Александр Берзан
Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь
© Берзан А.П., 2022
Введение
«Лесной следователь» – это вторая книга серии. Первая книга повествует о трёх годах жизни научного сотрудника заповедника в лесах Кунашира. Первые три полевых сезона. Этот полевой сезон – четвёртый. До предела насыщенный событиями, походами по вулканам, встречами с медведями…
Кунашир… Самый южный из крупных Курильских островов. Природа Кунашира удивительна и неповторима! В сравнении даже с расположенным чуть севернее, соседним островом Итуруп. Южная часть острова – это «пёстрая смесь юга», страна магнолий и бамбуковых дубняков. Более обширная, северная часть Кунашира – это страна хвойных лесов из ели и пихты. В большей части, с подлеском из курильского бамбука…
К слову сказать, хвойных, елово-пихтовых лесов, на других Курильских островах – нет.
Пространства рельефа выше шестьсот пятидесяти метров над уровнем моря заняты покровом кедрового стланика.
Кунашир имеет протяжённость всего сто двадцать километров. Но этого с избытком хватает для бездонности мира его дикого леса! В который каждый раз ныряешь… как в океан. И не факт – что вынырнешь.
Эта книга – очередной год лесной жизни научного сотрудника заповедника в северной части острова. Мой кумир Г. А. Федосеев писал об экспедициях геодезистов в условиях суровой природы Дальнего Востока нашей страны, о тяжёлой и рискованной полевой жизни этих людей. Я же постарался простым языком рассказать о лесной жизни научного сотрудника заповедника. В принципе – это полевой дневник. Здесь нет ни слова выдумки.
Каждая встреча и событие – строго документальны. Как и имена и фамилии всех действующих лиц.
Природных заповедников, в России – больше сотни, примерно столько же природных парков. И в каждом из них живут и выполняют свои обязанности люди. Это необычные люди. Каждый день они решают проблемы выживания в условиях дикой природы. Для них – это обычная проза жизни, ежедневная рутина. Трудный и рискованный образ жизни этих людей остаётся малоизвестным для нашего общества до сих пор. Что ими движет? Как и чем они живут? Как они относятся к природе, которую вызвались охранять и изучать. Автор этой книги приоткрывает особенности работы и жизни этого заповедного люда.
Книга – это настоящий калейдоскоп удивительных историй из жизни дикой природы Кунашира. Этим, книга будет интересна любителям приключений.
А своей документальностью – книга будет интересна краеведам, туристам, натуралистам, лесникам, и самим сотрудникам заповедников и национальных парков…
Лесной следователь
Весна! Наш полевой сезон начался! Шестого апреля, мы заезжаем, на тяжёлом вездеходе геологов, в лес. В этом году, нас трое – я, Сергей Казанцев и Андрей Анисимов. Наш заезд, в этом году – ещё более впечатляющий: доски, тяжёлые рулоны рубероида, ящик с гвоздями, ножовка, топоры, молотки, пару мешков цемента…
Три часа хода – и моим глазам вновь открывается милая моему сердцу, речка Тятина!
– Рррууух! Рррууух! – тяжело покачиваясь на валунах речного берега, зеленая громадина вездехода медленно заходит в широкий речной перекат.
Тятина, как всегда, полноводна – гусеницы ГТТ скрываются под водой…
Через пяток минут после речки, натужно ревя, вездеход выбирается на верхнюю морскую террасу и мы видим призёмистый дом, что в одиночестве стоит на плато бывшего посёлка Тятино. Куда ни глянь – белое безмолвие, зимний пейзаж! Кругом лежит глубокий снег. На синем, совершенно безоблачном небе, ослепительно сияет солнце. Весь покрытый черным рубероидом, дом резко выделяется на снежной белизне обширного пустыря.
– РРРУУУХ! РРРУУУХ!
Выворачивая своими траками целые пласты тяжёлого, весеннего снега, вездеход в несколько приёмов разворачивается и осторожно сдаёт задом к фасадной стене дома.
Мы спрыгиваем на землю и бросаемся отвязывать верёвки креплений. Андрей Анисимов карабкается на железную крышу вездехода и одну за другой, принимается сбрасывать прямо на снег новенькие доски. Штук пятьдесят! Какое богатство! Рядом с досками растёт горка, таких же жёлтых, пахнущих смолой, длинных реек. И всё это – помимо наших рюкзаков, картонных коробок с продуктами, скатанных в рулоны ватных матрацев, «солдатских» одеял и даже, пуховых подушек…
Вездеход, без промедления, уходит.
