Улана Зорина
Тайны закрытого города Североуральск-19
На самом деле, никто в глаза не видел пресловутых подземных лабораторий, а «гэбня» с радостью открещивалась от них даже в лучшие свои времена. Никого также не смущало то, что кладбище после развала нерушимого уже дважды расширялось в границах, откусывало по кусочку владения живых. Кого хоронили, раз уж все давно и без того мертвы? В ответ на этот вопрос философы, зевая, пожимали плечами, отмахивались.
Сергей прошел мимо заграждений с предупреждениями – при каждом инциденте рабочие покидали цех – и остановился перед микроавтобусом. Заглянул в недра. Салон оборудовали всем необходимым для работы с «тридцать шестыми»: носилки, мешки для трупов, небольшой стол для срочного – если понадобится – вскрытия, хирургические инструменты, сейф с пистолетом.
Ему вдруг захотелось взять оружие с собой. Всадить пулю в голову покойничку. Ну кто узнает? Яму уже вырыли, гроб стоит готовый – этой ночью разбудили не только Сергея с Валентином. Военным на заводе запретили держать оружие при себе, поэтому, случись что, это было единственное оружие на всей территории цеха.
От крамольных мыслей его оторвал майор, прошедший мимо с телефоном у уха. Он махнул Сергею, натянуто улыбнулся и вышел на улицу.
Значит, они остались вдвоем.
Сергей вытянул из машины передвижную тележку, взгромоздил на нее мешок. Сделав шаг, он все-таки развернулся и запрыгнул в буханку. Сейф с пистолетом был намертво приварен к полу. Сергей огляделся и набрал код на клавиатуре. Дверца распахнулась, явив на обозрение пустоту сейфа. Что за черт? Валентин? Зачем ему оружие?
Он растерянно встал. Дотянулся до бардачка, но и там ничего не нашел.
Он выпрыгнул из машины и пошагал к подсобке. Тишину нарушил гром колес тележки. Вспомнив, что Валентин один, прибавил скорости. Какого черта этот кретин майор ушел? Он оставил носилки напротив узкого коридора, ведущего в подсобку, кинул мешок на плечо.
Когда он вошел внутрь, Валентин стоял в углу, прижавшись спиной к стене. В руке у него была металлическая труба. Сергей перевел взгляд на «тридцать шестого» и замер. Лицо покойника походило на сырую котлету. Углубление во лбу, вмятый нос и оторванная нижняя губа. Грудь Валентина вздымалась, как после пробежки. Он крепко прижимал к груди трубу и таращился по сторонам испуганным взглядом.
– Он… – напарник проглотил ком, – он живой был.
– Что произошло? – Сергей, не выпуская из виду покойника, осторожно приблизился к Валентину.
– Он… Твою мать! Он очухался, как только вы оба вышли. Хотел встать. Он схватил меня за ногу. Чуть не убил, тварь.
Сергей еще раз посмотрел на труп, перевел взгляд на Валентина. Тело лежало там же, где было пять минут назад. Даже в позе ничего не изменилось. Одна рука подмята под бок – Валентин пнул ее, когда проверял, живой он или нет. Вторая – та, которой покойник схватил Сергея, – откинута в сторону. То есть, он и пальцем не двинул.
Почему тогда напарник врет? Что тут произошло?
Сергей не стал озвучивать своих подозрений.
– Ты как? В порядке?
Валентин кивнул несколько раз. Труба, выпущенная из рук, лязгнула по полу.
– Как он узнал, что ты здесь?
– Я… я не знаю.
– Он говорил с тобой?
– Нет… Нет… – напарник покачал головой.
Врет, убедился Сергей. «Тридцать шестые» – слепые, как котята. Единственный их ориентир – это звуки. Именно поэтому, когда один из них проявляет агрессию, нужно заткнуться и ждать. И Валентин прекрасно знал об этом.
– Что тут произошло, Валентин? – Сергей попятился к стене, стараясь держаться подальше и от трупа, и от напарника.
– Я ведь сказал тебе! Он напал на меня!
– Ложь. Он лежит так же, как и лежал. Я ведь видео снимал. Мне не нужно смотреть. Я и так вижу. Но могу показать. Почему ты врешь? Что он сказал тебе?
– Ничего! Ты путаешь, Серег. Если лежит так же, то совпадение. Он схватил меня за ногу и пытался встать.
