Алекса Гранд
Бывшие. Няня по контракту
Глава 5
Лина, сейчас
«На вашем счету недостаточно средств для проведения данной операции. Пожалуйста, пополните счёт или обратитесь в ближайшее отделение банка».
Читаю надпись, всплывающую на экране банкомата, и беззвучно ругаюсь, с силой сжимая несчастный старенький смартфон в кулаке. Не до желаемого хруста тонкого пластика, конечно.
Но так, что белеют костяшки. И душащая изнутри злость пополам с паникой, наконец-то, дают свободно вздохнуть.
Да, мне не пять лет, не пятнадцать и даже не восемнадцать. Да, у меня отличная работа, стабильный заработок и своя однушка в одном из спальных районов города. Но даже спустя столько лет я всё равно ощущаю этот кислый привкус беспомощности на языке и гнилостный запах помойки, въевшийся под кожу, появляющийся стоит чему-то выйти из-под контроля.
Особенно если это что-то касается моей финансовой стабильности.
– Так, Лина! Тебе ведь хватило одного раза оказаться в самой заднице мира и опуститься на дно социума? И ты совершенно точно не собираешься туда возвращаться, да?
И, пока я возвращаюсь в кабинет и по пути занимаюсь этим личным аутотренингом, что не раз выручал меня даже в самых безвыходных ситуациях, и неосознанно пытаюсь оттереть влажной салфеткой ненавистный амбре с пальцев, мозги встают на место и начинают работать.
Правда, промедление в моем случае смерти подобно. Оно стоит мне остывшего кофе из автомата в коридоре, изрисованной книги для чтения украденного степлера и хрустальной статуэтки-балерины, подаренной мне Олегом по возвращении из Праги.
Он мог привезти мне что угодно. Игрушку-крота из известного в девяностых всему миру мультфильма. Футболку из «Хард Рок Кафе» с баснословным ценником, о которой мечтает половина туристов. Или колечко с гранатом.
А выбрал изящную хрупкую танцовщицу. Сказал, что я на неё чем-то похожа.
Отмахиваюсь от некстати всплывающих воспоминаний и переключаю свое внимание на сидящую передо мной девицу. Размалёванную, словно новогодняя ёлка.
Сколько ей? Двадцать? Двадцать пять?
– Рекомендую вернуть то, что вы незаконно присвоили.
– Что?
Картинно хлопает достающими едва ли не до самых бровей ресницами девчонка, а я устало тру переносицу, мельком гляжу на листы личного дела и досадливо морщусь.
Ей всего девятнадцать.
И история у неё банальная. Как под штамповку отечественной мелодрамы.
Влюбились, залетели, расписались, разошлись как в море корабли. Денег нет, родня не помогает, бывший не просыхает, а сама она вся такая расчудесная тянет дитятко в одиночку.
– Степлер. Статуэтка. Блокнот.
Монотонно перечисляю отсутствующие на моем столе вещи и криво усмехаюсь, с облегчением чувствуя, как ко мне возвращается прежняя самоуверенность и стервозность.
Это они позволяют мне проигнорировать чужой плевок на пол и стойкий запах перегара, повисающий в воздухе. Единственное, что я делаю, так это мысленную пометку, что надо будет обязательно проветрить кабинет после этой мадам и попросить уборщицу, милейшую тётю Дусю отдраить всё тут с хлоркой.
– Рита, вы ведь не хотите, чтобы я вызвала полицию?
– Марго.
Громко лопнув пузырь от жвачки, категорично заявляет девица, но меня нисколько не трогает её напускная бравада.
– В общем, так, Маргарита Михайловна, – растянув губы в заученной улыбке, я аккуратно кладу телефон на стол, рядом со стаканчиком кофе, и сцепляю пальцы в замок.
Не смотрю на эту горе-мамашу и сосредоточиваюсь на забитом худющем пацане лет пяти.
Запущенном в педагогическом, физическом и психологическом плане. Со следами застарелых побоев и взглядом милого оленёнка Бемби.
И как же ты выжил-то, малыш, с такой непутевой мамашей и её хреновыми друзьями, а?
– Судя по всему, вы не совсем понимаете, в какой ситуации оказались.
