, или дворник, пожилой профессор или юный студент– не важно. Главное – внимание мужчин, их готовность услужить красивой даме, зарабатывая её благосклонность. В открытое окно врывался свежий вечерний ветер, занося в салон машины запах полыни, смешиваясь с ароматами туалетной воды девчонок и сигаретным духом тракториста– Лёхи. Кстати на Лёху и собралась охотится Мирослава. А для меня пары нет. Ну и не надо. Не очень то и хотелось.
Плясали рыжие зубцы костра, пахло дымом, картошкой и жаренным хлебом. Лица ребят казались оранжевыми. От реки тянуло нежной прохладой. И было хорошо так сидеть, глядя на то, как Витёк ворошит веткой угли, как Лёха перебирает струны гитары, ощущая боль в пальцах, от прикосновения к горячей картошке.
Безмятежный, тёплый августовский вечер, один из последних вечеров уходящего лета. И на душе становится немного печально, и хочется крикнуть: « Остановись, лето, не уходи! Мне не хватило твоего тепла, твоих ласковых ветров и звёздных ночей!» Но лето неумолимо утекает, тает, гаснет.
– Слушайте! – вдруг вскрикнула Светлана. – Сегодня же 21 августа!
– Ну и чё? – Лёха сделал большой глоток из бутылки, затем протянул её Мирославе.
– Сегодня день вызова демона.
– Точняк! – поддержал Витька. – В этот день всякая нечисть по планете гуляет и может прийти на зов человека. А чё, может позовём.
– Может не надо, – Мирослава прижалась к трактористу, вдавливаясь бюстом в его бок.
Лёха в долгу не остался, и его рука начала с особым интересом изучать тело фельдшерицы.
Демонов я не боялась, так как знала, откуда взялась эта байка. 21 августа вампиры объявили людям о возвращении долга и потребовали по одному человеку из каждой семьи. Но люди, плохо знающие историю человеческого государства, и те, кому не хватает острых ощущений, считают этот летний день самым страшным днём в году и пытаются вызвать демона, даже какие– то обряды придумали.
Витька тут же нарвал полыни и сжёг её, превратив в горку пепла. Потом каждый из нас, пожертвовал частью себя. Я и Светка вырвали по волосу, Мира бросила в пепел заусенец, Витёк, пытаясь произвести впечатление на Светлану, проколол палец перочинным ножом, а Лёха, особо не мудрствуя, просто плюнул. Когда жертва была готова, Светка принялась на распев произносить слова вызова.
Вот знала я, что всё это игра, забава на пьяную от пива, костра и дыхания хвойного леса, голову, но всё равно было жутко, и весело.
– Демон, появись, жертвы нашей коснись. Услышь нас, покажи свой лик…
Сразу было ясно, что и Светка ни в какого демона не верит, а её заклинание – чистая импровизация.
Когда фантазия подруги иссякла воцарилась тишина. Лишь было слышно потрескивание костра, кваканье лягушек в зарослях камыша да уханье совы.
Я ещё успела подумать о том, что за сегодняшний вечер, который оказался на редкость весёлым и живым, мне придётся заплатить дорогой ценой, как из леса на поляну вышел тот, кого мы звали.
Тёмная сгорбленная фигура стремительно приближалась к нашему костру.
Мы завизжали, сжавшись в одну кучку, парни заорали, затопали ногами, но благополучно принялись отступать, пытаясь спастись бегством.
– Не подходи, – едва шевеля языком бормотал Витёк, вытягивая нож,
Лезвие ножа дрожало, губы парня дрожали тоже.
А фигура приближалась медленно, словно была уверена в том, что жертва никуда от неё не уйдёт.
Слишком самоуверенным оказался этот демон, так как компания, наконец придя в себя бросилась наутёк, оставив меня на растерзание странному психу, бродящему по ночам в лесу. Вот сейчас и закончится моя бесславная, никчёмная жизнь. Будут ли обо мне горевать бабушка и дед? А Светка вспоминать будет?