Сергей достал телефон из кармана и включил камеру.
– Что ты делаешь?
– Пытаюсь запечатлеть… для потомков. Глянем потом, сравним.
– Убери.
Сергей сунул телефон в карман куртки и просканировал напарника тяжелым взглядом.
– Не нужно. Не обманывай меня. Что тут произошло?
– Да тебе-то какое дело? – взвизгнул Валентин. – С каких пор ты у нас расследуешь дела?
– Ты ведь сам все понимаешь, – Сергей старался придать голосу дружелюбия, чтобы сгладить конфликт, но это не помогало. Глаза Валентина бегали из стороны в сторону. Настоящий профессионал в своем деле, он так и не сумел научиться убедительно лгать. – Мы не можем умолчать об этом.
– Да что, я прошу молчать? Вызывай майора!
– Я хочу помочь тебе. Тебя не выпустят. Поедешь прямиком к ним. Хорошо, если ногти не начнут вырывать.
– Да иди ты к херам собачьим со своей заботой! С чего ты взял, что я стану что-то тебе рассказывать?
Сергей понял вдруг, что сглупил. Действительно, с чего бы вдруг? Он махнул рукой и повернулся к двери.
– Я за майором.
– Подожди, – прохрипел напарник. – Не торопись. Он… он и вправду что-то сказал.
– Что?
Сергей вдруг подумал, что в схватке с напарником скорее всего проиграет. Несмотря на возраст, Валентин выделялся среди прочих крепким жилистым телосложением. Сам Сергей не мог похвастаться отменным здоровьем, как, впрочем, и умением махать кулаками. Даже в школе драки с ровесниками как-то обходили его стороной, да и сам он не рвался в бой.
– Что он сказал? – повторил он.
Сергею с трудом удалось протолкнуть огромный ком, застрявший в горле, вниз.
– Нет, – Валентин покачал головой. – Нет. Все не так. Все должно было пойти иначе. Ты извини меня за то, что подставил. Но нам и вправду придется обмануть их. Поторопился я. Поторопился.
– Я не понимаю, о чем ты толкуешь, – выдавил Сергей, внимательно следя за движениями напарника.
– Сбил меня с толку этот труп. Хотел ответственно подойти, а тут вдруг подумал, что вот он – момент. А майора я отправил. Мне нужно было остаться с ним наедине, – он указал подбородком на безжизненное тело.
– Зачем?
– Обещай, что выслушаешь меня.
Сергей не стал отвечать. Валентин и так знал, что выслушает.
– Несколько лет назад такой же труп был. Живучий гад. Ты в отпуске был. Все то же самое. Только «тридцать шестой» со мной заговорил. Начал хохотать… И говорить, – голос напарника стал тихим, и Сергею приходилось прислушиваться, чтобы понимать. – Мол, девочка моя кричит, не переставая. Больно ей. Больно и страшно. Что не умирают они. Никто не умирает.
– Какая девочка? – Сергей вдруг живо представил себе, как просыпается в гробу. Эта мысль вызвала острый приступ клаустрофобии.
– Я… я не рассказывал никому. Никто не знает, – на глаза Валентину навернулись слезы. Он громко втянул воздух носом, громко сглотнул. Отвернулся, чтобы не показывать слезы. – Доченька моя. Первая. Ей семнадцать было. С подружками она шаталась возле завода. Домой пришла, все нормально еще было. А утром вышла на балкон. Мы в зале сидели. Смотрю на нее сквозь стекло, а у нее из глаз кровь хлещет. А она улыбается. Я к ней, а она через оградку и вниз головой.
Плечи Валентина затряслись в приступе плача. Сергей вдруг увидел перед собой побитого жизнью старика. К горлу подкатило.
– Я ведь на третьем этаже живу. Она еще мучалась два часа, пока душу не отдала. И эта мразь сказала мне, что она до сих пор мучается. Лицо ей все разбило. Никто так и не узнал, что и она эту заразу подхватила. Даже жена не знала. Не сказал я ей. Один видел, а по лицу потом никто и не понял из-за ран. А мальчик этот – молодой совсем, и двадцати еще не было – начал говорить о ней.
– Ты ведь знаешь, что нельзя их слушать, – выдавил из себя Сергей.