Вопреки бушующей внутри ярости, мой голос звучит спокойно, размеренно и безразлично. Ровно настолько, что эта пародия на человека, сидящая напротив меня, давится очередным пузырем от жвачки и таращит на меня свои блёклые глазёнки.
– Так позвольте, я вам поясню. Не далее чем вчера всю вашу честную компанию вытаскивали из какого-то притона, где вы, Маргарита Михайловна, изволили пропадать целых три дня. Оставив собственного сына одного в квартире. Без еды и воды. И, если бы не бдительные соседи, услышавшие его плач, вы бы сейчас не со мной разговаривали, а с представителями правоохранительных органов. Я достаточно понятно изъясняюсь?
– Ой, да подумаешь…
Небрежно пожимает плечами эта «Марго», и я все же перевожу на неё взгляд. И, видимо, есть что-то такое в выражении моего лица, что эта малолетка закашливается и затыкается.
– Маргарита Михайловна, нести ответственность за сына вы не можете. Думать тоже. Это явно не ваша стезя. Именно поэтому за вас давно и прочно подумало государство. И вердикт его такой, Маргарита Михайловна – сейчас органы опеки готовят иск об ограничении вас в родительских правах…
Выдав эту уничижительную тираду на одном дыхании, я привычно нажимаю на кнопку быстрого набора на телефоне и сбрасываю вызов после первого же гудка, не дожидаясь ответа.
– Вам предоставят ровно шесть месяцев на то, чтобы привести ту хрень, что вы называете жизнью в относительно нормальный вид, – сообщаю я и не обращаю ровным счётом никакого внимания на открывающуюся дверь в кабинет, продолжая гипнотизировать откровенно паршивую мамашу, неизвестно как затесавшуюся в список клиентов нашего центра.
Нет, умом я понимаю, что подобные люди – основной контингент в моей сфере специализации. Но блин…
Это какой-то прямо-таки отборный экземпляр! Не подлежащий перевоспитанию и исправлению.
– Я… Я буду жаловаться! Вы не имеет права!
До «милой» девочки Риты постепенно допирает, что тут происходит. И теперь она, как львица, бросается на суровых тёток их опеки, за несколько секунд успевших переманить на свою сторону малыша и подкупить его неожиданно тёплыми улыбками и словами.
А я даже не утруждаю себя тем, чтобы закончить заученную до последней буквы речь. Просто откидываюсь на спинку кресла и наслаждаюсь бесплатным представлением. Вторым за день, к слову. И откровенно паршивым в холодном состоянии кофе.
Отвратительный день, да.
Впрочем, импровизированный концерт заканчивается удивительно быстро. Видимо, мозги в крашеной пергидролем башке всё-таки есть, пусть и в зачаточном состоянии.
Так что горе-мамаша, продолжая наматывать сопли на кулак, убегает следом за делегацией опеки, уводящей её «любимого» сыночка. И я, наконец-то, возвращаюсь к тому, что так сильно выбило меня из колеи.
«На вашем счёте недостаточно средств для проведения данной операции. Пожалуйста, пополните счёт или обратитесь в ближайшее отделение банка».
Упавшее на телефон смс-оповещение от банка как всегда сухо, лаконично и совершенно обезличено.
Оно бьёт под дых, как самый заправский боксёр, и вытаскивает наружу самые примитивные страхи, спрятанные в глубине подсознания. Те, о которых я так старательно забывала все эти годы. С другой стороны…
Крутнувшись в кресле, я с деланным равнодушием листаю список контактов в стареньком самсунге. На экране моего многострадального гаджета давно залегла сетка трещин, и это даже не защитное стекло. Корпус местами стерся до безликого серого пластика, а количество глюков на квадратный сантиметр программного обеспечения приводит в экстаз знакомого технаря из квартиры напротив.
Он каждый раз настоятельно советует купить что-то из бюджетного сегмента. Но из-за ипотеки я не могу позволить себе лишние траты, а принцип «лишь бы работал» меня ещё ни разу не подводил.
Тем более, что, как оказалось, не только я имею доступ к собственному счёту.
– Удивительное рядом, правда?
Нажав на иконку нужного номера, я ещё с минуту слушаю пустые раздражающие своим однообразием гудки. А когда трубку всё же соизволяют снять, гулкий стандартный сигнал сменяют звуки пьяного веселья. После чего меня незатейливо и оптимистично посылают в эротические дали.