– Дааа…
– Ага…
Мы осматриваемся, прицениваясь к окружающей обстановке, откапываем наполовину занесённую снегом дверь тамбура и открываем входную дверь в дом.
Первый шаг, первый взгляд:
Перегораживающую прошлой весной обширное пространство дома напополам, брезентовую стену – мы сняли с Дыханом ещё прошлым летом. Широченное помещение дома настыло, за зиму. И сейчас, стены этой «казармы» холодно посверкивают льдистой щёткой инея. Небольшая топка, стоящей ровно посредине дома печки, снова развалилась!
– Опять по кирпичам! – тонким голосом, злится Казанцев.
– Ну! – зло киваю я, – Без цемента делали, чтож ты хочешь?.. Хорошо, что хоть, кирпичная труба стоит!
– А наши нары, под потолком – сохранились! – уже радуется Казанцев.
– Ну! – киваю я, – Хоть это, строить не надо!
– Надо! – возражает Андрей, – На нарах – только три места! Давайте, ещё ярус сделаем? Под первым!
– Точно! Прямо под ним! – прикидываем мы, – Пробросим пару поперечин, из брусков – и досками застелем!
Хоть и из кирпича, но печка в Тятинском доме – походная. Обычного печного стояка, с колодцами дымохода, здесь – просто, нет. Кирпичная топка сразу переходит в узкую, кирпичную, вертикальную трубу, уходящую в потолок…
Перед тем, как заняться реанимацией дома, мы кое-как растапливаем печку и ставим чайник воды, на чай…
Наконец-то, чай готов! Мы все пристраиваемся к столу…
С Саратовского кордона, к нам в вездеход, подсел лесник Сергей Олевохин. Меня, в первую очередь, интересуют лесные новости. И я использую время перекура: «Серёга, медведи уже поднялись? Ты, может, след где видел?».
– Хм! Саня! – как всегда, добродушно усмехается Олевохин, отхлёбывая из белого фаянсового бокала чай, – Конечно, поднялись! Дай вспомнить, какого числа это было…
Я молчу и жду…
– Но, то был первый след, я потом число вспомню, – вскоре отбрасывает Сергей, эту мысль, – А, вон! Вчера! Один – прямо через устье Саратовки пропёрся! Такую кучу навалил!
– Да, ты что?! – загораюсь я, – Вот бы – глянуть! Я, этот след, найду? Если, завтра пойду?
– Хм! – улыбается Олевохин, – Нет ничего проще! Шагай по дороге, от устья Саратовки на кордон. Метров через сто – этот след медведя дорогу пересекает. Там и его кучу увидишь!
– Да?
– Хм! Саня, мимо не пройдёшь!
Я, ведь, в этом году хочу проследить питание бурого медведя! И медвежий помёт – это, как раз то, что мне нужно исследовать. Анализ помётов даст мне возможность установить рацион наших медведей. Помёты – это конкретные цифры по питанию! В зимнюю командировку я специально консультировался у Геннадия Воронова на Сахалине и у Виктора Юдина во Владивостоке по методике обработки помётов медведей…
Ладно, Саратовская будет завтра. А, сегодня и сейчас – мы бросаемся в ремонт дома. До темноты, лично мне – нужно переложить топку печки. Мы, с Казанцевым, берём цинковое ведро, штыковую лопату и шагаем от дома по снежному вездеходному следу обратно, на гребень высокой морской террасы – там уже вытаял из снега борт дороги. По прошлому году мы знаем, что здесь имеются целые залежи хорошей, желтой глины.
Я закатываю рукава и принимаюсь месить раствор в продолговатом, цинковом тазу… Талая вода из лужи – такая студёная! Пальцы сводит напрочь! Но выбирать не приходится…
Тем временем, Анисимов с Казанцевым перегораживают напополам помещение нашего дома. На этот раз они возводят стену из новеньких досок.
– Жжик-жжик! Жжик-жжик! – не отрываясь от своих кирпичей, слышу я, как за моей спиной Анисимов пилит доску за доской.
Под завершение дня, мы, уже все вместе, сооружаем из досок второй ярус нар…
– Хорошо! – улыбается Казанцев, – Когда рабочих рук – целых три пары!
– Да! – охотно соглашаюсь я, – Особенно, когда все они – умелые!