– А откуда он знал про нее? Сопляк ведь совсем был. Не знал он. Не мог знать.
– Может, они залезают в голову. Читают мысли.
– Хватит чушь молоть! – вспылил напарник. – Никто не может читать мысли! Это невозможно.
– Зачем ты это сделал?
– Дослушай. Потом решишь, нужно ли помогать мне. Я ведь старый уже. Давно на пенсию должен был выйти. Сам решил остаться. А что мне дома делать? Старуха померла давно, дочки раз в полгода появляются, будто живут в другой стране. А внуков я, наверное, не увижу. Не хотят они, ни Сашка, ни Валька детей рожать тут. Протест у них такой, у дурех. Будто без них не нарожают. А друзья у меня есть. Даже постарше меня будут. И, что главное, знают они гораздо больше. Васька Жуков – один из авторов протокола «тридцать шесть» – проболтался по пьяни о шахте.
– Какой шахте?
– В которой бог мертвый лежит.
– Чего? – бред напарника заставил Сергея сморщиться.
– Я так же на него посмотрел, – продолжил Валентин. – Я не знаю, что это: метафора или нет. Знаю, что раньше, пока город не закрыли, сюда ездили лечиться самые влиятельные люди страны. Они выкопали шахту, чтобы добраться до источника. А в итоге обнаружили разлагающийся труп.
– Что ты, твою мать, несешь? – прошипел сквозь зубы Сергей.
– Просто помоги мне. Подтверди мою версию.
– Что он сказал тебе? Почему ты… добил его?
– Тарабарщину свою понес. Заклинание.
– Но ведь оно не работает, – Сергей сжал кулаки. – Что? Ты не слышал этих заклинаний никогда? На тебе крест висит? Зачем ты врешь?
– Крестик капитана навел на мысль. Я его в карман сунул, но потом передумал. Решил убедиться сначала, что это тот случай, который нужен. Они ведь боятся крестов. Да, могут повлиять на верующего, но оттого делают это, что боятся. А когда ты ушел, я ему на лбу крест выложил из мусора.
– Ты знал, что он не мертв? Когда я уходил за тележкой.
– Реакция зрачков, хоть и слабая, но была. Я поэтому майора успокоил и ждал, пока ты выйдешь.
– И что ты собрался делать?
– Хочу выяснить, что тут происходит.
– Хорошо. Я ничего не знаю и знать не хочу. Это понятно?
– Да, конечно. Давай передвинем труп. Помоги мне. Как его лучше положить, чтобы снова не обосраться?
Они взяли тело за руки, за ноги и немного сдвинули. Сергей сделал несколько снимков, а когда перевел взгляд с дисплея на Валентина, увидел срез дула, направленного ему в живот.
– Извини, Сереж. Я ведь знаю тебя. Настучишь. А у меня другого шанса не будет.
– Ты ошибаешься, – в горле пересохло, будто песка наглотался. Сергей понимал, насколько фальшиво звучат его слова, но ничего другого в голову не пришло. – Я никуда не пойду. Спрячь ствол. Давай сделаем вид, что ничего этого не было.
– Нет у меня времени связывать тебя. Придется идти со мной. Я ведь по кусочкам собирал информацию все эти годы. Такие трупы – редкость. Молодой, здоровый. Один из четырех или даже пяти. Я не знаю, что в них вселяется, но иногда у этой штуки получается… управлять ими, что ли. Я ведь каждый раз разговариваю с ними, пока ты за тележкой ходишь. Я знаю, где шахта.
– Даже если так, то кто пустит тебя?
– Ее никто не охраняет. Это дыра за цехом. Мы постоянно проезжаем мимо нее.
– Какая еще дыра? – и тут он вспомнил. За цехом и правда находился небольшой холм, в котором зияет квадратная бетонированная дыра – иначе и не назовешь. Холм окружен сетчатым забором со спиралью колючей проволоки сверху. Поле за забором летом зарастает сорняками в человеческий рост. Зимой вырастают по обеим сторонам от широкой тропинки сугробы. Но охраны там действительно нет никогда. – Как дверь открывать собираешься?
– Там замок обычный висит. За это не беспокойся.
– Что там внутри?
– Я не знаю.
– И что ты хочешь там увидеть? В чем смысл? Ну, заберемся мы туда – дальше что?
