Алекс Хилл
Ведьмин смех
Мария Руднева
Дарованный огонь
1. Пять ассоциаций со словом «ведьма»?
Огонь, травы, истина, мрак, слово.
2. Существует ли в жизни настоящая любовь?
Да, и встречается чаще, чем многим кажется. Другое дело, что порой она пугает, как любое настоящее.
3. О чем эта история?
Эта история о том, что любое проклятие может снять человек, который выберет не себя.
Апрельский рассвет – самый сладкий, самый свежий, похожий на десерт из лепестков роз. Он овевает нежной прохладой и ласкает, как самый нежный любовник. А потом разгорается в жаркий, неистовый день – такого жаркого апреля не было уже много лет.
И пик его жара приходится на Бельтайн.
Чудесно.
Элиза вышла на крыльцо, потянулась – легкий ветерок скользнул в широкие рукава домашнего платья – и подставила лицо рассветному солнцу.
Просыпалась всегда раньше всех, с рассветом, как учила мать, ведьма ведьм, которую все здесь боялись, в маленьком шотландском городке Элдер Гроув[1].
«Кто раньше встает, – приговаривала она, раскладывая карты очередному клиенту, – тот больше всех видит».
«Больше всех, – думала Элиза, – видят галки да сороки, за ними не угнаться». Впрочем, это не мешало ей чувствовать себя галкой или сорокой, сидя на небольшом балкончике за чашкой кофе.
А по-хорошему, вороной бы стать, как мать… Да где уж.
Просыпалась она раньше всех, но открывалась – последней.
Сейчас, перед праздником, это было особенно важно. Открыть двери последней, последней впустить мнущихся у порога посетителей, оставить за собой последнее слово.
Капризная выросла ведьма.
Вся в мать.
Еще и упрямая.
Говорили ей – не возвращайся в Элдер Гроув, нечего тут делать, все терновником заросло и шипы пустило глубоко в сердце. Есть места получше – целый мир прекрасных и живых мест, где еще не забыли, что такое настоящее волшебство.
Но Элиза знала – такой, как она, надо быть там, где волшебства почти уже и нет.
И ненароком тут и там подсаживать его ростки в окаменевшие сердца.
Впрочем, для местных она – все равно что чужая, приезжая. Тут все уже и забыли, что она тоже кровь и плоть от местных мостовых, выросла здесь, здесь разбивала коленки и училась первым чарам, здесь выпрашивала у пекаря краюшку самого свежего хлеба и здесь же разбивала сердца первыми неуклюжими приворотами.
Городок Элдер Гроув замыкался в себе и быстро забывал тех, кто его покинул.
Элиза помоталась по миру, попробовала себя приткнуть то туда, то сюда, но сердце звало ее домой, в край бузины и лета, и она вернулась.
Рапунцель, Рапунцель, башня твоя давно заросла шиповником, никакому принцу не пройти.
Башня, кстати, действительно была – угловой дом на площади, где когда-то жил безумец МакГанн.
Все знали безумца МакГанна, потому что он любил предсказывать будущее, которое сбывалось. Элиза хорошо гадала на картах, но клиенты шли к ней не потому, что она читала в картах их будущее, а потому, что говорила то, что хотели слышать.
МакГанн говорил истину и за это был изгнан.
Истина шиповником заросла и кровоточила.
МакГанна, кстати, в тюрьму посадили. За что, никто не знал, но каждый говорил – раз посадили, значит, за дело. Так его, негодяя. Так его.
А в целом Элдер Гроув был городок неплохой.
Очаровательная площадь с фонтаном, из которого высоко били радостные струи чистейшей грунтовой воды. Воду здесь вообще можно было пить прямо из-под крана, а волосы после нее ложились густой смоляной волной, так что Элиза вообще ничего больше со своей внешностью не делала, даже краситься перестала.
А на площади торговые ряды, где чем только не торгуют: фермерским, свежим и самодельными безделушками.
А чуть подальше стоит, красуется майское древо, готовое уже к празднованию.
С другой стороны площади потихоньку собирают бельтайнский костер. Скоро начнется радость для юношей и девушек – танцы у костра, ленты в волосах, торопливые поцелуи… Известно ведь, в майскую ночь можно уйти с кем угодно, и ничего не будет потом за это.