Тятино. Утро. Седьмое апреля. Мы с Казанцевым – полевая пара. Мы собираемся на Саратовскую…
На улице стоит серый туман. Кругом сыро и прохладно. Чтобы не месить снег по круговой дороге, мы направляемся по пустырю от нашего дома, напрямую к океану. Сваливаемся вниз по крутому склону высокой морской террасы. И, уже по столу низкой морской террасы, коротко пробиваемся по глубокому снегу на песчаный пляж океанского берега.
Вот и ровный, твёрдый морской песочек, под сапогами!
– Ци-ци-ци! Ци-ци-ци! – по песку перед нами разбегаются, звонко перекликаются камчатские трясогузки.
– Серёж. Смотри! – радуюсь я, – Трясогузки!
– Естественно! – не понимает моих восторгов, Казанцев, – Весна на дворе…
Пятьсот метров – и перед нами устье Тятиной! Нам нужно переходить речку. Чтобы выбраться на перекат, мы сворачиваем с отлива моря вправо и опять вылезаем на метровый стол низкой морской террасы…
Здесь – кругом лежит снег!..
На небольшой бурой проталине, у подножия высокой морской террасы, ярко-жёлтыми звёздочками горят адонисы!
– Серёж! Смотри! Адонисы цветут!
– Один, два, три… – чуть отстав от ушедшего вперед Казанцева, я насчитываю более десяти одиночных цветков.
По методике фенологических наблюдений – если находишь больше десяти цветков, то можешь смело регистрировать фазу начала цветения. Я открываю свой полевой дневничок и решительно пишу: «Адонис амурский – начало цветения».
Как шли – мы с ходу переходим речку. А что? Наши болотники были раскатаны ещё у входной двери Тятинского дома! Выйдя из воды на противоположном берегу речки, мы шагаем дальше, по колеям старой дороги…
На плоском бакланьем камне, что стоит в первой волне, под первым мысом за Тятиной, сидит всего один баклан.
– Смотри! – я протягиваю Казанцеву бинокль, – Японский баклан! Он – большой и серый.
– Хм! Ясно дело! – хмыкает в ответ ершистый Казанцев, рассматривая в бинокль птицу, – Краснолицые бакланы – они чёрные и изящные!
Наш путь лежит дальше на запад, по низкой морской террасе, вдоль побережья…
То и дело, мы пересекаем одиночные медвежьи следы. Все они, ведут со стороны темнеющих справа, за взгорками высокой морской террасы хвойных массивов, по снежной целине, прямиком на приливно-отливную полосу океана.
Вот, наконец, впереди уже видны бамбуковые просторы устья Саратовской! Это значит, что мы преодолели пять километров побережья. От устья речки мы круто сворачиваем вправо, по едва выделяющемуся на снежной целине бамбуковой пустоши, старому следу вездехода, уходящему в сторону тёмных хвойников, к Саратовскому кордону.
– Вон, след! – я издалека вижу чей-то след, пересекающий снежные вездеходные колеи.
– Ага, точно! – кивает Казанцев.
Мы подходим ближе. Это – действительно, след медведя. Стараясь поменьше проваливаться в снег, медведь шел как крокодил, широко расставляя лапы. И всё-равно, он проваливался по брюхо! Я прослеживаю глазами след – зверь ушёл с заснеженных просторов побережья, в ещё более снежную пойму речки.
– Так! – прикидываю я, прицениваясь к следу, – По словам Олевохина, он прошёл три дня назад… А, вон и помёт!
Это – метрах в тридцати от колеи. Проваливаясь несравненно глубже медведя, я трудно пробиваюсь по снегу к помёту…
Всё! Добрался. Я стою и тяжело дышу, заодно осматриваюсь… По ходу движения, медведь выкопал в снегу широкую яму, около метра в поперечнике. Вся поверхность этой ямы, да и снег вокруг, равномерно покрыты сантиметровым слоем сухого помёта. Сломленной рядом веточкой, я начинаю ковырять помёт: «Та-ааак, что мы имеем?». Через несколько минут, я, в недоумении, распрямляюсь над ямой: «Какие-то древесные опилки!».
– Что ты, там, шепчешь? – кричит мне Казанцев.
Я бросаю короткий взгляд в сторону напарника – он так и стоит на вездеходном следе. По такому снегу, тащиться следом за мной – его не очень-то заставишь.
– Да… Опилки, говорю! – кричу я ему, – Или солома! И… вот! Два зерна пшеницы! Целые!