– Да чтоб вы там все провалились!
Рычу я и шваркаю ладонью по столешнице. Выкидываю остатки сломанного карандаша в мусорную корзину. Сдвигаю мышку, выводя рабочий ноутбук из спящего режима, и выпрямляюсь в кресле, снова отложив телефон в сторону. Пара кликов, онлайн-кабинет банка, выписка из истории операций…
И в мусорку отправляется второй по счёту сломанный карандаш, так некстати оказавшийся под рукой в компании смятого стаканчика из-под кофе.
– Дрянь! Нет, ну какая же ты дрянь, – пальцы снова сжимаются до побелевших костяшек, а в груди змеёй сворачивается ядовитая едкая ненависть. Та самая, с которой я когда-то не стеснялась ломать носы и выбивать зубы.
Та самая, что едва не привела меня на скамью подсудимых, благо нашлись действительно добрые люди, вправившие мне мозги. Конечно, сейчас я уже не бросаюсь в омут с головой и не спешу решать проблемы силой, но…
Но желание встретиться с призраками прошлого и вытрясти дерьмо из собственных родственничков становится просто нестерпимым. И в этот раз я не собираюсь себя сдерживать. В конце концов, с этой пародией на мать даже у служителей церкви не хватило бы терпения, а я на святую давно уже не тяну.
Приняв для себя решение, я методично собираю вещи, заполняю заявление на административный отпуск на пару дней и крейсером вплываю в приемную. Жестом осекаю порывающуюся меня тормознуть секретаршу шефа и без зазрения совести вваливаюсь в его кабинет, сухо и по-деловому интересуясь с порога:
– Станислав Евгеньевич, не уделите мне пару минут своего драгоценного времени?
Нагло нарушаю субординацию и шумно соплю. А уже в следующую секунду лечу в разверзнувшуюся под ногами бездну, потому что моё существо прожигают насквозь серо-стальные глаза мужчины, некогда разбившего меня вдребезги.
Глава 6
Артём, сейчас
– Лина, милочка, вы, что, не видите, я занят?
Хмурится Ленский, а я продолжаю рассматривать свою незнакомку, которая оказалась очень знакомой.
У Лины такая же узкая талия, как и раньше. Шикарная попка, обалденная фигура и ноги от ушей. Она до сих пор плюёт на яркий макияж и дорогие бренды. И предпочитает классическим блузкам и юбкам обычные драные джинсы и мальчишеские футболки, которые больше подошли бы подростку.
А ещё у неё на запястье красуется маленькая татуировка – витиеватое «но», которое убеждает меня в том, что я не ошибся. Поэтому я длинно выдыхаю и атакую девчонку вопросом.
– Мы не могли с вами встречаться раньше? Вы не…
– Нет. Я бы запомнила, – безапелляционно отрезает Лина и приближается к столу Ленского с какой-то бумажкой в руках.
– О, из вас получилась бы отличная актриса. Так талантливо лгать, – я не оставляю попыток вывести Василину на эмоции, но все мои усилия идут прахом, осыпаясь к ее стройным ногам.
Остановившись в полуметре от меня, Линка передает начальнику листок и скрещивает на груди руки, заранее готовясь отбиваться от его нападок.
– У меня возникли дела, не терпящие отлагательств. Будьте так добры, подпишите заявление. И примите к сведению, что я не буду отвечать на звонки вплоть до понедельника.
В её тоне ни намёка хоть на какой-то пиетет. Тихо хмыкнув, я откровенно любуюсь растерянным лицом Ленского и беззастенчиво комментирую:
– Звучит, как ультиматум. Вот уж не думал, что у вас такие… Смелые сотрудники, Станислав Евгеньевич.
Роняю неторопливо, намеренно тяну гласные и улыбаюсь шире, встречая холодный, пронзительный взгляд. Жду, что в нём как прежде вспыхнут такие знакомые искры, но нет.
Василина едва заметно ведёт плечом, делая вид, что здесь меня нет. И этот новый, незнакомый мне образ, разжигает давно потерянный интерес. Я подбираюсь, как зверь, жду, как же поступит Ленский, и морально готовлюсь сыграть новую для себя роль. Роль спасителя и защитника угнетённых.