Самое главное – не спрашивать, не уточнять, а то всякие гости заходят…
Растянуть кофе на маленькую вечность не получилось – чашка опустела, и Элиза приняла это за знак, что пора открывать лавку. Машинально перевернула чашку над блюдцем и посмотрела, что складывается из кофейной гущи.
Выходила встреча, важная, судьбоносная. Опасная.
Выходило две дороги, и ни единой подсказки, как тут быть.
Выходило пламя до небес.
Элиза достала телефон и сфотографировала, потом отправила матери. Старая ворона глянет наметанным глазом, может, посоветует что.
Картинка отправлялась медленно – в Элдер Гроув дары цивилизации доходили с трудом, так что связь здесь была отвратительная.
«Придется справляться самой, – подумала Элиза, – но мало ли.
Скинула домашнее, переоделась в зеленое платье с карманами и длинной цыганской юбкой и спустилась вниз.
Пора было открываться.
Открылась – и сразу же повалил народ.
– Элиза, я хочу снова этой карамели! Пыталась повторить дома – не то, не то!
– Элиза, сделай мне какао, мне мама дала денег специально на него!
– Элиза, мне две бутылки лимонада, и сразу еще закажу к вечеру пять: на праздник приезжает сестра с семьей из города…
– Элиза!
– Элиза!
– Элиза!
Элиза с улыбкой обслуживает каждого.
Все ее знают, все ее любят.
И лимонадную ее любят – за мягкие подушки и пледы на широких подоконниках, за деревянную удобную мебель и маленький столик для карт Таро в углу, за свежий домашний лимонад и сладости.
Ее лавка открылась совсем недавно, но в глазах жителей Элдер Гроува была здесь всегда.
Вот так, Элиза, плоть от плоти города, здесь чужая, зато лавка ее своя. Порой и не так судьба выворачивается.
– Элиза, ну почему ты не делаешь шоколад, – вздохнула старая Агата Гринсборо.
Элиза усмехается краешком полных губ:
– Потому что его уже делает Вианн Роше. Не положено.
– А это гдей-то? – сразу интересуется Агата.
– Далеко, во Франции, – с тем же почти серьезным выражением лица отвечает Элиза, внутренне сокрушаясь, что местные жители застряли в прошлом, без Интернета и романов Джоанн Харрис.
От размышлений ее отвлек сын Грегори МакКормака.
– Отец попросил банку масла с травами. Говорит, сразу большую, а то съедается моментально.
Элизе даже не стыдно – столько идей она украла из больших городов, подсмотрела сорочьим взором, что и не счесть. Масло и сыр с травами и другими добавками, соленая карамель и голубой сироп для напитков… В глазах местных жителей – настоящее чудо.
«Забыли вы, что такое настоящие чудеса», – осуждающе подумала Элиза, и на ее лице на миг проступило суровое, злое выражение. Впрочем, оно тут же исчезло, стоило вернуться к работе.
Сердце лимонадной, конечно, лимонад. Самый разный. Из лимонов, апельсинов, тимьяна, розмарина, яблок… Но больше всего любят, конечно, из бузины.
Бузины здесь много, и готовят с ней многие, но только у Элизы получается так терпко, сладко, с кислинкой, как воспоминание о чудесном сне на излете ночи, так что за ним возвращаются снова и снова.
А сейчас, в канун Бельтайна, это и вовсе необходимость.
Священная бузина.
Сейчас такое время, что листья бузины – у каждого над дверью. Счастье на порог приманивают.
Уже по привычке, не помнят, зачем все это было.
Элиза помнила.
И тоже повесила, конечно, бузину над дверью, шепча про себя старинный напев, призывающий благосклонность фэйри.
И приманился совсем не Король-из-под-Холма, нет. Постучался в дверь рыжеволосый бродяга, в стоптанных сапогах, потрепанных штанах, да и в целом какой-то… потрепанный.
А глаза на присыпанном веснушками и дорожной пылью лице горели яркой майской зеленью.
– Доброе утро, красавица, – позвал он.
Говор у него был типично шотландский, окающий, как будто он горячую картошку взял в рот и пытается не обжечься. Элиза улыбнулась ему. В Бельтайн всякого гостя стоит привечать на пороге. Мало ли кто пожалует.
– И тебе не печалиться, – добродушно ответила она, выходя на крыльцо. – Угостить чем пришел или так постоять?