– Пшеницы?! – озадачивается с дороги Сергей, – Ты же – с Сахалина! Ты, откуда пшеницу знаешь?
– Мы, в институте учили! – кричу я, в ответ, – На семинарах по сельскому хозяйству!
– Да? Ладно! – отзывается Казанцев и озадачивается, уже по другому поводу, – А, пшеницу он, откуда взял?! Кунашир! У нас – пшеничных полей нет!
Я, ещё раз, внимательно осматриваюсь вокруг… Я смотрю на зёрнышки: «Пшеница… овес… лошадиная фамилия…». И тут, меня осеняет догадка: «Лошади! На этих бамбуковых пустошах, всю зиму, лошади паслись!».
– А, почему все решили, что он – медвежий?! – ставлю я вопрос, радикально, – Хм! Скорее – это лошадиный навоз! А, не медвежий…
– Лошадиный навоз! – кричу я Казанцеву, окончательно определившись с выводом, – Вот, что это! Медведь – он просто, выкопал из-под снега, навоз лошади!
Я разворачиваюсь от снежной ямы и делаю шаг, обратно. И проваливаюсь в снег почти по пояс!
– Блин! Да, чтоб всё сдохло! – грубо матерясь и психуя, через пять минут боя с метровым снегом, я трудно выбираюсь на вездеходный след, к Казанцеву.
Всё, дело сделано. Мы шагаем по побережью обратно, на Тятино…
Уже подтаявший снег, совершенно не держит вес человека! И мы, как две лошади, «бьём целину». Я, как коренной жеребец – первым. Казанцев крадётся по моим следам. Он легче меня на добрый десяток килограммов, он проваливается не так глубоко и не так часто…
– Да-ааа! Мои надежды, по медвежьему помёту, не оправдались! – тяжело дыша, думаю я, о своём, – Ну и чёрт с ним!.. Зато, какая загадка! Было очень интересно её разгадать!
И я ощущаю себя следователем. Как, там говорят? «Проанализировав информацию на месте происшествия, приходим к выводу, что…». Только, я – не ловлю преступников. Я расследую лесные происшествия. Я – лесной следователь. Думаете, здесь всё просто?! Ну, нет! Лесная жизнь полна таких первоклассных загадок, что далеко не каждый человек способен их разгадать…
Десятое апреля. Тятинский дом. Утро. На улице начинается чудесный весенний день! Своей парой с Казанцевым, мы решаем пройти по смотровой тропе, над Тятиной. Недалеко. Сейчас, по снегу, далеко не уйдёшь. Посмотрим на речную долину с высоты птичьего полета, проверим следы, проталины. В общем, посмотрим, чем лес живёт, понюхаем…
Всё! Тесак, в ножнах – на поясе, секция патронташа на восемь патронов – на поясе, ручка и дневничок – в кармане. Ружьё в руку, бинокль на шею. Я собран и готов. Мы выходим из дома.
– Кийяяя! – со стороны вулкана доносятся взвизгивания канюка.
– Кийяяя!
– Конюки! – я поднимаю к глазам бинокль.
Над тёмным морем хвойников у подножий вулкана Тятя, кругами ходят два сокола.
– Пара! – я смотрю в бинокль…
Один канюк плавно идёт вниз, на посадку…
– Хм! – хмыкаю я, – Не на вершину ёлки сел, а в середину кроны!
И тут же пожимаю плечом: «Оно и понятно. Канюк – лесная птица. Они – гнёзда строют не на вершинах деревьев, типа скопы, а именно в середине кроны хвойного дерева. В пихте или ёлке».
Сначала, нам нужно пройти до устья Тятиной. И мы сваливаем по нашей тропке с плато Тятинского дома к морю, на низкую морскую террасу…
Перед нами, знакомым ныряющим полётом, проносятся несколько ярко-зелёных птичек, в полёте мельтешащих жёлтым.
– Зи-ли-линь! Зи-ли-линь! Зи-ли-линь! – слышится такой знакомый, густой перезвон колокольчиков.
– О! Китайские зеленушки! – радуюсь я.
– Ага! – улыбается Казанцев, – Первая встреча в этом году! Пойдёт в Летопись природы!
Я делаю запись в своём полевом дневничке…
По водной глади Тятинской бухточки моря разбросаны чёрные точки уток.
– Сиииииии, Сииииии, – над морем несётся их заунывный посвист.
Я подношу к глазам бинокль.