Вот только всё опять идёт не по плану. Властный руководитель сдаётся без боя, под требовательным взглядом собственного подчиненного. Судорожно сглотнув, Ленский ставит подпись, обречённо вздыхая:
– Занесите в кадры и можете быть свободны.
– Благодарю.
Ланская покидает кабинет легко и непринужденно. А я зависаю ещё на пару секунд, провожая её слишком внимательным взглядом. И криво улыбаюсь, махнув рукой встрепенувшемуся собеседнику:
– Я на минутку, Станислав Евгеньевич. Вы же не против?
Ленский глотает слова и смиренно кивает в ответ. Это я замечаю мельком, уже выскочив следом за собственным наваждением. Призраком прошлого во плоти. И даже не удивляюсь, когда нахожу её у кофейного автомата.
Сжимая пальцами горячий стаканчик кофе, Лина жмурит глаза и дышит, медленно и глубоко. Кусает губы и снова ведёт плечом. И я не могу сдержать смешок, что так и рвётся из груди. Лгунья.
Какая же она всё-таки лгунья. Что тогда, что сейчас.
– Говорят, кофе у вас тут просто великолепный, – непринуждённо замечаю, остановившись рядом с ней и прислонившись плечом к стене. И даже не удивляюсь, когда слышу ответ.
– Так себе. Ну, если вы не фанат картона.
– И всё-таки ты меня узнала, я прав? – тихо фыркнув, меняю тему. Не вижу смысла ходить кругами и слишком сильно ценю своё время. Есть вещи и поважнее, чтоб тратить его на пустой разговор ни о чём.
– Ну, предположим, – нехотя уступает Ланская, делая осторожный глоток.
В её тоне по-прежнему ни пиетета, ни интереса. Только арктический холод и безбрежный покой, от которого я откровенно морщусь. Никогда не сох по типу «снежная королева», но тут что-то пошло не так.
Или всё дело в том, что было до?
– Не хочешь выпить чашечку кофе? – кидаю я откровенный намёк, но в ответ слышу лишь тихий смех. Мягкий, ласковый и даже нежный. Такой, что настроение тут же падает вниз и я сжимаю кулак, про себя чертыхаясь.
Всё ещё задевает. Всё ещё цепляет меня изнутри. Чёртова ведьма, что тогда, что сейчас заводит с нуля без труда и особых проблем.
– Удивительно, – Василина тянет уголки губ, обозначая улыбку. – Сколько лет прошло, а они всё ещё неизменны.
– Кто?
– Артём Холодов и его подкаты. Вот только есть одна небольшая проблема, залпом допив порядком остывший напиток, Линка сминает пустой стаканчик и с силой кидает его в мусорку. Бросив на меня равнодушный взгляд, она едва слышно цокает языком. – Мне уже давно не восемнадцать. И я на ТАКОЕ больше не поведусь. Так что оставь это для кого-нибудь помоложе. Желательно без мозгов. Такой типаж тебе как-то больше подходит.
Наверное, было глупо думать, что Лина примет меня с распростёртыми объятиями после того, что у нас было. Но я все равно пру напролом.
– Я изменился, Лин. Хочешь – проверь. Давай сходим на свидание.
– Свидание? Да я бы не пошла с тобой никуда, даже если бы ты остался последним мужчиной на земле. Люди не меняются, Холодов. Тем более, такие, как ты.
Фыркает Василина и, круто развернувшись, удаляется. Я же кручу в мозгу одну сумасшедшую идею, которая кажется мне все более привлекательной по мере того, как я приближаюсь к кабинету Ленского.
– Простите, Артём Сергеевич. Так на чём нас прервали? – уточняет Станислав Евгеньевич, старательно натирая очки.
– На том, что у меня замечательная дочь. И её развитие полностью соответствует возрасту, – любезно подсказываю я и щурюсь, замечая, как Ленский начинает нервно ёрзать в кресле.
– Если вы подпишите договор, мы постараемся…
– Я подпишу договор только, если моим ребенком займётся Василина Алексеевна, – чеканю я твёрдо, и от меня не укрывается неудовольствие, проскальзывающее по лицу эскулапа.
– В нашем центре достаточно гораздо более опытных специалистов. В конце концов, я могу сам…
– Нет. Я остановлю выбор на вашей клинике, если за моей дочерью будет закреплена Василина Алексеевна.