– Так постоять! – беззаботно ответил бродяга, опираясь об изящные перильца лимонадной. – Денег за душой ни гроша, а подзаработать пока не вышло. К завтрашнему дню кузнец обещал подогнать мне кое-какой работенки, тогда и на ужин хватит, и на сладости. А пока остается только глаза продавать.
– Хорошие глаза-то, – не сдержалась Элиза. – Дорого за такие глаза возьмут.
– А сколько за них дашь? – широко улыбнулся бродяга.
– Пожалуй… – ведьма сделала вид, что задумалась. – Стакан лимонада, такого же зеленого. Равноценный обмен?
– Так не пойдет, красавица! – рыжий изобразил на лице ужас, только улыбка все равно светилась откуда-то изнутри. – Глаз у меня два, а стакан – всего один? Неравноценный обмен!
– Твоя правда, – согласилась Элиза. – Значит, один стакан лимонада, за один твой глаз. А второй прибереги. Пригодится.
В лимонадной в самый жаркий час не было посетителей, и Элиза спокойно пошла за стойку и занялась лимонадом для гостя.
Он прошел следом – вроде бы и не звали его, а вроде бы и места тут хватит для всех. Двигался спокойно, мягко, тягуче – точно рыжий кот, нежащийся на солнышке. Обошел помещение, осмотрелся, задержался у меловой доски, почитав меню, а потом устроился на широком подоконнике, скинув ботинки на пол, и принялся терпеливо ждать.
Ну точно – кот.
У тетки Элизы, вересковой ведьмы Скаах, был кот, правда, не рыжий, а черный с белыми пятнышками, точно так же себя вел.
– Как зовут тебя? – пересыпая лед в высокий бокал, спросила она.
– А тебе зачем, красавица? – спросил рыжий, склоняя голову к плечу и глядя исподлобья пристально. – Разве так не веселее? Встретились – разошлись.
– Хочу знать имя того, у кого глаз купила, – усмехнулась Элиза.
Не зря отпирается, значит, парень. Имя – мощнейшее из всех заклятий. Зная не то что имя, а даже прозвище человека, можно таких дел натворить… Такой кинжал знающие и понимающие люди протягивают друг другу в жесте мира, и обязательно рукояткой вперед.
Он молчал, смотрел, явно раздумывал.
Потом, видимо, решил, что все равно, так или иначе, слухи до нее донесут, что за посетитель приходит в жаркий час.
– Меня зовут Поэтом, – проговорил он, неспешно растягивая слова.
– И что же, хорошие пишешь стихи? – Лимонад Элиза решила украсить веточкой базилика.
– Те, кому довелось услышать, говорили, что даже слишком, – глаза его блеснули.
Ведьма поставила бокал на поднос и отнесла на подоконник. Поэт взял бокал и пригубил лимонад, прикрыв глаза, а Элиза села рядом, словно так и надо. Хотя в жизни с посетителями разговоров по душам не заводила: ведьмы такое не любят, ведь разговоры ведут к привязанности, а привязанность – к неосмотрительности.
Впрочем, Поэта ее компания, видимо, не смутила.
– Говорят, что я рифмую судьбу, – продолжил он. – Могу и обычные песенки петь, под гитару или бузуки, почему бы не повеселиться при необходимости. Но поэтом прозвали за кеннинги и висы, которые судьбу предсказывают.
Он вдруг наклонился вперед, оказываясь лицом к лицу с девушкой и упираясь на руки, выдохнул тихо-тихо:
– Не боишься, ведьма, судьбы?
– Не боюсь, – дернула плечиком Элиза. – И я знаю, кто ты. Ты – МакГанн, которого безумным прозвали. Видать, не зря.
Бродяга кивнул.
– А ты – Элиза Старраг[2], и я видел тебя в висах судьбы.
– И что же ты видел там?
– А этого я тебе не скажу. Поскольку судьба озвученная может счесть себя сбывшейся и начать меняться. А меньше всего я хочу, чтобы ты, моя драгоценная, не сбылась.
Поэт поцеловал ее в лоб, и Элиза ошарашенно позволила ему это сделать, хотя никто другой так близко бы просто никогда к ней не подошел.
А потом встал, как ни в чем не бывало, поставил бокал на ближайший стол, сунул ноги в ботинки – и был таков.
Элиза тяжело вздохнула.