– Каменушки, турпаны, американская синьга… А, вот – гоголи! У них большие, белые щёчки…
– Синьгу я слышу, – соглашается Сергей, – Её свист нам известен…
Вот, мы выбираемся на смотровую тропу. Это гребень речной долины. Слева, под нами простирается абсолютно голый, ещё покрытый метровым снегом, ивняк обширной поймы Тятиной. Сейчас, он так хорошо просматривается!
Нам даже удаётся немного протропить след медведя! Это молодой зверь трёх лет, «величиной с человека», как я говорю. Шаг за шагом, шаг за шагом…
Мы вываливаемся на уже освободившийся от снега склон высокого борта речной долины. Здесь, на проталине, я приседаю и беру в руки комок переплетённых мышкой соломинок и мягких травинок.
– Смотри! Медведь раскопал мышиное гнездо!
В двух шагах далее по склону лежит разбитый медведем трухлявый, берёзовый ствол, а ещё в двух шагах дальше – второй, такой же.
– Хм! – хмыкаю я, – Смотри, как интересно сгнивает берёза! Древесина ствола сгнивает, а береста коры – нет. Так и лежит на земле труба из бересты! Как-то раньше, я никогда, этого не замечал.
– Ну! – соглашается со мной Казанцев, – Как ракета. Действительно, труба!
Я озадаченно трогаю носком болотника берестяной цилиндр перепревшей берёзы: «Зачем он разбил эту гнилую валёжину? Может, насекомых, каких искал?».
– Ну, какие сейчас, насекомые? – отзывается Казанцев, – Ещё, только самые первые проталины!
– И то – правда! – киваю я, рыская глазами вокруг берестяного цилиндра, в поисках жучков-мушек, – Нет ничего…
Вскоре, мы тормозимся на тропе, под раскидистыми кронами толстых пихт, на самом краю крутого склона речной долины. Прямо под нами, у подножия склона, я вижу медвежий след! Не трогаясь с места, я вынимаю из футляра бинокль и рассматриваю медвежьи следы «вооружённым» глазом…
– Средний медведь, – бурчу я, в бинокль, – Входной след.
– В смысле, сошёл вниз, в пойму? – уточняет Казанцев.
– Ну! – киваю я.
На чистом, белом снегу очень контрастно выделяется чёрная клякса.
– О! Помёт! – радуюсь я, в бинокль, – Это отлично!
Тут – биноклем уже не обойтись. Нужно спускаться вниз. Осторожно ступая, чтобы не ухнуть вдоль склона – в снег по шею, я крадусь по крутому, снежному склону, вниз. По пути, я отламываю от кустика гортензии, две палочки…
Вот и помёт…
Этот помёт – очень необычен! Он состоит из зелёных плетей водорослей, кусочков алых панцирей камчатских крабов и прочих продуктов морского берега.
– Ну и ну! – думаю я, – Этот медведь бродил по отливу… Здесь, до моря – больше двух километров!.. Так! Давность помёта – около суток. Значит, медведь бродил по отливу прошлым вечером.
– Ну? Что там? – подаёт с тропы, голос нетерпеливый Казанцев.
– Водоросли! – я задираю лицо почти вертикально, в небо, – Иди посмотри! Разве, не интересно?
– Интересно! – отзывается тот, – Не интересно обратно подниматься!
– Вот, ты какой! – не по-настоящему, возмущаюсь я.
Я спокоен. С Казанцевым – так было и так будет, всегда…
Я снова склоняюсь над медвежьим помётом. Насколько я понимаю, морские водоросли – медвежий желудок совсем не переваривает…
Наконец, Сергей, не выдержав безделья, спускается ко мне.
– Ну? – подходит он ко мне, по снегу, – Что?
– Морская капуста! Он её – даже, не жевал! Посмотри!
– я подцепляю своей палкой-копалкой увесистую ленту бурой водоросли, – Вот, этот кусок – сантиметров семьдесят, будет! Как он его, целиком, заглотил?! Не представляю, даже!.. А, вот тот – лишь немного короче.
– Ну! Не жевал! Вот, дела! – соглашается напарник и тут же выгибает передо мной, своё тощее пузо, – Только, нужно говорить не «морская капуста», а «ламинария»!
– Ох, ох, ох! Какие мы, грамотные! – паясничаю я, в ответ, – Может, я так специально говорю? Чтобы тебе понятно было!
– Ха! Мне?! – Сергей фыркает, – Да, я – дипломированный фармацевт!