Псих откинул капюшон и сел напротив меня. Языки костра осветили его усталое старческое лицо, изборождённое морщинами, седые волосы и глаза. А вот глаза светились молодостью, жизнью, весельем, словно принадлежали другому человеку.
– Как тебя назвали? – голос старца, не старика, ни старикашки, а именно старца показался мне смутно знакомым. В нём, в этом глубоком голосе звучала мощь, скрытая, запрятанная.
– Зинаида, – прошептала я одними губами.
Нет, этот седовласый мудрец, гладковыбритый, с чарующим голосом и озорным взглядом не может оказаться маньяком. Во– первых– слишком стар, во– вторых– не погнался ведь он за красивой Светкой и соблазнительной Мирославой. А маньяков должен подстёгивать, возбуждать вид убегающей жертвы, или я это с собаками путаю?
– Тебе не идёт это имя, – старец покачал головой.
– А какое идёт?
Если честно, на мнение старого бродяги мне было глубоко наплевать. Гораздо больше интересовала перспектива возвращения домой или вернее отсутствие этой самой перспективы. Далеко ли я уйду ночью, на заплетающихся слабых ногах по буеракам?
– Своё, – ответил старик. – Тебе идёт твоё собственное имя.
– Ну и как же меня зовут?– да уж, содержательный разговор у нас получается, ничего не скажешь.
–А это ты сама вспомнить должна. А ещё, откуда ты, кем ты была ранее, и почему ты здесь.
– А как вы догадались?
– Вижу. Я профессор психологии, как раз занимаюсь проблемой амнезии. Приехал сюда, в глушь, чтобы писать книгу в тишине. Поселился в сторожке.
Причин не верить этому человеку, впрочем, как и верить, у меня не было. Но его объяснения поставили всё худо– бедно по своим местам, так что можно было не бояться. Тем более, кто знает, может он сможет мне помочь.
– Я не помню ничего. Каждые два года у меня начинаются приступы, а после них– чистый лист. Можно начинать жизнь заново, ни воспоминаний, ни стремлений, ни обид. У меня ничего нет, я одна, я просто больное существо, с которым возятся, которое должно испытывать благодарность, любить своих благодетелей, которое не за что уважать!
Я и сама не заметила, как перешла на крик. Слёзы текли по щекам, горло сжималось в спазме. Лицо старика расплывалась, становилось не чётким.
– Я никому не нужна, они сбежали, вы же видели, как они сбежали? А как я теперь домой попаду?
Профессор слушал, не перебивая. Лишь когда силы мои иссякли, он взял мою руку в свою, слегка пожав. И мне показалось, что по венам потекла сила, живительная, наполняющее меня спокойствием, И в одно мгновение я избавилась от гадкого ощущения своей половинчатости, своей оторванности от чего– то целого.
–Так легче? – спросил он. И мне почудилась в его глазах боль, сожаление и вина.
Почему он так смотрит? Может понимает, что я безнадёжна, и медицина в моём случаи бессильна?
– Ты вспомнишь, – проговорил старец, продолжая удерживать мои пальцы в своей, не по– старчески горячей, ладони.
Какая пронзительная зелень глаз! Что она мне напоминает, почему так легко, так комфортно находится рядом с этим человеком? Почему так страшно потерять его?
– Зина! – издалека раздавался хор нестройных голосов.
Повернув голову в их сторону, я увидела множество фонарей. Это что же, вся деревня отправилась на мои поиски?
– Зинуша, внученька моя! – причитала бабка, будто меня сейчас шли не искать, а хоронить.
– Тебя ищут, – сказал старик. – Боюсь, что работа над твоей памятью завершится, не успев начаться.
Выбор, этот странный человек давал мне выбор. Уйти с ним в неизвестность, не зная о нём ничего, но в надежде обрести себя, или вернуться к старой жизни, где царят недомолвки, какие– то сомнительные факты из моей биографии, не стыкующиеся между собой?
Голоса людей становились громче, холодный свет фонариков ярче.