Кеннинги, значит.
Висы.
Безумный МакГанн, предсказатель, вор и убийца, вернулся в Элдер Гроув в канун Бельтайна, и это, конечно же, не случайность.
В судьбу Элиза не верила. Она ее творила всеми возможными средствами и никогда не допускала хоть малейшей осечки.
МакГанн – одна сплошная неизвестная переменная. И это вызывало забытое уже чувство глубоко в груди. Чувство, собирающееся в точке между страхом и предвкушением.
Потому Элиза торопливо накинула на дверь щеколду, перевернула табличку надписью «Закрыто» и поспешила наверх, туда, где ждали ее верные помощники – карты.
Выходило второе гадание за день.
Кофейной гуще Элиза обычно доверяла, и не то чтобы требовались перекрестные гадания, как у некоторых ведьм: здесь гущу проверим на картах, карты на рунах, а руны на тесте из Интернета, ведь в критических ситуациях все средства хороши. Элиза над ними обычно смеялась, а сегодня сама оказалась такой.
Пока задумчиво мешала колоду, нет-нет да и посматривала на телефон. Молчал. Мать, видимо, еще не добралась проверить, она про телефон редко вспоминала, да и к чему он ей, когда любая птица расскажет новости быстрее и достоверней? Матери игры в людей давно надоели, это Элиза все никак, по ее мнению, не наиграется.
Вытащила три карты.
По одной – на проверку утренних предсказаний. Встреча опасная. Две дороги. Пламя до небес.
Вытащила – и глазам не поверила: на всех трех картах одно и то же колесо судьбы мчится, десятый аркан. Но не было у нее в колоде трех одинаковых карт и быть не могло! Личные карты Элизы – старые, потертые, еще от прабабки переходящие в семье от ведьмы к ведьме, давно изученные, проверенные, местами даже крапленные временем…
Не могло такого быть!
Элиза моргнула, но колеса не исчезли.
Потянулась зачарованно к телефону, сфотографировала расклад и кинула отправляться матери. Утреннее сообщение лежало непрочитанным.
Три колеса фортуны все так же мчались Элизе навстречу.
– Тачка какая-то, – пробормотала она вслух. – У чего еще три колеса есть?
Представив встающую у нее на пути гигантскую тачку, объятую огнем, нервно рассмеялась.
Стало быть, вот оно как.
Колесо фортуны – аркан капризный. Летит себе по линиям жизни да судьбу на себя наматывает.
Перемены. Всегда перемены. Элиза ненавидела перемены, ненавидела проклятое колесо, она только осела в Элдер Гроуве, только начала налаживать свой простой ведьминский быт, как снова придется вставать на крыло.
Было бы из-за кого…
Выходит, что было. Из-за рыжего, зеленоглазого, на кота похожего МакГанна по прозвищу Поэт, что явился на порог, как званый – бузиною званный – гость.
Вот и выходит, что судьбу надо в свои руки брать и менять, или она сама возьмет и поменяется, да только как прежде не будет.
Бельтайн, поворотное время, время лихих событий…
Элиза бросила взгляд в окно.
На площади сновали девушки и юноши, то и дело подкладывая дубовые ветки в майский костер – больше, больше! Полыхать будет…
До небес.
Ох.
Вот оно что.
Элиза нахмурилась. Потом встала, смела одной рукой карты в колоду, колоду убрала в шкатулку и торопливо вышла на балкон.
Вот оно что. Костер. Бельтайнский костер, призванный отогнать тьму и впустить в мир свет. Что-то крылось здесь, что-то, что она не могла уловить…
Взгляд уперся в башню – МакГанн, МакГанн, выгнали тебя из башни, как зайца из избушки, выкурили, а кто теперь поселился там, что за лиса?
Элиза поняла, что для того, чтобы схватить колесо и направить куда ей нужно, придется кое в чем разобраться.
Никогда прежде прошлое безумца МакГанна ее не интересовало, как и истории всех прочих горожан, а теперь поди ж ты.
Поищи, расспроси, разыщи, торопись, Элиза, только времени у тебя – до заката…
Элиза торопливо накинула на плечи легкую рубашку и выскочила из лимонадной. Улицы потихоньку снова наполнялись людьми, но уж переживут еще часок без лимонада. Элиза не обеднеет.