– Знаю! – широко улыбаюсь я, в ответ.
– А, это что? – Казанцев уже тычет пальцем в сторону помёта, – Панцири! Так, он крабов жрал?! Вот же, гад!
– Вряд ли! – успокаиваю я его, – Он – пустые панцири жрал. Помнишь, сколько кусков их, сейчас, на берегу валяется? Сразу за устьем Тятинки… Только, зачем они ему?! Пустые…
– Может, кальция не хватает? После зимы…
– Не очень-то похоже, – недоумённо, пожимаю я плечами, – Он, ведь – не олень. Это – те, питаясь одной травой, испытывают нехватку минеральных солей. А, медведь – тварь всеядная. Он жрёт всё, что угодно! Да, к тому же, он всю осень – на рыбе жил! Какая нехватка минеральных солей?!
– Точно, – соглашается напарник, – Тогда, может, с голодухи?
– Да, не сказать, чтоб с голоду, – снова пожимаю я плечами, – Ты скажи мне – за все вёсны, сколько мы, медведей видели?
– Много!
– Вот! – поднимаю я вверх палец, – И все они – жирные и гладкие! Я не помню ни одного болезненно худого… Может, нажрался потому, что панцири запах имеют?
– В смысле, пахнут вкусно? – уточняет Казанцев.
– Ну! – киваю я.
– Нет там, никакого запаха! – возражает Сергей, – Морская вода всё давно вымыла!
– Ну, тогда, не знаю! – я развожу руками.
В десяти метрах ниже нас, метровая толща снега обрывается обширной полыньёй. Это – исток маленького ручейка. Здесь, у подножия борта речной долины, выклиниваются грунтовые воды. Полынья пестрит ядовитой зеленью листьев калужницы. По самой кромке берега бледно зеленеют всходы белокопытника, стоит короткая щётка молоденьких ростков вейника.
След медведя тянется по снегу, прямиком к полынье. Следом за зверем, я спрыгиваю с метрового борта снега. Прямо в воду! Мне это безразлично – мы ведь, всегда в болотниках. Воды – сантиметров двадцать… По следу медведя, то там, то тут, видны скусы побегов белокопытника. Я начинаю их считать…
Пройдя, с работой, весь периметр полыньи, я выбираюсь обратно, на снег. Подхожу к Сергею: «Шестнадцать ростков белокопытника съел! Интересно, что рыхлую листовую пластинку – он не трогает! Только твёрдую, мясистую часть ростка ест – листовой черешок… А, больше – ничего другого! Ни калужницу, ни вейник! Не тронул, даже».
Глянув через меня на склон, тот застывает: «Медведь!». Я стремительно оборачиваюсь – шагах в тридцати, молодой медведь вышел на нас из-за поворота склона! Он стоит на крутом, травяном косогоре, с превышением метров на пять и спокойно рассматривает нас. Казанцев одним движением сбрасывает свой рюкзачок и присев, начинает торопливо расстёгивать его карман.
Медведь – светло-бурый. Изо рта животины, справа, торчит пучок только что сорванной им травы. Несколько раз деловито жеванув челюстями, медведь с видимым усилием проглатывает его…
Чтобы хоть немного продлить нашу встречу, я стою, замерев. У Сергея что-то не получается с фотоаппаратом. Я коротко оглядываюсь на него: «Ну, что?!».
– Да, как всегда! – злится тот, – Когда надо – не вытащишь!
Через несколько долгих минут, медведь, наконец решает, что мы ему достаточно попозировали. Отвернувшись от нас, он, шаг за шагом, начинает спокойно подниматься по травяному склону вверх, над нами. Поднявшись с десяток шагов, зверь останавливается и положив морду на своё правое плечо, снова внимательно рассматривает нас…
– Щёлк!
Сергей, наконец, щёлкает своим фотоаппаратом! Это, медведю категорически не нравится. Уже не оглядываясь на нас, он спокойно лезет вверх по крутому склону. В его облике угадывается оскорблённость. Мы не шевелимся, дожидаемся, пока медведь скроется за гребнем…
Теперь, можно действовать и нам! Мы шагаем к месту на склоне, где изначально стоял медведь. Вот! Чёткий отпечаток его передней лапы, на мягкой, весенней почве. Я приседаю на корточки и замеряю ширину отпечатка, рулеткой.
– Десять сантиметров!
– Молодой.
– Ну… Но, уже толстенький! Не голенастый, как велосипед, подросток! Ему три года.