– Да не знаю я! Только этот мудак, кажется, успел все-таки. С заклинанием своим. Я слишком поздно сообразил, что он там шепчет. Я бы никогда не подставил тебя так. Помру я скоро. А мне нужно знать. Говорят, что из шахты этой иногда слышны крики. Вообще много говорят. Ее и работяги стороной обходят, и солдаты. Думаю, потому и не охраняют.
– Говорят, – проворчал Сергей. – Да если все сплетни собирать…
– Мне нужно знать. Хватит тянуть. Пойдем. Не заставляй грех на душу брать. А еще лучше – помоги мне. Не сплю я. Все думаю о девочке своей.
Сергей был почти уверен, что Валентин не выстрелит. В глазах напарника сверкала надежда и страх. Его можно было понять: если он действительно верит в тот бред о мертвом боге и якобы все еще живых мертвецах, то у него был один шанс.
Он вспомнил недовольное лицо жены. Ну, придет он сегодня домой, поссорится снова, ляжет в кровать, а утром все заново. Сын почти не появляется в родительском доме. Телевизор, могилы, трупы – жизнь. Он вспомнил себя ребенком. Космос, Гагарин, приключения. Посмотрел на напарника. Ему вдруг стало понятно, откуда взялась маниакальная тяга к дотошному исполнению каждой мелочи. Он вспомнил, как подростком совал повсюду нос. Часто получал за любопытство, но все равно не останавливался. И когда он превратился в растение?
– Убери пистолет. Выстрелишь ведь ненароком. Сам пойду.
– Пойдешь? Правда? – напарник криво усмехнулся, отводя пистолет в сторону. – Он на предохранителе.
– Последний шанс тебе даю. Не стану я стучать на тебя.
– Другого шанса у меня не будет. Или сейчас, или никогда.
***
Сергей вышел первым. Огляделся и, убедившись, что цех пуст, пошагал в указанную Валентином сторону. Напарник держал пистолет наготове. По крайней мере, для камер, если такие висели где-то под потолком. Сам же Сергей считал бесполезным этот жест. Если камеры действительно висят, то никто не станет разбираться, и – самое позднее утром – заберут обоих. С местными военными шутки плохи. Как убого и безалаберно ни выглядело бы все со стороны, но заметать следы они умеют.
Они прошли вдоль ряда резервуаров до едва заметного выхода, которым работяги время от времени пользовались для перекура и вышли на вытоптанную курильщиками полянку.
В отличие от самого города, улочки завода хорошо освещались фонарями. А снег усложнял все еще больше. Сергей вдруг понял, что они сейчас как на ладони. Их видно с любого ракурса. Если даже у них все получится, то их разоблачение станет лишь вопросом времени. Он мысленно выматерил себя за мягкотелость и мнимое благородство.
И все же он вышел на дорожку, пошел вперед, к загадочной шахте, прислушиваясь к осторожным шагам Валентина за спиной, к его тяжелому дыханию. В кишечнике бурлило от напряжения. Сердце колотило по ребрам перфоратором. Колени дрожали, подкашивались, не выдерживая веса.
Зайдя за угол, они увидели забор, а за ним раскрытую в широком зеве пасть шахты. От двери к черной дыре в насыпи идти нужно было метров двести.
В голове промелькнула простая мысль, которую Сергей тут же озвучил:
– Еще можно уйти, – он остановился и обернулся. Взгляд уперся в срез ствола пистолета.
– Иди сам. Возвращайся, – прохрипел Валентин. – Я не поверну. Скажешь, что сбежал.
Сергей стиснул зубы. Шансы остаться в стороне при любом раскладе, даже самом благоприятном, теперь были жидкими. Он повернулся и стремительно пошагал к шахте. Валентин ничего не сказал и поплелся за ним.
На решетчатой двери висела табличка, предупреждающая о том, что вход строго воспрещен. Замок и вправду оказался амбарным. Припорошенный снегом – видимо, его уже с неделю не открывали – он казался особенно огромным. Валентин отодвинул Сергея и счистил наледь с верхней дужки. Будет смешно, если механизм промерз насквозь, пронеслось в голове.
Однако, немного повозившись с замком, Валентин снял его и потянул дверь на себя. Навесы скрипнули.
С расстояния двадцати метров черный квадрат в снегу выглядел по-настоящему угрожающе. Темнота внутри казалась искусственной, будто бы кто-то залил проход черной краской, впитывающей в себя весь свет.