Первым делом она, конечно, на площадь пошла – ноги сами понесли. Там на углу стояла букинистическая лавка, и хозяин, старый седой Кон Маккиннон, знал все про всех. Вот к нему и стоило в первую очередь идти.
– Элиза, Элиза! – закричали юноши и девушки, увидев, что она вышла на площадь. – Иди с нами собирать костер!
– Пока не могу, – улыбнулась она. – Но, может быть, позже!
Костер уже поднимался на высоту заброшенной башни МакГанна.
– Элиза! – закричал старик-плотник при виде нее. – Приходи украшать майское дерево!
– Потом, потом, – отмахнулась она.
Лент на майском древе было уже так много, что солнце не находило себе пути между ними и застревало, подсвечивая изнутри.
Ведьма быстро пересекла площадь, пока еще кто-то не вздумал ее окликнуть, и скользнула внутрь полуоткрытой двери с табличкой «букинист».
– Элиза, какой сюрприз! – распахнул объятия Маккиннон. – Не часто увидишь тебя за пределами лимонадной!
– Что поделать, дни стоят жаркие, всем нужен лимонад, – Элиза расцеловала добродушного старика в щеки.
– Ты ведь по делу зашла? – прищурившись, спросил он. – Не верю я, что ты просто так бродишь по магазинам.
– Все-то вы знаете, – шутливо погрозила пальцем. – Я спросить кое-что хотела.
Она села прямо на стопку книг и закинула ногу на ногу.
– Вы же давно здесь живете и всех знаете?
– Допустим, это так, – усмехнулся букинист и отошел в сторонку.
Там, на старой плитке, уже почти закипел чайник.
– И Поэта МакГанна знаете?
– Знаю его, как не знать.
Пока Маккиннон заваривал чай, Элиза рассказала об утренней встрече с МакГанном. Букинист слушал и изредка покачивал седой головой.
– Вернулся, значит, – резюмировал он. – В опасное время вернулся. Не шутки все это.
– Почему в опасное? – спросила Элиза, отпивая из глиняной чашки.
Чай был крепкий, черный и отдавал травами и осенними ягодами, совсем не бельтайнский чай.
– Потому что пропал Поэт аккурат на Самайн. Сама понимаешь, какие слухи по городу ходили.
– А что вообще произошло тогда?
Букинист пожевал губами, глядя куда-то в пространство, поверх ее головы, и пробормотал:
– Произошло… Произошло, что в Самайн происходить должно, то и случилось… – и продолжил более окрепшим голосом: – Это тебе не у меня надо спрашивать. Тебе все расскажет мельникова дочка, Джейн Кирк, она нынче владелица хлебной лавки.
Элиза кивнула.
– А как зовут МакГанна? Не Поэтом же, в самом деле.
– Томасом и зовут, – хмыкнул букинист и вдруг подмигнул.
Ведьма едва не расхохоталась.
Что за клубок судьбы.
Томас, значит. И Джейн.
И в Самайн, значит, произошло.
Вор и убийца, сурово напомнила она самой себе. Потому разобраться надо в том, что произошло на самом деле, а не в древних балладах.
Но из дома букиниста вышла, напевая себе под нос:
Над быстрой речкой верный Том
Прилег с дороги отдохнуть.
Глядит: красавица верхом
К воде по склону держит путь…[3]
И настолько привязалась к ней мелодия шотландской баллады, что перестать напевать уже не получалось.
– У нас тут, конечно, не речка, а одно название, – веселилась Элиза. – Но какой городок, такие и легенды!
С легендами все обстояло непросто – вся эта история о Томасе Рифмаче, она же не просто так возникла и укоренилась в народных сердцах, что стала во всем мире ярким зеленым знаменем историй о фэйри.
Для кого-то – предостережением, а для кого-то – сладкой приманкой…
Только корни ее уходили далеко в прошлое, в земли шотландского Эркельдуна. И Томас Рифмач, по фамилии Лермонт, – персонаж не мифический, а вполне себе существующий.
Если так посмотреть, то от Элдер Гроува до Эркельдуна рукой подать.
– Да нет же, – вслух произнесла Элиза и сама себе ответила: – Да почему нет?
Ей ли, потомственной ведьме, не знать, что в жизни всякое случается.
Задержалась у лавки со сладостями, купила пару печеных яблок и пошла через всю площадь к хлебной лавке – ловить лису.