– Тебе решать, – тихо, и как-то обречённо говорил профессор. – Нужно ли тебе это? Может быть лучше остаться Зинаидой и тихо жить новой жизнью, ничего не зная о себе.
– Я хочу помнить.
Эти слова оказались роковыми, и мне показалось, что во взгляде моего нового знакомого мелькнуло облегчение и даже светлая радость. Неужели я заинтересовала его, как пациентка? Может, он будет писать обо мне свою работу?
Но додумать дальше я не успела. Моё сознание поглотила тьма, но не страшная, мертвенная и тяжёлая, а мягкая и бархатистая, тёплая и уютная, словно южная ночь.
Глава 25
Утром человек воспринимает мир иначе, и собственные поступки оценивает совсем по-другому. Если вчера вечером моя авантюра казалась мне верхом смелости, протестным маршем против рамок, в которые меня втиснул деспотичный дед и покорная ему бабушка, шагом к изменению своей жизни в лучшую сторону. То с первым солнечным лучом, мазнувшем по моей щеке, в груди и животе защемило от осознания своей глупости, стыда и отчаяния, что ничего нельзя вернуть обратно. Отмотать то мгновение назад, словно киноплёнку.
И чем мне поможет этот старик, пусть он даже трижды профессор? Ну вспомню я свою деревянную лошадку и детский горшок, свой школьный портфель и первую учительницу, того ублюдка, что искалечил мою душу, тело и разум, а дальше то что? Не думаю, что в моей жизни было нечто такое, без воспоминаний о котором, я не смогла бы существовать. И с чего я решила, что дед и бабка, скрывают от меня какую– то тайну? Книг начиталась, вот и мерещатся мне всякие тайны да интриги. А жизнь то она намного проще, намного прозаичнее. Ох, и дура я дурище!
Сквозь мутное оконце избушки просачивался розовый свет наступающего утра, густой яркий, словно клубничный сок, смешанный с молоком. День обещал быть ясным. Радостно чирикали пробудившиеся птахи, пахло речной тиной и намоченными каплями росы, хвоей и травой.
Дверь со скрипом открылась, впустив в избушку струю прохладного, свежего воздуха.
– Доброе утро, – старик нёс в одной руке закопчённый, исходящий паром чайник, а в другой плетеную корзину, накрытую белым полотенцем.
Он что, на улице чайник кипятил? Печь же есть. Ну да ладно, у профессоров свои причуды.
Водрузив ношу на колченогий, грубо-сколоченный стол, старик откинул полотенце и только тогда позвал меня за стол.
– А вы уже в деревне побывали? – спросила я, чтобы хоть как– то начать разговор.
– Да, купил и сыра домашнего, и хлеба и смородины. Да ты ешь, работы сегодня у нас будет много.
Ну, всё, нужно расставить все точки, извиниться и попросить помощи, сама я до деревни не доберусь, даже ползком. Бабушка, наверное, не спала всю ночь, пила валерьянку, молилась, а дед? Клял меня, на чём свет стоит, жалел бабушку, и уже, небось, нарвал крапивы, чтобы отстегать меня по ногам и мягкому месту, когда вернусь. А ребята? Ведь не бросили они меня всё-таки, подняли деревню на мои поиски. Чувство вины облепляло удушливой паутиной, увязало в мыслях, сжимало горло.
– Мне нужно срочно домой, – краснея, словно малина в июльскую пору, пробормотала я.
– Ты не обязана быть всегда и для всех удобной. И если уж поставила перед собой цель, то иди к ней, не боясь осуждения со стороны других, потому, что эти самые другие тоже идут к своим целям.
Глаза профессора были серьёзны, строги. И теперь мне стало стыдно перед ним. В конце концов, человек предложил мне помощь, собирается потратить на меня время, хотя мог бы писать свою книгу и не возится с глупой деревенской девчонкой. А я дурью маюсь.