Дыхание сперло, а зубы заныли. Голову сверлила одна единственная мысль: если они зайдут, то назад уже не выберутся. Похоже, что и Валентин растерялся. Вся его уверенность растворилась, как и свет, в темноте пасти шахты.
Тишину вдруг разорвал вой сирены. Все внутри оборвалось. Сергей обернулся. С вышки ударил яркий луч прожектора. Светлое пятно поползло в их сторону, и через мгновение оба могильщика стояли ослепленные ярким светом.
– Твою мать, – проскрипел Сергей.
– Вали все на меня, – Валентин попятился к шахте.
– Стой! – прошипел сквозь зубы Сергей. – Они пальнут ведь!
– Не пальнут. Главное, вали все на меня.
Сергей вытянул руки кверху. Из казармы уже несся топот сапог. Через несколько секунд он увидел четверых солдат с автоматами на перевес.
– Стой, где стоишь! – крикнул один из них. – Не двигайся!
Сергей повернул голову. Валентин почти исчез в тени.
То, что произошло в следующую секунду, заставило кишки подпрыгнуть к ребрам. Голова напарника взорвалась, а через мгновение над заводом разнесся эхом звук выстрела. Тело Валентина с глухим стуком рухнуло на землю.
Дыхание Сергея оборвалось. Сердце бешено стучало. В голове возникла четкая картинка: его голова в перекрестии оптического прицела. В груди слева резко укололо, и он сморщился от боли.
Солдаты подбежали к забору. Двое из них встали, направив на него автоматы. Один что-то крикнул, но Сергей не разобрал. В глазах потемнело, а к голове прилила кровь. Он с трудом удерживал руки поднятыми.
Дверь скрипнула. Ослепленный прожектором Сергей увидел, что один силуэт ворвался внутрь.
Внезапно свет погас, а солдат ринулся наружу. Сергей увидел, как тени за забором отступают, не опуская стволов. Бойцы переговаривались в полголоса. До уха доносились голоса, но что-то разобрать Сергей не сумел.
Он тихо завыл себе под нос, поняв, почему солдаты пятятся, и тут же затылком почувствовал чье-то присутствие. Он, не опуская рук повернул голову и посмотрел на черный квадрат.
Тень из шахты двинулась в его сторону. Где-то на дне подсознания мелькнула мысль или даже знание: нельзя смотреть. Нельзя видеть.
Он закрыл глаза, зажмурил так сильно, как только мог.
Но у него оставались уши, которыми он слышал приближающиеся шаги и дыхание. У него оставался нос, которым он уже успел вдохнуть запах смерти.
У него оставалось осязание. Когда оно приблизилось вплотную, и начало с интересом разглядывать Сергея, тот почувствовал, как кожу протыкают миллионы крошечных электрических разрядов.
Зубы зашевелились в деснах, сжались. Сергей почувствовал вкус железа на языке. Переносицу сдавило, и из ноздрей хлынуло. Он хотел что-то крикнуть, но воздух застрял в горле.
Он не открыл глаза, когда почувствовал, как оно прикоснулось к нему. Из уголков глаз полилась кровь.
Сергей вдруг понял, что внутри него кто-то сидит. Кто-то черный, как смола. Кто-то злобный. Кто-то древний. Кто-то, кому уже мало разлагающихся останков убитого тут божества.
Существо это позволило заглянуть в его мысли, и Сергей ужаснулся им. Он вдруг подумал, как же повезло Валентину, что он не видел их, что он успел умереть.
Мысли существа были о хозяине, о том, кто остался в шахте. О том, кто убил когда-то местное божество, но вынужден был теперь сидеть там. Сидеть и ждать своего часа. А он скоро настанет. Завтра или через сто лет – неважно. Что такое сто лет для него?
Сначала осознание присутствия в нем чего-то чуждого заставило Сергея покрыться холодным потом от дикого ужаса, но затем он все понял.
Оно не хотело причинять ему зло. Оно делало все, чтобы он остался в живых, как можно дольше. И он будет жить. Может быть даже вечно, да! От этой мысли он улыбнулся и потерял сознание.
А существу внутри вдруг захотелось повторить этот короткий прилив счастья. Оно подумало, что дело в механизме лица, – физическим телом оно не обладало никогда.