Джейн в самом деле напоминала лису.
Рыжая, с волосами чуть ли не до колена, заплетенными в хитроумные косы, с руками по локоть в муке и с веснушачьей россыпью на белом лице. Много тут рыжих, сразу видно – земля любима дивным народцем.
Табличка на двери пекарни гласила, что хозяйничает здесь Джейн Кирк и что она здесь единственная хозяйка. Элиза знала, что та никогда не была замужем, но никогда не задумывалась, почему.
А выходит, стоило бы задуматься.
Вошла, поставила кулек с печеными яблоками на прилавок и широко улыбнулась:
– Привет, Джейн.
Джейн недружелюбно на нее посмотрела.
– Привет-привет, что пришла, ведьма? Смотри, для тебя костер собирают.
Элиза знала: Джейн ее недолюбливает, сторонится и никогда не заходит за лимонадом. Она была из тех, кто считал, что, пока в городе не было ведьм, жилось намного лучше.
– Поговорить зашла. И хлеба купить свежего.
– Нечасто ты ешь хлеб, я заметила, – проворчала Джейн. – О чем поговорить хочешь?
– О Томасе Поэте.
– МакГанне? – Джейн замерла, вся вытянулась, как тетива, даже руки перестали тесто месить. – Он здесь при чем?
– Утром его встретила, вот и любопытство проснулось, – улыбнулась Элиза как ни в чем не бывало.
– Он здесь? – в голосе Джейн зазвенел ужас – первобытный, отчаянный.
Ведьма только кивнула.
– И говорил с тобой?
Еще один кивок.
– Вот что… – девушка торопливо обтерла руки о передник, и без того запачканный мукой. – Вот туда за стол садись, потолкуем.
Почти во всех местных лавках стояли один или два стола, хлебная исключением не была. Элиза села на крепко сбитый деревянный стул и принялась наблюдать, как Джейн закрывает лавку: переворачивает табличку и занавешивает шторы. Вот так приготовления… Видать, разговор пойдет серьезный.
– Слушай, – та отодвинула второй стул и села напротив.
Ни чаю, ни хлеба не предложила.
– Слушаю, – кивнула Элиза.
– Ты мне не то чтобы нравишься, – грубовато сказала Джейн. – Но раз к тебе явился Поэт, считаю долгом все рассказать и предупредить. Ты хоть и ведьма, а все же наша, бузина пополам с кровью, нельзя, чтобы он тебя с собой утащил.
– Я слушаю, – серьезно сказала Элиза.
И Джейн начала говорить.
По ее рассказу выходило, что МакГанн – как есть мерзавец.
– Точно он фейский подкидыш, – объясняла Джейн. – Иначе как объяснить, что коль наденешь одежду швами наружу, так он к тебе и не подойдет?
Элиза кивнула, а про себя отметила, что тоже, наверное, не подошла бы к такому странному человеку, что не может отличить изнанку от лица рубашки. А фэйри в принципе нерях не любят.
– А еще он железа боится, – Джейн принялась загибать крупные пальцы. – Никогда не видела, чтобы с железом дело имел. Даже вилки алюминиевые использует.
– Странно, а мне сказал, что в кузнице работу ему какую-то обещали…
– Набрехать тебе он что угодно мог, – жестко сказала Джейн. – Он почему Поэт? Потому что язык хорошо подвешен. Что хочешь услышать, то и наговорит тебе. Вор и подлец.
– А что он украл-то? – поинтересовалась Элиза и получила в ответ гневный взгляд:
– Как что? Мою невинность!
От Джейн Элиза вышла мрачная. По всему выходила история злая, как и все подобные истории в Элдер Гроуве, да только не про убийство и не про кражу, а про несчастную любовь.
Семь лет прошло с тех пор, как мельник Кирк поднял весь город против неподходящей, по его мнению, партии для единственной дочки, богатой наследницы, и город с радостью подхватил травлю.
Не зайцем вышел Поэт в этой борьбе, ух, не зайцем.
Элиза вспомнила, как охотник в одном пабе в Эдинбурге рассказывал ей, как выкурить лису из норы. Там, стало быть, ловушка ставится непростая. Лиса зверь гордый, иной раз задохнуться предпочтет, чем нору покинуть и даться в руки охотникам. Потому просто поджигать норы смысла нет. Потому если и кидают в норы лучины дымящиеся, то обязательно сети расставляют. И не только у одной норы – плоха та лиса, у которой в норе запасного хода нет!