Вздохнув, я принялась за еду. Ничего страшного, переживу как-нибудь и их волнение за меня, и упрёки, когда я всё же появлюсь в деревне. Вот только что– то не ладное с этим профессором. Взгляд странный не то жалостливый, не то виноватый, не то печальный. А волосы, почему мокрые? Купался он что ли? Да уж, закалённый дедушка. Август, конечно, месяц летний, но вода довольно холодная, особенно на рассвете.
Когда с едой было покончено, старик поставил передо мной железную миску, наполненную водой.
– О ситуации, оставившей в памяти яркий эмоциональный след, мы думаем больше, чем о нейтральной. Следовательно, редкие события запоминаются лучше. Так что с начала попробуем поработать с наиболее значимыми воспоминаниями.
Старик смотрел прямо на меня вопросительно, ожидая чего– то, и это нервировало.
Муха безуспешно бьётся в мутное стекло, стараясь выбраться на волю.
В избе пахнет сырым деревом и полусгнившей соломой. Огромная печь, с посеревшей побелкой расположилась во всю стену, потолок низкий, стены бревенчатые, с торчащими лохмотьями сухого мха. Не самое лучшее место для лечения больных. Даже если я кому– то расскажу, что приходила в эту сторожку, чтобы вылечиться, на меня посмотрят, как на сумасшедшую и покрутят пальцем у виска.
– Человек постоянно испытывает эмоции, это ответная реакция на внешние или внутренние раздражители. Страх, злость, отвращение, печаль, нежность, радость, интерес и благодарность это лишь основные эмоции. Под их воздействием мы ощущаем изменения в теле, которые у каждого индивидуальны. У кого– то от радости щемит в груди, а у кого– то в области солнечного сплетения. Но редко кто из людей задумывается над цветом своих эмоций. Вампирам в этом отношении гораздо проще, они видят ауру, видят как она меняет окраску, в зависимости от настроения собеседника. Но даже они могут ошибаться, ведь цвет, к примеру у страха или злости, у каждого свой, в зависимости от ведущего воспоминания. Я рассказываю тебе обо всём этом, чтобы ты поняла, по какому принципу мы будем с тобой работать. Думаю, что лучше всего начать с положительных эмоций, например с интереса. Вот что ты ощущаешь, когда испытываешь интерес, любопытство. В какой части тела он располагается и какого он цвета?
Давно я не испытывала любопытство. Обычно мне было грустно, тоскливо, обидно. Хотя, когда в конце июня приехала Светка, мне же было любопытно послушать её новые студенческие байки. По телу бегали мелкие мурашки, горели уши, сжималось горло. Вот в горле, скорее всего, это самое любопытство и поселилось. А какого оно цвета? Жёлтого, наверное, как лето, как солнце, как Светкина чашка, наполненная крыжовником.
– Нашла? – а улыбка у профессора молодая, весёлая, тёплая, совсем не старческая. – Опусти ладони в воду, закрой глаза, вызови чувство любопытства, покажи картинку воде.
Ледяная вода обожгла пальцы, сквозь оранжевую кожу закрытых век был виден лишь солнечный свет, бьющий в окно, послышался скрип деревянных половиц под шагами старика, да крик кукушки.
– Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?
Вот только ответа всезнающей птицы мне получить не удалось, сознание поплыло.
Огромная ёлка в углу. В жёлтом стеклянном шарике отражается лицо трёхлетней девочки. На голове огромный бант, сама она в пышном розовом платье со множеством рюшек. Девочка любуется своим отражением в ёлочной игрушке, и удивляется, ведь в шарике всё жёлтое, и бант, и платье, и бабушка, стоящая за спиной.
– Открой коробку, – говорит бабуля.
Девочка наклоняется и достаёт из под ёлки яркую упаковку, в которой лежит кукла, очень похожая на грудного ребёнка, с соской во рту и жёлтых ползунках.
Картинка подёрнулась рябью, а на её смену появилась другая. Ясное сентябрьское утро, пахнет свежей краской и цветами. Девочка сидит за партой и смотрит в окно, на покрытые золотом деревья, облитые солнцем. Ей кажется, что ничего нет на свете красивее, чем желтизна осенних тополей на фоне пронзительного голубого неба. А у доски стоит учительница, самая первая, самая умная и красивая. И имя у неё необычное Олимпиада Вячеславовна. Она говорит очень мудрые слова, которые девочка не совсем понимает, но слушает с большим интересом. ..