Оно попробовало улыбнуться.
В темноте
Андрей Волохович
Тьма. Сырой холод, от которого, кажется, на костях нарастает плесень. В неровном, тусклом свете единственной лампочки только кафель, ржавчина, грязь. Истеричный, словно биение сердца, стук срывающихся с переплетения дряхлых труб капель воды. Трубы эти рождаются где-то за пределами бытия, переползают бурыми змеями небольшой освещённый участок длинного, бесконечно длинного коридора, и теряются в плотном, густом киселе мрака. Драгоценными камнями сверкают лезвия сколотых краёв старой плитки. Здесь нет людей.
Здесь нет людей, но в этом крохотном неуютном мирке радиусом с вытянутую руку есть что-то другое. Что-то злое. Что-то, у чего нет человеческого тела, но есть перекошенное от ярости одноглазое лицо. Это нечто уже замахнулось куском ржавой арматуры и готово в любой момент обрушиться на объект своей чёрной, разъедающей пространство вокруг, ненависти…
Соня проснулась с криком в момент удара. Рывком села, неосознанно вцепилась в сырые от пота простыни. Заплакала.
Скрипнула разрисованная деревянная дверь, в комнату просунулось обеспокоенное мамино лицо.
– Милая, всё в порядке?
Всхлипнув, Соня вытерла слёзы углом простыни. Кивнула:
– Да, мамочка. Просто… оно приснилось опять.
Мама подошла, обняла, словно птица крыльями прикрыла своего птенца, зашептала на ухо:
– Ничего, ничего, всё хорошо, это просто сон, милая. Просто сон. Этот монстр ничего тебе не сделает.
За завтраком Соня слышала, как мама в соседней комнате звонит доктору, говорит, договаривается о встрече. Плохо. Это значит, что опять придётся пить гору таблеток, может быть какое-то время полежать в стационаре. А у мамы участятся приступы мигрени – придётся опять звать соседку, чтобы помогла. Соня печально вздохнула, доела последнюю ложку манной каши и пошла собираться на прогулку.
Весна ошпарила город кипятком солнца, и теперь с улиц медленно сползали лохмотья снежной кожи. Оттаяла и детская площадка: ребятня всех возрастов с раннего утра, горланя во всю глотку, оккупировала всю дворовую территорию. Соня поймала щекой тёплый лучик и довольно сощурилась. Тепло – это здорово, тепло – это лучше, чем холод.
Большую часть ребят она уже знала: когда всю жизнь обитаешь на одном месте, волей-неволей запомнишь соседей. Были и новые лица – девчонка со светлыми косичками и смешливым лицом раскладывала новорожденные листочки подорожника возле горки, а важного вида пухлый мальчуган в кепке с логотипом, вроде бы, пепси копошился пластмассовыми грабельками в песочнице. Его мама в лёгком летнем платье и широкополой соломенной шляпе сидела на скамейке рядом. Наверное, гости из соседних кварталов, казавшихся Соне далёкими заморскими государствами со своими порядками, нравами и легендами.
Соня решила не спешить, поиграть с детьми она успеет всегда, а вот насладиться таким прекрасным утром следовало в полной мере прямо сейчас. Она присела на краешек скамейки, подставила лицо игривому солнышку и зажмурилась, представив, что на самом деле она покачивается на волнах где-то посреди моря на огромном кораб…
– Мама, – прошептал вдруг мальчик в кепке, тыча пальцем в Соню. – А почему у тёти голова такая странная?
– Тихо! Замолчи! – шикнула женщина. – Это неприлично!
Она подняла взгляд на Соню, полы шляпки колыхнулись виновато.
– Вы уж простите, бога ради, это просто ребёнок, он совершенно не хотел вас обидеть.
– Да ладно, – пожала плечами Соня. – Я тоже бываю слишком любопытной.
Она подмигнула спрятавшемуся за мать мальчику:
– Это у меня от сражения с чудищем осталось.
– Кру-у-уто! Мама, а у меня будет шрам от монстра? Мам?
Лицо женщины дрогнуло.
– Так, всё, Витя, собирай-ка игрушки, мы уходим. Никаких нет! Быстро!
Соня ещё долго задумчиво смотрела им вслед, даже когда не перестававший оборачиваться Витя скрылся за углом.