Обрываю я Ленского на полуслове и не сомневаюсь, что он прогнётся. Расценки у них в центре будь здоров, так что вряд ли он захочет терять денежного клиента.
– Что ж, Артём Сергеевич. Я, конечно, уважаю ваш выбор. Василина Алексеевна, несмотря на богатый стаж, не сталкивалась с подобными случаями. Это вообще не её профиль, если быть честным. Так что мы не можем гарантировать…
– Это я уже понял. Гарантии мне не даст ни она, ни вы, ни сам Господь Бог. Готовьте бумаги, я привезу Еву в понедельник.
Распоряжаюсь я жёстко и сам до конца не понимаю, почему настаиваю на кандидатуре Ланской. Может, ищу повод, чтобы чаще с ней контактировать. А, может, доверяю ей чуть больше, чем всем этим прилизанным докторишкам.
По крайней мере, она не будет вести себя отстранённо. Будет психованной, импульсивной, вспыльчивой. В общем, какой угодно. Только не равнодушной.
Уладив формальности и поставив свою закорючку на многостраничном контракте с кучей приложений, я спускаюсь вниз и выхожу на улицу, делая глубокий вдох. Раскалённый воздух врывается в лёгкие, обжигает и сушит и без того обветренные губы.
Конец мая выдался жарким и каким-то выматывающим. Дождей не было почти месяц, на зелёных листьях осела серая пыль. И я бы не отказался от сильного ливня, который смыл бы с меня апатию и усталость.
– Мне, пожалуйста, девять алых роз. На длинной ножке. Вот этих да.
Подождав, пока вежливая девушка с бейджиком, на котором значится «Настя», перевяжет цветы лентой, я прикладываю карту к терминалу. После чего заезжаю в магазин детских игрушек и только потом двигаюсь домой.
Поднимаюсь на лифте на двадцатый этаж, прижимая к себе плюшевого медведя, и вваливаюсь в коридор, бросая на тумбочку связку ключей.
На шум тут же выскальзывает Лена, моя любовница, и обвивает руками мою шею. Оставляет смачный поцелуй на губах и приходит в восторг от пошлого, в общем-то, букета.
– Это мне? Спасибо, Артём!
С Корольковой мы встречаемся около полугода, и она устраивает меня по всем параметрам. Длинноногая жгучая брюнетка с ярко-зелеными глазами она притягивает всеобщее внимание и знает, как себя подать.
Идеальная укладка. Безупречный маникюр. Яркий макияж. И любовь к детям.
По крайней мере, с тех пор, как она ко мне переехала, она пытается найти общий язык с Евой. И мне совершенно точно не в чем ее винить, раз уж у меня самого это не получается.
– Здравствуйте, Артём Сергеевич. Еву я покормила. Ужин на плите.
Следом за Леной в прихожей появляется наша няня и по совместительству кухарка Александра Ивановна. Она возится с Евой и готовит. Уборкой же занимается клининговая служба, которую мы приглашаем по необходимости.
Я не вижу смысла вешать эти обязанности на Лену, тем более что та начинает раскручивать свой бьюти-блог и обучается на каких-то курсах.
В финансах я не ограничен. Так что могу себе позволить.
– Спасибо, Александра Ивановна. До свидания.
Прощаюсь я с няней и направляюсь в детскую, пока Лена убегает ставить розы в вазу. Прохожусь костяшками пальцев по дверному косяку, конечно, не дожидаюсь никакого ответа и проскальзываю внутрь.
Приближаюсь к Еве осторожно и застываю в полуметре.
Секунда. Другая. Третья.
Она меня не замечает, раскладывая фигурки на магнитной доске. И меня по обыкновению захлестывает мощнейшим чувством досады.
Когда от меня ушла Евина мать, самой Еве не было еще и трёх лет. И я не знал, что мне делать с этой крохой. Менял нянь одну за другой и не преуспел в налаживании мостов с собственным ребёнком.
Я абсолютно точно не был готов тогда к отцовству. И все чаще думаю, что не созрел для него до сих пор.
– Малыш, держи. Это тебе.
Выныривая из омута безрадостных мыслей, я невесомо дотрагиваюсь до Евиного плеча и протягиваю ей мишку. На что получаю лишь снисходительный кивок.
Вся её комната завалена игрушками. Плюшевыми медведями, розовыми зайцами, единорогами и куклами. Наверное, так я пытаюсь загладить свою вину перед дочерью, только это не сильно спасает ситуацию.