Жёлтый диск луны над рекой, золотистая дорожка на тёмной глади воды. Девочка ёжится от холода, она не думала, что к вечеру будет так прохладно. Но стоит ли переживать из за какого– то ветра и потенциальной простуды. Сейчас у девочки другие заботы, или, вернее сказать, одна, самая главная забота по имени Миша Кобылкин. На городской площади, несмотря на поздний час, царит оживление. Выпускники всех школ тут и там, разноцветными кучками отмечают прощание со школой, пьют шампанское, поют песни под гитару, смеются. Девочка волнуется. Она знает, что поговорить с Мишей нужно именно сегодня, ведь завтра уже начнётся другая жизнь. Но что он скажет? Ответит ли на её чувства? Ей не страшно, ей интересно, Миша ей нравится, но не на столько, чтобы бояться отказа.
Город до краёв наполнен солнечным светом, он яркий, живой, праздничный. От пушистого фонтана веет прохладой, летят брызги. Пахнет водой и свежестью. Двое влюблённых стоят на парапете, волосы мужчины золотистые, ветер играет непокорными прядями, выбившимися из хвоста на затылке. Девушка проводит рукой по гладкой щеке своего спутника, тот улыбается и целует маленькую ладошку. Девушка оглядывается, ей интересен город, она хочет, как можно больше о нём узнать. Она хочет полюбить этот город так же, как любит золотоволосого мужчину, ведь это его родина, а девушка готова принять всё, что связано с её возлюбленным.
Меня резко выбросило в реальность, и я с начала ни как не могла сообразить где нахожусь.
Старик сидел на против меня и смотрел тревожно, выжидающе. Чего он ждёт? Благодарности? А может быть что– то пошло не так, не даром же во взгляде столько тревоги, печали и даже обиды. А всё, что я видела было со мной? И детство, и выпускной, и блондин у фонтана? Но в каждом из воспоминаний я здорова, мои ноги легки, а тело подвижно. Странный южный город? Куда это меня занесло тогда, в Синеморск что ли? Только там такая природа пальмы, кипарисы, магнолии. У меня был мужчина, и мы с ним отдыхали в Синеморске? Почему же бабушка утверждает, что я всю свою жизнь влачила жалкое существование беспомощного инвалида? А старик не произносил ни слова, изучая меня.
– Что скажешь? – спросил он, когда молчание стало уже невыносимым.
– Чувствую, что всё это было со мной, но где и когда не могу понять. Почему?
– Разумное существо испытывает ни одну эмоцию, а целый букет. Ты не только боишься, но и злишься, на себя или обстоятельства, не только радуешься, но и проявляешь интерес, не только обижаешься, но ещё и гневаешься или грустишь. А мы рассмотрели лишь те события, где ты испытывала любопытство. Но наши воспоминания как цепь, одно звено, скреплено с другим. Память к тебе вернётся.
Странно, профессор не расспрашивал ни о моих воспоминаниях, ни о моём отношении к ним, словно видел всё вместе со мной.
– А теперь попробуем поработать с радостью. Найди её в своём теле, подумай, какого она цвета.
Вчера мне было радостно, когда мы с ребятами сидели у костра. Я даже смеялась над анекдотами и над Светкиными попытками вызвать демона. Моя радость приятным мягким комочком свернулась за грудиной. Она оранжевая, тёплая, уютная.
Качели взлетают к небу. Девочка смотрит вверх, на зелёные верхушки деревьев, на небо облитое рыжим закатом.
– Инга, домой! – кричит бабушка. – Слезай с качели, пора ужинать!