А чаще, бывают, так делают: начинают нору закапывать землей. Падает земля, лиса от нее отбивается, так и получается – нора засыпана, а лиса прямо в лапы охотнику угодила.
Ну и капканы, само собой, капканами никто не брезгует.
Элиза прислонилась к стене дома и посмотрела на башню. Представила в красках, как из этой норы лиса выкуривают – как обычно в деревне делают? Сразу поджогами угрожают или подкарауливают у дверей? Отворачиваются при встрече или только злословят за спиной? Одной искры достаточно, чтобы поджечь лес. Одного слова, чтобы всколыхнуть толпу, объединить ненавистью… к лисам.
Нигде не любят рыжих.
Рядом на карниз села ворона, скосила черный блестящий глаз и каркнула предупреждающе. Мол, не лезь куда не просят.
Элиза махнула рукой, вспомнив утреннюю трехколесную судьбу.
Чему быть, того не миновать.
– В конце концов, – криво улыбнулась она вороне. – Может быть, я для этого вернулась в Элдер Гроув.
– Кар! – ответила ворона.
Вот и узнаем.
Одно смущало Элизу в рассказе Джейн, банальном, как большинство деревенских историй о сеновалах и сладкозвучных признаниях, – выходило, что далеко не первая такая Джейн была.
А впрочем, ведьма бы не удивилась, если бы Поэт раз за разом возвращался из Холмов, надеялся, что найдется глупышка, что его расколдует, и раз за разом убеждался в человеческой глупости и мелочности, а королева фей смеялась бы над ним… Нет, ничего удивительного бы здесь не было.
Элиза решительно направилась к дому с башней.
Но не сделала и нескольких шагов, как ее крепко схватили за руку и втянули в узкий переулочек между домами.
– Что? – возмутилась она и ощутила палец у губ.
– Тщщщщ, – прошептал МакГанн и отпустил ее. – Ты зачем это затеяла, красавица?
– Что я затеяла, о том тебе знать не надо и неоткуда! – возмутилась Элиза.
– Эй, ты совсем забыла? – притворно возмутился он. – Я же великий предсказатель!
Вот только личина бродяги и балагура спала с него в один миг – перед ведьмой стоял усталый мужчина с какой-то нездешней тоской в глазах.
– Послушай, – Элиза схватила его за рукав. – Я же сама все узнала. Ты ничего не рассказал!
– Да я и не смог бы, – пожал плечами он. – Я тебе столько сказок наплету, а истины не узнаешь.
– Так я уже узнала, – она отчаянно пыталась до него это донести. – А раз так, то судьбу можно обхитрить. Бельтайн сегодня. Все дороги открываются.
– Ох, красавица, – зеленые глаза потеплели. – Такое горячее сердце – да так рядом со мной. Не боишься, что со мной пропадешь?
– Ты украдешь мою невинность или убьешь мою репутацию? – Элиза склонила голову к плечу.
Ей правда было любопытно.
– Вот! – МакГанн поднял палец вверх. – Тебе известно, что я вор и убийца, так почему не бежишь прочь?
– Во-первых, у меня красть нечего: девушка я современная, а репутацию мою при всем желании не убьешь. Я городская ведьма, и городок наш уверен, что без меня жилось гораздо лучше. По крайней мере, вороны не подглядывали в окна.
– А во-вторых?
– А во-вторых, я знаю, как тебя вытащить, но только ты совсем-совсем не должен мне мешать. Доверься мне.
Элиза представляла, как сейчас выглядит – маленькая черно-зеленая птичка в платье, со всклокоченными волосами, да и ни следа утренней небрежности наносной не осталось. Видимо, МакГанн думал о том же, разглядывая ее с головы до ног.
– Как же твоя лимонадная? – спросил он.
Ведьма прикусила губу.
Лимонадная была домом. Местом, где она могла быть полностью собой на законных основаниях. Кулинария – последний оплот разрешенного колдовства. Но в конце концов все это – лимонадная, кофе по утрам, гадания за горсть мелочи – было только затем, чтобы передохнуть несколько зим.
Зима кончилась.