Между нами всё так же простирается пропасть.
– Малыш, я нашел новую клинику. И отличного врача. Она тебе понравится, правда.
Говорю дочери негромко и ухожу из её комнаты, в очередной раз убеждаясь, что я – паршивый отец.
Глава 7
Лина, сейчас
В городе стоит мерзкая духота. Заползает змеёй в легкие. Мешает дышать.
Пот струится вдоль позвоночника. Футболка противно липнет к телу. А настроение болтается на отметке «ниже ноля».
Эти выходные выпили меня досуха. И теперь я, словно выжатый лимон, еле переставляю ноги и притормаживаю у кофе-бара, расположенного напротив работы.
– Мне, пожалуйста, американо.
– Сколько сахара положить?
– Сахара не надо. Спасибо.
Спустя пару минут я вцепляюсь в вожделенный стаканчик трясущимися пальцами и делаю глубокий глоток как наркоман, соскучившийся по дозе.
Бодрость возвращается медленно, маленькими крупинками. Но её хватает на то, чтобы перевести утро из разряда «паршивое» в разряд «приемлемое».
Правда, ненадолго.
Отойти от встречи с ненаглядными родственничками и хоть немного подремать перед монитором не удаётся. Как только я переступаю порог кабинета, омерзительно жизнерадостный голос секретарши вызывает меня на ковёр к начальству.
И я чертыхаюсь, пока иду по длинному коридору и пересекаю приёмную, гадая, что от меня понадобилось Ленскому в такую рань.
Обычно он предпочитает общаться со мной сугубо по телефону. И кривится каждый раз, когда мы сталкиваемся лицом к лицу.
– Доброе утро, Василина.
– Здравствуйте, Станислав Евгеньевич.
– Как отдохнула? Печеньки будешь?
Ленский доброжелательно подвигает пиалу с крекерами в мою сторону, а я выдавливаю из себя скупое «нормально» и смотрю на него настороженно.
Раньше он никогда не интересовался тем, как я провожу свое свободное время и все ли у меня в порядке. Поэтому подобная смена курса кажется лишь более подозрительной.
– Значит, так, Василина. С сегодняшнего дня откладываешь все свои дела и вплотную занимаешься дочкой Холодова. Поняла?
– Что?
Вопрос с клёкотом вырывается из моего горла и падает между нами не булыжником – гранитной глыбой. На язык как будто насыпали битого стекла.
– То. Будешь вести его дочку. Читай специальную литературу, вникай в тему. В общем, сделай всё, чтобы он остался доволен.
– Станислав Евгеньевич, при всём моем к вам уважении, дети с подобными отклонениями – не моя специализация. Вам лучше…
– Я сам знаю, что мне лучше. Сядь!
Гаркает Ленский, осекая мою попытку подняться на ноги. И в считанные секунды из покладистого сморщенного старичка превращается в матёрого тирана и деспота.
– Местом своим дорожишь?
Сбавляя тон, вкрадчиво спрашивает начальник. А я угрюмо молчу и катаю по столешнице карандаш. Ощущение патовости ситуации закрадывается в душу и заставляет конечности онеметь.
– Знаю, что дорожишь. Жилье в ипотеку. Кредит каждый месяц надо гасить. А с плохими рекомендациями от меня тебя ни в одну нормальную клинику не возьмут.
– И что вы предлагаете?
– Стиснуть зубы, засунуть свою гордость в ж…, куда подальше, в общем. И заняться этой девочкой. Подключай Валентину Федоровну. С Анютой проконсультируйся. Даю тебе полный карт-бланш.
Выдыхаю шумно, приходя в ужас от нарисованной Ленским картины, но он и вовсе решает меня добить. Снимает очки, трёт двумя пальцами переносицу и заносит топор над моей головой.
– Не справишься – вылетишь. Поняла?
– Поняла. Могу быть свободна?
Цежу сквозь зубы и, не дожидаясь ответа, выметаюсь из кабинета, не отказывая себе в удовольствии громко шваркнуть дверью.
В ушах зверски шумит. В груди клокочет едкая злоба. Но вскоре она превращается в тлеющие угольки. Они шипят и дымятся так, как будто на них вылили ведро с водой.