– А, ты заметил? Пока он стоял к нам передом – то был соломенным, грязно-белым, а когда развернулся – то задняя половина туловища, у него – почти чёрная!
– Ну! Конечно, заметил!
В азарте, перебивая друг друга, мы делимся впечатлениями…
Обратно выбираться на смотровую тропу, круто вверх – нам не хочется. Ни от кого не таясь, мы шагаем по проталинам дальше – поперёк поймы, в сторону речки…
Со звенящего водными струями переката Тятиной, свечками, в небо взрываются кряквы! Я не успеваю даже вскинуть бинокль к глазам!
– Кряя! Кряяя! – в панике, голосит утка.
– Кряквы! – запоздало выдыхаю я.
– Пять штук! – опережает меня Казанцев.
– Казанцев! Откуда…
– Записывай! – перебивает тот меня, принимая величественную позу.
– Да, ладно! – отмахиваюсь я, доставая свой дневничок.
Мы проходим ещё немного по снежной равнине поймы вверх по речке и снова выбираемся наверх, на гребень высокого борта речной долины. Отсюда, со смотровой тропы, открывается отличный обзор! Особенно – с площадки над высоченным, почти отвесным обрывом. Здесь мы всегда немного задерживаемся, чтобы посидеть и посмотреть на природу, с высоты этой осыпи. Если что, здесь катиться вниз, до речки – метров двести…
– Карр!.. Карр!
Где-то далеко внизу, в пойме, чуть выше нашего обрыва по речке, лениво каркает ворона. Я медленно веду, на этот звук, круглое поле своего бинокля…
Но вижу лишь серость и сырость ранней весны. Речная пойма… Сейчас – это белые поляны снега с одиночными пауками мощных ив… Вот она, чёрная, извилистая лента речки! С метровыми надувами снега по берегам…
– Карр!.. Карр!
Движение чуть справа привлекает моё внимание! Я навожу бинокль: это орлан-белохвост! В несколько взмахов своих огромных крыльев, он взлетает со снежного надува речного берега, в крону стоящей рядом мощной ивы.
– О! Вижу орлана! – я приникаю к биноклю, – Сейчас посмотрим…
Рядом с ивовым баобабом, на который взгромоздился орлан, я отыскиваю ещё двух орланов! Эти – тоже белохвосты. Здесь, в трёх километрах от побережья, проталин нет. Зима. Весна, сюда, ещё не добралась… Обе птицы стоят на метровом, снежном надуве речного берега. Рядом с одним из орланов, на снегу чернеет крупная рыбина.
– Карр!.. Карр! – редко и инфантильно, вскрикивают вороны.
– Ого! Какая! – удивляюсь я, передавая бинокль Сергею, – Смотри! Как кетина!
– Ага! – соглашается тот, наведя бинокль, – А, вот и вороны! Две штуки… Теперь понятно, почему они орут.
– Кеты у нас, весной, не бывает, – прикидываю я, – Значит, это – кунджа.
– Ну! – соглашается со мной напарник и удивляется тоже, – Ничего себе, кунджина!
Перескакивая в переплетении веток огромной ивовой кроны рядом с орланом, вороны не питают особых иллюзий насчёт скорой кормёжки.
– Карр!
Лениво каркая, вороны приготовились к долгому ожиданию.
– Эх! На месте бы всё осмотреть! – вздыхаю я, – Пальчиками потрогать!
Сергей, в ответ, скептически хмыкает: «Хм! А, потом – останется только обратно, сюда вот, выползти… Делов-то!».
– Ну, уж, нет! – категорически отрезаю я, глядя с огромного обрыва вниз, себе под ноги, – Я, здесь, погибать не собираюсь!
Так и оставшись незамеченными для птиц, мы удаляемся обратно, в сторону нашего дома…
Тятинский дом. Одиннадцатое апреля. Солнечное, чудесное утро. День обещает быть просто шикарным. Перейдя вброд Тятину по перекату выше устья, мы разворачиваемся вверх по речке и шагаем по краю надпойменной террасы. Этот, западный борт речной долины – совсем не высок…
Метров через семьсот, мы выходим к закоулку, заполненному тёмным языком пихтарника. Здесь, узким языком, речная долина глубоко выдаётся на запад, в междуречье.
– О! – восклицает Сергей, – Смотри, какой запупок!
– Чего?! – морщу я, нос, – Что, ещё, за слово такое, ты нашёл?! В русском языке!