Площадка всё ещё оставалась полна детьми, как огурец семечками. Казалось, это маленькое происшествие никто из них даже не заметил – мальчишки продолжали покорение деревьев с низкими ветками, а девочки прыгали в классики. Соня неосознанно провела пальцами по вмятине чуть выше левого виска. Мягкой, тёплой, слегка пульсирующей. Вмятине, которую не могли скрыть даже густые, длинные чёрные волосы.
Именно эта вмятина являлась причиной, по которой двадцатисемилетнюю Соню не брали на работу, и ей приходилось коротать дни во дворе или помогая маме, когда той становилось плохо. Причиной, по которой Соня отчётливо помнила только последние десять лет своей жизни. Причиной тугодумия, периодически рассыпающихся цветастым калейдоскопом мыслей. Причиной ночных кошмаров, в конце концов. Что-то случилось тогда, в детстве, в тёмном коридоре…
– Приветик!
Соня вздрогнула и обернулась. Позади улыбалась невысокая, худая девушка в очках с непроницаемо-чёрными стёклами.
– Это ведь ты Соня Варшавцева? Мне сказали, что ты, даже не пытайся отпираться, подруга!
Незнакомка протянула руку. Тыльная сторона ладони была испещрена когтистыми узорами, убегающими вверх по предплечью, прямиком в пасть рукава сверкающей молниями и заклёпками косухи. Соня прикусила губу и немножечко отступила назад.
– Да не тушуйся ты! Это ж я – Ленка Орлова, помнишь? Ну, в школе вместе учились, ты чего!
– Эээ, да я… вот, – Соня раздвинула волосы, демонстрируя вмятину. – Ничего не помню.
– Ого, ничё себе… Что, прям совсем-совсем ничего?
Соня отчего-то покраснела и виновато развела руками.
– Эк тебя жизнь потрепала, подруга! Я тут, значит, вырвалась с большой земли в командировку, пробилась через десяток КПП исключительно чтобы повидаться со старой знакомой, а она и знать меня не знает? Непорядок, будем исправлять!
Лена задумалась ненадолго, затем тряхнула коротко стриженой головой.
– Решено! Пойдём на прогулку. Походим по улочкам, я буду тебе рассказывать истории из детства, ты мне будешь рассказывать, что помнишь, так, глядишь, и получится что-нибудь. Как в кино, короче. Договорились?
Она улыбнулась задорно, с хитринкой, словно задумавшая что-то лиса из сказки. И было в этой улыбке нечто знакомое, едва уловимое, на мгновение всколыхнувшее мутную воду памяти, сформировавшее в голове размытый образ смешливой девочки с длинными косами.
– Лена! – поражённо воскликнула Соня.
– Да, подруга, я самая. Ну что? Айда шляться по городу?
– Конечно! Только подожди минутку, у мамы отпрошусь, мне одной нельзя.
– Ты чего, какая мама? Ты уже взрослая девчонка, сама можешь решать. А уж я за тобой пригляжу, не сомневайся. Ни на шаг не отпущу.
– Даже не знаю… Я всегда отпрашиваюсь…
Лицо подруги поскучнело, она отвернулась и уставилась в небо. Пробормотала как бы между делом:
– Значит, и щеночка увидеть не хочешь?
Соня замерла.
– Какого ещё щеночка?
– Да так, всего лишь маленький мопсик, с собой привезла. Такой милипусенький, ты бы видела! Ах да, ты же не хочешь…
– Хочу! – подпрыгнула Соня на месте, хлопнув в ладоши. – Ещё как хочу! Покажи, пожалуйста!
– Тогда идём прямо сейчас, я с тобой долго пререкаться не буду, он скоро есть захочет.
Конечно, так делать было нельзя. К тому же мама множество раз наставляла никуда не ходить с незнакомцами. Но ведь тут не незнакомец, а вполне себе старая подруга, да и гулять они будут просто по улицам, далеко не уйдут… И щеночек. Щеночек! От напряжения Соня прикусила нижнюю губу почти до крови.
– Ладно, – наконец выдохнула она. – Но только давай не очень долго, а потом обязательно вернёмся, а то мама будет за меня волноваться.
– Отлично! Я знала, что на тебя можно положиться, ты всегда была крутой, – Лена потрепала Соню по волосам, случайно задела вмятину и тут же отдёрнула руку.