В конце коридора стоит Холодов с дочерью. Он бережно держит её ладошку и что-то ей нашептывает, а меня пронзает острой болью.
В другой Вселенной – той, что не случилось, он мог держать за руку нашего сына.
Первый порыв, который меня охватывает – это сбежать. Зарыться в какую-нибудь нору. Спрятать голову в песок, как страус. И притвориться, что ничего это нет.
Обязательств, которые зависли дамокловым мечом над моей шеей. Острого тянущего чувства в груди. И противного тремора, поселяющегося на кончиках пальцев.
Второй порыв, не менее сильный, чем первый – это подлететь к Артёму и встряхнуть его за грудки. Вдолбить в его дурную голову, что ничего хорошего из моего шефства над его дочкой не выйдет.
Потому что я не медицинский психолог, не дефектолог и не логопед, чёрт возьми.
И, пока я раскладываю на составляющие не свойственные мне, в общем-то, чувства и борюсь со своими желаниями, Холодов пересекает разделяющее нас расстояние и застывает в полуметре от меня.
– Здравствуй, Лина, – он говорит негромко, продолжая держать малышку за руку, а меня хватает лишь на то, чтобы выдавить скрипучее ржавое.
– Привет.
– Это Ева. Моя дочь.
– Здравствуй, Ева.
Шепчу я едва ли громче шелеста травы и опускаюсь на корточки, изучая малышку.
В чёрно-желтом спортивном костюмчике, с каштановыми вьющимися волосами длиной ниже лопаток и с тёмно-карими огромными глазищами на пол лица она представляется эдаким ярким пятном на фоне спокойных светло-бежевых стен.
Пожёвывает нервно нижнюю губу и ковыряет носком белого кроссовка пол.
С такой кукольной внешностью она легко могла попасть на обложку детского журнала, но вместо этого вынуждена слоняться по больничным учреждениям и быть подопытной мышкой для врачей.
Вот она, несправедливость жизни, во всей её, блин, красе.
– Приятно познакомиться Ева. Меня зовут Василина. Или просто Лина.
Сглотнув ком, набухающий в горле, я протягиваю девчушке ладонь и замираю. Не дергаюсь, не шевелюсь и немного боюсь, что дочь Холодова не захочет идти на контакт.
Но она легонько пожимает мои пальцы и смотрит пронзительно сквозь частокол длинных пушистых ресниц. И это, вопреки выставленным мной барьерам, воодушевляет.
– Пойдём покажу тебе свой кабинет. У меня там есть плюшевый кролик Хэппи, несколько кукол Братц и железная дорога.
На самом деле, пару игрушечных полотен трудно назвать полноценным железнодорожным полотном. Но моих слов хватает, чтобы заинтересовать Еву.
По крайней мере, в её медовых омутах загорается огонек любопытства, и она делает робкий шаг вперёд.
– А ещё у меня есть печеньки.
Уточняю я для того, чтобы заполнить неловкую паузу, поднимаюсь на ноги и разворачиваюсь. Между лопаток тут же вонзается сотня раскалённых иголок.
Это Холодов метит меня своим фирменным испытующим взглядом.
И если прежняя я от такого пристального внимания обязательно растянулась бы на полу и ободрала бы коленки. То нынешняя я добирается до рабочего места без приключений.
– Оставь нас наедине, пожалуйста.
Пропустив малышку вперёд, я переступаю через порог, тормозя Холодова. Упираюсь ладонью ему в грудь и ожидаемо натыкаюсь на яростное сопротивление.
– Я хочу присутствовать. Видеть, как ты общаешься с Евой.
– Ты будешь мешать нам, Артём. Она будет отвлекаться. Я тоже. Я не сделаю твоей дочери ничего плохого. Дай мне спокойно заняться своей работой, пожалуйста.
Говорю я с нажимом и каменею. Минуты превращаются в вечность, серые глаза Холодова покрываются коркой льда, у меня в груди образуется айсберг.
И, когда я уже начинаю думать, что пора прощаться с клиникой и писать заявление по собственному, Артём медленно кивает и отступает, предоставляя мне свободу действий.
Гулко выдохнув, я с облегчением захлопываю дверь и поворачиваюсь к Еве. И то ли разыгрывается мое больное воображение, но мне кажется, что с уходом отца малышка тоже становится более расслабленной.