Дороги в глуши вокруг Элдер Гроува снова стали проходимыми, вот проклятая трехколесная судьба и доехала.
Жалко, конечно, лимонадную.
Но что поделать.
В воздухе ярко и полно повеяло ароматом бузины.
– Что ж… – медленно проговорил МакГанн. – Заключу с тобой сделку.
– Вот этим все и заканчивается, – вздохнула Элиза. – Нет вам веры.
– Вера как раз есть – сделки всегда честные, а с тобой, моя милая, и подвох не нужен: главный подвох – я сам, – Поэт скрестил руки на груди и прислонился спиной к кирпичной кладке. – Я не могу сказать тебе условия, на которых ты сможешь… сделать то, что задумала. Но могу сказать, где лежит то, что тебе нужно.
– Если я… – начала Элиза, подталкивая его к главному.
– Если ты достанешь мне вечером огонь с бельтайнского костра.
Элиза притихла.
Всем известно, в Бельтайнскую ночь огонь из костра можно взять всем – кроме воров, убийц и бывших заключенных. Тех, кто оступился уже. Для горожан МакГанн и был таким. Никто не помнил уже наверняка, в чем его преступление… Зато помнили, что оно было.
Никто не знал, куда МакГанн исчез на долгих семь лет.
Зато знали, что его упекли в тюрьму.
Где-то вдалеке послышался перезвон хрустальных колокольчиков – не иначе, как смех королевы фей.
– Что, думаешь, мне не по силам будет? – с вызовом спросила она.
– Ведьма! – восхитился Поэт. – Если у нас все получится, любить тебя буду до конца своих дней!
– А если нет? – как-то даже заинтересовалась Элиза.
– Я все забуду, – признался он. – А ты… Не знаю, тоже будешь помнить меня вором и убийцей. Оно как-то всегда так работает, получается…
– Томас… – тихо позвала она. – В который раз?
– Я, честно говоря, давно не считал.
Ворона каркнула.
Торопитесь уже, ставки сделаны!
Элиза и МакГанн пожали друг другу руки. Потом он прижал губы к ее уху и прошептал три слова.
То, что надо для него найти.
МакГанн назвал три предмета: факел, клубок рыжей шерсти и золотое кольцо.
Факел должен был храниться в башне, кольцо – у Джейн Кирк, а клубок рыжей шерсти мог быть где угодно.
Элиза не знала, смеяться ей или плакать.
Хотелось обругать фэйри, но уж точно не стоило этого делать в канун Бельтайна. А то еще передумают Томаса отпускать, и что тогда?
Она вернулась в лимонадную передохнуть и подумать. У дверей лавки ждал мальчишка, почти уличный, всегда в драных штанах и с синяками. Звали его Питером, хотя он предпочитал звать себя Пронырой.
Элиза приметила его издалека, и план родился тут же.
Как владелица лимонадной, она точно знала, что надо делать из всех лимонов, выданных жизнью.
– Давно ждешь? – весело спросила она.
– Да уже четверть часа, – хамовато ответил мальчик. – Где ходила?
– Где была, там меня уже нет! – Ведьма отперла дверь и впустила Питера. – Что хочешь?
– Лимонаду. Обычного, кисленького. Ух, жарко! – Он забрался на барный стул у стойки и принялся ждать.
– А хочешь лимонад и еще бесплатное печенье? – вкрадчиво начала Элиза.
Питер напрягся.
– Просто так никто ничего не предлагает, – буркнул он. – Мамка говорит.
– Я не просто так спрашиваю, – Элиза склонилась к нему через барную стойку. – Тебя же не просто так Пронырой зовут?
Услышав любимое прозвище, мальчишка даже плечи расправил.
– Я Проныра! Потому что куда угодно пролезу.
– И, я слышала, что угодно достанешь?
– Да. Только, – сразу набычился он, – я не вор, я не ворую!
– А воровать и не надо, – ведьма оглянулась по сторонам и понизила голос.
Те самые колдовские, убеждающие нотки, вместе с лимонадом на травах и тайным словом, сделали глаза мальчишки зеркально-пустыми.
Элиза торопливо заговорила:
– Надо Джейн спасти, что хлебной лавкой располагает. Вернулся Поэт, который ее жизнь испортил, и вернулся по ее душу. Потому что осталось у нее ее золотое кольцо. А если кольца у нее не будет, Поэт ее пощадит.