– За-пу-пок! – смакую я, на слух, слово по слогам, – Ну, Казанцев! Ты, как выкинешь чего! Хоть стой, хоть падай!
– А, чего? – стоит на своём, ершистый Казанцев, – Запупок – он и есть, запупок!
– Ха-ха-ха! – смеюсь я, шагая по кромке террасы, – Запупок! Ха-ха-ха!
– Ладно, ржать! – останавливает меня напарник, – Вон! След медведя!
Метров через пятнадцать, мы подходим к медвежьему следу, на белом снегу.
– Молодой! – прикидывает Казанцев.
– Ага, – соглашаюсь я, – С человека. Лапка маленькая.
Здесь, вчера, медведь вышел в пойму, кормиться. Мы тоже разворачиваемся в пойму, по когтистому, снежному следу. Шаг за шагом…
У подножия склона речной терраски бьют роднички. Здесь уже открылись маленькие проталины. Едва ступив на землю, медведь начинает делать покопки. Я вытаскиваю свой полевой дневничок и начинаю подсчёт…
С лужи маленькой болотинки, при нашем приближении, срывается серая птица, величиной с голубя.
– О! Горный дупель! – вскидываюсь я.
– Я подумал – вальдшнеп! – отзывается Казанцев.
– Нет! Горный дупель! – отрицательно качаю я, головой, – Дыхан, прошлой весной, так сказал. Хотя я, сколько не пытаюсь понять разницу между вальдшнепом и горным дупелем – так и не нахожу! Дыхан, на это, сказал, что разница у них – чисто экологическая: вальдшнеп улетает на зимовку на юг, а горный дупель всю зиму ютится по таким вот, незамерзающим болотинкам.
– Дыхан – орнитолог, – соглашается Сергей, – Ему виднее…
Мы шагаем по снежному медвежьему следу, через закоулок…
Скоро выходим на обширную поляну, среди языка пихтарника. По насту, мы шагаем уверенно и твёрдо, как по асфальту.
– Взик! Взик!
– Взик! Взик!
За сегодняшнюю ночь подморозило, и крепкий, льдистый наст лишь звонко хрустит под резиновыми каблуками наших болотных сапог…
Впереди, на снегу, чернеет кучка!
– О! Помёт! – ещё издали, радостно горланю я.
Для меня, это – научный материал.
– Сейчас! Поковыряю его палочками…
Но… жидкий помёт, за ночь, застыл на поверхности наста тонким, чёрным блином. Попробуй – поковыряй! Камень! Но, для меня, эта проблема – уже пройденный этап. Я спокойно вытаскиваю из своего рюкзачка пачку новеньких полиэтиленовых пакетиков и загружаю в один из них выломанный палкой из наста, блин помёта. Засовываю пакетик себе в рюкзак. Скоро пригреет солнце и пока мы, к вечеру, приползём домой – этот помёт будет в самом, что ни на есть «рабочем состоянии»…
Я стою и созерцаю красоту. С веток деревца, перед моим лицом, свисают жёлтые серёжки! Это – цветёт ольха волосистая. Та, что на Кунашире образует сырые ольховники, по которым мы, так упорно, день за днём, шляемся с напарником…
Я круто сворачиваю в пойму – теперь, нам нужно пересечь речную долину и уйти под вулкан, в сторону Ночки…
Уже близко речка Тятина. Впереди, свечами вверх, ивняк пробивает пара крякв!
– Кря! Кря! Кря! Кря! – надрывно орёт утка.
– О! – вздрагиваю я, от неожиданности, – Кряквы!
– Конечно, кряквы. Как их, спутаешь?! – скептически отзывается Казанцев, – Орут, как недорезанные!
Мы стоим и провожаем глазами улетающих уток…
– Может, там – ещё что осталось? – спрашиваю я и предлагаю, – Давай, потише?
– Давай, – соглашается Казанцев, – Может и осталось.
Мы осторожно подкрадываемся к речке. Выше нас, взору открывается широкая и длиннющая яма! Вплотную к воде, по обоим берегам речки, стоят высокие стены молодого ивняка. С самого начала ямы, как бабочки, мельтеша белыми зеркальцами на крыльях, вниз по речке, нам навстречу стартует целая ватага крохалей! Как торпедоносцы, красиво и сильно, эти крупные утки взлетают по ивовому тоннелю речки, мимо нас. Торопливо, тройками, я считаю их: «Три, шесть, девять, двенадцать, пятнадцать…».