Больше не кусает губы. Не теребит край своей желто-чёрной толстовки. И с интересом рассматривает мой письменный стол с Котом-батоном с краю и грудой папок, сваленных посередине.
– Извини за беспорядок. Я не готовилась к приходу гостей.
Потрепав девочку по макушке, я торопливо перекладываю бумаги в шкаф и выуживаю из нижнего ящика раскраску. Усаживаю Еву к себе на колени, не встречая отторжения, и вручаю ей упаковку фломастеров.
– Поможешь мне закончить с русалочкой?
Тыкаю в пока что бесцветное изображение Ариэль и получаю короткий утвердительный кивок.
– Если тебе будет некомфортно или что-то не понравится, дай мне знать, ладно?
Я прошу дочку Холодова осторожно и, получив еще один кивок, обмякаю. И, хоть я клятвенно обещаю себе не привязываться к маленькой пациентке, я ощущаю, как неумолимо проваливаюсь в опасную трясину.
Похороненный когда-то материнский инстинкт царапает что-то под ребрами и оживает, словно птица-феникс из кучки пепла, как бы я ни пыталась затолкать его обратно.
Моя ладонь машинально касается живота. Пальцы чуть дрожат, а где-то на подкорке всплывают разрозненные, слишком живые воспоминания. И я тяну губы в лёгкой печальной улыбке и невольно вспоминаю бессмертные слова одного книжного героя.
«После стольких лет? Всегда».
Эта строчка как девиз, как клеймо чёрной лентой букв по ребрам прямо под сердцем. И может быть правильно будет забыть, вычеркнуть всё, что было в прошлом, но…
В эту секунду, когда я взвешиваю все «за» и «против» на воображаемой чаше весов, маленькая ладошка касается моей щеки, и я вздрагиваю, возвращаясь в суровую действительность.
Горло давят проглоченные когда-то слова. Душат. Режут острыми гранями. Так реально, что проходит пара секунд прежде, чем я вспоминаю, кто я и где. Трясу головой, отгоняя тяжёлые мысли, и с трудом фокусирую взгляд на том, что происходит здесь и сейчас.
На чужом ребёнке, что смотрит на меня со странной смесью интереса и страха. А ещё – обречённости.
И это неожиданно бьёт под дых куда сильнее, чем встреча с бывшим столько лет спустя.
Намного, намного сильнее.
– Прости, милая, – я сжимаю пальцы в кулак и непроизвольно вытираю влажные уголки глаз.
Глубоко вздыхаю и медленно отпускаю внезапно настигшие меня флэшбеки. В сотый раз напоминаю себе, что прошлое уже не исправить, и машинально глажу придвинувшуюся ко мне чуть ближе малышку.
Ева молчит. Разбирает меня на запчасти своими большими глазами, и я ловлю себя на том, что меня коробит этот прямой взгляд. Взгляд взрослого человека на детском невинном лице.
Девчушка вертит в руках открытый фломастер, и я замечаю, что выбранный чёрный цвет так и кричит о том, что у ребёнка проблемы.
Даже с точки зрения абсолютного дилетанта, коим я и являюсь.
Я не психолог. Не детский так точно. Но даже я понимаю – так быть не должно. Не могут дети видеть мир в чёрно-белом свете. Особенно любимые, желанные дети.
Холодов ведь любит свою дочь?
Вопросы множатся в голове, но я не хочу задавать их здесь и сейчас. Не хочу обвинять его и делать поспешные выводы. Поэтому снова глубоко вдыхаю и мягко, ласково говорю:
– Почему этот цвет?
Пальцы ловко вытягивают из детских рук пресловутый фломастер. Отбрасывают его куда-то назад, а я двигаюсь ближе к столу и вожу кончиком пальца по закрашенному телу русалочки. Штрихи крупные, гладкие. Лежат ровно и уверенно, говоря о том, что моя маленькая подопечная не сомневалась.
И это чуточку пугает. Сознательный выбор, без каких-либо колебаний.
Ева не знает, какие мысли бродят в моей голове. Ей не ведома логика взрослых и их тревога обо всем на свете. Она едва заметно жмёт плечиками и щипает себя за рукав ветровки. А после снова смотрит на меня своими огромными, беспечно-спокойными глазами, и я вдруг тихо смеюсь.