Но девочка продолжает смеяться и раскачиваться. Ведь это так приятно, когда твою кожу овевает тёплый летний ветер, когда захватывает дух, и кажется, что вот– вот взлетишь…
Огромный торт со свечами. Дети, затаив дыхание, ждут, когда нарядная девочка задует все десять свечей. Она набирает в грудь побольше воздуха и гасит трепещущие огоньки. В комнате становится темно, раздаются аплодисменты. Девочке кажется, что это самый счастливый день в её жизни. Ведь к ней в гости пришли подружки, они сейчас будут, есть очень вкусный торт с орешками и шоколадной крошкой, а в другой комнате лежит целая куча подарков…
Пляшет костёр. Нестройный хор молодых голосов затянул песню. На лицах ребят, на глянцевой поверхности гитары, на стекле бутылок и железе походных кружек отражается пламя. Студентка поёт вместе со всеми. Она недавно прочитала один роман, и теперь слова песни напомнили ей о нём. И девушке хочется думать, что песня написана про героев этой книги…
Рокочут, перекатываясь, лиловые морские волны, а над ними полыхает закат. Апельсиновое солнце опускается за горизонт, а мужчина и девушка летят ему на встречу. Мужчина смеётся, и его смех сливается с рокотом моря, а девушка кричит, от радости, от переполняющего душу восторга…
На этот раз реальность оказалась ко мне не столь милосердна. Моё тело трясло в ознобе, а голову сжимало так, словно она вот– вот лопнет.
И печь, и бревенчатые стены и мутный квадрат окна ходили ходуном. По телу разливалась слабость, не хватало воздуха.
– Тебе нужно выйти на воздух, – сказал старик, выволакивая меня на улицу.
Запах сосен и, находящейся неподалёку реки, отрезвили меня. Я уселась на землю, не обращая внимания на травинки и мелкие камешки, впивающиеся в кожу.
– Как тебя зовут, – старик всё это время сидел рядом, наблюдая за мной.
– Инга, – ответила я, и тут же поняла, как мне не хватало моего имени. Как давно я его не слышала и как устала быть Зинаидой без прошлого, без будущего. – Почему они мне врали? У меня всё было и школа, и выпускной, и студенчество, и даже мужчина. Что со мной произошло?! Почему я стала такой?!
Я уже кричала, тряся старика за плечи, топая ногами, хлюпая носом. Знала, что веду себя отвратительно, что потом мне будет стыдно, но ничего не могла с собой поделать. Мне было жаль той жизни, которой меня лишили, жаль воспоминаний, которые показались лишь небольшими фрагментами.
– Я не хочу быть неуклюжей Зинкой, понимаешь, не хочу! Я не смогу вернуться к деду и бабке, которые меня обманывают, которые лишили меня права помнить.
Горячая тяжёлая ладонь легла мне на плечо, успокаивая, поддерживая.
– Ты устала, – произнёс ровный голос профессора. – Мы продолжим завтра.
Вспышка бессильной ярости опустошила меня, и теперь я, стараясь ни о чём не думать, смотрела на красные стволы сосен. Меня ищут? Ну и пусть! Вернусь лишь тогда, когда буду всё о себе знать. Они мне лгали всё это время, придумали сказочку о маньяке, о моём хлипком здоровье. А я ещё мучалась угрызениями совести, мол, бедные, несчастные дедушка с бабушкой, возятся со мной с самого детства… А где же этот белобрысый? Мы расстались? Кто кого бросил?
Где– то вдали слышался лай собак и голоса людей.
– Зинаида! – кричали одни.
– Виктор! – кричали другие.
Витька тоже что– ли пропал? А он то куда делся? Небось валяется где -нибудь после вчерашнего.
День в лесной сторожке протёк как– то незаметно. Общество старика не тяготило, наоборот, с ним рядом я чувствовала себя комфортно, спокойно. Профессор был немногословен, не лез ни с расспросами, ни с нравоучениями, и меня это вполне устраивало. После обеда, состоящего из молодой варённой картошки и жаренных грибов, меня сморил сон, и я растянулась прямо на траве у порога, положив под голову свёрнутую ветровку, которую мне всучила вчера бабушка. Звенели комары, щебетали птахи, солнце ласкало кожу прощальными августовскими лучами.