– Ой, извини, не было больно?
– Нет, всё в порядке.
– Ну и славно. Пойдём скорее.
Уходя со двора, Соня обернулась на свой дом с чувством необъяснимой щемящей тревоги.
***
Они лавировали среди возвращающихся домой школьников, ощущая себя великанами, переходящими бурную реку. Кричащие, смеющиеся дети, играющие в салки или просто дурачащиеся, вызывали на лице непроизвольную улыбку.
– Веришь, что мы когда-то и сами были такими? – спросила Лена. Она тоже улыбалась, с нежностью глядя на затопившие улицу потоки искренней радости и неуёмной энергии.
Скоро впереди показалось здание школы, в которой, по маминым словам, Соня почти отучилась положенные одиннадцать классов. Лишь в середине весны произошёл несчастный случай, и больше Соня в школу не ходила. Два кирпичных куба, соединённых одноэтажным перешейком, беспрерывно изрыгали из своих недр маленькие горланящие фигурки, словно это была не школа, а завод по производству детей с рюкзаками.
– Эх, а помнишь, как мы с уроков сбегали? – мечтательно закатывала глаза Лена. – Попадало, конечно, знатно, однако стоило того, особенно весной. Помнишь, как-то раз пытались по-тихому уйти, а нас уборщица застукала? Вот визгу-то было! Как же её звали… А, точно, Швабра! Злая такая, тощая, как скелет, никто её не любил. Ну как? Вспоминаешь? Мы, значит, крадёмся по коридору, а она как завизжит, а потом мы…
Лена говорила и говорила. Рассказывала о строгих учителях, о добрых учителях, о мальчишках из старших классов, по которым все сохли, о дурацких невыполнимых нормативах по физкультуре. Об удивительно вкусной еде в школьной столовой (кроме супа, он всегда был каким-то кислым), о хрипящем динамике, странно искажающем голос директора, когда тот пытался зачитать какие-либо объявления и много, много о чём ещё, чем жили школьники больше десяти лет назад.
Но Соня лишь улыбалась, потупившись: ничего из этого не отзывалось в душе, не рисовало картинки перед глазами, приходилось напрягаться, чтобы представить хоть что-то, и то разум сплошь подкидывал знакомые кадры из виденных по телевизору фильмов и мультиков.
– Что, совсем-совсем ничегошеньки не приходит на ум? – расстраивалась Лена.
– Извини, – зачем-то отвечала Соня.
– Что ты! Что ты! Это же не твоя вина. О, точно! Уж это-то ты вспомнить должна! Это прям концентрированное детство, по-любому не забудешь!
Свободная лавка неподалёку приютила их, и Лена, напустив на себя загадочный вид, начала рассказывать:
– Дело было давнее, ещё до того, как мы в школу пошли. Вообще, поговаривают, ещё при Ахтямове, но я не особо верю. Думаю, если и было, то уже при его приемнике, Ахтямов бы такого не допустил, у него хватка была железная. Ну, как говорят, опять же. Так вот, в те старые времена, когда люди сообща стремились в светлое коммунистическое будущее, утроился в школу новый сторож. Никто уже не помнит, как его звали на самом деле, но называли его все Чистюлей. Это потому, что он везде таскал с собой щётку для обуви и, чуть что, принимался начищать свои видавшие виды туфли. Да и вообще, странный он был, хоть и сам по себе очень тихий. Всё время бегал мыть руки, проходил в двери только повернувшись левым боком. Короче, типовой такой ОКРщик. Не знаешь, что такое ОКР? Ну и забей, к делу это всё равно не относится.
Внезапно налетевший порыв ветра пригнал тяжёлые серо-чёрные тучи, заставил поёжиться от холода, Соня плотно закуталась в свою ветровку, но Лена, казалось, даже не заметила перемены погоды, и продолжала вещать деланно низким голосом.
– Ну и, в общем, спустя несколько месяцев после того, как этот сторож начал работать, со всей округи начали пропадать дети. Школьного возраста. Родители, милиция, наскоро организованная народная дружина – все сбились с ног, пытаясь их найти. Это продолжалось около полугода, а затем кто-то решил заглянуть в каморку к Чистюле – у него была маленькая такая комнатка в пару квадратных метров, которую он гордо именовал кабинетом. И знаешь, что там нашли?
